Доклад студентки 3 курса в/о, гр. 4 Пустовойт М. К

Доклад студентки

3 курса в/о, гр. 4

Пустовойт М.К.

Преподаватель

Москва 2001 г.

Введение

В мировоззрении наших современников понятие прав человека занимает значительное место и играет роль устоявшейся и общепризнанной идеи. Мы имеем в распоряжении Всеобщую декларацию прав человека 1948 года и последующие декреты международных организаций. Но даже при всех этих соглашениях права человека постоянно нарушаются, и эта проблема остается нерешенной. В свете этого история законодательного установления прав человека и гражданина на государственном уровне представляет особый интерес.

Во Франции же к 1789 году не было единой правовой системы вообще. До революции на французской территории сохранились многочисленные правовые системы. На Севере преобладали правовые обычаи на феодальной основе – кутюмы. Существовало также обычное право, действие которого распространялось на ограниченной территории («право своей колокольни»). На более экономически развитом Юге основным источником права являлось приспосабливаемое к современным местным потребностям римское право. В то же время в области семейного права ведущее значение имели постановления католической церкви (каноническое право).¹ Такая множественность и дробность правовых систем мешала развитию торговли, установлению частной собственности и устойчивой государственной системы взамен абсолютизма.

В 1789 году Национальное собрание Франции провозгласило Декларацию прав человека и гражданина. Этот акт не был первым в своем роде – за несколько лет до этого подобные документы (Декларация Независимости, Билль о Правах штата Вирджиния 1776 года) были приняты в Североамериканских штатах. Но Соединенные Штаты Америки были молодым государством, не обремененным вековыми традициями монархии и феодализма. Поэтому именно французская Декларация 1789 г. была настоящим прорывом для Франции и для Европы в целом.

При ближайшем рассмотрении Конституций 1791 – 1795 годов вскрываются некоторые противоречия, требующие изучения и объяснения. В частности, это связано с взаимодействием понятий прав человека и гражданства. Выявлению и объяснению этих противоречий и будет посвящена значительная часть данной работы. В первом разделе мы рассмотрим, кто являлся гражданином по различным конституциям. Во второй части работы мы осветим права, предоставляемые человеку Конституциями и вопросы, возникающие в связи с этим. В заключение работы мы попробуем выявить основные проблемы во взаимодействии понятий прав человека и гражданства во всех трех Конституциях и дать им объяснение.

Источник
Моим источником являются три основных закона, принятых в 1791, 1793 и 1795 годах.

Декларация прав человека и гражданина, предваряющая Конституцию 1791 года, была принята Национальным собранием в августе 1789 года. Как отмечает А. Олар, «все были согласны относительно того, что следовало понимать под «Декларацией прав человека и гражданина». Дело шло о том, чтобы провозгласить на французском языке те основные принципы, какие уже были провозглашены англо-американцами. Никто или почти никто не оспаривал истинности этих принципов, в пользу которых возникло тогда широкое и сильное течение общественной мысли».² На обсуждение было вынесено несколько проектов Декларации, отличавшихся по форме, но совпадавших по основным принципам. Один из проектов был взят за основу, но сама Декларация была выработана в процессе длившихся неделю устных дебатов в Национальном собрании и внесения многочисленных поправок в основной проект³. 26 августа текст Декларации был принят. 3 сентября 1791 года Учредительное собрание приняло конституцию, включавшую в себя Декларацию прав человека и гражданина, принятую в 1789 году.

После свержения короля 10 августа 1792 г. был созван Национальный Конвент, целью работы которого было создание новой, республиканской конституции Франции. Разработка новой конституции предварялась декретом Национального собрания от 21 сентября 1792 года, объявившего, что конституция должна утверждаться народом. Конституция была утверждена на плебисците 24 июня 1793 года⁴. Она имела ярко выраженный республиканский характер. Но действие конституции было отсрочено, и ее положения так и не были претворены в жизнь.

Последняя рассматриваемая нами конституция – Конституция III года. После переворота 9 термидора естественным было бы ввести в действие конституцию. Но радикальный характер основного закона образца 1793 года представлялся опасным в условиях сложившейся исторической ситуации. Наученные горьким опытом террора, французские граждане приняли более умеренную конституцию. Она была вотирована 5 фруктидора III года (22.08.1795), затем утверждена народом, созванным в первичные собрания, 20 фруктидора (06.09.1795) и провозглашена основным законом республики 1 вандемьера IV года (23.09.1795)⁵. Конституцию III года Республики предваряет «Декларация прав и обязанностей человека и гражданина».

При работе с источником я использовала сборник «Документы истории Великой французской революции»⁶. Помимо текстов Конституций, он также содержит речи деятелей революции и другие документы, представляющие интерес для работы по данной теме.
Историография
Несмотря на великое множество работ историков, посвященных Французской революции, исследований, специально посвященных теме прав человека и гражданина в Конституциях Франции 1789 – 1795 гг., автору данной работы обнаружить не удалось.

Поэтому я обратилась к общим работам по политической истории Революции, а также к нескольким работам по темам, близким теме моей работы.

Из работ иностранных историков наиболее полное освещение данного вопроса дает книга А. Олара «Политическая история французской революции. Происхождение и развитие демократии и республики (1789 – 1804)». А.Олар – представитель школы буржуазно-республиканского направления, оформившейся в 80-х годах XIX века, руководитель (1886 – 1922) кафедры истории революции в Сорбонне и главный редактор журнала “La Révolution française”. Олар рассматривает Декларации и Конституции 1789 - 1795 гг. с позиции своих республиканских политических взглядов. А.Олар прослеживает, насколько каждая следующая Конституция приближалась или удалялась от идеала либерализма и демократии. При этом понятно, почему наиболее восторженно он отзывается о Конституции 1793 года, которая, по его мнению, имела наиболее республиканский характер. В то же время А.Олар вполне объективно оценивает данные законодательные акты, отмечая те правовые аспекты, которые были упущены в той или иной Конституции. (Например, отмечает отсутствие избирательного права для женщин по Конституции 1793 года.) И, конечно, как серьезный историк, А.Олар обращает внимание на детали и не просто констатирует факты, а пытается объяснить каждый из них. В том числе это касается и его подхода к вопросу прав по Конституциям 1789 – 1795 гг.
Практически прямо противоположных Олару взглядов придерживался французский историк Ипполит Тэн. В своем труде «Происхождение современной Франции»⁷ он резко отрицательно характеризует Революцию, его оценки отличаются эмоциональностью. Так, анализируя Конституцию 1791 года, И.Тэн осуждает прежде всего установленное по ней соотношение законодательной власти в лице Национального собрания и исполнительной в лице короля. Тэн считает, что взаимосвязь между двумя этими ветвями власти должна быть более тесной: например, посредством учреждения верхней палаты Законодательного корпуса. «Но, - говорит историк, - в глазах членов Собрания опыт не имеет значения и … они последовательно разрывают все узы, которые могли бы заставить обе власти быть в согласии»⁸. Ученого возмущает то, что по Конституции 1791 года король, как он считает, был сделан «общественным приказчиком»⁹, а исполнительная власть считалась «в силу своей природы» «общественным врагом»¹⁰. Еще один примечательный момент – Тэн осуждает низкий, по его мнению, избирательный ценз, который открывает доступ к общественным должностям огромному числу граждан. Делая выводы о деятельности Учредительного собрания, И.Тэн приходит к следующему заключению: «Учредительное Собрание несколькими законами … посеяло добрые семена. Но во всем касающемся политических установлений, специальной организации, оно действовало как академия утопистов, а не как законодательное учреждение практиков»¹¹.

О Конституции 1793 года И.Тэн рассуждает совсем немного, считая ее изначально не задуманной для применения на практике. Дело создания конституции якобинцами он называет делом «показным, рекламным»¹².

Отрицательную оценку дает Тэн также и Конституции III года, критикуя ее составителей, характеризуя их как последователей якобинцев. Вот что он пишет о них. «Единственное для них [членов Конвента – М.П.] спасение – это остаться у власти путем произвола, подлости и насилия. В конституции, которую они фабрикуют, они хотят остаться повелителями Франции и поэтому они объявляют, что Франция должна избрать из их среды две трети своих представителей»¹³.

Итак, нашему взору предстают крайне консервативные и монархические взгляды Тэна. И это представляет большой интерес, так как контрастирует со многими оценками Революции в целом и революционных Конституций в частности.

В советское время в нашей стране был популярен французский историк – социалист того времени А.Собуль. В своем труде «Первая республика»¹⁴ он описывает Конституции 1793 и 1795 гг., за анализом их отсылая читателя к А.Олару. При этом даже в скупых оценках Собуля, на мой взгляд, более выражен классовый подход в историческом исследовании.

О представителях современной зарубежной историографии Великой Французской революции см. ниже в описании книги «Исторические этюды о французской революции».

Из отечественных ученых, занимавшихся Французской революцией, широкую известность получили историки «русской школы» начала XX века – Н.И.Кареев, И.В.Лучицкий, М.М.Ковалевский. Довольно подробный анализ революционных Конституций проводит Николай Иванович Кареев в своей работе о Великой французской революции¹⁵. Н.И. Кареев высоко оценивал революцию, особое значение он придавал «принципам 1789 года»¹⁶, правам и свободам, установленным в первой революционной Декларации. В своей работе ученый уделяет значительное внимание Конституциям 1791 и 1795 гг., лишь вскользь упоминая о якобинской Конституции. Но это и понятно: якобинская Конституция не была введена в действие, а Кареев больше внимания уделяет практическим событиям, происходившим в период якобинского правления. Говоря о Декларации 1789 года, Н.И. Кареев приводит полностью ее текст, а затем анализирует его. Двумя основными принципами Декларации он называет «идею личности, как обладающей прирожденной и неотчуждаемой свободой» и «идею нации, как обладательницы верховной власти в государстве»¹⁷. Интересным моментом в оценке Кареевым Декларации и следующей за ней Конституции 1791 года является то, что, по его мнению, Декларация признала принцип народовластия, а Конституция была на нем основана. Это утверждение он объясняет тем, что цензы активных граждан были невысокими. Конституцию 1793 года Кареев называет «переделкой жирондистского проекта¹⁸»¹⁹, отмечая, однако, больший ее демократизм. Н.И. Кареев довольно положительно отзывается о Конституции 1795 года, называя ее принципы «возвращением к принципам 1789 года», объясняя ее умеренность (исключено право на сопротивление угнетению и пр.) объективными историческими обстоятельствами.

В отечественной историографии советского периода данная проблема затрагивается в работах А.Денисова и П.Н.Галанзы.

Статья А.Денисова «Конституции и декларации французской буржуазной революции» была опубликована в сборнике «Вопросы государства и права во французской буржуазной революции XVIII века»²⁰, посвященном 150-летию французской революции. Интересно, что статьи, помещенные в сборнике, несмотря на название, освещают скорее вопросы государства, чем права. Но некоторый материал по данной теме все же имеется. Как и следовало ожидать, Денисов рассматривает французскую революцию с позиций классовой борьбы. Так, он пишет: «Французские конституции периода 1789 – 1871 гг. отображали и закрепляли действительное соотношение сил в борьбе классов, были выражением классовой борьбы и устанавливались классом или классами в результате одержанной ими победы»²¹. Автор превозносит якобинцев, цитирует Сталина, который сравнивает якобинцев с большевиками. Денисов, следуя за Марксом, так высказывается о правах человека и гражданина: «… так называемые права человека, в отличие от прав гражданина, суть не что иное, как права члена гражданского общества, то есть эгоистического человека, обособленного от людей как членов политического общежития …»²², «новые капиталистические отношения и политические свободы, провозглашенные и закрепленные конституциями Франции, означали не только освобождение производителя от крепостной и цеховой зависимости, но и «освобождение» его от орудий и средств производства. Буржуазная свобода для трудящегося человека означала в последнем счете превращение его в «птицу божию», свободную умирать с голоду»²³. Такой подход к правам и свободам человека и гражданина, конечно, очень специфичен и резко контрастирует с восторженным одобрением других исследователей, например, Олара.

Больший интерес представляет статья П.Н.Галанзы «Буржуазное государство и право Франции (периода революции)» во II томе книги «История государства и права»²⁴. Конечно, эта работа тоже представляет классовый подход, но в данном случае автор меньше занимается пересказом источника и классиков марксизма, а делает попытку проанализировать факты и события, о которых пишет. Галанза так же больше внимания уделяет государству, чем праву, но последнее тоже не остается неосвещенным. При этом интересно, как однобоко смотрит автор на права человека и гражданина: свобода слова не получает в его работе никакого освещения – это вполне объяснимо в той политической ситуации, в которой работал историк; свобода совести интересует его только с точки зрения атеизма – и он критикует революционные конституции за то, что свобода пропагандировать атеизм так и не была провозглашена (примечательно, что Олар, например, тоже затрагивает этот вопрос, но он не занимается критикой, а пытается понять причины такого «недочета»); а свобода собраний – с точки зрения возможности создания рабочих союзов.

Одним из ярчайших советских историков, занимавшихся проблемами Французской революции XVIII века, был А.З. Манфред. В своем труде «Великая французская революция»²⁵ Манфред очень интересно освещает события Революции, а говоря о конституциях, подробно излагает важнейшие их аспекты. Анализируя Декларацию прав человека и гражданина 1789 года, он, прежде всего, осуждает установленное по ней право собственности как ограничивающее права неимущих²⁶. И в то же время историк признает прогрессивное для своей эпохи значение этого документа, «провозгласившего принцип равенства людей и горячую веру в торжество свободы»²⁷. Конституцию 1791 года А.З.Манфред также характеризует двояко: с одной стороны, он отмечает ее прогрессивное значение в период господства абсолютизма в Европе, с другой стороны, он считает ее отступлением от провозглашенного в 1789 году принципа равенства как «узаконивающую имущественное неравенство»²⁸. Еще один интересный момент – А.З. Манфред считает, что король по Конституции 1791 года был наделен довольно широкими правами. Это утверждение любопытно сравнить с точкой зрения И.Тэна (см. выше).

Прекрасно отражает общую для советских историков восторженность якобинцами мнение Манфреда относительно якобинской Конституции: «Революционная стойкость, преданность родине и революции подсказали якобинцам быстрые и энергичные решения.

Надо было прежде всего дать стране единую политическую основу в виде новой демократической конституции, опровергнуть фактами клевету жирондистов об узурпаторской диктатуре Парижа над Францией. Учредительное собрание два года вырабатывало и утверждало текст конституции; якобинский Конвент разрешил эту задачу в две недели…»²⁹. Конституция 1793 года характеризуется как демократическая, «проникнутая искренним стремлением к широкой политической свободе»³⁰. Тем не менее, и здесь ученый не воздерживается от критики права частной собственности.

О Конституции 1795 года Манфред говорит как об антинародной, антидемократической и призванной увековечить «господство хищнической термидорианской буржуазии»³¹, критикуя здесь в первую очередь высокий избирательный ценз.

Новый поворот в изучении отечественными специалистами истории Французской революции конца XVIII века произошел с началом перестройки. Это явление нашло свое отражение в «круглом столе», проведенном Институтом Всеобщей истории РАН 19 – 20 сентября 1988 года, материалы которого были опубликованы в 1989 году³². Красной нитью через эту публикацию проходит новый, критический, взгляд на якобинскую диктатуру, отказ от ее прославления, которое было принято в советской историографии. Этот вопрос затрагивают Н.Н.Болховитинов, В.П.Смирнов, А.В.Чудинов. Для настоящей работы особый интерес представляет выступление Н.Н.Болховитинова по теме «Новое мышление и изучение Великой французской революции XVIII века»³³, в котором он касается проблемы изучения революционных Конституций и осуждает устоявшийся в советской науке подход к ним, как к классово ограниченным.

В 1991 году в свет вышла брошюра А.В.Чудинова «У истоков революционного утопизма»³⁴, представляющая интерес для данной работы не столько своим непосредственным содержанием, сколько идейной направленностью. Работа Чудинова – одна из первых, ниспровергающих устоявшиеся теории относительно Французской революции в советской историографии. А.В.Чудинов критикует отказ просветителей от традиционной христианской веры, веру революционеров в безграничные возможности человеческого разума, вплоть до создания модели совершенного человеческого общества. И тем более осуждает он попытки применить эти созданные разумом модели на практике. Якобинский террор Чудинов называет геноцидом собственного народа³⁵.

Новый взгляд на якобинский террор еще в советское время представлял ленинградский историк В.Г.Ревуненков. В 1996 году вышло третье, дополненное, издание его книги о Французской революции³⁶. Но по данной теме, к моему разочарованию, комментарии Ревуненкова сильно перекликались с уже цитированными мною репликами Манфреда. Новые акценты были расставлены лишь в вопросе о якобинской законодательной деятельности. Ревуненков отмечает те же ее ососбенности, что и Манфред, но больший упор делая на «отрицательных» сторонах, таких как право частной собственности, и менее эмоционально отзываясь о «положительных», таких как установление республики, всеобщего избирательного права, демократических свобод³⁷.

Также по моему вопросу я обнаружила довольно интересную, но не претендующую на научность книгу – «Свобода. Равенство. Права человека»³⁸. Это издание, оформленное в виде подборки материалов – источников и историографии, - освещает историю развития идеи прав человека с древности до наших дней. Но серьезными недостатками данного издания являются слабая структура и отсутствие четкого справочно-библиографического аппарата.

В 1998 году в Институте Всеобщей истории РАН вышла очень интересная книга, представляющая современный взгляд отечественных и зарубежных историков на Французскую революцию XVIII века. Это сборник «Исторические этюды о французской революции»³⁹. В своей работе я использовала статьи Я.Боска, Д.Ю.Бовыкина и А.В.Адо.

Французский историк Я.Боск в работе ««Арсенал для подстрекателей» (Декларация прав человека как программа практических действий)» пытается понять, были ли революционные Декларации прав чисто теоретическими текстами или являли собой основу для политической практики. Боск рассматривает дебаты в Конвенте по поводу принятия Конституции 1795 годя и предваряющей ее Декларации. В процессе исследования историк приходит к выводам, что Декларация 1789 года действительно рассматривалась как программа действий, но это было и необходимо для поднятия революционного духа в народе. В 1795 году же такая необходимость отпала, требовалось установление спокойствия и порядка, и депутаты Конвента высказывались категорически против того, чтобы Декларация прав человека и гражданина рассматривалась как закон. Они специально подчеркивали этот момент, и исключили из нее формулировки, казавшиеся им опасными, могущими привести к гражданской розни.

Итак, на мой взгляд, проблемы прав человека и гражданства в конституциях Франции 1789 – 1795 гг. являются еще очень слабо изученными и представляют широкие возможности для дальнейшей разработки.
Гражданство
Конституции французской революции разделяли права человека и права гражданина. Рассмотрим, кто же являлся субъектом права по различным Конституциям.

Каждый человек обладал правами, данными ему от рождения. Об этих правах речь пойдет ниже. Гражданин же обладал еще и гражданскими правами. При этом гражданство по каждой из Конституций определялось различно.

По Конституции 1791 года гражданами Франции являются лица, родившиеся во Франции от отца-француза; лица, родившиеся во Франции и избравшие себе местожительство в королевстве; лица, родившиеся за границей от отца-француза, водворившиеся во Франции и принесшие гражданскую присягу; наконец, лица, родившиеся за границей и происходящие в любом числе поколений от француза или француженки, оставивших отечество по вероисповедным основаниям, но водворившиеся во Франции и принесшие гражданскую присягу. Иностранец может стать гражданином Франции после 5-летнего непрерывного пребывания в королевстве, если, кроме того, он приобретет здесь недвижимость, или женится на француженке, или оснует сельскохозяйственное или торговое предприятие, а также если он примет гражданскую присягу. Законодательная власть также оставляет за собой право выдать иностранцу акт натурализации «в силу особых соображений», но лишь при условии его водворения во Франции и принятия присяги. (Раздел 1-ый, ст. 2 – 4.)

По Конституции 1791 года не все граждане имеют право избирать и быть избранными. Выборы в законодательную власть проходят косвенным путем. Активные граждане избирают выборщиков, а выборщики – представителей, то есть членов Национального собрания. Активными являются граждане, достигшие 25 лет и выплачивающие прямой налог в размере не менее стоимости трех рабочих дней, которая устанавливается законодательной властью отдельно для каждого дистрикта (Глава 1-я, отдел II, ст. 2-4). Выборщиками же может стать только часть граждан, определенная высоким имущественным цензом (Глава 1-я, отдел II, ст. 7). Представителем может стать любой активный гражданин (Глава 1-я, отдел III, ст. 3-4). Таким образом, если верить данным Галанзы, из 26 миллионов населения Франции активными оказались только 4 млн. человек, то есть около 15% населения⁴⁰.

По Конституции 1793 года гражданами Франции являются лица, родившиеся и имеющие местожительство во Франции и достигшие 21 года. Иностранец может стать гражданином Франции, если он достиг 21 года, проживает во Франции в течение 1 года, живет своим трудом, приобрел собственность или женился на француженке, или усыновил ребенка, или взял на иждивение старика. Законодательный корпус оставляет за собой право дать права гражданина иностранцу, «имеющему, по мнению Законодательного корпуса, достаточные заслуги перед человечеством». (Ст. 4 – 5.)

По Конституции 1795 года гражданином Франции является человек, родившийся и живущий во Франции, которому исполнился 21 год, записанный в гражданский реестр, проживающий на территории Республики и уплачивающий прямой, земельный или профессиональный налог. Также гражданами являются те не обладающие налоговым цензом французы, которые принимали участие в установлении Республики. Иностранец становится французским гражданином после того, как он достигнет 21 года и объявит о своем намерении обосноваться во Франции, если он живет здесь в течение 7 лет подряд, платит прямой налог и обладает, кроме того, земельной собственностью или торговым, либо сельскохозяйственным предприятием или вступает в брак с француженкой. (Ст. 8 – 10.)

Конституция III года республики предполагает избрание представителей в законодательный корпус следующим образом: съезды граждан (без деления на активных и пассивных) избирают выборщиков, которые, в свою очередь избирают членов Совета пятисот (нижняя палата) и Совета старейшин (верхняя палата) Законодательного корпуса. Выборщики определяются возрастом после 25 лет и имущественным цензом. Членом Совета пятисот может стать гражданин, достигший 30-летнего возраста и проживающий на территории Республики в течение 10 лет. Членом Совета Старейшин может стать гражданин, достигший 40 лет, женатый или вдовец, проживающий на территории республики 15 и более лет, предшествующих выборам (Гл. III – V.)

При этом ни одна из Конституций не дает гражданских прав женщине: об этом даже не идет и речи. А косвенным признаком этого является то, что в каждой конституции как одно из условий возможности иностранцу стать французским гражданином указывается «брак с француженкой», и не упоминается брак с французом.

Конституция 1795 года резко отличается от других тем, что права гражданина определяются налоговым цензом. Конституция 1791 года лишает «пассивных» граждан права избирать и быть избранными в законодательный корпус. В Конституции 1791 года не определен возраст, с которого человек может стать гражданином. Но это и не представляет необходимости: минимальный возраст активных граждан определен, а правами пассивных может пользоваться и ребенок. Ниже мы рассмотрим некоторые противоречия, связанные с выделением активных граждан из общего числа. Также представляют интерес сроки, по прошествии которых иностранец, проживающий во Франции, может стать гражданином: это 5 лет по Конституции 1791 года, 1 год - по Конституции 1793 года, и 7 – по Конституции 1795.

Поэтому наиболее демократична в этом отношении якобинская конституция, по ней число граждан в отношении к остальному населению было бы наибольшим.

В Конституции 1793 года перечень естественных и неотъемлемых прав человека изменился: теперь это равенство, свобода, безопасность и собственность. Сопротивление угнетению, по якобинской конституции, есть «следствие , вытекающее из прочих прав человека» (ст. 33).

Такие же права предоставляются человеку и по Конституции III года Республики, но они определены не как «естественные и неотъемлемые», а как «права человека в обществе» (ст. 1 раздела «Права»). Сопротивление угнетению в этой конституции не упоминается вообще. После террора создатели новой Конституции стремились сделать ее как можно более умеренной, поэтому и заменили понятие «естественных и неотъемлемых» прав понятием «прав человека в обществе». Ведь «естественная» природа прав подразумевала бы возможность законного восстания.⁴¹

Рассмотрим, как трактуются вышеперечисленные права человека в различных конституциях и как они взаимодействуют с понятиями гражданства.

Что касается равенства, здесь мы наблюдаем разнообразные объяснения во всех трех вариантах основных законов. По Конституции 1791 года, «люди рождаются и остаются … равными в правах». Но тут же следует оговорка: «Общественные отличия могут основываться лишь на соображениях общей пользы». (Ст. 1 Декларации). Таким образом, равенство все-таки устанавливается не абосолютное. Что и подтверждают последующие статьи Конституции, сохраняющие наследственную власть короля и выделяющие активных граждан. В данном случае равенство можно понимать как равенство перед законом: «Закон … должен быть равным для всех как в тех случаях, когда он оказывает свое покровительство, так и в тех, когда он карает» (Ст. 6 Декларации).

По проблеме равенства Конституция 1791 года содержит еще одно серьезное противоречие. Декларация гласит: «Всем гражданам ввиду их равенства перед законом открыт в равной мере доступ ко всем общественным должностям…» (Ст. 6). То же повторяет и раздел первый Конституции. Но в Отделе III Раздела третьего сказано: «Все активные граждане … могут быть избраны представителями нации» (Ст. 3). Таким образом, понятие гражданина трансформируется в понятие активного гражданина. Национальная гвардия также формируется из активных граждан (Ст. 4 Раздела четвертого Конституции). Возникает вопрос: а для чего тогда выделена категория пассивных граждан? На мой взгляд, это можно объяснить положением, записанным в разделе первом Конституции: «все налоги подлежат раскладке между всеми гражданами равномерно, сообразно их состоятельности». Таким образом расширяется круг налогоплательщиков.

Равенство по Конституции 1793 года установлено безоговорочно: «все люди равны по природе и перед законом» (Ст. 3).

Конституция 1795 года трактует равенство следующим образом: «равенство состоит в том, что закон является равным для всех как в тех случаях, когда он охраняет, так и в тех случаях, когда он наказывает. Равенство не допускает никаких различий в зависимости от рождения, никакой наследственной власти». Почему же было исключено однозначное определение – «люди рождаются и остаются свободными и равными в правах», а равенство трактовалось теперь только как равенство перед законом и как отсутствие наследственной власти? А.Олар объясняет это тем, что такая статья позволила бы требовать всеобщего избирательного права.⁴² Я.Боск, касаясь этого вопроса, цитирует речь Майля: "Разве не сможет, спрашиваю я вас, любой оказавшийся в собрании или скоплении людей подстрекать их с помощью этой статьи к восстанию? Все люди, скажет он, равны в правах, и Конвент признал это в Декларации прав человека, однако конституция не позволяет мне пользоватьтся такими же правами, какие есть у моего соседа, только потому, что он платит налоги, которых я не плачу. Таким образом равенство нарушено. Восстанем же, чтобы ниспровергнуть конституцию, которая, признавая всех людей равными в правах, не наделяет их этими правами в равной мере"⁴³. Таким образом, формулировка о равенстве от рождения снова поставила бы вопрос о «естественных» правах человека, а это, в свою очередь, представлялось как ситуация, чреватая восстанием.
Свобода
В самой первой декларации свобода трактуется следующим образом: «Свобода состоит в возможности делать все, что не приносит вреда другому. Таким образом, осуществление естественных прав каждого человека имеет лишь те границы, которые обеспечивают прочим членам общества пользование теми же самыми правами. Границы эти могут быть определены только законом» (Ст. 4).

Декларация прав 1793 года представляет нам другое определение права на свободу: «Свобода есть присущая человеку возможность делать все, что не причиняет ущерба правам другого; ее основу составляет природа, а ее правило – справедливость; обеспечение свободы составляет следующее правило: «Не причиняй другому того, что нежелательно тебе самому от других». (Ст. 6.).

Декларация прав 1795 года гласит: «Свобода состоит в возможности действовать не во вред правам другого». (Ст. 2 раздела «Права»). В то же время эта Конституция повторяет принцип, провозглашенный в 1793 году и восходящий к Библии: «Все обязанности человека и гражданина вытекают из следующих двух принципов, заключенных во всех сердцах от природы. Не делайте другому того, что вы не хотите, чтобы сделали вам. Постоянно делайте другим то доброе, что вы хотели бы получить сами». (Ст. 2 раздела «Обязанности»).

На мой взгляд, составители всех трех Конституций вкладывали в понятие свободы примерно одно и то же: человек имеет право на свободу действовать в рамках, которые ограничиваются правами других членов общества. Эта концепция восходит к теории «общественного договора» Ж.-Ж. Руссо⁴⁴.

В Декларации 1793 года появляется определение понятия собственности: «принадлежащая каждому гражданину возможность пользоваться и располагать по усмотрению своим имуществом, своими доходами, плодами своего труда и своего промысла» (ст. 16). Собственность может быть отчуждена на тех же условиях, что и в предшествующей конституции (ст. 19).

Конституция 1795 года почти буквально повторяет определение собственности 1793 года. Конституция так же «гарантирует неприкосновенность всякой собственности или возмещение ее, равное пожертвованному, в случае установленной в законном порядке общественной необходимости» (гл. XIV, ст. 358). Принципиально новым моментом является провозглашение права интеллектуальной собственности: «закон должен заботиться о вознаграждении изобретателей или об обеспечении за ними права исключительной собственности на их изобретения и их продукцию» (гл. XIV, ст. 357).

Великая Французская революция XVIII века конституционно закрепила понятие частной собственности. И то, что это понятие безо всяких оговорок и противоречий утверждается во всех трех конституциях, лишний раз доказывает, что право собственности было ключевым моментом революции, одной из основных ее целей.

Право народа на сопротивление угнетению играет важнейшую роль в Конституции 1793 года. Хотя это право и не декларируется в самом начале как естественное и неотъемлемое, но далее оно подчеркивается в нескольких местах (ст. 9, 11, 27, 33), а в конце Декларации право на восстание в случае нарушения правительством прав народа даже устанавливается не только как «священнейшее» право, но и как «неотложнейшая» обязанность (ст. 35).

Прямо противоположный подход являет Конституция 1795 года. Здесь вовсе не упоминается права на сопротивление угнетению. А наоборот, всякое вооруженное и даже невооруженное скопление народа считается незаконным и должно быть рассеяно с применением в случае необходимости вооруженной силы (гл. XIV, ст. 365-366).

На примере отражения права на сопротивление угнетению в Конституциях хорошо прослеживается историческая ситуация, в которой создавались эти документы, а также цели, назначение Конституций. Декларация 1789 года несла на себе идейную нагрузку, тогда как Конституция 1791 года была скорее уже «программой практических действий»⁴⁵. Видимо, это связано с осторожностью, ведь монархия, хотя и отживала свой век, но все-таки существовала, и конституция не имела своей целью ее свержения, к чему могло бы привести узаконивание «сопротивления угнетению». Сопротивление угнетению как ключевое понятие как нельзя лучше характеризует Якобинскую конституцию. Она была наиболее демократичной, то есть подтверждала принцип народовластия, а, следовательно, и возможности свержения правительства, нарушающего конституционные права народа. Создатели же Конституции III года Республики имели прямо противоположные цели. Народ, прошедший через более чем полтора десятка революционных лет, через террор, нуждался в спокойствии и гарантиях безопасности. Лишая народ права на восстание, Конвент намеревался оградить его от повторения Террора.

Якобинская Конституция дает пояснение этому понятию: «Безопасность состоит в покровительстве, оказываемом обществом каждому из своих членов в целях сохранения его личности, его прав и его собственности» (Ст. 8 Декларации).

Конституция 1795 года так объясняет безопасность: «Безопасность основывается на содействии всех в обеспечении прав каждого» (Ст. 4 раздела «Права» Декларации).

Безопасность – довольно сложное, широкое понятие. Поэтому мы не можем точно знать, что подразумевали создатели Конституции 1791 года, вводя понятие права человека на безопасность. На мой взгляд, имелось в виду то, что мы сейчас называем правом на жизнь, то есть безопасность человека как личности. Но возможно, уже тогда в это понятие вкладывался и более широкий смысл, как в последующих конституциях, то есть безопасность и личности, и собственности, и прав. Таким образом, право на безопасность – это гарантия всех прав человека, гарантия, закрепленная конституцией.

Вопрос о свободе совести в Декларации 1789 года еще оставляет почву для спекуляций: «Никто не должен испытывать стеснений в выражении своих мнений, даже религиозных, поскольку это выражение не нарушает общественного порядка, установленного законом» (ст. 10) . В данном случае провозглашается лишь веротерпимость, отнюдь не свобода вероисповедания. И вполне возможна такая трактовка «нарушения общественного порядка», как отправление любого культа, кроме католического. Но уже в разделе первом Конституции 1791 года провозглашается свобода отправления религиозного культа, без замечания о «нарушении общественного порядка». В то же время Конституция гласит: «Имущества, предназначенные на покрытие расходов по отправлению религиозных обрядов … принадлежат нации» (Разд. 1). То есть церковь принадлежит государству, а это значит, что все религии находятся во второстепенном положении после католической. Таким образом, пока еще провозглашена не свобода совести, а веротерпимость.

Конституция 1793 года провозглашает право «свободного отправления религиозных обрядов» (ст. 7).

В наиболее полном и законченном виде свободу совести определяет Конституция III года республики: «Никому не может быть воспрепятствовано исповедание избранного им культа. Никто не может быть заставлен оплачивать какой-либо культ. Республика не оплачивает никакого культа» (гл. XIV, ст. 354) . Таким образом, религия перестала быть государственной, и верующие различных религий имеют равные права.

В то же время ни один из основных законов не признавал пропаганды атеизма, что особо отмечали советские историки⁴⁶. И, это, действительно, значимый момент, ведь все три Конституции провозглашались «перед лицом Высшего Существа». В понятие Высшего Существа верующие различных религий могли вкладывать свое значение, но отсутствие верховного существа как такового не признавалось. По-видимому, это объясняется тем, что массовое сознание было по преимуществу религиозным, и к атеизму склонялись немногие из просвещенных слоев общества.
Право на свободу слова
Декларация прав 1789 года провозглашает свободу выражения мыслей и мнений, как в устной, так и в письменной форме. Но и здесь следует замечание: «под угрозою ответственности … за злоупотребление этой свободой в случаях, предусмотренных законом» (ст. 11). И очень многое зависит от того самого закона, который будет эту свободу регламентировать. При этом сама декларация отнюдь не является гарантом свободы слова при такой допускающей многообразие трактовок формулировке. Но уже в первом разделе Конституции 1791 года свобода слова устанавливается без оговорок насчет «злоупотреблений» и охраняется от предварительной цензуры и проверки.

Конституция 1793 года дает человеку полное право выражать свои мысли и мнения «как посредством печати, так и любым иным способом» (ст. 7).

Конституция 1795 года не только провозглашает, что «никому не может быть воспрепятствовано высказывать, печатать и обнародовать свои мысли» без предварительной цензуры, но и специально запрещает предварительную цензуру (гл. XIV, ст.353).

Таким образом, свобода слова, как и свобода совести, расширяется от 1789 к 1795 году, формулировки освобождаются от ограничительных оговорок. В этом аспекте процесс конституционного становления демократии заметно продвигается вперед.

Освещая вопрос свободы слова в Конституциях, нельзя не заметить одно из серьезных противоречий, имеющих место в Конституциях. Так, Декларация 1789 года гласит: «Свободное выражение мыслей и мнений есть есть одно из драгоценнейших прав человека; каждый гражданин поэтому может высказываться, писать и печатать свободно, под угрозою ответственности за злоупотребление этой свободой лишь в случаях, предусмотренных законом»⁴⁷ (ст. 11). Так свобода слова – право человека или гражданина? Очевидно, это право человека. Но как гражданское право оно специально подчеркивается, приобретая политическую окраску. Формулировка права на свободу слова в Конституции 1793 года также не совсем определенна: «Право выражать свои мысли и мнения … не может быть воспрещено». (Ст. 7). Но так как это право не выделяется специально как право только гражданина, мы можем сделать вывод, что его можно включить в перечень прав человека. Право на свободу слова, декларированное Конституцией 1795 года следующим образом: «Никому не может быть воспрепятствовано высказывать, печатать и обнародовать свои мысли», - мы тоже трактуем как право человека, ибо слово «никому» охватывает все число людей.
Право на свободу мирных собраний
Право на свободу мирных собраний – право скорее гражданское, так как его утверждение или запрещение имеет в основном политическое значение. Но, например, Конституция 1793 года провозглашает его следующим образом: «право собираться вместе, соблюдая спокойствие, … не может быть воспрещено» (ст. 7). В данном случае это можно трактовать как право человека, как в случае со свободой слова.

Первый раздел Конституции 1791 года дает право на свободу «собираться в общественных местах, сохраняя спокойствие и без оружия, с соблюдением полицейских законов» гражданам.

Основной закон III года республики исключает это право. Он запрещает организацию ассоциаций, «противоречащих общественному порядку» (гл. XIV, ст. 360). Далее, политические сообщества не имеют права на публичные заседания, подавать коллективные петиции властям (гл. XIV, ст. 362, 364). И, наконец, - «всякое невооруженное скопление народа … должно быть рассеяно – сначала приказом командующего, а в случае необходимости путем применения вооруженной силы» (гл. XIV, ст. 366). В этом случае и вооруженные, и невооруженные собрания запрещены как гражданам, так и всем остальным, проживающим во Франции.

В связи с вышеприведенным сравнением возникает вопрос, почему Конституция 1795 года отвергает такое, казалось бы, безобидное право, как право на свободу мирных собраний и ассоциаций? Связано это со все тем же страхом за устойчивость политического устройства общества, о котором говорилось выше. Запрет невооруженных скоплений народа объясняется попыткой предотвратить восстания – ведь невооруженное скопление массы народа вполне может перерасти в политическое волнение и в вооруженное выступление. А ограничение прав политических сообществ, видимо, связано с живыми воспоминаниями о политических клубах, о силе, которую приобрели якобинцы и о терроре, который они установили в стране.

Всеобщая декларация прав человека 1948 года, как международный, «надгосударственый» документ утверждает право человека на гражданство. Конституции Французской революции, как документы национального значения, не могли бы провозгласить такое право. Конституция 1793 года ближе всего подходит к этому, ведь по ней гражданином республики мог стать практически каждый сознательный человек (мужского пола), проживающий на территории Франции. Конституции же 1791 и 1795 годов проводят прямую связь гражданства с налогообложением. И если по первой Конституции связь выражается в зависимости «тот, кто является гражданином, должен платить налоги», то по Конституции 1795 года – «тот, кто платит налоги, является гражданином». Но по сути это одно и то же.

Проблема равенства «от природы» и гражданства – пожалуй, центральная в нашем исследовании. Она также перекликается с проблемой «декларативной» и практической функций Конституций. Видимо, «естественное» равенство людей уже признавалось, но практическая историческая ситуация еще не позволяла воплотить его в жизнь – отсюда и оговорки и противоречия, возникающие в Конституциях.

Обозначенная выше «проблема соотношения прав человека и гражданина» - проблема, возникающая с такими разночтениями, как в случаях свободы слова и мирных собраний в якобинской Конституции, когда права по сути гражданские декларируются как права человека. Скорее всего, именно данный случай свидетельствует о высокой степени демократичности Конституции 1793 года. А в отношении запрета тех же мирных собраний Конституцией 1795 года – наоборот, об ограничении прав не только гражданина, но и человека вообще.

1. 
   Документы истории Великой французской революции: Учеб. Пособие для студентов ВУЗов. М., 1990-1992, т. 1.
   
2. 
   Великая французская буржуазная революция. Указатель русской и советской литературы. М., 1987.
   
3. 
   Советская историческая энциклопедия. М., 1961 – 1976, тт. 1-16.
   
4. 
   Олар А. Политическая история французской революции. Происхождение и развитие демократии и республики. М., 1902.
   
5. 
   Тэн И. Происхождение современной Франции. СПб., 1907.
   
6. 
   Собуль А. Первая республика. М., 1974.
   
7. 
   Кареев Н.И. Великая Французская Революция. Пг., 1918.
   
8. 
   Вопросы государства и права во французской буржуазной революции XVIII в. Сб. статей, посвященных 150-летию французской революции. М., 1940.
   
9. 
   Галанза П.Н. Буржуазное государство и право Франции (периода революции 1789 года) //История государства и права.-М.,1951, т. 2.
   
10. 
    Манфред А.З. Великая французская революция. М., 1983.
    
11. 
    Актуальные проблемы изучения истории Великой французской революции (материалы «круглого стола» 19-20 сентября 1988 г.). М., 1989.
    
12. 
    Чудинов А.В. У истоков революционного утопизма. М., 1991.
    
13. 
    Ревуненков В.Г. Очерки по истории Великой Французской революции: 1789 – 1814. СПб., 1996.
    
14. 
    Свобода. Равенство. Права человека. М., 1997.
    
15. 
    Исторические этюды о французской революции (Памяти В.М.Далина). М., 1998.
    
16. 
    Материалы сайта в Интернете, посвященного Великой французской революции: liberte.newmail.ru