Дыхание осени

Был сентябрь.

Валек, остановившись перед школой, вынул из кармана два билета, размятых, со стертой краской; Валек слишком часто касался их, чтобы успокоить себя - на месте они, билеты, никто не украл их. Валек был недоверчив и сам по себе угрюм. К людям он относился с затаенным ужасом; не верилось ему, что бывают на свете хорошие, безо всякой задней мысли добрые люди; верил он, что люди - суть дарвиновы вьюрки, и опасны они, и остры их клювы. И не понимал он, что такой же клюв есть у него самого, и что им он может и сам защититься, и других защитить от злых людей (или не злых, может, просто очень несчастных); и незнание этого делало его трусливым, а оттого - несчастным, и оттого - чуточку злым. Ему было пятнадцать.

Валек потер еще раз билеты, а после бережливым шагом направился к школе, светло-фисташковому зданию, что выстроено было на муниципальные деньги; в школе было пять этажей, и еще один, подземный, где хранились порванные скакалки и старые, хозяевам более не нужные учебники. Класс Валька находился на втором этаже. Валек прошел через ворота, посмотрел недоверчиво на большие, гладкие школьные часы, что висели над входом, и прибавил шагу. На первый урок он, несмотря на усилия, опоздал - и получил пусть беглый, но обидный выговор от учительницы, маленькой и колючей Марты Антоновны; скрыв обиду, поклонился и - с разрешения учительницы - занял привычное место у прозрачного окна. За спиной был шкаф, тяжеловесный, родной уже; Валек сидел за последней партой почти как год.

- А ты опоздал сегодня, - сказала Настя, девочка, что занимала соседнее место. Слова ее прозвучали сухо и деловито; однако Настя протянула маленькую свою ладонь, коснулась Валькова плеча, улыбнулась чуть виновато - и ясно стало, что сухость ее проистекает от общей застенчивости; скрывая ее, Настя и делалась отстраненной, даже холодной.

Валек знал эту ее особенность. Он кивнул: все в порядке, опоздание это никому не повредит. Поставил на колени портфель, вытащил, помяв случайно, тетрадку; стал писать, вслушиваясь в торопливую речь Марты Антоновны и не понимая половины от написанного собой.

Так прошел урок; после Марта Антоновна встала, оправила юбку и направилась в учительскую, не попрощавшись даже с учениками. Когда-то она была молода и наполнена жизнью; но жизнь в ней постепенно сменилась на горькую желчь. По вечерам Марта Антоновна сидела перед телевизором и плакала, бессильная; худые плечи ее, обтянутые тканью, вздрагивали, а желтые, загрубевшие ногти царапали мякоть ладоней. Ночь смывала все; к утру Марта Антоновна приходила уже в себя.

- Смотрите, что могу! - закричал, когда ушла учительница, Вовка Смольцев; он подкинул к потолку несколько шариков и стал умело жонглировать ими. Вовка был большим и сильным, и очень добрым.

- Смотри, что делает, - Настя, желая заговорить с Вальком, выбрала первую же подвернувшуюся тему; он кивнула в сторону Вовки. - Прямо в классе тупит, дурак. Какой-то он не такой, вот что я думаю.

Валек промолчал. Он не любил, когда людей оскорбляли просто так, ради разговора; в его представлении это выглядело чем-то убогим, жестоким.

- Смотрел вчера "Зеленое сердце?" - спросила Настя, так и не поняв, что совершила ошибку.

- Умм, - сказал Валек.

- Тупой фильм, - сказала Настя.

- Почему? - удивился Валек.

- Да просто тупой, и все. Ерундень полная. Мне не понравилось, - закончила Настя, и светло улыбнулась. - А ты как думаешь, Валь?

- Я? - переспросил он. - Я... Ничего я не думаю.

И он надолго замолчал. Настя долго ждала, когда он произнесет хоть какую-то фразу; так и не дождавшись, сказала:

- Мне по делам надо, - и, покраснев, встала из-за парты. Валек проводил ее взглядом, затем устало уронил голову на парту. Он стал размышлять о всяком; в том числе - и о себе, дураке эдаком.

Тут его окликнули.

- Слышь, Валь! - хлопнул его по плечу подошедший Вовка.

Валек обернулся и автоматически протянул руку.

- Как дела? Почему такой грустный? - Вовка порылся в кармане и, вынув давешние шарики, вложил их в протянутую ладонь. - Держи. Мой подарок, чтобы тебе скучно не было. Возьми.

- Спасибо, - сказал Валек. Шарики в его ладони были скользкими от пота.

- Вот и хорошо, - Вовка потоптался немного, затем отошел в сторону.

Валек все ждал, когда придет Настя. Но ее не было. Прошло уже десять минут, а Валек все сидел и размеренно катал шарики в ладони. И почему не начинается урок?

"Безумие какое-то", - подумал Валек.

Тут пришла завуч и, едва сдерживая слезы, сообщила, что у Галины Семеновны инсульт, и что сейчас у них, стервецов, уродов малолетних, "окно".

- Доигрались, да? - зловеще шептала завуч. - Допрыгались, довели старую женщину до больничной койки... Сволочи, еще и ухмыляются.

Она обвела класс взглядом, поняла, что никто не ухмыляется, и отчего-то расплакалась; после чего ушла.

- В больницу сходить, что ли? - озадачился Вовка. Его горячо поддержали девчонки.

А Насти все не было.

И надо же - она появилась, запыхавшаяся, с растрепанной прической; появилась, чтобы сообщить:

- Ребята, тут Алексей Мартынычу помочь нужно! Перетаскать компьютеры с пятого на первый. Кто со мной? Валь?

Валек пожал плечами.

- Вот ты это! - непонятно зачем сказала Настя. - Кто со мной, ребята, ну!

- Я, - бодро сказал Вовка. - А кто не со мной, тот не мужик.

Мужиков оказалось пятеро.

- Нормально, - кисло сказала Настя; бросив на Валька прощальный взгляд, побежала вслед за "мужиками" с Вовкой.

Валек же, набросав на тетрадном листке объяснительную, отдал ее старосте, Аньке Ковалевой. Та, одной рукой приглаживая свои желтые волосы, спросила:

- Прогуливаем, значит?

- Нет, - сказал Валек меланхолично. - Болею.

И тут же поверил, что да, действительно болеет; в животе возникло неприятное чувство, будто бы боль или тошнота; а может, и просто - пустота.

- Ну смотри, - сказала Анька.

Она любила Валька, тайно, про себя; и скрывала это столь тщательно, что и сама не уверена была - любит она или нет; окружающие даже и не подозревали об этом ее вялом, придавленном чувстве.

Валек вышел из школы.

Он посмотрел на цветы, что высыхали, чернели под бледным сентябрьским солнцем, и вспомнил вдруг о билетах.

Он хотел пригласить Настю в кино.

Но поздно уже; он вышел из школы, и дыхание осени проникло в его кровь и плоть. И стало все равно.

"Завтра новые куплю", - подумал Валек равнодушно.

И, смяв билеты влажной рукой, выбросил их в блеклую траву; так они и лежали - пока их не унес ветер; а уж куда их унес - неизвестно.