Эжен эмманюэль виолле-ле-дюк

Санкт-Петербург

2007


24


ВИОЛЛЕ-ЛЕ-ДКЖ

Вовсе не рассчитывая, что точные сведения о быте и нра­вах средневековья прибавят таланта тем современным худож­никам, что бездарны от природы, мы все же убеждены, что . материалы эти окажутся полезны человеку талантливому и вла­деющему секретами мастерства.

Привычки, нравы и обычаи каждого времени материально воплощены в мебели, утвари, одежде. Когда раскопки открыли нам Помпеи и Гекуланум, когда в богатых погребениях нашли предметы обихода погибших цивилизаций Египта и Азии, Эт­рурии и Греции, мы понемногу начали познавать античность.

По надгробным надписям удалось точно определить взаи­моотношения хозяев, рабов и вольноотпущенников. От той эпохи сохранилось слишком мало документов, и даже самые тонкие исследователи не смогли пока проникнуть в жизнь древ­них народов и полностью постичь ее материальную и духов­ную стороны.

Средние века непосредственно соприкасаются с нашим временем. Здесь все иначе: мы сохраняем большую часть тра­диций той эпохи; по многочисленным документам нам извест­ны нравы и обычаи людей средневековья, которые во многом сохраняются и у нас. Архитектура и живопись средневековья еще существуют, а литература, оставленная поэтами, романи­стами и хронистами того времени — необъятна. Если мы не знаем средневековья, значит, мы не хотим его знать, не берем на себя труд вдумчиво и внимательно изучить накопленные веками богатства, от которых нас отделяют не годы, а пред­рассудки, тщательно культивируемые теми, кто процветает за счет невежества и живет им.

По нашему мнению, цивилизация — не что иное, как методично расклассифицированная коллекция предметов про-


27


СРЕДНЕВЕКОВАЯ КУЛЬТУРА


26


ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ

С некоторых пор, вследствие несчастий, жертвами и сви­детелями которых мы были, многие серьезные умы поставили под сомнение способность общества совершенствоваться. Мо­жет быть, ранее несколько поторопились уверовать в подобное совершенствование, в то, что смягчить нравы и достигнуть прогресса можно с помощью либерального просвещения.

Исключительные результаты, с XVI в. достигнутые в точ­ных науках, и материальный прогресс нашего времени создали иллюзию: мы поверили, что окончательно вступили в период мира, общественного братства, свободных дискуссий и что этот период завершится триумфом разума и клятвой верности пра­вам человека... Все оказалось не так, и знаменитое изречение «Поскребите русского, и вы найдете татарина»¹, видоизменив, можно применить ко всем народам: «Поскребите человека, и вы найдете дикаря со скотскими инстинктами».

Для прогресса цивилизации и совершенствования челове­чества необходимо сочетание нескольких составляющих. Это — воспитание, просвещение и, как следствие, умение и привычка размышлять, т. е. судить не на основе предубеждений, а вни­мательно изучив факты. Правильное воспитание развивает чув­ство долга, которое — не что иное, как клятва верности чело­веческому достоинству. Просвещение учит судить обо всем только после тщательного изучения предмета.

Сколь бы варварским ни было средневековье, оно культи­вировало чувство долга, хотя бы из гордости. Сколь ограничен­ной ни была сумма знаний того времени, по крайней мере, она учила прежде размышлять и лишь затем действовать; и не было тогда язвы современного общества — самодовольства. А средневековье считают наивным! Жуанвиль — человек безус­ловно храбрый и всегда готовый рискнуть жизнью, — не пря­чется под личиной напускного презрения к опасности. Он зна­ет, сколь она велика, боится ее и тем большего уважения дос­тоин за то, что ее не избегает. На оставленных им блистательных страницах нет и следа тщеславия. Оно было незнакомо сред­ним векам — ведь в обществе того времени ничто не могло его провоцировать.

Тщеславие начало непрерывно развиваться во Франции со времен, когда двор утратил достоинство. Тщеславие заставляет забыть священные обязанности человека и прежде всего лю­бовь к родине — это ярко выраженное чувство собственного достоинства всего народа. Начиная с XVII в. тщеславие заме­нило свойственную прежде феодальному дворянству гордость — порок, творящий великие дела и идущий рука об руку с доб­родетелью. У великих гордость сменяется слабостью, у малых — губительным и унизительным вожделением; тщеславие разла­гает все.

Именно развив тщеславие в представителях всех классов, начиная с аристократии, деспотизм Людовика XIV сумел пус­тить во французском обществе столь глубокие корни, которые не смогли уничтожить ни без малого два прошедших века, ни революции.

Пусть средневековье — режим произвола, неправедный, во многих отношениях невыносимый; однако он не так уни­зителен, как абсолютная власть единственного и непогреши­мого властелина, который покупает либо душит под позолотой то, что не может победить силой. Вся история средних ве­ков — это вызов злу. Зло зачастую обладает огромной силой, но никогда не может заглушить протеста. Угнетенный бывает побежден, предан, но не бывает покоренным. Средневековые нравы дают нам урок; и мы считаем его полезным.


28


ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ


29


СРЕДНЕВЕКОВАЯ КУЛЬТУРА

Католицизм средневековья нередко жесток, деспотичен и слеп, но он не унижается до компромиссов и сам не унижает дух лицемерием. Он способен сжигать еретиков, но не ослаб­ляет душу, а в интересах общества, может быть, лучше жечь тела, чем загрязнять либо иссушать источник разума. Эпиде­мия лицемерия зарождается в XVI в., особенно разрастаясь в XVII в. Уже при последних Валуа лицемерие было в ходу при дворе, и Агриппа д'Обинье в 1614 г. в своем «Бароне фенес-та» [1] написал такую фразу: «Но гибельнее всего дошедшее до крайности злоупотребление внешней стороной религии: ведь слово "лицемерие", которое можно применить к игре, к дрркбе, к войне и к службе сильным мира, теперь больше всего подхо­дит к нашим религиозным делам...»

Поэты в средние века могли позволить себе писать сатиры на духовенство, каких сегодня не потерпели бы, а при Людо­вике XV такие стихи стоили бы их автору по меньшей мере летр-де-каше¹.

В те смутные, необузданные времена люди обладали жиз­ненной силой, способной противостоять самым тяжким испы­таниям. Эту жизненную силу им давало воспитание.

Под «воспитанием» понимается не обучение некоему сво­ду правил для вежливых и благовоспитанных детей, а внуше­ние с детства мужественных, здоровых принципов: понятия о справедливости и несправедливости, любви к правде, чуткости к тому, что называется голосом совести; отвращение ко лжи, лицемерию и угнетению, к малодушию перед лицом неспра­ведливости и зла. Цель воспитания не в том, чтобы люди были учтивы, ловко защищали узко личные интересы, были готовы на все, но боялись ответственности, при этом были бы милы и приятны в общении — этакие Панурги, превращающиеся в

¹ Королевский указ об изгнании или заточении без суда и след­ствия (прим. ред.).

добрых товарищей, как только опасность миновала и небо чисто... Цель воспитания выше и значительнее. Его задача — не столько смягчать души, сколько закалять их, и это хорошо понимали в те самые средние века, о которых так мало знают и так легковесно судят. Все самое благородное и лучшее, что есть в морали нашего цивилизованного общества, заложено в те времена. И народы, дальше других отошедшие от завещан­ных средневековьем традиций, наиболее подвержены интел­лектуальному упадку. Во Франции, к счастью, эти традиции еще живы в сердцах женщин, в армии. Именно благодаря женщинам и армии наша страна, подвергшаяся столь жесто­ким испытаниям в течение одного века, может вновь обрести свое место в цивилизации¹.

Роль женщины на Западе после установления христиан­ства приобрела значение, не признать которого нельзя. Если влияние женщины иногда прекращается, испытывает спад, то в кризисные периоды оно почти сразу возрождается; а влия­ние это — здоровое.

В средние века женщина никогда не требовала какой-то эмансипации, о которой в наши дни мечтают некоторые бо­лезненные умы. У нее были более важные дела: она создавала мужчин и, не теряя духовной независимости, хранила среди распрей, хаоса и страстей повседневности возвышенные нор­мы поведения, часто определявшие для нее роли арбитра. Ра­быня и объект наслаждения у восточных народов, в Риме она уже обрела некоторую значимость. Христианство лишь разви­ло то, что эскизно наметилось в римском обществе. Обраще­ние в христианство арийских народов Севера и Запада, у кото­рых женщина уже занимала почетное место, обеспечило ей положение, которого она уже более не утрачивала и высоко пронесла сквозь самые катастрофические эпохи.

Наиболее соответствующую своей натуре роль женщина стала играть в феодальный период. Именно тогда ее воздей­ствие было наилучшим и самым эффективным. До тех пор занимавшие высокое положение женщины, участвуя в поли­тике, гораздо чаще оказывали вредное влияние. Чтобы убе­диться в этом, достаточно прочесть Григория Турского. Но при Каролингах, а особенно начиная с XII в. (апогея феодализ­ма), женщине принадлежит столь же новая, сколь и благо­творная социальная роль. Именно тогда она становится спут­ницей мркчины; она заботится о воспитании наследников, до­стойных общественного положения ее сеньора и способных поддержать честь рода; она усердно внушает ребенку мрке-ство, необходимое, чтобы обеспечить роду независимость; она безоговорочно разделяет судьбу того, чье гордое имя носит, становясь при необходимости его помощницей, нередко — советчицей; она правит делами дома и здесь полна решимости, готова на любые жертвы, чтобы защитить свой очаг от любой опасности.

Но что особенно характерно для женщины в те века бес­конечных распрь — это независимость и чувство собственного достоинства.

В прекрасном вступлении к «Французским новеллам в про­зе» [74] Молан и де Рико пишут о романе «О короле Флоре и прекрасной Жанне»: «Это произведение взято из самых недр феодального общества, из того, что молено назвать "частной жизнью" средних веков; потому-то оно и обладает большой, не только литературной, но и исторической ценностью, высве­чивая наивным светом реальные нравы, дух тогдашней повсе­дневности» .

Король Флор вдов и бездетен; он хотел бы жениться вновь, но взять жену не менее прекрасную и добрую, чем была пер­вая. Один из его рыцарей говорит, что знает благородную даму высоких достоинств и большой красоты, тоже вдову, без детей, которая не раз проявляла свою смелость, спасая своего супру­га. Король, восхищенный описанием дамы и ее прекрасных качеств, тайно отправляет этого рыцаря к ней с просьбой при­быть ко двору.

«Услышав такие речи, дама улыбается и говорит рыцарю:

— Ваш король не столь благовоспитан и не столь учтив, как я думала, если приглашает меня к себе, полагая сразу же же­ниться. Истинно, не нанялась я в слрканки, чтобы являться по его приказу. Но скажите вашему королю — пусть, ежели хо­чет, явится ко мне сам, коль так меня ценит и любит, да со­чтет себя счастливым, если я соглашусь взять его в мужья и супруги, ибо сеньор должен обращаться к дамам, а не дамы к сеньорам.

— Госпожа, — говорит рыцарь, — все, что вы молвили, я повторю ему, да боюсь, не узрел бы король в том гордыни.

— Пусть считает, что хочет, но мой ответ является и учти­вым и разумным.

— Не желаете ли что добавить?

— Да. Передайте королю мои приветствия. Я признатель­на ему за честь, которую он пожелал мне оказать».

Когда гордый ответ прекрасной Жанны был передан коро­лю, «задумался он и долгое время не произносил ни слова». Один из ближайших советников короля весьма хвалил ответ дамы и во всеуслышанье объявил: лучшее, что может сделать его господин, — назначить день, когда он отправится в замок прекрасной Жанны. Король так и сделал. И женился.

Супруг считал жену равной себе. В литературе того време­ни по отношению к жене часто используется слово рег, озна­чающее как «равный», так и «спутник»: «По моей любви к вашему отцу вы мне весьма милы. Я отдам вам мою дочь, если вы хотите увезти ее, чтобы сделать своей женою и спутницей Ог> [38].

И в «Песни о Роланде» [95. С. 599], когда после роковой Ронсевальской битвы Карл Великий возвращается в Аахен и его встречает Альда, «та молвит: "Где Роланд, отважный воин, что клятву дал назвать меня женою?"(в оригинале — рег)».

Карл в ответ не может сдержать скорби; он плачет и рвет свою седую бороду, наконец, он пытается утешить прекрасную Аль-ду примерно такими словами: «Сестра, дорогая подруга, тот, о ком ты спрашиваешь, мертв... Я найду тебе самую достойную партию: это Людовик, мой сын, что будет охранять мои грани­цы; больше мне нечего сказать». В ответ Альда произносит: «Мне странно это слышать. Да не попустят Бог с небесным сонмом, чтоб я жила, коль нет Роланда больше». И падает мертвой к ногам императора.

Достоинство и возвышенные чувства женщины средних веков постоянно проявляются в событиях истории, они описа­ны в поэмах и романах. История любви герцога Роберта Нор­мандского и Арлетты, матери Вильгельма Бастарда¹, ярко от­ражает эти возвышенные чувства. Герцог, прельщенный кра­сотой прачки Арлетты, которую встретил, возвращаясь с охоты, отправляет одного из своих придворных вместе с старым, зас­луженным рыцарем к отцу девушки просить согласия отпус­тить ее в замок, обещая бедному горожанину блага и почести. Согласие дано. Девушка одевается во все новое, наряжается в лучший наряд. Посредники, которым поручено тайно ввести ее в замок, советуют ей надеть простой льняной плащ, чтобы соседи чего-нибудь не заподозрили. Но Арлетта этому не вне­млет. «Раз герцог, — говорит она, — зовет меня к себе, я не хочу идти как наемная служанка или бедная горничная. Я пой­ду как чистая девушка к достойному человеку, дабы умножить свою честь и себе во благо, и если в том не будет для меня ничего позорного» [9. Уз. 31323]. Она хочет отправиться не пешком, а на парадном коне (ра1е/гог).

Добравшись до замка, гонцы предлагают девушке сойти с коня и пешком войти в калитку. «Красавица, — говорит го­нец, — войдите же. Вам надо только потянуть калитку на себя. Видите? Путь свободен». Арлетта не хочет этого делать, а требует, чтобы герцог пригласил ее и въезд произошел через главные ворота замка: «Откройте мне ворота, а не калитку». Арлетта ведет себя свободно. Она горда тем, что герцог выбрал

¹ Будущего Вильгельма Завоевателя, короля Англии (прим. ред.).


34


ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ


35


СРЕДНЕВЕКОВАЯ КУЛЬТУРА

Некоторые рыцари с трудом умели написать свое имя, и поэтому многие думают, что в средние века все дворянство было невежественным и грубым. Однако подобное мнение далеко от истины. Даже если не говорить о поэзии и прочих сочинениях авторов знатного происхождения, об их вкусе к литературе, о библиотеках, собиравшихся в их замках, о по­кровительстве, которое они оказывали труверам и ученым, то одни только «Иерусалимские ассизы»¹ [5] неопровержимо до­казывают просвещенность французского дворянства XII—XIII вв. Даже женщины не были невежественны: они находили удо­вольствие в интеллектуальных занятиях, любили поэтов, рас­сказчиков, умели их оценить и поощрить. Долгими вечерами в замках дворяне развлекались комбинационными играми: шах­матами, «табличками» (триктрак). Труверы декламировали песни, поэмы и романы. Их слушали с вниманием и обсужда­ли. Популярны были игры в вопросы и ответы.

Мы же большими успехами в этом похвастаться не мо­жем, особенно если обратить внимание на пустую, праздную и лишенную всякой интеллектуальности жизнь многих наших крупных землевладельцев.

Виллардуэн и Жуанвиль были рыцарями и великолепными писателями. Жуанвиль рассказывает, что во время битвы при Массуре находившийся рядом с ним граф де Суассон, тесни­мый сарацинами, говорил, не прекращая отбиваться от насе­давших на него полчищ врагов: «Сенешаль, пусть эти канальи воют. Клянусь шляпой Господней (такая у него была бож­ба) — мы с вами еще побеседуем сегодня в комнатах у дам!» [54. Р. 86] В рассказы труверов, в песни входят повествования о событиях, в которых принимали участие рыцари-авторы, — о настоящих битвах, об опасностях, которых удалось избе­жать, о заморских приключениях. Причем об этом рассказы­вали в присутствии дам. Несколько слов, произнесенных «доб-

рым графом де Суассоном», как назвал его Жуанвиль, на миг приоткрывают картину досуга феодальной знати в своих зам­ках и свидетельствуют, что женщины были душой общества в этой домашней жизни. Женщины должны были быть образо­ванными, разбираться во всем, что интересовало мужчин, что­бы эти длительные беседы были притягательны и граф де Суас­сон посреди схватки с врагами мог произнести приведенные выше слова. И действительно, при чтении романов, новелл, хроник XII, XIII и XIV вв. поражает, насколько женщина осве­домлена, как участвует во всем; как она в трудных обстоятель­ствах умеет найти выход, взять на себя руководство, принять решение, встать вровень с событиями; как она, если нужно, может сочетать в себе очарование тонкого воспитания с муже­ственностью, независимостью характера, любовью к справед­ливости; как далека она от того ограниченного и показного благочестия, которое вошло в моду с XVII в.; какое отвраще­ние она питает к малодушию, лицемерию и той суетности, что так дорога слабым душам.

Как же должны были быть воспитаны женщины? Об этом рассказывает Робер де Блуа, автор стихотворного сочинения «Хороший тон для дам» [80]. Поэт начинает свое нравоуче­ние следующими словами:

Урок учтиво дамам, преподать Желаю я и рассказать, Как должно им себя веспш...

В движении, в речи и в молчании — во всем следует со­блюдать меру. Если женщина говорит слишком много, ее счи­тают болтливой и глупой; если не вымолвит ни слова, ее най­дут неприветливой — ведь она должна уметь принять гостей. Если она из учтивости радуется всем приходящим, найдутся глупцы, которые будут хвалиться, что они в особой милости у нее, хоть ей такое и в голову не приходит. А если она сдер­жанна, ее сочтут гордой и высокомерной либо скрытной. Так что многие разумные дамы воздерживаются от проявления чувств, принимая тех, кто им нравится, ибо опасаются толков.

«Ничего не следует делать ни слишком много, ни слишком мало». Поэтому в поведении следует соблюдать меру, особен­но на людях. Отправляясь в церковь или иное место, не нужно пускать иноходца рысью или галопом. Ездить следует ровным, размеренным шагом, не обгоняя своих спутников (это непри­лично). Дама не должна стрелять глазами вправо-влево, ей следует смотреть прямо перед собой и любезно приветство­вать всех встречных. Неблагороден тот, кто скупится на при­ветствия; по мнению поэта, «приветствие стоит десяти ма­рок». При виде нищих не нужно изображать презрения, к ним следует приближаться ласково, но соблюдая достоинство. Следует, во всяком случае, разговаривать с ними милостиво.

В обществе особенно корректно следует вести себя по от­ношению к посторонним мужчинам.

Если вы поставите преграду его устам, Мужчина никогда не коснется ваших, Если это не тот, кому вы вся принадлежите. Неразумна та, что в этом сомневается...

Никогда не нужно смотреть мужчине в лицо, разве что тому, кому по праву принадлежит любовь дамы, поскольку хорошо известно, что если женщина на кого-то часто смотрит, тот не преминет счесть себя избранным. И странно будет, если он так не подумает, — «ведь глаза стремятся туда, где находится сердце».

Если кавалер просит любви дамы, то она не должна хва­литься этим в обществе, ведь это не только дурно, но и неосто­рожно.. Если дама решила пойти ему навстречу, незачем, что­бы об этом знали все. Благоразумнее скрывать свои чувства, ибо никогда не известно, во что они могут превратиться, и нередко тот, на кого обращают меньше всего внимания, вдруг становится любим.

Не следует декольтироваться, показывая плечи и грудь, и открывать ноги. При этом обнарркивается то, что должно оставаться сокрытым. О любой женщине, показывающейся перед слугами в неглиже, очень быстро пойдет дурная молва.

Не следует принимать ни от кого драгоценностей, ибо такой подарок дорого обойдется. Вообще любая честная женщина не должна ничего принимать ни от кого, кроме родственни­ков. В этом случае ей следует вежливо их поблагодарить и бережно хранить подарок — не за его стоимость, а как бес­ценную память. Тем более никогда не следует принимать по­дарков тайно.

В обществе особо следует опасаться споров и перебранок. Женщина, позволившая втянуть себя в ссору, потеряет всякий авторитет и прослывет развратной. Женщины, к большому вреду для себя, в пылу спора легко могут сказать больше, чем хотели, а потом будут раскаиваться, что поддались гневу. Если дама оказывается в ситуации, когда с ней говорят в малоподобаю­щей манере, то самый лучший выход — промолчать, сохранив при этом свое доброе имя, поскольку «все, что вы сможете возразить, пойдет вам во вред». Тому, кто ищет ссоры, это нанесет больший урон, чем разразившийся скандал. Произно­ся оскорбления, дама наносит вред своей репутации: «сварли­вая женщина противна Богу и людям». Тем более дамы никог­да не должны ругаться.

Не менее постыдно для женщин излишество в еде и питье: у таких дам отсутствует не только чувство меры, но и «учти­вость, красота, разумность» — главные женские добродетели. Пьянство же — порок тем более непростительный.

Позор! Как стыдно быть должно Тем, кто не знают меры. Кому вино идет во вред, Пусть меньше пьет напиток сей Или с водой его мешает.

Далее автор сочинения излагает множество правил поведе­ния для знатных, хорошо воспитанных женщин на все случаи светской и личной жизни.

Дама, которая не встает с места и прячет лицо, когда ее приветствует сеньор, считается дурно воспитанной, поскольку «могут подумать, что у нее болят зубы». Это вовсе не значит,

Любая женщина должна заботиться о своем туалете в со­ответствии со своим сложением и сообразуясь с обстоятель­ствами. Особо следует следить за собой в церкви, где любой может за дамой наблюдать и не упустит ни малейшего повода для злословия. Нркно остерегаться смеяться, разговаривать или смотреть по сторонам. Здесь это неуместно. По окончании мессы надо переждать, пока толпа схлынет, непременно дож­даться своих сопровождающих, а потом уже можно выходить, не опасаясь толкучки. На выходе должно приветствовать всех знакомых господ, а высокородным дамам оказывать почести, уступая им дорогу.

Если у вас хороший голос, пойте, но не слишком долго, ибо это нередко утомляет. Если вы находитесь в обществе знат­ных людей и вас просят спеть, — не отказывайтесь. Сделайте это просто, словно в кругу близких друзей...

Пусть ваши руки будут чистыми, ногти — хорошо под­стриженными и светлыми. Нет красоты, которая могла бы заставить забыть об опрятности...

Проходя мимо чьего-то дома, не смотрите на то, что там делается, но следуйте своей дорогой. Если вам нужно туда вой­ти, предварите ваше появление кашлем или возгласом, никог­да не следует входить неожиданно для хозяев...

Следите за собой за столом, это очень важно. Смейтесь мало, говорите умеренно. Если вы едите вместе с кем-либо¹, оставляйте лучшие куски ему. Не тяните в рот кусков ни слиш­ком горячих, ни слишком больших. Каждый раз, когда пьете, вытирайте губы, но остерегайтесь приближать салфетку к гла­зам или носу либо пачкать пальцы...

Из всех пороков наихудший — ложь. Никто не будет ни любить женщину, которая лжет, ни служить ей. Можно изле­чить от раны, но не от привычки лгать. Даже когда кажется, что, слукавив, можно выпутаться из щекотливой ситуации, не следует прибегать к этой хитрости: «лгущие уста убивают душу».

Многие дамы, когда им объясняются в любви, бывают так растеряны, что не знают ни что сказать, ни как вежливо отка­зать в любви. Они молчат, не соглашаясь, но и не возражая. «А это принимают за простодушие...» Тогда поклонник пола­гает, что нашел то, что искал, и становится настойчив! Тех, что не ответили тут же отказом на обращенную к ним просьбу, а почти что согласились, мало ценят. Так что знайте: если хотите быть в цене, сначала вежливо отвергните искателя. Заставьте ждать себя. Любовь, обретенная без трудностей, быстро про­ходит. Множьте трудности — тем сладостней будет успех.

После ненастья хорошая погода

Еще приятнее, еще отрадней.

Любовь, что достается сразу,

Ценится не так, как та,

Что обретена с трудом:

Ведь любовник может подумать,

Что и другой легко ее получит,

И ценность скорому мала;

Мол, тем, что дама сразу отдала.

Она не слишком дорожит...

Далее следуют наставления, как надо отказывать пылкому влюбленному; автор делает это, наглядно рисуя щекотливую куртуазную сцену.

Вот является безумный влюбленный; он расписывает свои тревоги, свои сомнения, заявляет о значении для него того чувства, что он испытывает: «Госпожа, ваша красота томит меня день и ночь; я не могу изгнать ваш образ из памяти, не могу ни пить, ни есть. Моя жизнь протекает в сетованиях и вздохах. Я не могу дальше жить, ежели вы не будете ко мне милостивы. Когда я вижу вас, моя радость столь велика, словно бы я узрел Бога, и ваш ласковый взгляд радует меня так сильно,


42


43


ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ


СРЕДНЕВЕКОВАЯ КУЛЬТУРА

В теплое время года,

Что должна ответить ему дама? Примерно следущее: «До­рогой сир, если вы в печали, то истинно не по моей воле, и если это из-за меня вы сетуете, то знайте, что ваше сердце заблуждается. Я бы чрезвычайно радовалась вашему счастью, а ваша боль причинит мне огорчение. Я люблю вас так, как дол­жна любить всякого порядочного человека. Уверяю вас, что, да поможет мне Бог, никогда не любила и не буду любить вас по-другому. Я люблю того, кому обещала быть верной, любящей и преданной. Мою любовь получит тот, кто должен ее полу­чить, и я не могу допустить, чтобы он, кому следует меня любить, возненавидел бы меня. А разве не может он меня возненавидеть, если узнает, что я слушаю подобные речи? Он достоин моей любви и даже более высокого чувства. К нему одному я обращаюсь за советом. Я не знаю вашего мнения обо мне; но очень похоже, что, обращая ко мне подобные слова, вы считаете меня глупейшей и безумнейшей из жен­щин. Во мне нет красоты, достойной таких выспренних слов, а

будь я на самом деле такой, воистину тем паче бы остерега­лась. Я не находила бы подходящих проклятий этой красоте, которою была бы унижена... Вовсе не из-за моей красоты вы говорите так, но чтобы провести время. Мне это досадно. По­моги мне Бог, если вы цените меня так мало, что изволите смеяться надо мной. Оставим это. Однако если вы еще раз скажете мне подобные вещи, вы лишитесь всякого моего ува­жения, и уверяю вас, что буду избегать находиться там, где бываете вы...»

Труверы всегда изображают любовь и преданность жен­щины наградой за мужество и верность. Трусость, малодушие им ненавистны, и поэты, которые лишь отражают мнения, господствующие в обществе, в своих сочинениях довольно рез­ко обличают трусов. Пример тому — история о Беранже.

Один рыцарь, разоренный ростовщиками, не зная, как вый­ти из этого положения, решается отдать дочь в жены сыну богатого крестьянина, которому задолжал крупную сумму. Девица покоряется безропотно, хоть и неохотно. Отец соб­ственноручно посвящает зятя в рыцари, чтобы не краснеть за союз, на который толкнул свою дочь.

Новоиспеченный рыцарь считает себя героем, презирает прежних товарищей, непрестанно хвастает и по всякому слу­чаю говорит о турнирах и боях, полагая таким образом вну­шить уважение жене. Та ничуть не обманывается этой по­хвальбой и ждет случая увидеть супруга в деле. Новый рыцарь не находит ничего лучшего, как однажды утром, чтобы дока­зать свою смелость, отправиться одному в лес. Там он привя­зывает щит на ветку дерева и дважды бьет по нему мечом. Он ломает копье, потом возвращается, объявив, будто только что сразился с вооруженным отрядом. Жена, видя лошадь свежей, без царапинки, рыцаря — без единой раны, подозревает не­ладное.

Через несколько дней, когда ее господин вновь уходит вооруженным, якобы для новых схваток со странствующими рыцарями, она также надевает доспехи, садится на коня и настигает супруга в момент, когда тот собирается начать игру с рубкой щита. Она вызывает его на бой; но он не желает


45


44


ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ


СРЕДНЕВЕКОВАЯ КУЛЬТУРА

Что делает дама? Она отправляется к одному рыцарю, ко­торый любил ее и службу которого она до сих пор отвергала; привозит его на крупе коня у себя за спиной, вводит к себе в комнату. Когда супруг возвращается, все еще настроенный хвастаться, несмотря на дурной исход своего приключения, он застает ее обнимающей своего любовника. Бедный муж пыта­ется угрожать. «Молчите, — говорит дама, — вы лишь жалкий трус. А если вы произнесете слово, я приведу сюда Беранже — вы знаете, как он обходится с трусами».

Одворянившийся крестьянин не произносит ни слова¹.

Множество подобных историй достаточно убедительно по­казывают, что общество того времени рассматривало трусость, ложь и фанфаронство как худшие из пороков. Пороки эти ставят человека вне общего закона и лишают его всех прав.

В «Романе о Фуконе Кандийском» [46] девица Офелиза клянется в верности рыцарю Модюи, но он бросает ее в мину­ту опасности и вместо того, чтобы защитить, поворачивает коня, удирая. Девушка так говорит ему: «...Ведь вы были моим воз­любленным, но теперь вы рухнули с вершины. Усвойте себе это как следует. Возвращайтесь назад: таков весь мой ответ. Я бы это записала, чтоб было понятней...» Вовсю стыдит Офели­за Модюи после его оправданий: «Вы весьма красноречивы! Но я видела, как вы повернули коня. Скажите же, должна ли иметь дело, хоть днем, хоть ночью, благородная дама с тем, кто бросил подругу и бежал, оставив ее? Поступив так, вы меня покинули. Мне на помощь пришел мой брат Тибо. Он меня спас; но вы отныне покрыты позором. Опасайтесь доку­чать мне. Весьма глупа та, что ждала бы от вас толка. Ступайте же: на нас все смотрят».

Женщины ободряли и поддерживали мужчин, когда тем не хватало терпения. Поэма Эрбера ле Дкжа показывает нам

короля Людовика в Руссильоне, утомленного войной. Он соби­рается вернуться во Францию и увезти с собой прекрасную Ганиту, которая обратилась в христианство, вышла замуж за одного из его баронов и которой король обещал вернуть зем­ли, оставшиеся в руках сарацин. Однако когда сеньоры этих земель являются к нему и требуют завершить поход, Людовик отказывается: с него, мол, довольно, он чрезвычайно рад, что возвращается домой. Если послушаться их, так война никогда не кончится! Но в ответ слышит речь Ганиты:

А ныне я осталась в пишете. —

Король обещает ей не оставлять ее дела, но Ганита этим не удовлетворяется. Она видит, что речь ее производит впечатле­ние, и настаивает: «Благородный король, вы меня выдали за-мрк за лучшего из рыцарей, когда-либо носивших меч. Вы отобрали меня у паладина Бертрана и у храброго Гишара, доб­лестного вдвойне, и наконец окрестили меня и возвысили. Го­сударь, что будут говорить у вас в стране, если свою крестницу вы оставите без наследства?» И действительно, король Людовик собирает баронов и завершает свой поход.

Романы XII и XIII вв. полны рассказами о приключениях, где женщины преодолевают серьезнейшие опасности с умом и отвагой. Разумеется, романы — не исторические труды, но в них — картина нравов: ведь они становятся популярны лишь в том случае, если воспроизводят характеры общества, для ко­торого пишутся. Так, во многих романах бросается в глаза не суровость нравов — прекрасный пол больше привлекают вер­ность, смелость, стойкость, благородство сердца. Перед обла­дателями этих качеств женщины не способны устоять и неиз­менно им верны. Эти-то качества они и умеют пробудить и воспламенить. И, естественно, даже когда порой нарушаются правила общества, читатель оказывается на стороне дам. Высо­кая мораль произведений средневековых труверов всегда бе­зупречна, хотя с литературной точки зрения они могут быть и прекрасны, и посредственны. Это общество, которое поверх­ностные умы считают ханжеским и грубым, питалось не толь­ко религиозными чувствами, но и обладало моральными прин­ципами, понятиями о чести и верности. Искренность и дели­катность составляли прочную основу жизни всех классов. Общество может быть очень религиозным и при этом слабым

и развращенным (такое встречалось и встречается до сих пор), если наряду с религией, прощающей слабости и пороки, нет моральных принципов, забвение которых никогда не проща­ется, а преступивших эти законы наказывают бесчестием или смертью. Женщины были хранительницами таких законов и выносили окончательный приговор. Это породило всю литера­туру французского средневековья.

Женщины часто спрашивают совета и не менее часто иг­норируют советы, которые, по их мнению, не соответствуют строгому представлению о долге. Они восстают против произ­вола, тирании и жестокости. Они принимают сторону слабого и умеют при случае смягчить горе побежденного. Именно по­этому их и почитали. Ни в одном средневековом документе не найти случая, сходного с тем, свидетелями которого стали мы, — чтобы женщины писали мужьям, торопя их разрушить оборо­няющийся город; и мы надеемся, что с французскими женщи­нами такого произойти не может. Их прабабки постыдились бы, находясь вдали от места сражения, призывать победителей к жестокости¹.

На эту тему Фруассар [34. Т. 3. I. I. СЬ. СЬХУ и СЬХУ1] рассказывает очаровательную историю, живейшим образом, как и все созданное этим восхитительным автором, описывающую нравы эпохи. Она относится к 1342 г. Действие происходит в Англии, но тогда нравы английских дворян не отличались от французских. Речь идет о короле Эдуарде III, явившемся со своей армией снимать осаду с замка Солсбери, обложенного королем Шотландии Давидом и защищаемого графиней. Шот­ландский король действительно не ожидал подхода Эдуарда и отступил со своим войском.

«Прибыл он (Эдуард III) с поспешностью столь великою, что люди его и лошади жестоко измучены были. И приказал, дабы каждый на месте же и устраивался, ибо желал повидать замок и благородную даму, пребывавшую там; ибо не видел он ее со свадьбы — когда она замрк выходила... Лишь только

— Хм! Дорогая моя госпожа, — сказал король, — иное тревожит меня и лежит на сердце, нежели то, что вы думаете. Мягкие манеры, совершенное здравомыслие, грация и чистая красота, каковые узрел и нашел я в вас, воистину столь меня поразили и затронули, что я, надо думать, вас полюбил, ибо никакой отказ не поколеблет меня.

Благородная дама была жестоко изумлена и сказала:

— О! Драгоценнейший государь, не извольте смеяться надо мною, испытывать либо искушать меня. Я не могла бы ни помыслить, ни подумать, что сказанное вами сейчас истинно, чтобы столь благородному и учтивому королю, как вы, пришла мысль обесчестить меня и моего мужа, столь доблестного ры­царя, который так верно служил вам, как вам известно, и сей­час томится ради вас в заточении. Воистину, вы были бы в таком случае человеком дурным и достойным наказания. Вои­стину, такая мысль никогда не приходила мне в голову и, даст Бог, не придет по отношению ни к одному из рожденных мужчиной. И поступи я так, вам следовало бы выбранить меня, и не только что выбранить, но в наказание расчленить мое тело, дабы остеречь других от неверности мужьям.

И с таковыми словами благородная дама вышла, оставив короля жестоко изумленным, и направилась в зал, дабы пото­ропить слуг с обедом, после же возвратилась к королю и отвела его к рыцарям:

— Государь, идите в зал — рыцари ждут вас для омовения, ибо они весьма голодны, да и вы тоже».

Надо полагать, король почти не оказал чести обеду и не переставал думать о графине, которая защищалась лишь тем, что была любезна со всеми. Король же, терзаемый противоре­чивыми чувствами, своей любовью и уважением к верности дамы, провел тяжелую ночь. Наутро он приказал своему войс­ку сниматься для преследования противника и, прощаясь с дамой, сказал ей: «Дражайшая госпожа, поручаю вас Богу до своего возвращения. Прошу, чтобы вы соблаговолили подумать

и принять иное решение, нежели то, о коем вы мне сказали». На что дама ответила: «Дорогой государь, да наставит вас Все­вышний на путь истинный и да изгонит он из вашего сердца дурное, низкое и бесчестное намерение; ибо я всегда служила и впредь буду служить вам во имя вашей чести и во имя моей». Мы полагаем, можно не подчеркивать деликатной стороны этого повествования, в котором женщина представлена во всем блеске грации и достойной простоты. Умение быть простой даже в самых щекотливых и опасных обстоятельствах — это, конечно, признак безупречного нравственного воспитания.

Выражение возвышенных чувств женщин мы постоянно встречаем в документах, оставленных средневековьем. Книга Алена Шартье «Четыре дамы» [15] представляет четырех лю­бовниц, оплакивающих судьбы своих рыцарей после битвы при Азенкуре (1415 г.). Это и составляет весь сюжет. Первая по­теряла любовника, который пал, храбро сражаясь. Друг вто­рой был тяжело ранен, и она не знает, жив ли он. Возлюблен­ный третьей — в плену, и неизвестно, когда освободится. Дамы спорят, кто из них более несчастна. Если первой осталось лишь скорбеть, две других живут в томлении, худшем, чем скорбь. Вступает четвертая и заявляет следующее:

Сударыни, что вы говорите?

Мне есть что вам возразить,

И не затем, чтобы принизить вас

Не из-за потери и несчастья,

О нем вы даже не упоминали,

Четвертую даму признают самой несчастной. Немногие известные нам стихи обладают таким благородным характе­ром и проникнуты столь патетическим чувством. Это речь по­эта, — возразят нам. Да, поэта, но его стихи служили утеше­нием самым возвышенным умам своего времени. Он смог так глубоко проникнуться несчастьями страны лишь потому, что чувства, о которых писал, еще жили в немногих избранных душах. Эти чувства, которые в своих стихах поэт заставляет женщин выражать с необычайной силой, были весьма реальны и встречали отклик в дамском обществе, что подтверждается восхищением и уважением, которые питали к поэту, написав­шему эти строки, Маргарита Шотландская¹ и знатные дамы из ее окружения.

В начале XV в. Франция казалась навсегда расчлененной и погибшей по вине эгоистичных и развращенных феодалов, из-за униженности народа и покорности праву сильного высших сословий королевства, духовенства, цехов, конгрегации. Во все времена привилегированные сословия мечтали и мечтают лишь о сохранении своих привилегий и по сути дела мало интересу­ются родиной. Родина для них — это их целостность как со­словия.

Среди всеобщего развала только женщины не бросили ра­зорванной на куски родины, и, наконец, Жанна д'Арк, самая смиренная из всех, воззвала к последним еще трепещущим членам нации, и в тот момент, когда захватчики уже сочли себя полными хозяевами королевства, противопоставила им неожиданную стойкость, которой они не смогли одолеть. Ален Шартье писал правду, вкладывая в уста женщин благородные речи, которые вы только что прочли.

Во Франции более, чем в какой-либо стране старой Евро­пы, женщина не терпит несправедливости, подчинения зако-

Жена дофина Людовика, будущего Людовика XI (прим. ред.).

висть рано или поздно превращается в силу, грозную для са­мой упрочившейся власти.

Женщины внесли большой вклад в революционное движе­ние прошлого века, как и в сопротивление крайностям, в ко­торые быстро втянулось столько слабых душ, увлеченных не­сколькими жестокими фанатиками. Женщина у нас имеет свою

логику, основанную на чувстве. Часто она разрушает самые тонкие расчеты. Ее редко можно провести, и если она повину­ется — значит, душа подсказывает ей, что это подчинение согласуется с ее инстинктами (добрыми или дурными).

Автор «Парижского хозяина» [71. Уо1. 2], делая в сво­ей книге деликатное наставление молодой жене, пытается доказать, что супруга обязана супругу пассивным, абсолют­ным — до абсурда — повиновением. И чтобы утвердить ее в этой мысли, рассказывает ей «Историю о Грисилидис», прелестную, но бьющую совершенно мимо цели. В этой ис­тории послушная жена, позволяющая мужу забрать у нее детей под пустым предлогом, противоестественна и выгля­дит лишь жалкой дурочкой. К счастью, Клитемнестра вела себя куда правильнее. Тот же автор далее приводит две ис­тории, в точности описывающие французскую женщину и,

вероятно, его жену.

«Слышал я от бальи города Турне, что был он в обществе нескольких давно женатых мужчин, и побились они об зак­лад. Те из них, чьи жены досчитают до четырех без остановок, возражений, насмешек или замечаний, ничего не будут долж­ны. Но тот, чья половина не сможет досчитать до четырех без перерывов или добавления к этим простым словам "раз, два, три, четыре" каких-либо замечаний, насмешек или возраже­ний, обязан накормить всю компанию ужином. Отправились сначала к первому, которого звали Робен, и жена его считалась весьма гордою. И сразу же супруг сказал ей:

— Мари, говорите вслед за мной то, что скажу я.

— Охотно, сударь.

— Мари, говорите: раз...

— Раз.

— И два...

— И три...

И тут Мари слегка надменно произнесла:

— И семь, и двенадцать, и четырнадцать! Что такое? Вы что, смеетесь надо мной? Так проиграл муж Мари.

6.

Отправились теперь в дом Жана, который позвал Агнес, свою жену, и обратился к ней со следующими словами:

— Повторяйте за мной то, что я скажу: раз... Агнес презрительно сказала:

— И два.

Таким образом и он проиграл.

Тассен говорил госпоже Тассине: "Раз..." А та в ответ восклицала: ''Что за новости!", или: "Я не ребенок, чтобы учить меня считать", или "Вот еще, побойтесь Бога — вы что, подались в музыканты?" и тому подобное. И он проигрывал. А все те, кто был женат на женщинах молодых, хорошо образованных и хорошо воспитанных, выиграли и были рады».

Вторая история не менее любопытна, поскольку также характеризует нравы того времени:

«В одной компании было три аббата и три мужа, и воз­ник между ними спор: кто более послушен — женщины ли своим мужьям, или монахи своим аббатам. И много было сказано слов, приведено доводов и примеров с той и с другой стороны. Правдивы ли были примеры, — не ведаю. Но в итоге не пришли они к согласию и порешили, что требуются доказательства, и тайно поклялись между собой поступить так: каждый из аббатов велит каждому из своих монахов, не сообщая другим, оставить на ночь свою келью открытой и положить под изголовье розги в ожидании, что аббат явится бичевать его. А каждый из мужей велит по секрету своей жене, как будут ложиться, не ставя о том в известность нико­го из домашних слуг, и чтобы не знал вообще никто, кроме них двоих, поставить за дверью их комнаты метлу и оставить на всю ночь. И в восемь часов соберутся те аббаты и мужья и поклянутся, что провели свой опыт и что расскажут истинно и честно, без обмана, что за тем последовало. И те, кому не повиновались, либо аббаты, либо мужья, должны будут опла­тить шерстяную ткань на десять франков». Аббаты рассказа­ли, поклявшись честью, что в полночь нашли в келье каждого из своих монахов розгу, положенную под изголовье, и что им, таким образом, беспрекословно повиновались. Иначе полу­чилось у мужей.

— Да, — сказала жена.

— Я только что ходил туда, ее там нет...

— Доведись мне потерять свое лучшее платье, — сказала дама, — я бы и его не пожалела: ибо, как только вы уснули, я почувствовала, что мои волосы становятся дыбом, и принялась их заплетать и не могла глаз сомкнуть, поскольку в той комна­те находилась метла; и я выбросила ее на улицу через окно.

Второй поведал, что, улегшись в кровать, он поднял жену. В крайне дурном расположении духа она поставила метлу за дверь, но тут же оделась и, поклявшись, что больше здесь не останется, отправилась спать к своей горничной.

"Моя жена, — сказал третий, — ответила мне, что она не дочь колдуна или волшебника и не умеет летать ночью на метле . Таким образом выиграли аббаты».

Это доказывает, что женщины имеют не более общего с монахами, чем монахи — с разумом и что в XIV в., как и сегодня, жена слушалась лишь в тех случаях, когда этого требо­вали ее мнение, ее страсть или ее достоинство... И это пре­красно!

На рис. 1—6 представлены мужские и женские типы кон­ца XIV—начала XV вв.