Чуждое: опыты преодоления. Очерки из истории культуры Среднеземноморья Ред. Р. М. Шукуров. М.: Алетейа, 1999. С. 259-276

Чуждое: опыты преодоления. Очерки из истории культуры Среднеземноморья

В качестве примера такой "внезапной интенсивности" в соприкосновении "своего" и "чужого" можно расмотреть взаимодействие гуннов с европейскими варварами, соприкосновение осколка кочевого мира великих азиатских равнин с европейской периферией средиземноморской цивилизации. Попробуем проследить это взаимодействие на примере развития образа Аттилы, величайшего правителя гуннов, в представлениях германцев, сравнивая этот образ с тем, что мы знаем о реальном историческом Аттиле. [1]

- Приск об Аттиле -
Интересные для нас сведения об Аттиле содержатся в сохранившихся отрывках произведения Приска Панийского († ок. 474 г.), написанном в нач. 70-х гг. V в., и в сочинении Иордана (частично опирающемся на текст Приска).

Приск, лично бывший при дворе гуннского правителя, оставил нам подробное описание ставки Аттилы и жизни в ней. [2]  Образ Аттилы у Приска основан на личных впечатлениях от общения с Аттилой и, что важно отметить, от общения с его, в значительной степени, германским окружением. [3] Поэтому в образе Аттилы у Приска реальный исторический Аттила как бы преломлен в призме греко-римского и германского мировосприятия того времени.

Итак, по Приску, на официальном пиру (куда были приглашены также и оказавшиеся там в это время римские послы) владыка гуннов выделяется показной простотой: никаких яств кроме мяса, деревянное вместо серебряного блюдо, деревянная вместо золотой чаша, меч и ремни без золотых обкладок и без вставок драгоценных камней, как у остальной окружавшей его варварской знати (Prisc. fr. 8, 92 Mull., 316-317 Dind., 68 Дест.). Кроме того, само поведение Аттилы на этом пиру весьма любопытно: он имеет весьма важный вид (Prisc. fr. 8, 89 Mull., 311 Dind., 60 Дест.);  [4] он недоступен для разговора с посторонними (Prisc. fr. 8, 82 Mull., 297 Dind., 43 Дест.). Аттила не участвует в общем весельи, хотя и руководит ходом всего пира, сидя в центре зала, судя по всему, несколько в глубине помещения; он видимо не разговаривает ни с кем из присутствующих (не считая произнесения церемониальных приветствий) и лишь треплет за щёку своего младшего сына (это даже становится предметом обсуждения между гостями - Prisc. fr. 8, 92-93 Mull., 316-318 Dind., 67-69 Дест.). Cоздаётcя впечатление, [5] что Аттила в одно и то же время как бы и присутствует, и отсутствует на пиру. Пир идёт не столько с его участием, а скорее рядом с ним, при нём. Он правит пиром, сам фактически не пируя. Впрочем на втором, менее официальном, пиру Аттила лично сам весьма любезно общается с послами (Prisc. fr. 8, 93-94 Mull., 319-320 Dind., 70-71 Дест.).

Любопытно, что в присутствии самого Аттилы на пиру специальными сказителями исполнялись песни про победы и личную доблесть самого Аттилы (Prisc. fr. 8, 92 Mull., 317 Dind., 68-69 Дест.),

Итак, для нас важно, что у Приска Аттила, во-первых, слегка самоустранён от властвования и, во-вторых, обладает целым рядом положительных черт. Скорее всего этот образ более или менее соответствует реальному Аттиле. Но вместе с тем не исключено, что на формирование обрза Аттилы у Приска наложили свой отпечаток также и представления ближайшего окружения Аттилы о своём государе. И скорее всего именно в них рождался образ Атли/Этцеля германского эпоса, столь отличный от идеального образа германского короля-воина, лично участвующего в первых рядах во всех решительных битвах своего народа. [6] Весьма вероятно, что эти представления уже при жизни Аттилы развивались отчасти по законам развития фольклорно-эпических образов. В таком случае мы здесь имеем дело с первым этапом эпического развития образа Аттилы.  [7]

- ИОРДАН ОБ АТТИЛЕ [8] -

Так, с одной стороны, он прославлен войнами (gloriosus per bella - Get.§254), известнейший (famosus - §227), жизнь его удивительна (miradilis - §253), он страшен великим империям (magnis imperiis terribilis - §255), человек тонкий под [внешней] чрезмерной грубостью (sub nimia feritate homo subtilis), он сражался искуством, прежде, чем повести войну, его смерть счастлива (§257). С другой стороны, он пытался ложью возбудить доверие (studens fidem adhibere mendacio - §185) т.к. был изворотливым и житрым (versutus et callidus - §225), в одном месте угрожая, в другое место свое оружие двинул, его смерть постыдна и желанна для всех народов (optata cunctis nationibus - §253).  [9]

Скорее всего, положительные оценки происходят из источников, использовавшихся Иорданом/Кассиодором, _ из Приска, в первую очередь. Отрицательные же характеристики обычно встречаются в контексте действий Аттилы против готов. Т.о. отрицаткльные оценки, скорее всего, восходят к Кассиодору. Суровость же Аттилы и страх, внушаемый им врагам и соседям, строго говоря, не может быть истолкована как сугубо отрицательное качество. Важнее, что про отношению к своему окружению, он обычно рисуется в положительных тонах (исключая лишь признание его горделивости и высокомерия): Аттила посвящает во все свои замыслы славнейшего короля гепидов Ардариха (§199), весьма любит его и короля готов Валамира и доверяет им в решающей битве (§200), во время которой обо всем и за всех беспокоится (pro omnibus sollicitus erat - §201).

Любопытно действия Аттилы на Кталаунских полях: в то время как германские короли лично сражаются, получают раны и даже гибнут, он лишь издали руководит боем, выпустив только одну стрелу из своего лука в самом начале. И на крайний безвыходный случай он предпочитает не славу геройской гибели с оружием в руках, но собирается бросится в пламя костра из специально собранных для этого конских седел. Ясно, что Аттила ведет себя совсем не так\, как положено вести германскому королю.

Кроме того Аттила был "хоть и любитель войн, но сам умерен в употреблении силы, весьма силён советом, снисходителен к молящим, однако доверчив к тем, кого хоть раз к себе допустил".  [10] Т.е. для Иордана Аттила не только милостив по отношени к своим, но и как-то странно (на фоне его военных и политических успехов) временами безволен и легко подпадает под влияние узкого круга и допущенных к себе людей. Это видно в другом месте того же сочинения (§222), когда Аттила отказался от похода на безоружный Рим под воздействием своего ближайшего окружения (sui eum removerunt).

Итак, посмотрим на ядро (за вычетом отрицательных проготских характеристик) образа Аттилы в "Getica". Перед нами оказывается образ положительного, отчасти добродетельного, хотя и несколько властного, короля, отличающегося при всем этом некоторой пассивностью. Не исключено, что такой образ отчасти восходит к Приску. Но, с другой стороны, здесь уже, быть может, отражено начало эпической идеализации Аттилы в германском мире: сочинение Кассиодора/Иордана, будучи составленным в перв.пол.VI в., должно было отразить и образ Аттилы современного им германского эпоса. В целом здесь уже явно вырисовывается будущий эпический образ добродетельного невоинственного несколько пассивного всевластного монарха. [11] Здесь я выделяю второй этап развития образа Аттилы _ бытование этого образа в сознании поколения следующего за поколением современников великого гуннского владыки.

- Aetla и гунны в "Видсиде" -
Если первые два этапа развития образа эпического Аттилы можно восстановить по нарративным письменным источникам античной традиции (см. выше о сказителях на пиру Аттилы и об образе Аттилы у Иордана), то третий этап прослеживается по тексту "Видсида" - древнейшего англосаксонского эпического произведения VI-VII вв.,  [12]  записанного правда лишь в конце X века. После краткого вступления с упоминанием готского Эорманрика /Германариха, англосаксонского (?) Хвалы и Александра Македонского, англосаксонский странствующий певец перечисляет в первой туле (строфы 18-35) известных ему наиболее справедливых и добродетельных королей (об этом см. строфы 11-13). На первом месте в этом списке стоит Этла/Аттила, на втором - Эорманрик/Германарих (строфа 18). Далее следует перечисление 21 короля, отличавшихся видимо меньшей добродетелью по эпической шкале ценностей.

  6. [...] С прекрасной Эальхильд в первый раз ко властителю

Та же картина наблюдается и во второй туле (строфы 57-87) этого произведения, где перечисляются те народы, властители которых оказали певцу наибольшее внимание (об этом см. строфы 50, 54 - 56). Здесь также (строфа 57) на первом месте стоят гунны , а на втором - хред-готы (т.е. 'собственно готы') [13]  Эорманрика (ср. строфы 7-8). Далее перечисляются 57 народов, властители которых видимо опять-таки уступали первые два места по эпической шкале гостеприимства гуннам Аттилы и готам Германариха.

50 "[...] Жил я в державах чужих подолгу
51 обошёл я немало земель обширных,
52 разлучённый с отчизной, зло встречал и благо
53 сирота, служа властителям:
54 песнопевец, я теперь поведаю
55 в этих многолюдных палатах медовых
56 как дарами высокородные не раз меня привечали.
57 Был я у ГУННОВ и у ХРЕД-ГОТОВ,
58 у свеев, геатов и у сут данов
[...]."

Подобна же и композиция первой строфы "Песни о Хлёде", древней германской героической песни V в. (?), сохранившейся в тексте XIII в. (в "Саге о Хейдреке"). [14]  Тут опять при перечислении наиболее именитых правителей на первом месте названы гунны с их королём (носящим, однако, какое-то странное имя - Хумли), на втором [15]  и третьем - гауты под властью Гицура и готы под властью Ангантюра. Далее перечисляются ещё три народа со своими правителями.

1 Хумли, как слышно,
     ГУННАМИ правил,
                   а гаутами Гицур,
     Ангантюр - ГОТАМИ,
                   данами - Вальдар,
     а валами - Кьяр
                   и Альрек Храбрый -
                   англов народом.
2 Хлёд родился
      в гуннской земле
      [...]

На несомненную древность этой эпической иерархии королей и народов, по крайней мере в той её части, что касается гуннов и готов, указывает повторяемость её не только в двух местах англосаксонского "Видсида", но и в песни о Хлёде, сохранившейся в составе скандинавской саги. При этом трудно предположить, что бы могло произойти заимствование этой иерархии уже в поздний период из англосаксонской эпической традиции в скандинавскую или наоборот: к началу II тыс.н.э. англосаксонский и скандинавсий языки уже настолько разошлись, что исключали свободное понимание распеваемого эпического текста.  [16]  На древность указанного мотива указывает и неожиданное упоминание Александра Македонского в строфе 18 на фоне повествования о Германариха. Дело в том, что та же связь "Германарих-Александр" имеется и у Иордана (Getica § 116): Германариха "многие старшие (nonnulli majores)  [17]  сравнивали по достоинству с Александром". Значит перед нами часть общегерманской эпической традиции, возникшая к VI в. н. э. ?!

Итак, несомненно, в пару Аттиле по престижности в германском эпическом пространстве VI-VIII вв. можно с уверенностью поставить только Германариха - короля готов (и то лишь на втором месте - после самого Аттилы).  [18]  Ясно, что для северных германцев VI-VII вв. образ Аттилы/Этлы - это несомненно центральный, своего рода эталонный, образ правителя. Этла - образец добродетельного, справедливого и гостеприимного правителя.  [19]  Любопытно, что до сих пор на это обстоятельство в исторической литературе практически не обращалось внимания.

- Atli в Старшей Эдде [20] -

Атли, сын Будли, конунг гуннов - один из главных персонажей скандинавского эпоса. Несмотря на существенные различия, его образ весьма устойчив в разных песнях Эдды: в "Гренландской песни об Атли" (сложена в конце IX- начале X в. и восходит к франкской или готской песни второй половины V в.)  [21] , в "Гренландских речах Атли" (XI-XIII вв.), во "Второй песни о Гудрун" (сложена в середине X или в конце XII в.)  [22] . Нужно отметить некоторые ключевые черты этого образа.

(1) Атли очень знаменит:

[Гримхильд говорит своей дочери Гудрун об Атли ("Вторая песнь о Гудрун", строфа 30):]

Великого конунга
я тебе выбрала,
первым из всех
он признан повсюду.

(2) Атли весьма богат (а богатство магически влияет и на его могущество) [23] :

[Атли, сватаясь, говорит Гудрун (там же, строфы 25-26"):]

Дам тебе, Гудрун,

[Тот же сюжет, правда, в несколько упрощённом виде в "Гренландских речах Атли", строфа 70:]

Рабынь тебе дам,
дорогие уборы,
как снег серебро, -
всё будет твоим!

[Посланец Атли зазывает к нему в гости Гуннара с Хёгни обещанием даров ("Гренландская песнь об Атли", строфы 4-5):]

Дадут вам щиты
и пики на выбор,
в золоте шлемы,
попоны расшитые,
множество гуннов,
рубахи червлёные,
стяги на копьях,
ретивых коней!
Широкое даст
Гнитахейд поле,
пики звенящие,
челны златоносные,
золота груды,
и Данпа земли,
и лес знаменитый,
что Мюрквид зовётся!

[Гудрун и Атли говорят об их предъидущей совместной семейной жизни ("Гренландские речи Атли", строфы 94, 97):]

Нас окружали
знатные воины,
обилен доход был
от стада огромного,
многим на пользу
богатство мы множили.
[...]всё сокрушилось --
богатство и счастье.

(3) Атли удивительно безволен и пассивен:

[Гудрун упрекает Атли (там же, строфа 101"):]

[...] вечно несмелый,

И даже, когда Атли, наевшись (не ведая что делает) мяса своих любимых сыновей, только что убитых Гудрун, узнаёт из её уст о свершившемся, его образ на фоне всеобщей мелодрамы всё равно на редкость беспечен (ни горя, ни гнева!):  [24] 

["Гренландская песнь об Атли", строфы 38, 40:]

Вопили неистово

Удивительное сочетание величия и безволия!

- Etzel "Песни о Нибелунгах" [25] -
Сходный же образ Аттилы сохранён и в наиболее позднем варианте развития исследуемого эпического образа - в образе короля гуннов Этцеля "Песни о Нибелунгах" (написана на основе более ранних произведений в период с 1198 по 1205 гг.). Важно, что образ гуннского владыки даже на этом позднем этапе эпического развития не был в образе Этцеля полностью "ассимилирован" западноевропейским христианским миром. Этцель, будучи включён в систему вассально-престижных ценностей, тем не менее сохраняет за собой своего рода родимое пятно своего своеобразия - он язычник (см. например строфу 1248). Скорее всего и многие другие существенные черты образа Этцеля также уходят своими корнями не столько в ментальность исполнителей XII- начала XIII вв., сколько к представлениям и политическим реалиям времени переселения народов.

Этцель - славный и могущественый король, он весьма знаменит, могуществен и богат; см.например:

1243 [...]
     Как ни суди об Этцеле, завидный он жених.
1244 От Роны вплоть до Рейна он всех людей славней.
     От Эльбы и до моря нет короля сильней.

1334 Себя прославил Этцель так, что из всех краёв

И при этом Этцель, оставаясь одной из центральных фигур эпического повествования, почти всё время находится как бы за кадром. Он лишь пьёт, скорбит, иногда едет, изредка говорит и приказывает, но никогда не сражается! Почти всё действие в его дворце происходит перед ним, на его фоне или же в его отсутствие.

* * *

Итак в германской средневековой песенно-эпической традиции вырисовывается определённый набор постоянно присущих образу Аттилы черт.

- Германский образ Аттилы -

В связи с этим в сознании современной Аттиле прогуннской германской знати и сформировался образ Аттилы - наиболее яркого правителя гуннов. В этом образе у германских народов причудливо соединились представления о политически и магически могущественном короле с образом безвольного (лично не воюющего) владыки. Прежний реконструированный мною образ презренного трусливого правителя теперь должен был трансформироваться в образ беспечного или самоуверенного короля (возможно самоуверенного по причине владения магическими сокровищами - сокровищами Будли/Мундзука, - или же "меча Марса"). Столь могущественный король, как например Аттила или Руга, не мог быть труслив. Значит он безволен от беспечности, самоуверености, опьянения вином или властью, тем более что сам Аттила, видимо, давал повод к такого рода оценкам (см. Iord. Get. 183 о самоуверенности Аттилы и о приобретении "Марсова меча"). Таким образом, столкновение западного германского сознания с чуждым для него феноменом правителя, управляющего подчинёнными, не только привычными для германцев методами, но и через различные административные структуры (например, с помощью двора), вызвало рождение этого необычного образа пассивного владыки. Германское сознание по-своему истолковало в более привычных ему образах новую реальность, принесённую из глубин совершенно иного культурного круга - степей Зауралья, Средней и Центральной Азии.

Можно реконструировать некоторые черты этого образа: щедрый и гостеприимный правитель, навевающий ужас на врагов, славный и добродетельный, богатый и могущественный (и даже: страшный в гневе), но вместе с тем легко попадающий под влияние доверенных лиц, несколько безвольный и невоинственнный, не участвующий даже в судьбоносных для него событиях, приводящих-таки в конце концов (согласно наиболее проздней версии эпоса) к его гибели. Эту странную безвольность образа Аттилы нельзя попытаться списать на якобы изначальную негативность образа Аттилы в представлениях германцев [28]  О том, что Аттила изначально воспринимался значительной частью германской знати как несомненно положительный правитель безусловно свидетельствует разобранный выше текст "Видсида". Не исключено, что этот новый образ наложился на древнее европейское представление о царе-жреце, но влияние такой теократической традиции на формирование германского образа Аттилы мне представляется весьма незначительным.

Сила влияния образа Аттилы была обусловлена небывалым военным успехом гуннов, подчинивших себе весь барбарикум и частично Романию и установивших свой контроль за многими его сокровищами, обладавшими с точки зрения германцев магическими силами. Если бы гунны не разгромили готов Германариха, то возможно, что германский мир так и не заметил бы эту непривычную для себя форму организации власти, как, видимо, не замечал он и самих гуннов до 375 г. Слишком сильно было различие в сфере коллективного подсознательного между двумя культурными мирами - миром германцев и миром азиатских кочевников. И только катастрофа 375 г.  [29]  дала толчок к некоторой перестройке германской ментальности, что и выразилось в конечном счёте в формировании образа Аттилы.

После смерти Аттилы в его государстве началась борьба за первенство между его сыновьями и вождями наиболее сильных германских племён, закончившаяся изгнанем и частичной гибелью как самих гуннов, так и части их германских союзников. Трагика этих событий и отразилась, по мнению Курта Вайса, в раннем слое эпоса о Нибелунгах. [30]  Исторически засвидетельствованное активное участие германской знати в этой борьбе свидетельствует о том, что эта знать ещё во время Аттилы имела весьма высокий статус при его дворе и отнюдь не воспринимала гуннскую державу как нечто совершенно чуждое. Более того, к этому времени уже возник общегерманско-гуннский слой знати - слой людей, бывших в одно и то же время и гуннами, и германцами. По меньшей мере наши источники указывают на то, что германские вожди этого времени претендовали на известную долю политического наследства Аттилы. Сам факт превращения песни о гибели сыновей Аттилы в германский "национальный" эпос свидетельствует об идеологической преемственности между двором Аттилы и дворами германских королей последующего времени (например, двором Хильдерика у франков). Иначе говоря, политический опыт гуннской державы явно не был отринут германской знатью сразу же после смерти Аттилы, но был хотя бы отчасти включён в набор политических ценностей германского мира.

На эту же идеологическую преемственность указывает и сам образ Аттилы/Этлы-Атли-Этцеля, который являет собой ключевую фигуру многих сюжетов. В своих основных чертах образ Аттилы - могущественного, но несколько безвольного правителя, - не только широко распространился среди европейской (видимо, не только варварской!) элиты того времени, но и сохранялся в общественном сознании германского мира на протяжении нескольких столетий. [31]  Параллельно с ним по крайней мере в течение нескольких десятилетий сохранялись и отдельные культурные элементы, унаследованные от гуннского мира.

- Итог -
Сравнение приведённых источников позволяет построить следующую гипотезу. Мы не знаем, каков был социальный и политический строй гуннов периода миграции из зоны периферии китайской цивилизации в поволжские степи и периода нашествия на земли аланов и готов северного Причерноморья. По С.А. Плетнёвой [32]  гунны должны были принципиально упростить свои социально-политические структуры с началом миграции на запад. Несомненно, однако, что даже если принять крайний случай этого упрощения, то нельзя отрицать, что гунны должны были тем не менее сохранить память о своём прежнем социально-политическом опыте.

Итак, гунны, скорее всего, принесли в германский мир [33]  - если не прямо в виде социальной практики, то по крайней мере в виде идей (воплотив вскоре их в социальной практике), - новую модель социальной и политической организации. Истоки её - мир степей Евразии со своими традиционными контактами с иранско-среднеазиатским миром и с Китаем. И хоть она быстро включила в себя отдельные элементы европейского происхождения (например, римских секретарей-нотариев для переписки с западным императором) суть происходившего от этого мало изменилась. За всем этим "социально-политическим фасадом" стояло совершенно иное отношение к власти. Иное, по сравнению с распространёнными в мире европейских варваров представлениями.  [34]  Истоки этого лежат в ходе исторических событий.

Итак, в результаете неожиданного и чрезвычайно интенсивного столкновения германского мира с чуждым миром европейских гуннов произошло внезапное включение в ткань германских политико(потестарно)-идеологических структур чуждого образа гуннского властителя. Этот чуждый образ вскоре естественным для варварского общества путём зафиксировался в коллективном сознании в виде эпического образа Этлы/Атли. Однако исторические обстоятельства не позволили германскому миру осознать всю специфику этого нового образа, который так и остался своего рода чужеродным телом внутри германского эпического постранства.

"Иное" начинается там, где субъект перестаёт понимать суть явления. Но соответствующий образ "иного" возникает у данного субъекта не всегда и не сразу же. Ибо его возникновению должно предшествовать определённое осознание "иного". Осознание же может привести к постижению субъектом каких-то глубинных различий лежащих между "своим" и этим "иным". (При этом, конечно, суть этого иного явления обычно так и остаётся не понятой.) В таком случае и возникает ощущение, понимание и, в конце концов, сам образ "иного" - чего-то несовместмого и непримиримого со "своим". (Напр. образ христиан в римской языческой культуре.)

Но часто осознание "иного" приводит к своего рода психологическому компромиссу: за "иным" признаётся определённое (соответствующее реальной "инаковости") своеобразие, но трактуется это своеобразие исключительно исходя из опыта и образов своего мира. Т.о. "иное" в этом случае как бы приручается, ассимилируется, и т.о. для субъекта снимается чрезвычайно болезненной конфликт между "своим" и "иным". [35]

Примечания

[1] Гуннам и Аттиле посвящена огромная количество работ. Назову здесь лишь некоторые из них, оказавшие на меня наиболее сильное влияние. Altheim F. Geschichte der Hunnen. Berlin, 1962. Bd. IV-V. Bуna I. Das Hunnenreich. Budapest-Stuttgart, 1991. Werner J. Beitrдge zur Archдologie des Attila Reiches. 2 Bde. Mьnchen, 1956. Attila, les influences danubiennes dans l'ouest de l'Europe au Ve siиcle. Caen, 1990. Wais K. Frьhe Epik Westeuropas und die Vorgeschichte des Niebelungenliedes, Bd. 1. Tьbingen, 1953. К сожалению мне осталась недоступной книга O.MAENCHEN-HELFEN. THE WORLD OF THE HUNS. LOS ANGELES-LONDON, 1973.

Хочется также указать на книгу Е.И.Кычанова (Кочевыа государства от гуннов до маньчжуров. СПб.-М.: Восточная литература,1997), где сделана попытка в русле отечественной науки рассмотреть кочевые общества и государства как "высоко и соеобразно организованные государственные образования, а не случайно сплотившиеся дикие орды, жаждущие лишь грабежа оседлого населения" (с.302). К великому сожалению, однако, эта книга посвящена кочевникам лишь центрально и восточноазиатских степей. (назад)

[2] Подробнее об этом см. Шувалов П.В. У истоков средневековья: двор Аттилы // Двор и придворная культура в историческом аспекте / ред.Г.Е. Лебедева. СПб.: изд. СПб. университета, 1998 (в печати). (назад)

[3] В научной литературе обычно отмечается влияние предшествующей греко-латинской литературы на сочинение Приска. Конечно, рамки восприятия, конкретные обороты, образы и ассоциации, и само направление интереса Приска определялись, как у всякого человека, традицией культуры его социальной среды. Но вместе с тем ясно, что основным источником сочинения Приска был его личный опыт и рассказы современников, а не литературные сочинения предшественников. Здесь нельзя смешивать понятия исторического источника и литературно-психологических норм.

Тем не менее, исследователи иногда "хватают через край". Так, например, Томпсон (Thompson E.A. Priscus of Panium, fragment Ib // The Classical Quarterly, XXXIX, 3-4, p.92-94) обвиняет Приска в том, что сцена осады Наисса гуннами "целиком списана" Приском (ср. одиозный российский вариант такого подхода у Фоменко) с текстов Фукидида и Дексипа в замен (sic! - Thompson, p.93) описания реальных событий, протекавших совсем иначе (sic!!!). А между тем, единственным серьёзным основанием такому обвинению по сути дела является тот факт, что сам Томпсон никак не мог поверить в то, что какие-то там гунны могли владеть столь высоким уровнем военного дела, чтобы повести правильную осаду города. Таким образом ущербность исследователя приводит к дискредитации источника. (Кстати, археологические материалы свидетельствуют в пользу Приска!) - Но откуда же Томпсон знает, как в реальности протекала осада этого несчастного города? - Источником этого знания является центральная аксиома всех построений исследователя: "гунны - это грубые некультурные дикари". Отстаиванию этой позиции посвящен главный его труд "A History of Attila and the Huns" (Oxford, 1948). Вместе с тем, очевидно, что такой взгляд на кочевников является общим местом европейской традиции. Европейская земледельческая цивилизация с большим трудом способна принять чуждый ей кочевой мир. Итак. получается что не столько Приск, сколько сам Томпсон являет собой как пример беспомощности автора перед лицом предшествующих литературных ("Аттила - Бич Божий") и идеологических образов ("все кочевники дики"), так и пример неспособности понять "чуждое" и "иное".

Впрочем и сам Томпсон (Priscus of...,p.94) вынужден всё-таки согласится с Бьюри (Bury) в том, что в описании дипломатических событий Приск предельно точен. Так что, строго говоря, даже крайняя позиция Томпсона никак не умаляет значения Приска как источника для нашего исследования. (назад)

[4] Т.е.: Prisc. fr. 8 =FHG IV, 89 Muller. =Hist. Gr. min. I, 311 Dind. =Дестун. 60. Поскольку текст фрагментов Приска по традиции не делится на отдельные параграфы и общедоступного в России издания текста Приска не существует, то при цитировании здесь и далее для удобства читателя я указываю кроме номера фрагмента и страниц по изданиям К. Мюллера (Fragmenta historicorum Graecorum/ col. K. Mullerus. Parisiis, 1851. Vol. IV, p. 69-110) и Л. Диндорфа (Historici Graeci minores/ ed. L. Dindorfius. Lipsiae, 1870. Vol. 1, p. 275-352), также и страницу по переводу С. и Г.С. Дестунисов (Учёные записки II Отделения Императорской академии наук, кн. VII, вып. 1, СПб, 1861. С. 18-112.). (назад)

[5] Конечно нельзя забывать, что Приск был ритором и преподавал ораторское искусство, но в целом его нельзя обвинить в жертвовании смслом ради формы изложения (см. выше прим.3). (назад)

[6] См. например образы вестготского Теодорида (419-451: Iord. Get. 209), его сына Торисмуда (451-453 гг.: Iord. Get. 211), остготских Тотилы (541-552 гг.: Procop. Caes. Bell. Goth. IV, 31, 18-20) и Тейи (552-553 гг.: Procop. Caes. Bell. Goth. IV, 35, 20-29). О воинственности образа идеального германского короля более позднего вреиени _ см. у А.Я.Гуревича ("История и сага". М.: Наука, 1972, с.83-85). (назад)

[7] Возможно, что в некоторой связи с этим процессом стоит и само имя Аттилы, однозначно понимаемое по-готски как "Батя" или "Папаня" (Schramm G. Hunnen, Pannonier, Germanen. Zeitschrift fьr Balkanologie. Wiesbaden, 1975, Bd.11, S/92: 6.7 Attila. Дерфер Г. О языке гуннов // Зарубежная тюркология. Вып.1, древние тюркские языки и литературыю М.: Наука, вост.лит., 1986, с.97-98). (назад)

[8] Хочу поблагодарить рецензента моей статьи В.П.Буданову, критические замечания которой мне особенно помогли при написании этого раздела. (назад)

[9] Любопытно сравнить эту проготскую критика Иорданом Аттилы с антигуннской позицией некоторых других латиноязычных авторов: Григория Турского (Hist.II,7) и комита Марцеллина. (a.454,1) "Attila rex Hunnorum Europae orbator" (назад)

[10] Get. 182: bellorum quidem amator, sed ipse manu temperans, consilio validissimus, supplicantium exorabilis, propitius autem in fide semel susceptis; не проступают ли за этими "quidem...sed...autem" греческие "мcн...дc..."? Cр. переводы Е.Ч. Скржинской (c. 102) и Г.С. Дестуниса в примечании к переводу сочинения Приска (c.60-61, прим.76). (назад)

[11] Обычно этот положительный образ Аттилы относят к остготской эпической традиции (например: Brady C. The Legends of Ermanaric. Berkley - Las Angeles: Univ. of Calif. Press, 1943. P.167), объясняя его политической конъектурностью остготской элиты. Но, во-первых, среди подданных Аттилы были и другие народы и короли, например будущий отец Хлодвига Хильдерик. А, во-вторых, положительными чератми скорее всего обладал и сам реальный исторический Аттила. (назад)

[12] Древнеанглийская поэзия/ пер. В.Г. Тихомирова, ред. О.А. Смирницкой. М.: Наука, 1982 с. 14-22. Приводимый мною ниже текст перевода несколько исправлен на основании текста источника. За помощь в этой работе и за активное участие в обсуждении моего доклада по этой теме на семинаре М.Б. Щукина сердечно благодарю И. Б. Губанова. (назад)

[13] Древнеанглийская поэзия..., с.253. (назад)

[14] Песнь о Хлёде// Старшая Эдда, древнеисландские песни о богах и героях/ пер. А.И. Корсуна, ред., вступ. статья и комм. М.И. Стеблин-Каменского (Литературные памятники) М.-Л.: изд. АН СССР, 1963. С. 174. (назад)

[15] Трудно решить, как следует воспринимать этот текст: подряд (тогда второе место - за гаутами, третье за готами) или же по-парам - гунны-гауты, готы-даны, валы-англы (и тогда второе место - за готами, третье - за валами, а четвёртое - за гаутами, - ср. порядок в Видсиде, 57-58). (назад)

[16] Устная консультация И.Б.Губанова. (назад)

[17] Е.Ч.Скржинская понимала(примеч.366) эти слова как указание на древних писателей, но скорее это ссылка на эпос. (назад)

[18] Правда, остаётся не совсем ясно, кто такой Хумли "Песни о Хлёде". (назад)

[19] К сожалению, на основе текста "Видсида" не возможно установить, включал ли образ Этлы у англо-саксов определённую пассивность, рассмотренную мною выше на примере текстов Приска и Иордана. (назад)

[20] Старшая Эдда, древнеисландские песни о богах и героях / пер. А.И. Корсуна, ред., вступ. статья и комм. М.И. Стеблин-Каменского (Литературные памятники) М.-Л.: изд. АН СССР, 1963. (назад)

[21] Старшая Эдда... С. 246. Гуревич А.Я. "Эдда" и сага. М.: Наука, 1979. С. 32. Хойслер А. Сказание и песнь о Нибелунгах // Хойслер А. Германский героический эпос и сказание о Нибелунгах / под ред. В.М. Жирмунского и Н.А. Сигал. М.: Ин. лит., 1960. С. 81, 123-124. (назад)

[22] Гуревич А.Я. Там же. С.60-62. Ср.сходный образ Атли и в саге о Вёльсунгах, гл.XXV, XXVII (Сага о Волсунгах/ пер.,пред. и прим. Б.И.Ярхо. М.-Л.: Academia, 1934. С.216-217,Старшая Эдда...С.244. (назад)

[23] Гуревич А.Я. Там же. С. 60-62. Ср. сходный образ Атли и в саге о Вёльсунгах, гл. XXV, XXVII (Сага о Волсунгах / пер., пред. и прим. Б.И. Ярхо. М.-Л.: Academia, 1934. С. 216-217, 223). (назад)

[24] Явно не достаточно объяснения этой пассивности простым опьянением (Гуревич А.Я. "Эдда"... С. 66-67) или же расточением богатсв гуннов, магически обеспечивавших их могущество (Там же. С. 68-69). Кстати, и в изложении Снорри Стурлуссона в "Языке поэзии" более рационализированный образ Атли также несколько пассивен (Младшая Эдда / подг. О.А. Смирницкая и М.И. Стеблин-Каменский (Литературные памятники). Л.: Наука, 1970. С. 138-139). В саге же о Вёльсунгах этот образ иной - более активный и вместе с тем ещё более рационализирован и упрощён (гл. XXVIII, XXIX, XL - с. 224-228 и особенно с. 232-233!). Любопытно, что, по Хойслеру (с. 83), Атли "обессилев от вина и ужаса, упал на своё ложе"! Откуда это? Не от того ли, что менталитет исследователя подгоняет противоречивый с его точки зрения образ Атли под привычное представление о рядовом человеке? Кроме того, не понятно, почему в историографии принято противопоставлять пассивный образ Этцеля "Песни о нибелунгах" (см. ниже) якобы активному (!?) образу Атли "Старшей Эдды". См. напр.: Beck H. Attila, § 9 // RGA Bd. 1, Lief. 4, S. 471 ("In den nordischen Atlilieder ist Atli der Aktive <...>"), 472. - Странная "активность"! (назад)

[25] Песнь о Нибелунгах / пер. Ю.Б. Корнеева/ подгот. В.Г. Адмони, В.М. Жирмунский, Ю.Б. Корнеев, Н.А. Сигал (Литературные памятники). Л.: Наука, 1972. (назад)

[26] Я намеренно не рассматриваю здесь участие родственников в управлении отдельными районами и племенами и проблему двойной (тройной) монархии у гуннов, т.к. это принципиально иные сферы организации власти, чем центральное управление. Подробнее о гуннском дворе см. мою статью: У истоков средневековья: двор Аттилы // Двор и придворная культура в историческом аспекте / ред.Г.Е. Лебедева, С.Е. Фёдоров. СПб.: изд. СПб. университета, 1997 (в печати). (назад)

[27] Восток - в воде ежегодгых фиксированных сумм, запад - в виде платы гуннским наёмникам, уступки части территории империи и жалования Аттиле как магистру обоих родов войск (см. напр. Procop. Caes. Vand. I,4,29). (назад)

[28] Мне представляется, что совсем не достаточно обосновано широко распространённое представление о якобы первоначальной злобности образа Аттилы у германцев. Образ Аттилы как "бича Божьего" или "деспота" (напр. Хойслер...с. 85) имеет явное клерикальное происхождение (см. напр. Григория Турского). (назад)

[29] На то, что вторжение гуннов в землю готов было именно катастрофой, вызвавшей небывалый шок среди восточных германцев, однозначно указывают как эпические и письменные, так и археологические источники. (назад)

[30] Wais K. Fruehe Epik Westeuropas und die Vorgeschichte des Niebelungenliedes, Bd. 1. Tuebingen, 1953. (назад)

[31] Этому ничуть не противоречит гипотеза К. Вайса о том, что по изначальной версии эпоса о Нибелунгах ("ungarisches Krimhildlied, Minimum der дltesten Schicht, Krimhildlied Stufe I") действие сюжета разворачивалось уже после смерти Аттилы. В подкрепление этого К. Вайс указывает на пассивность образа Аттилы в позднейшей версии - т.е. когда эволюция сюжета привела к "воскрешению" Аттилы. По К. Вайсу образ "пассивного Аттилы" позднейшей версии унаследовал от изначальной версии идею о непричастности самого Аттилы к происходящим событиям (S. 65, 80, 208). Но объясняется ли эта пассивность в свою очередь только лишь ходом эволюции сюжета?! (назад)

[32] Плетнёва С.А. Кочевники средневековья. Поиск исторических закономерностей. М.: Наука. 1982. (назад)

[33] Здесь, видимо, следует наконец оговорить то, что в данной статье понимается под понятием "германский мир". Фундаментальное понятие культурного "мира" сформулировано и описано в исследованиях М.Б.Щукина (напр.: На рубеже эр. Опыт историко-археологической реконструкции политических событий III в. до н.э. - I в.н.э. в Восточной и Центральной Европе. СПб.: Фарн, 1994. С.15-31). Археологический материал свидетельсьвует об изначальном культурном единстве германских племён (как западных, так и северных и восточных) на протяжении всего римского (ступени A-D), так и меровингского времени (ступени AM I-JM III). А за этим несомненно стоит единство технологий, традиций, представлений и ментальности, что позволяет говорить о едином германском мире. (назад)

[34] Кстати, эта инаковость гуннской политической практики видимо и является причиной того, что многие исследователи говорят об особом характере государства Аттилы. Против таких упрощений см. книгу Е.И.Кычанова (выше, прим. 1) и мою критику позиции Е.А.Томпсона (примеч.3). (назад)