Энтони Бивор Сталинград Аннотация

7. «Ни шагу назад!»

28 июля 1942 года, когда Гитлер ликовал по поводу захвата Ростова, Сталин почувствовал, что близится момент кризиса. Советские войска, отступая под натиском 6 й армии Паулюса к западу от Дона, были обречены на уничтожение. Если бы затем немцам удалось форсировать Волгу и продвинуться вперед всего на 40 километров, страна оказалась бы разделенной на две части. В этот день Сталин, выслушивая рапорт генерала Василевского, внезапно перестал мерить шагами кабинет, резко остановился и воскликнул: «Они забыли приказ Ставки!» Этот приказ, изданный в августе 1941 года, гласил: каждый, оставивший подразделение во время боя и сдавшийся в плен, считается злонамеренным дезертиром, и вся его семья должна быть арестована как семья предателя Родины и врага народа. Таких дезертиров должно расстреливать на месте. Попавших в окружение и тех, кто предпочел сдаться на милость врага, уничтожать всеми доступными средствами, а их семьи лишить всяческой помощи со стороны государства.

– Они забыли мой приказ, – уже спокойнее повторил Сталин. – Немедленно подготовьте еще один в том же духе.

– К какому сроку я должен подготовить приказ? – спросил Василевский.

– Напишите его сегодня же и возвращайтесь, как только он будет готов.

Василевский вернулся в Кремль вечером с проектом приказа №227, более известного как приказ «Ни шагу назад!». Сталин внес в него большое количество поправок, после чего подписал. Приказ был прочитан всем бойцам Красной Армии, и мало кто осмелился бы отступить хоть на шаг назад под страхом столь суровой расправы – трусы и паникеры должны уничтожаться на месте. Пораженчество следовало пресекать самым решительным образом. Командиры, намеренно допустившие сдачу позиций, немедленно отдаются под суд военного трибунала.

Всякий сдавшийся в плен считался «изменником Родины». В каждой армии было создано от 3 до 5 хорошо вооруженных подразделений (по 200 бойцов в каждом), формирующих вторую линию для расстрела солдат, попытавшихся покинуть поле боя. Жуков на Западном фронте воплотил этот приказ в жизнь уже через десять дней, использовав танки, экипажи которых состояли из специально подобранных офицеров. Танки следовали за первой волной атакующих, всегда готовые подавить трусость. Было создано три лагеря для тех, кто бежал из немецкого плена или окружения. Командиры, допустившие отход, немедленно лишались званий и направлялись в штрафные роты и батальоны. Первый такой батальон появился на Сталинградском фронте тремя неделями позднее, 22 августа, за день до того, как немецкие войска достигли Волги.

Штрафные роты осуществляли такие самоубийственные задачи, как расчистка минных полей. И хотя уже около 400 тысяч бойцов Красной Армии должны были «искупить кровью свои преступления, совершенные против Отечества», эта идея так понравилась советским властям, что и гражданских заключенных ГУЛАГа стали переводить в штрафроты. Некоторые историки утверждают, что таких заключенных было больше миллиона, но это, скорее всего, преувеличение. Обещания реабилитации, как правило, оказывались ложными, в основном из за бюрократического безразличия к судьбам людей. Солдат, совершивших поистине героические поступки, оставляли все в тех же штрафных подразделениях, обрекая на верную гибель. На Сталинградском фронте в 51 й армии было приказано собрать в одно подразделение всех офицеров, вышедших из вражеского окружения. Первой группе из 58 человек объявили, что их пошлют на комиссию, после чего направят в новые части. Но допрашивать офицеров никто не стал, и вскоре без суда и следствия все они оказались в штрафных ротах. Когда через пару месяцев выяснилось, что это чья то досадная ошибка, большая часть офицеров уже погибла.

Система Особых отделов НКВД была значительно укреплена «для борьбы с изменниками, дезертирами и трусами». Истории Особых отделов, или ОО, восходит к 1919 году. когда Ленин не без участия Дзержинского решил, что необходим полный контроль над вооруженными силами. В апреле 1943 года, менее чем через два месяца после Сталинградской битвы, Особые отделы, которыми тогда руководил Виктор Абакумов, были переименованы в СМЕРШ – «смерть шпионам».

Стрелковые дивизии имели в своем распоряжении до 20 офицеров – по одному особо уполномоченному на батальон, а также охрану штаба численностью до 30 человек. В компетенцию последних входило содержание под стражей «трусов и предателей». Помимо этого, почти каждый офицер Особого отдела вербовал себе собственных агентов и информаторов. По словам одного из бывших доносчиков СМЕРШа, такой офицер, как правило, отличался нездоровой бледностью, потому что работать приходилось в основном по ночам; на нарядах он пристально вглядывался в лица бойцов, так, словно знал что то плохое о каждом из них. Особые отделы НКВД с большой серьезностью относились к проблеме шпионажа и предательства. Так, офицер, подписавшийся псевдонимом Брунный, написал Илье Эренбургу жалобу на то, что печать недостаточно восхваляет Особые отделы. «Ведь это очень трудно, разоблачить настоящего немецкого шпиона. Для этого необходим опытный глаз и недюжинный интеллект. Боец НКВД должен быть мастером своего дела и знать особые правила шпионской игры», – писал Брунный.

Пресса публиковала немало материалов о зверствах немцев, что в общем то было необходимо, но также важно было заставить советских солдат ненавидеть предателей. Вермахт пытался воспользоваться сталинским подходом к верности режиму и Родине. В одной из немецких инструкций рекомендовалось предупреждать советских военнопленных о том, какое обращение ждет их в застенках НКВД, если они сбегут из германского плена и вернутся в Красную Армию.

Еще один отдел НКВД, созданный лично Берией осенью 1939 года, занимался иностранными военнопленными. Его основной задачей была ликвидация 15000 польских офицеров в Катынском лесу близ Смоленска. Летом 1942 года большая часть офицеров этого отдела была переброшена на другие участки, поскольку пленных иностранцев было крайне мало. Всех военнослужащих попавшего в плен небольшого подразделения 29 й моторизованной дивизии допрашивала лейтенант Лепинская, переводчик политотдела штаба Юго Западного фронта. Результаты допросов выглядели удручающе – выяснилось, что немцы желали сражаться до последнего вздоха и не допускают даже мысли о дезертирстве или членовредительстве. Впоследствии Лепинская утверждала, что офицеры были предельно откровенны и абсолютно честны. Куда больше «повезло» ей с пленными румынами, командир которых сразу же признал, что ею солдаты ненавидят маршала Антонеску за то, что он «продал Румынию немцам». Рядовые высказывались еще резче. Так, например, переводчица узнала о постоянных драках румын с германскими солдатами и даже убийстве немецкого офицера, которого расстреляли после того, как он вздумал наказать двух отставших румынских солдат. А что касается румынских командиров, то они вели себя чрезвычайно грубо и частенько избивали своих подчиненных. В румынских подразделениях, в отличие от немецких, имели место многочисленные случаи преднамеренного членовредительства. На основании допросов Лепинская сделала следующий вывод: «У румын низкий моральный и политический дух». Ее донесение срочной депешей пошло в Москву.

Продвижение 6 й армии по донским степям осложнялось многочисленными погодными сюрпризами. Генерал Штрекер, командующий 9 м корпусом, так пишет в своем дневнике: «Здесь жарко, как в Африке, и вокруг огромные клубы пыли». 22 июля 1942 года начальником штаба 6 й армии была официально зарегистрирована температура в 53 тепла по Цельсию. Не удивительно, что немцы изнывали от жары. Но это еще не все. Внезапно начавшиеся ливни превратили проселки в топи, ничуть не увеличив крайне ограниченные запасы питьевой воды. Дело в том, что Красная Армия, отступая, сыпала в колодцы отраву, дома разрушались, а трактора и скот перегонялись глубоко в тыл. Припасы, которые почему либо не успели вовремя эвакуировать, подвергались умышленной порче. «Русские заливают зерно бензином», – писал в августе домой немецкий капрал. Командиры подразделений докладывали, что советские бомбардировщики бомбят степь фосфорными бомбами, чтобы вызвать пожары. Германские артиллеристы в шортах, с загорелыми мускулистыми телами больше походили на атлетов из нацистских пропагандистских фильмов. Однако условия их жизни были весьма далеки от нормальных. Участились случаи заболеваний дизентерией и тифом. «Вокруг полевых кухонь, госпиталей и в особенности скотобоен роятся тучи мух, – с ужасом докладывал немецкий врач. – Мухи очень опасны, особенно для тех, кто имеет открытые раны». При постоянном наступлении довольно трудно было обеспечить уход за больными. Особые надежды возлагались на санитарные «юнкерсы», выполнявшие функцию воздушной «скорой помощи». К сожалению, надеждам этим не суждено было сбыться, поскольку Гитлер настаивал на дальнейшем наступлении, и почти все транспортные самолеты были задействованы для переброски горючего остановившимся в приволжских степях танковым дивизиям.

Для солдат 6 й армии лето 1942 года явилось последним более или менее спокойным. Казацкие станицы сильно отличались от деревень, преобразованных в колхозы. Местное население, в большей части своей оставшееся на местах, несмотря на строжайший приказ об эвакуации, относилось к немцам весьма дружелюбно. И это понятно, ведь многие здешние старики когда то воевали против большевиков. К тому же всего за несколько недель до германского вторжения казаки поселка Шахты к северу от Ростова подняли восстание, провозгласив независимую республику. Восстание, конечно, было тут же подавлено войсками НКВД с откровенной, хотя и весьма предсказуемой жестокостью. К удивлению командующего 384 й пехотной дивизией, казаки остались дружелюбны даже после того, как подверглись мародерству со стороны немецких солдат. Они добровольно отдавали солдатам вермахта яйца, молоко, соленые огурцы, а иногда и целые окорока.

Командующий даже стал официально покупать у казаков гусей по цене 2 рейхсмарки за птицу. «Эти люди готовы отдать вам все, если обращаться с ними достойно, – записал он в своем дневнике. – Мы едим мед столовыми ложками до тех пор, пока нас не начинает тошнить, а по вечерам подкрепляемся вареной ветчиной». В то время как немецкие солдаты набивали желудки медом и ветчиной, Красная Армия терпела неудачу за неудачей. Сталин во всем винил своих генералов и продолжал менять командующих в тщетной надежде на то, что очередной полководец сможет гальванизировать сопротивление и переломить ситуацию. В войсках распространились пораженческие настроения, подрывающие веру в победу, отчасти восстановленную после контрнаступления под Москвой. К тому же Красная Армия не располагала нужным количеством хорошо подготовленных солдат и офицеров. Большая часть новобранцев, которых бросали в бой, имела лишь двенадцатидневную, а то и меньшую подготовку. Молодые крестьяне, призванные в армию из колхозов, понятия не имели о современном вооружении. Так, один кавалерист, нашедший в траве алюминиевую трубку, прикидывал, на что она может сгодиться в хозяйстве, до тех пор, пока трубка не взорвалась у него в руках. Оказалось, это была зажигательная бомба. Немцы не уставали удивляться тому, с каким пренебрежением относились русские командиры к жизням своих солдат. Яркий пример тому – оборонительные бои к западу от Дона. Всего три батальона без оружия и даже сухого пайка были посланы против 16 й танковой дивизии. Командир одного из них, сдавшийся после этой откровенной бойни в плен, сообщил противнику, что его явно пьяный начальник приказал немедленно без рассуждении поднимать людей в атаку. Последствия этого «сражения» были ужасны, в живых осталось всего семь человек.

Командиры Красной Армии по прежнему боялись проявлять инициативу, помня еще времена «сталинских чисток». Однако после последних провалов на юге командный состав сильно изменился. У руля стали новые, энергичные, безжалостные и не страшащиеся НКВД командиры.

Успехи Жукова вселили надежду в сердца многих честолюбивых офицеров. Генерал Василий Чуйков, вскоре ставший командующим армией в Сталинграде, был одним из самых безжалостных представителей этого нового поколения командиров. Одолевавшие его вспышки гнева сравнимы, пожалуй, лишь с яростью самого Жукова. Внешне это был типичный славянин с грубым крестьянским лицом и густой шевелюрой. Он обожал солдатские шутки и с удовольствием смеялся над ними, обнажая при этом ряд золотых зубов.

Первые полгода войны Чуйков пропустил, будучи военным атташе в Китае. После отзыва он стал действующим командующим резервной армией близ Тулы. Позднее получил приказ перебросить свои неукомплектованные дивизии, которые отныне стали именоваться 54 й армией, к западу от Дона. Приказ был краток: остановить наступление немцев. Чуйков в сопровождении своего комиссара Константина Абрамова прибыл в штаб Сталинградского фронта 16 июля 1942 года. Ему было известно, что противник быстрым маршем движется к Дону, но подробностей никто не знал. 62 я армия расположилась по верхней части восточной излучины Дона, а Чуйков должен был прикрыть своими дивизиями нижнюю часть, южнее реки Чир. Понятно, что Чуйкова беспокоил моральный дух армии, поскольку он уже успел перехватить грузовик, угнанный офицерами одного из подразделений. «Бравые вояки» бежали в тыл, прихватив с собой канистры с горючим. К тому же справа от Чуйкова, выше по реке Чир, австрийская пехотная дивизия теснила три дивизии 52 й армии. Пленный капрал рассказал переводчику, что австрийцы безжалостно расстреливали прячущихся в окопах раненых красноармейцев. Чуть севернее немцам удалось прорвать оборону и, захватив станицу Каменская, отрезать часть полков 62 й армии. Немецкие разведывательные самолеты быстро выведали слабые места обороны русских и расположение авангарда армии Чуйкова. Так что генералу было от чего прийти в уныние.

25 июля немцы начали массированное наступление. Для 64 й армии Чуйкова это сражение стало боевым крещением. Следующим утром немцы начали танковую атаку, и, хотя легкие танки Т 60 пришлось укрыть в ближайших оврагах, тяжелым танкам KB немецкие снаряды не причинили значительного вреда.

«У них большая дальнобойность, – объяснял немецкий офицер. – Мы не могли атаковать их на равнине, поэтому я убрал свои танки с открытой местности и, совершив широкий маневр, атаковал противника с тыла, Русские танки рассеялись, за исключением одного, потерявшего гусеницу, у него заклинило механизм поворота и башня не вращалась. Окружив машину, мы расстреляли ее в упор. Странно, но ни один из наших снарядов не пробил русской брони. Потом я заметил, что экипаж как будто пытается открыть люк. Сообразив, что русские хотят сдаться, я по радио приказал своему отряду прекратить огонь. Русские действительно открыли люк и выбрались из танка. Все они получили контузии, похоже, у них полопались барабанные перепонки, однако каких либо видимых ранений не было видно. Для меня стало истинным потрясением узнать, сколь маломощны танковые орудия Германии»,

Прорыв правого фланга 62 й армии и выход немцев к Дону вызвал настоящую панику. В тыловых эшелонах 64 й армии Чуйкова распространились слухи, что германские войска вот вот отрежут их от основных сил. На понтонном мосту через Дон началась давка. Затем паника передалась и войскам передовой линии обороны. Чуйков послал штабных офицеров на берег реки для восстановления порядка, но эта мера не принесла должного результата: помешал налет вражеской авиации. После этого налета Чуйков недосчитался своих лучших командиров.

62 я армия оказалась куда в более худшем положении. 33 я Гвардейская стрелковая дивизия под командованием полковника Александра Утвенко попала в ловушку на западном берегу Дона. Гвардейцев атаковали сразу две немецкие дивизии.

«Солдаты вермахта покончили бы с нами довольно быстро, если бы мы заранее не вырыли глубокие окопы», – рассказывал потом Утвенко писателю Константину Симонову. Раненых из дивизии Утвенко переправляли в тыл на телегах и верблюдах. Делать это приходилось только в ночное время во избежание налетов с воздуха.

Немцы тоже несли тяжелые потери. Только на позиции одного батальона в балку оттащили 513 трупов германских военнослужащих. У русских катастрофически не хватало боеприпасов. Зачастую подразделения шли в атаку лишь для того, чтобы добыть трофейное оружие и патроны. Запасы продовольствия настолько истощились, что солдатам приходилось варить колосья с ближайших полей.

11 августа остатки 33 й дивизии, разбившись на маленькие группки, стали с боями прорываться к Дону. «Лично я сам пять раз перезаряжал свой пистолет, – вспоминал Утвенко. – В то время многие командиры предпочитали застрелиться, чтобы не попасть в плен и уберечь своих родных от клейма „семья предателя“.

Около тысячи человек было убито, но они дорого отдали свои жизни. Один боец, вытащив из кармана листовку, пошел с ней навстречу немцам. Галя, наша штабная переводчица, закричала: «Да вы только посмотрите! Гад, сдаваться собрался!» – и она пристрелила его из своего пистолета».

Вскоре последние очаги сопротивления были подавлены. Утвенко и оставшиеся в живых солдаты прыгнули с обрыва в болото, где полковник был ранен в ноги шрапнелью от разорвавшегося снаряда. Кое как выбравшись из болота, Утвенко с двадцатью своими бойцами весь день прятался на засеянном поле. Ночью они встретили еще нескольких оставшихся в живых красноармейцев и переплыли на другой берег Дона. При этом восемь солдат утонуло. Утвенко спас его адъютант, бывший гинеколог Худобкин, с которым случился эпилептический припадок после того, как они уже выбрались на берег. Утвенко вспоминал потом, как ему повезло, что припадок не случился в то время, когда они были еще в реке.

«Ну, если уж мы здесь не погибли, значит, всю войну переживем», – заметил наутро Худобкин.

У Худобкина была особая причина верить в то, что он останется жив. Его мать получила известие о смерти сына, хотя он был только ранен, и устроила заочное отпевание в церкви. А по русским поверьям отпевание живого человека означает для него долгую жизнь.

Несмотря на хаос, вызванный отсутствием связи, подразделения Красной Армии продолжали пробиваться из окружения. Они совершали в основном ночные вылазки, поскольку дневные атаки незамедлительно вызывали бомбежки со стороны Люфтваффе. Командующий немецкой 384 й пехотной дивизией записал 2 августа в своем дневнике: «Русские оказывают жестокое сопротивление. В основном это свежие силы, совсем молодые солдаты». А уже 3 августа он вновь берется за дневник и пишет: «Русские яростно сопротивляются и постоянно получают подкрепления. Вчера наш саперный батальон бежал с поля боя. Какой позор!» Вскоре его солдаты стали страдать от острых болей в животе. Виной тому была отравленная питьевая вода. «Здесь просто ужасно, – пишет командующий несколько дней спустя. – Такие кошмарные ночи. Все мы находимся в постоянном напряжении. Нервы не выдерживают».

Чтобы хоть как то противостоять превосходству Люфтваффе в воздухе, авиаполки Красной Армии в срочном порядке стали перебрасываться на Сталинградский фронт из центральных районов. Летчики полка ночных истребителей, впервые приземлившись на новом аэродроме, с удивлением обнаружили, что взлетная полоса представляет собой не что иное, как колхозное поле, засеянное дынями и помидорами. Самым поразительным было то, что колхозники продолжали собирать урожай, не обращая внимания на самолеты. Расположение полка вскоре засек германский самолет разведчик. Когда налетели «мессершмитты», в зону обстрела попал примыкавший к полю колхозный рынок. В мгновение ока сельская идиллия превратилась в сцену из ночного кошмара: перевернутые телеги, плачущие дети, окровавленные трупы, лежащие среди лотков с овощами и фруктами. Куда меньший урон понес авиаполк. Распорядок дня русских летчиков был таким жестким, что они даже обедали, не покидая своих боевых машин. Правила секретности были доведены до абсурда. Наземный персонал даже не смел посчитать количество самолетов на летном поле, не говоря уже о том, чтобы выяснить, сколько машин вернулось с задания. Неразбериха была полная, лишь взаимовыручка и сплоченность помогали пилотам делать свое дело. Показателен такой случай: майор Кондрашов, командир полка, был сбит над территорией, занятой немцами. Тяжелораненый, он все же сумел выбраться из самолета. Крестьянка, жившая неподалеку, перенесла его в свою хату. Место падения запомнили друзья пилота и после заката приземлились близ крестьянской избы. Летчики устроили Кондрашова на заднем сиденье истребителя и поспешили к ближайшему военному госпиталю. Командир полка остался жив, но, как знать, чем закончилась бы эта история, не подоспей друзья вовремя. Скорее всего, отсутствия майора просто не заметили бы.

Воздушные бои над Доном в первые дни августа не могли не привлечь внимания войск, сражавшихся на земле. Немецкие танкисты и пехотинцы, прикрывая глаза от солнца, следили за дымными следами в голубом небе. Русские истребители обычно атаковали наземные цели в полдень. Распорядок налетов советской авиации был столь постоянен, что «мессершмиттам» не составляло труда обнаружить противника. Каждая сбитая машина вызывала оживление и крики радости у сидевших в окопах немецких солдат. При передислокации немцы редко заботились о маскировке своих штабов. Работая по ночам в наспех разбитых палатках, офицеры обнаружили, что свет их ламп чаще привлекает мошкару, нежели пули противника. Днем, пока машины перевозили штаб на новою позицию, штабники дремали. Командующий 16 й танковой дивизией генерал Ганс Хубе порой спал даже во время сражения, прямо перед штабной палаткой. Внешность «папы Хубе», как называли его в войсках, производила на солдат неизгладимое впечатление: пристальный взгляд, изборожденное суровыми морщинами лицо и черный протез вместо левой руки, которую он потерял еще во время Первой мировой войны, действительно не так то легко было забыть. Хубе был крайне дисциплинирован и твердо придерживался своего распорядка. Независимо от того, шло сражение или нет, каждые три часа он ел, считая, что и на войне необходимо поглощать должное количество калорий и витаминов. Его нельзя было причислить к интеллектуалам, но это был далеко не глупый, ясно мыслящий человек. Гитлер всегда восхищался им как солдатом.

Танкисты из дивизии Хубе не раз отпускали шуточки по поводу тупости русских, оставляющих танки на открытых местах. Правда, с другой стороны, они признавали, что Т 34 куда лучше германских танков. К сожалению, прицел этой замечательной машины был далек от совершенства. Дело осложнялось еще и тем, что лишь у некоторых русских командиров имелись бинокли и совсем уж единицы располагали рациями. Но самым слабым местом Красной Армии по прежнему оставалась ее убогая тактика. Русские танкисты совершенно не использовали преимущества рельефа местности и, похоже, не знали принципов стрельбы и маневра. Как вскоре заметил Чуйков, танкисты оказались не в состоянии координировать свои атаки с авиацией. Порой немцы чувствовали себя настолько вольготно, что ослабляли караулы. Так 30 июля 1942 года группа танков Т 34 под покровом темноты подошла к штабу Хубе, расположившемуся в одной из деревень. Немецкие офицеры лихорадочно одевались под разрывами снарядов. Подевильз, военный корреспондент, приписанный к дивизии, так писал об этом в своем дневнике: «Весьма угнетающее зрелище». Немцев удивил и предыдущий день, когда русские танки совершили на них «невиданный гнусный налет», как выразился Хубе.

Очень скоро первое потрясение было преодолено. Подошло подкрепление из 2 го танкового полка, и уже неделю спустя русские танки полыхали на открытой низине. Экипаж одного из Т 34 пошел в самоубийственную атаку, обстреливая дивизионный транспорт. Атака длилась крайне недолго, ближайший немецкий танк прямой наводкой снес Т 34 башню. «Вам лучше бы перебраться за линию фронта, там куда безопасней», – заметил наутро Хубе Подевильзу, Подевильз оценил сарказм Хубе, но не внял его совету. Днем он, прихватив с собой пару солдат, проехал по проселку, прилегавшему к топи. Один русский танк еще дымился, и от него несло горелой человеческой плотью.

В штабе корпуса Подевильз узнал, что за последние восемь дней Красная Армия получила подкрепление тысячью танков, почти половина из них была уничтожена. Эти цифры, конечно, сильно преувеличены. Русские имели в своем распоряжении лишь 550 танков, причем часть экипажей даже не пробовала перебраться на противоположный берег. И тем не менее вид подбитых Т 34 впечатлял. Генерал фон Зейдлиц даже сказал, что издалека подбитые русские танки выглядят, как огромное стадо слонов.

Каким бы ни было истинное число уничтоженных бронемашин, немцы твердо знали, что победа не за горами. У русской «гидры» не могли без конца расти новые головы.

Фюрер, недовольный темпами наступления, вернулся к первоначальному плану захвата Сталинграда при помощи 4 й и 5 й армий. Потеря времени и топлива им не учитывалась. Танковые дивизии Гота отреагировали мгновенно. Встречая крайне слабое сопротивление, они вскоре подошли к городку Котельниково, в сотне километров к юго западу от Сталинграда. Вопрос сейчас состоял в том, поспеют ли они за сделанными Гитлером изменениями плана. Генерал фон Рихтгофен на основе данных воздушной разведки 2 августа записал в своем дневнике: «Русские перебрасывают силы к Сталинграду со всех направлений». Паулюс при поддержке авиации Рихтгофена двинул в атаку 16 ю и 24 ю танковые дивизии. Через два дня ожесточенных боев немцам удалось окружить восемь стрелковых дивизий и всю артиллерию русских к западу от Дона. Окончательно окружение завершилось под Калачом. С вершины небольшой возвышенности на берегу «тихого Дона» немецкие танкисты смотрели на терявшийся в фиолетовых сумерках поселок Калач. За Калачом степь простиралась до самого Сталинграда. Поселок состоял из крохотных изб разбитой железнодорожной станции и «крайне примитивных» деревянных строений. Добившись такого успеха, танкисты шутили, испытывая счастливое облегчение после тягот и напряжения битвы. Из некоторых танков доносилось пение.

Однако эта идиллия длилась недолго. Вскоре командиры приказали экипажам занять оборону. Дело в том, что после захода солнца тысячи русских окруженцев, зажатых на западном берегу Дона, перешли в наступление. Всю ночь округу оглашали разрывы снарядов да сухой стук пулеметных очередей. На следующий день немцы взялись за систематическую «очистку» близлежащих лесов от противника. Со стороны это напоминало охоту на оленя. Среди пленных оказалось немало офицеров высшего командного состава. Ночью разгорелся еще один бой в непосредственной близости от немецких позиций, и утром было принято решение поджечь лес, дабы «выкурить» оставшихся в живых русских. В конце концов район посчитали очищенным от противника. Лишь очень небольшой части солдат Красной Армии удалось избежать плена. От 18 й стрелковой дивизии из 62 й армии, численность которой к началу боев составляла 13 000 человек, осталось всего 105 бойцов. Им удалось переправиться на противоположный берег Дона и пробиться к своим.

Несмотря на видимое превосходство, немало немецких солдат не разделяло уверенности Паулюса в том, что противник полностью уничтожен. В первый же день противотанковый батальон 371 й пехотной дивизии потерял убитыми 23 человека. Все чаще до солдат 5 й армии доносилось громогласное «ура» наступавших русских. В 76 й пехотной дивизии пришлось дополнительно выделить солдат для похоронной команды. Один из них, попав через месяц в плен, рассказывал советскому переводчику, что иной раз им приходилось закапывать по 70 80 трупов в день.

Бои были крайне тяжелыми. Солдаты обеих армий проявляли поистине чудеса героизма. Так, образцом для всех солдат вермахта стал один капрал артиллерист, простоявший у орудия 29 часов без перерыва. «Русские могут стрелять сколько им угодно, но мы будем стрелять больше», – говорил он впоследствии. А вот что писал домой другой немецкий солдат: «Единственное утешение, что в Сталинграде нас ждет мир и покой. Там у нас будут зимние квартиры и, вполне возможно, особо отличившихся отпустят в отпуск. Не буду хвастать, но надеюсь на скорую встречу».

Пожалуй, в полной мере приказ Сталина «Ни шагу назад!» применили только в городе, носящем его имя. Местному комитету обороны поставили задачу превратить Сталинград в крепость. Задача была непростой, ведь город протянулся на 20 километров по западному берегу Волги. Защитники имели в своем тылу широкую полосу открытой воды, по которой и поступали все боеприпасы. По всей Сталинградской области проводилась тотальная мобилизация. В ополчение вступали все трудоспособные мужчины и женщины в возрасте от 16 до 45 лет. Их было не менее 200 тысяч, а руководили ими районные и городские партийные комитеты. Как и в Москве за год до этого, женщины и дети постарше отправлялись копать окопы и противотанковые рвы глубиной до 2 3 метров. Армейские саперы закладывали на западном берегу тяжелые противотанковые мины. Школьники окапывали цистерны с горючим, которые стояли на берегу Волги. Под надзором учителей они таскали землю на деревянных носилках.

Первостепенное внимание уделялось средствам противовоздушной обороны, но, к сожалению, многие пушки не были обеспечены боеприпасами. Зенитные расчеты, состоящие в основном из девушек комсомолок, размещались на обоих берегах Волги. Они защищали ключевые объекты, такие как электростанция в Бекетовке, заводы в южной части города. Рабочие заводов, занятые на линиях по производству оружия, например, на Сталинградском тракторном заводе, перешедшем теперь на выпуск танков Т 34, обязательно проходили начальную военную подготовку. Комитет обороны Сталинграда издавал декрет за декретом. Колхозникам было приказано сдать свои личные запасы зерна для нужд Красной Армии. Тех же, кто не смог выполнить свой «патриотический долг», судили по законам военного времени. Укрывание дезертира каралось десятилетним заключением. Ректора одного из институтов отдали под суд только за то, что 30 из его 70 студентов, получивших повестки и которым было по 17–18 лет, дезертировали по дороге в комиссариат. Так же сурово трибуналы судили гражданских дезертиров, безоговорочно объявляя их «предателями партии и Советского Союза». Зачастую обвинение было лишь вопросом времени. Так, например Ю. С., бежавшая в деревню после массированной бомбежки, была приговорена к 5 месяцам лагерей за то, что «оставила свое рабочее место». В то же время Л. С., оставшийся дома после прихода немцев, был заочно осужден как «изменник Родины». Бедняге грозило как минимум 10 лет ГУЛАГа.

Политотдел Сталинградского фронта уделял особое внимание расследованию дел мужчин беженцев из районов Украины, оставленных Красной Армией зимой 1941–1942 годов. Граждане, отказавшиеся эвакуироваться, обвинялись в ведении антисоветской агитации и сотрудничестве с немцами.

Московские решения о свободе вероисповедания в Сталинградской области имели мало веса. Был случай, когда управляющий сельхозбанком одного из районов, пославший своему брату, офицеру Красной Армии, несколько молитв с просьбой повторять их перед боем, был осужден за «антипартийные действия». Гражданские лица должны были соблюдать большую осторожность, оценивая ситуации на фронте. А.М., работник Волжского рыбзавода, был обвинен в «политическом и моральном разложении» и «контрреволюционной пропаганде» за то, что в частном разговоре посетовал на слабую военную подготовку русских войск.

Сталин, до которого дошли слухи о панике в тылу, принялся вновь менять командующих. 21 июля 1942 года он снял Тимошенко с занимаемой должности и заменил его генералом Горловым. К началу августа Сталин решает разделить Сталинградский фронт на два. Командующим Юго Восточным фронтом, который простирался от реки Царица в центре Сталинграда до калмыцких степей, был назначен генерал Андрей Еременко. Еременко, еще не оправившийся после тяжелого ранения, был очень возмущен как самим назначением, так и тем, что фронт дробят на две половины, причем линия раздела проходила по центру Сталинграда. Сталин не пожелал прислушаться к замечаниям нового командующего южным флангом, и Еременко вынужден был приступить к своим обязанностям.

4 августа Еременко вылетел в Сталинград. Самолет, маленький транспортный «Дуглас», приземлился на северо западной окраине города. Командующего встречал Никита Хрущев, и они сразу же поехали в штаб. Больше всего Еременко удручало отсутствие информации о противнике.

Пять дней спустя Сталин вновь реорганизовал командование Сталинградского направления. Теперь он назначил Еременко командующим обоими фронтами. Сталин нервничал, а потому отправил Жукова в Сталинград, чтобы тот изучил ситуацию на месте и незамедлительно доложил Верховному Главнокомандующему.

По мнению Еременко, главная угроза состояла в одновременной атаке 5 й и 4 й немецких армий. Войска Паулюса наступали с запада, а армия Гота двигалась с юго запада. Под угрозой оказалась вся нижняя Волга. В Астрахани началась паника, город неоднократно бомбили. Нефтебаза в дельте Волги горела целую неделю, испуская клубы черного дыма. Участившиеся авианалеты вызвали хаос. Волжские порты оказались забиты беженцами и заводским оборудованием, предназначенным для эвакуации на восток. Теперь прорваться в тыл можно было только через Каспий.

В голодной калмыцкой степи, которую русские называли «краем света», армии Гота могли противостоять лишь незначительные силы. Лев Лазарев, командовавший подразделением морской пехоты, так сказал об этом районе: «Это не Россия, это Азия. Непонятно, почему мы должны сражаться за эту территорию, и в то же время все знают: мы обязаны либо выстоять, либо умереть». Поскольку войск постоянно не хватало, на помощь пришел флот. Бригады моряков перебрасывались к Сталинграду аж с Дальнего Востока. Офицерами у них были восемнадцатилетние курсанты из Ленинградской морской академии, которые прошли лишь трехмесячную подготовку. И эти юнцы должны были командовать опытными «морскими волками». Потери среди молодых лейтенантов были ужасающи, но в боях они не опозорили чести русского флота. Так, из двадцати воспитанников Лазарева в живых осталось только двое. Однако беспокойство не оставляло и немецких военачальников. «После Дона мы двинемся к Волге. Что то ждет нас там?» – записал в своем дневнике командир 384 й пехотной дивизии. Он реально оценивал шансы Германии на победу. Ясно было, что вермахт не располагает достаточным количеством солдат, чтобы продвигаться вперед по всему фронту. Многие стали понимать, что достижение Волги еще не означает полной победы. До конца войны было еще очень далеко.

8. «Волга достигнута!»

21 августа 1942 года пехотные подразделения корпуса генерала фон Зейдлица форсировали Дон на надувных лодках. Солдаты быстро навели переправу близ деревни Лучинская. Чуть ниже по течению целый батальон форсировал Дон менее чем за час. Как только навели переправы, головные батальоны принялись за строительство понтонных мостов, по которым должны были пойти танки и прочая боевая техника.

Дон своей величавостью и красотой просто очаровал немецких солдат. Немалое количество бойцов 6 й армии влюбилось в казачий край. Многие мечтали основать здесь фермы, после того как война будет выиграна.

К вечеру 22 августа мост был готов и по нему пошла ударная 16 я танковая дивизия генерала Хубе. Танки, самоходки, бронетранспортеры и грузовики загрохотали по понтонам. В ту же ночь, как только взошла луна, советская авиация совершила налет на переправу. Боевая техника вермахта на обоих берегах оказалась разбомбленной и ярко пылала, освещая всю округу. Удивительно, но ни одна из бомб не попала в мост.

Штаб дивизии Хубе получил донесение о больших потерях по краям плацдарма. Время от времени слышался пронзительный вой реактивных снарядов – русские «катюши» обстреливали немецкие войска. Звук действительно был душераздирающим, но сами снаряды заметного ущерба не нанесли, поскольку советские батареи стреляли вслепую. В это же время усиленные танковые корпуса под прикрытием пехоты готовились к решающему наступлению.

На рассвете в 4 часа 30 минут подразделение графа фон Штрахвитца, входившее в состав 2 го танкового полка, двинулось к Волге. Танковые экипажи, сознавая, что их руками творится история, посчитали этот момент «весьма волнующим». Степь между Доном и Волгой окаменела после летней засухи, и танки продвигались вперед с максимальной скоростью. Командиры боевых машин, стоя на башнях, внимательно следили за рельефом, опасаясь, как бы танк не попал в какую нибудь не видимую водителю балку.

Солнце еще не достигло зенита, когда генерал Хубе после нескольких переговоров по рации внезапно приказал своему штабу остановиться. Ради экономии горючего двигатели тут же заглушили, и танки остановились. Несколько минут спустя в небе появился немецкий связной самолет. Покружив некоторое время, он совершил посадку возле бронированных машин. Пилот выбрался из кабины и решительным шагом направился к танку Хубе. Это был генерал фон Рихтгофен, теперь уже командующий 4 й воздушной армией. «Генерал Паулюс беспокоится за свой левый фланг», – записал он в своем дневнике. У Паулюса были все основания для беспокойства, да и сам Рихтгофен был недоволен приказом, гласившим, что «отныне первостепенной задачей Люфтваффе является уничтожение русских танков». Асы вермахта считали стрельбу по наземным целям ненужной и опасной работой. Здесь не требовалось мастерства ведения воздушного боя, и любой русский пехотинец мог запросто сбить самолет. Рихтгофен в армейской рубашке и сдвинутой на затылок фуражке церемонно приветствовал Хубе. По приказу фюрера все силы 4 й воздушной армии перебрасывались на Сталинградский фронт, чтобы «полностью раздавить русских». Доложив Хубе обстановку, Рихтгофен с несвойственной ему горячностью воскликнул: «Воспользуйтесь сегодняшним днем! Вас поддержит 1 200 самолетов, а вот завтра я уже ничего не смогу вам предложить».

В полдень танкисты, щурясь на солнце, увидели в небе тучи «юнкерсов» и «хейнкелей». Они летели к Сталинграду. Черные тени покрыли степь, а воздух наполнился воем сирен – так летчики приветствовали наступавшие войска. Танкисты восторженно махали руками им вслед, а вдалеке уже виднелись клубы черного дыма, поднимавшегося над городом, носящим имя Сталина.

Для жителей Сталинграда 23 августа стало незабываемым днем. Образцовый город со знаменитыми садами и белыми высотными зданиями, которыми так гордились горожане, превратился в пылающий ад. Громкоговорители, установленные на фонарных столбах, неустанно повторяли: «Граждане, воздушная тревога! Граждане, воздушная тревога!». Население и прежде выслушивало немало подобных объявлений и поначалу не восприняло предупреждение всерьез. Лишь когда батареи ПВО открыли огонь, люди бросились в укрытия. На широких улицах, лежащих параллельно Волге, укрыться было практически негде, разве что в вырытых во дворах окопах да погребах. Авиация Рихтгофена приступила к бомбардировке всей территории города, а не только промышленных целей. В городе творилось нечто невообразимое. На деревянные дома юго западной окраины обрушился град зажигательных бомб. Этот район выгорел дотла. Коробки многоэтажек, расположенные ближе к Волге, устояли, но перекрытия внутри обрушились. Здания в центре города либо рухнули, либо были объяты огнем. Матери прижимали к груди мертвых младенцев, а дети пытались приподнять с земли тела убитых матерей. Сотни семей были заживо погребены под развалинами. Один немецкий пилот, после того как его бомбардировщик был сбит, выбросился с парашютом. Однако ему не удалось спастись. Летчик опустился прямо на крышу пылавшего дома и сгорел заживо. Сталинградцы видели, как он погибает, но были настолько потрясены происходящим, что не могли уже испытывать никаких чувств – ни сожаления по поводу смерти человека, ни радости от справедливого возмездия.

На берегу Волги тоже бушевало пламя. Бомбы попали в цистерны с горючим, взметнув в небо огненный столб. Черная нефть растеклась по реке на многие километры. Бомбы уничтожили телефонную связь в городе и разрушили водопровод. Несколько «зажигалок» попало в главную городскую больницу. Авианалет настолько напугал ее персонал, что врачи и медсестры разбежались, бросив больных на произвол судьбы. Пациенты в течение пяти дней оставались без пищи и ухода.

Приводить город в порядок после этого жуткого налета пришлось одним женщинам, поскольку почти все мужчины были на фронте. Женщины хоронили своих близких прямо во дворах домов.

Авианалет на Сталинград, самый массированный на Восточном фронте, явился кульминацией карьеры Рихтгофена. 4 я воздушная армия совершила в тот день 1 500 вылетов, сбросив 1 000 тонн бомб и потеряв при этом всего лишь три боевые машины. В Сталинграде в то время находилось 600 тысяч человек, и 40 тысяч из них было убито только за первую неделю бомбардировок. Причина, почему столько гражданских лиц и беженцев осталось на западном берегу Волги, объясняется существовавшим тогда режимом. НКВД затребовало в свое распоряжение почти всех речников, намеренно стараясь эвакуировать как можно меньше гражданских лиц. Затем Сталин, во избежание паники, запретил жителям Сталинграда эвакуироваться через Волгу. По его мнению, эта мера должна была вынудить войска и местную милицию еще отчаяннее защищать город. «Всем было наплевать на людей, – рассказывал потом один из очевидцев. – Мы были просто пушечным мясом».

Пока авиация Рихтгофена бомбила Сталинград, 16 я танковая дивизия продвинулась на 25 километров вперед по степи, не встретив практически никакого сопротивления. Правда, в районе Гумрака, на окраине Сталинграда, немцы получили отпор. Германские танки обстреляли зенитные батареи, состоящие из девушек добровольцев. Недавним выпускницам техникумов и институтов прежде не доводилось стрелять из пушек, и стрелять по наземным целям их тоже никто не учил. Снарядов катастрофически не хватало, и все же девушки смогли достойно встретить противника. Юные орудийные расчеты яростно крутили ручки зениток, опуская их на нулевой уровень, стремясь перенацелить свои орудия с бомбардировщиков на танки. Однако экипажи немецких танков быстро преодолели невольное удивление и бросились в атаку. Вскоре сопротивление было подавлено.

За неравным боем с болью в сердце следил капитан Саркисян, командир батареи тяжелой артиллерии. Каждый раз, когда зенитки смолкали, он восклицал: «Все, теперь их уже нет! Их с лица земли стерли!» Но всякий раз после паузы пушки вновь начинали стрельбу. «То была первая страница в летописи обороны Сталинграда», – сказал потом писатель Василий Гроссман.

Немецкий бронированный «кулак» уже почти достиг своей цели. В 4 часа пополудни, когда августовский жар стал понемногу спадать, немцы подошли к Волге. Солдаты 16 й танковой дивизии широко раскрыв глаза смотрели на великую реку. Они просто не могли поверить в это чудо. То и дело слышались восклицания: «Подумать только, ведь засветло мы были на берегу Дона и вот уже у Волги. А ведь не прошло и суток!» Тут же защелкали фотоаппараты, каждому солдату хотелось сфотографироваться на живописном берегу. Позднее несколько фото подкололи к рапорту штаба 6 й армии. «Волга достигнута» – гласила надпись на обороте.

Сразу же по прибытии немецкие асы Курт Эбенер и его друг из эскадрилий «Удет» совершили облет Волги к северу от Сталинграда. Пилоты увидели внизу германские танки, и их «охватило невыразимое чувство радости за своих боевых товарищей на земле». Совершив над колонной танков несколько победных фигур высшего пилотажа, летчики вернулись на базу.

Как и другие командиры, капитан Лорингофен, стоя на башне танка, разглядывал в бинокль великую реку. С более высокого западного берега вид был намного живописней. «Мы смотрели на простиравшуюся за Волгой степь, – записал он позднее в своем дневнике. – Отсюда лежал прямой путь в Азию, и я был потрясен».

Танкисты недолго предавались размышлениям. Очень скоро им пришлось атаковать очередную зенитную батарею, открывшую по немецким танкам огонь. Расчеты зенитных батарей были поразительно бесстрашны. По словам капитана Саркисяна, девушки просто отказывались прятаться в бункерах. Одна из них, по имени Маша, четверо суток оставалась на своем боевом посту и не покинула его, даже получив тяжелое ранение. Если это и преувеличение, рапорты из немецких танковых дивизий не оставляют сомнений в храбрости защитников Сталинграда. «До самого вечера нам пришлось биться против 37 вражеских зенитных позиций», – говорится в одном из отчетов. Танкисты ужаснулись, когда узнали, что стреляли по молоденьким женщинам. Русским сочувствие немцев показалось крайне нелогичным, ведь в этот же день авиация Рихтгофена уничтожила в городе немалое количество женщин и детей. Впрочем, вскоре и немецкие офицеры перестали питать к русским женщинам рыцарские чувства. «Русские женщины – это настоящие солдаты в юбках, – пишет один из них в своем дневнике. – Они готовы сражаться по настоящему и в ратном деле могут заткнуть за пояс многих мужчин».

Защитники Сталинграда оказались в крайне опасном положении. Генерал Еременко сосредоточил большую часть своих сил на юго западном направлении, чтобы остановить продвижение 4 й армии Гота. Он даже представить себе не мог, что армия Паулюса столь быстро прорвет оборону на его правом фланге. Никита Хрущев встретился с Еременко в штабе, расположенном в глубоком тоннеле под руслом реки Царица. Угроза была столь серьезна, что, получив сообщение о наведении саперами понтонного моста через Волгу, Еременко тут же приказал его уничтожить. Саперы в ужасе смотрели на своего командира, отказываясь верить своим ушам. Их слабое недовольство немедленно было пресечено. Трудно представить себе ту панику, что охватила бы Сталинград, случись Штрахвитцу захватить плацдарм на восточном берегу Волги, не говоря уже о реакции Москвы.

Сталин и так пришел в ярость, узнав о том, что немцы вышли к Волге. Он запретил минирование заводов, эвакуацию станков и вообще все те действия, которые можно было бы принять за негласное разрешение сдать Сталинград. Город было приказано защищать до последнего, Военный совет расклеил по всему Сталинграду агитационные плакаты следующего содержания: «Не отдадим родной город!», «Превратим каждый район, каждый квартал, каждый дом в неприступную крепость!»

Многих охватила паника, в том числе и секретаря Сталинградского горкома комсомола, «покинувшего свой пост» и бежавшего на левый берег Волги. Рабочие, не занятые производством оружия, мобилизовывались в особые милицейские бригады, которыми командовал полковник 10 й дивизии НКВД Сараев.

На северной промышленной окраине Сталинграда, в Спартановке, плохо вооруженные отряды рабочей милиции противостояли 16 й танковой дивизии вермахта. Многие шли в бой практически с голыми руками, на ходу подбирая оружие погибших товарищей. Итог этого противостояния был вполне предсказуем. Студенты технического университета рыли окопы под ураганным огнем вражеской артиллерии. Само здание университета было уничтожено еще в первый день бомбежек. Преподавательский состав образовал ядро местного «истребительного батальона». Один из профессоров стал командиром отряда. Комиссаром отряда была женщина, механик с тракторного завода. На самом тракторном заводе теперь выпускали танки Т 34, и добровольцы запрыгивали в боевые машины еще до того, как их успевали покрасить. Танки с полным боекомплектом, хранившимся здесь же, на заводе, прямо с конвейера шли в бой. Сделанные наспех танки не оснащались прицелом и могли вести стрельбу только в упор, причем заряжающий следил за положением ствола, в то время как стрелок поворачивал башню.

Генерал Хубе отправил мотоциклетный батальон «прощупать» северный фланг русских. «Вчера мы дошли до железной дороги», – писал на следующий день домой немецкий фельдфебель. – Захватили эшелон с оружием и техникой, который русские не успели разгрузить, а также взяли много пленных, половина из них – женщины. Лица их столь отвратительны, что мы старались вообще на них не смотреть. Слава Богу, операция не заняла много времени».

Авиаполки Красной Армии были брошены в бой 24 августа. Однако русскому ЯКу трудно было противостоять германскому «Мессершмитту 109», да и советские штурмовики, хоть и бронированные, были весьма уязвимы для опытных немецких асов. Солдаты вермахта аплодировали, когда пилоты Люфтваффе «с элегантной небрежностью» расправлялись с врагом.

В полдень 24 августа бомбардировщики Рихтгофена совершили еще один налет на город. На сей раз серьезные повреждения получила электростанция в Бекетовке. Следует заметить, что русские восстановили ее на удивление быстро. День за днем эскадрильи Люфтваффе продолжали «утюжить» Сталинград. Многие горожане потеряли все свое имущество, и тогда чужие, совершенно посторонние люди делились с ними тем, что имели. Они знали: завтра их может постичь та же участь. Удары с небес уничтожили само понятие «частная собственность». В конце концов было решено эвакуировать женщин и детей на восточный берег Волги. Для этой цели был выделен корабль НКВД. В распоряжении города осталось лишь несколько теплоходов, да и те предназначались для эвакуации раненых и доставки боеприпасов. Плавать по реке становилось так же опасно, как оставаться на западном берегу Волги. Люфтваффе атаковали лодки, уничтожали паромы. Так был уничтожен паром в районе Царицы и ресторан «Шанхай» – популярное место отдыха сталинградцев. В воде, словно обугленные бревна, плавали трупы. Кое где река даже горела – последствия разлившейся нефти. Детей из городской больницы переправили через Волгу 28 августа. Их принял полевой госпиталь на восточном берегу. Артиллеристы 16 й танковой дивизии вермахта начиная с вечера воскресенья вели бесперерывную стрельбу, потопив сухогруз и подорвав боевой катер. Они также обстреляли железнодорожный паром, оставив от него лишь груду искореженного металла. В течение следующих трех дней немцы артогнем потопили еще семь речных судов. Танковые экипажи утверждали, что это были боевые катера, и, похоже, действительно не знали того, что на катерах эвакуировалось гражданское население. К исходу четвертого дня германские танкисты потопили теплоход, перевозивший женщин и детей. Услышав их крики, солдаты обратились к командиру с просьбой использовать надувные лодки для спасения утопающих, но молоденький лейтенант запретил это делать. «На войне как на войне», – сказал он в свое оправдание.

С наступлением ночи немецкие солдаты заматывали головы одеялами, только бы не слышать предсмертных криков невинных жертв. Некоторым женщинам удалось переплыть на другой берег и спасти своих детей, но большинство оставалось на песчаной отмели до утра. Когда их эвакуировали на следующий день, немцы по ним не стреляли.

Прямо за позицией немцев на берегу Волги располагался неухоженный парк с двухсотлетними дубами, каштанами, орешником и даже олеандрами. К парку примыкали бахчи с созревшими дынями и арбузами. Там то и окопалось подразделение 16 й танковой дивизии, используя растительность в качестве маскировки. Штаб передового батальона укрылся под большой грушей. Во время передышек танковые экипажи собирали в шлемы спелые фрукты. После недель, проведенных в безжизненной степи, широкая Волга и тень зеленой листвы казались солдатам сущим раем. Все это чудесным образом усиливало ощущение конца долгого пути. Многим казалось, что они как никогда близки к победе. Оставалось только сожалеть о том, что русские все еще продолжают сопротивляться.

Солдаты вермахта при каждой возможности писали домой, гордясь тем, что стоят на восточной окраине германского рейха. Те бойцы, которым довелось участвовать еще в балканской кампании, взглянув на белые здания на западном берегу Волги, сразу же вспоминали об Афинах. Такое невероятное сопоставление привело к тому, что некоторые из них в своих посланиях даже стали именовать Сталинград Акрополем.

Подразделения 6 й армии, все еще ожидавшие переправы через Дон, завидовали славе немецкого «авангарда». Один зенитчик писал домой следующее: «Скоро у нас будет право петь „Стоит солдат на Волге“. Артиллерист имел в виду так называемую „Волжскую песню“, музыку к которой написал Франц Легар.

Казалось, ничто не способно остановить германскую армию. «Вы не можете себе представить, с какой скоростью продвигаются вперед наши моторизованные части, – писал домой боец 389 й пехотной дивизии. – И при этом постоянная поддержка Люфтваффе. Ей богу, мы в полной безопасности, ведь в небе наши асы. Кстати, русских самолетов я вообще еще не видел. Да, хочу поделиться с вами маленьким лучиком надежды – наша дивизия выполнит свою боевую задачу, как только Сталинград падет. И тогда, да будет на то Божья воля, мы увидимся. После захвата Сталинграда русская армия на юге будет полностью уничтожена».

Позиция генерала Хубе, однако, была не столь уж неуязвима. Угроза волжскому судоходству, не говоря уже о гневных звонках из Кремля, вынудили Еременко спешно контратаковать противника на северном фланге. Это могло бы сломить немецкий «узкий коридор». Русская артиллерия обстреливала отрезок в 4 километра шириной с двух сторон, и немцы не в состоянии были ответить. Не только у 16 й танковой дивизии Хубе, но и у всего корпуса кончилось горючее.

25 августа Рихтгофен вылетел на встречу с Паулюсом и фон Вейдлицем в штаб 76 й пехотной дивизии. Паулюс жестоко страдал от дизентерии, – которую немцы именовали не иначе как «русской болезнью», – что, конечно, не способствовало хорошему настроению. Нетерпеливый Рихтгофен отметил, что командующий 6 й армией сильно нервничает по поводу создавшегося положения. В ту ночь пилоты Люфтваффе сбросили на парашютах запасы продовольствия для 14 й танковой дивизии, но большая часть их то ли затерялась, то ли попала в руки врага. На следующее утро германская воздушная разведка доложила, что советские танковые части концентрируются на севере. Рихтгофен, как и Гитлер, считал, что быстрая победа под Сталинградом решит все проблемы растянувшегося левого фланга и покончит с Красной Армией. Паулюс думал так же. Он тоже считал, что русские войска должны быть разбиты под Сталинградом, поэтому, когда генерал фон Витерсхайм стал настоятельно рекомендовать частичное отступление, Паулюс немедленно снял его, а на вакантную должность назначил генерала Хубе.

Многое зависело от быстроты продвижения 4 й армии с юга. Гитлер обязал Гота оставить один танковый корпус на Кавказе, после чего у генерала остались только 28 й и 4 й танковые корпуса. Так что положение германских войск можно охарактеризовать словами генерала Штрекера: «Чем ближе к Сталинграду, тем мизернее ежедневные результаты».

Куда более ожесточенная оборона готовилась в самом городе. Комитет обороны Сталинграда издал приказ: «Не сдадим город немцам!». 27 августа, впервые за последние пять недель, прошел дождь. Дороги моментально превратились в жидкое месиво, что, конечно, задержало продвижение армии Гота. Однако не только плохие дороги стали причиной задержки на правом фланге. В районе озера Сапра немцы наткнулись на яростное сопротивление советских войск. Особенно отличился штрафной батальон, входивший в состав 91 й стрелковой дивизии. Политотдел Сталинградского фронта позднее докладывал Щербакову: «Солдаты искупили свою вину героизмом и должны быть реабилитированы. Их следует вернуть в те подразделения, в которых они служили раньше». Но, прежде чем хоть что то было сделано, почти все солдаты погибли.

Спустя два дня, когда генерал Гот перебросил из калмыцкой степи 28 й танковый корпус, наступление немецкой армии возобновилось. Главное преимущество вермахта состояло в тесном взаимодействии танковых дивизий и Люфтваффе. Во время сражения, ход которого постоянно менялся, немецкие солдаты использовали красный флаг со свастикой в качестве ориентира, чтобы их не бомбили свои же самолеты. Основной причиной того, что немецкая авиация могла по ошибке атаковать своих же, был быстрый характер танкового боя.

Лейтенант Макс Плакольб, командир управления Люфтваффе, был прикомандирован к штабу 24 й танковой дивизии. В то время как 14 я и 24 я танковые дивизии совместно с 29 й моторизованной пехотной дивизией огибали юго восток Сталинграда, Плакольб сидел у рации. Передовые части 24 й танковой передвигались куда быстрее, чем ее соседи. Внимательно вслушиваясь в переговоры, Плакольб вдруг поймал следующее сообщение: «Концентрация техники противника», после чего шли координаты 24 й танковой дивизии. Не теряя ни секунды, потому что самолеты были уже на подлете, Плакольб связался с командиром эскадрильи и приказал отказаться от атаки. Дивизия была спасена.

Продвижение 28 го танкового корпуса было столь молниеносным, что уже к вечеру 31 августа передовые его части достигли железнодорожной ветки Сталинград – Морозовская. Казалось бы, подвернулась прекрасная возможность отрезать от основных частей остатки 62 й и 64 й советских армий. Пехотные дивизии Паулюса, медленно двигавшиеся на восток с Дона, так и не смогли обойти русских с тыла. Единственной возможностью было послать 14 й танковый корпус с Рыночного коридора, дабы он замкнул кольцо. На этом и настаивал штаб немецкого командования. Однако такой маневр представлялся Паулюсу крайне рискованным, и он предпочел отказаться от данного плана. По его мнению, генерал Хубе должен был развернуть свои танки и, не вступая в серьезные бои с противником, сконцентрировать все силы на севере.

Еременко, прекрасно сознавая опасность создавшегося положения, поспешил вывести остатки армии из кольца. Правда, в некоторых случаях отступление диктовалось скорее паникой, нежели приказом. Расчеты зенитных батарей 64 й армии бежали, бросив свои орудия. Этот случай в глазах вечно недоверчивых комиссаров выглядел как настоящая измена и сговор с врагом. Позднее утверждалось, что один из предателей зенитчиков повел батальон немецких пулеметчиков против 204 й стрелковой дивизии Красной Армии.

На северном фланге Паулюса 14 му танковому корпусу скучать тоже не приходилось. Русские постоянно совершали диверсионные атаки по обе стороны коридора. Ответные удары генерала Хубе на эти плохо организованные выпады были молниеносны и сокрушительны. 28 августа Хубе перенес свой штаб в глубокий овраг, что обеспечивало лучшую защиту от ежедневных авианалетов. Сам Хубе спал в устланной сеном яме под днищем танка. Русские бомбардировщики атаковали противника и днем и ночью. Черные выхлопы немецких орудий ПВО обозначали появление в небе советской авиации.

28 августа русские истребители попытались атаковать новый аэродром Люфтваффе близ Калача, но эскадрилья «Мессершмиттов 109» дала противнику решительный отпор. Гордые своей победой летчики Германии бросились было в погоню, чтобы добить непрошеных визитеров, но их командир, более известный под кличкой Принц, запретил пилотам покидать пределы аэродрома. Он даже отдал приказ, который крайне не понравился Рихтгофену. «Господа, – говорилось в нем, – полеты ради собственного удовольствия и пари должны прекратиться. Каждый самолет, каждая капля топлива, каждый час полета – на счету. Пора прекратить ту легкую сладкую жизнь, что мы ведем на земле, а в воздухе и подавно. Если в небе нет целей, каждый выстрел должен идти на помощь пехоте». Летчики встретили его слова недовольным ропотом.

Как это часто бывает в конце августа, погода резко переменилась. В субботу 29 дождь зарядил на целые сутки. Солдаты промокли до нитки, а окопы наполнились водой. «Ох уж эта проклятая Россия!» – таков был общий лейтмотив немцев в письмах домой. Вот уже четыре месяца шли они к тому, что считали своей последней целью.

И вдруг задержка! Солдаты 16 й танковой дивизии, расположившейся на берегу Волги, уже не испытывали прежнего оптимизма. Бахчи и сады, в которых немцы укрывали свою технику, были превращены русской артиллерией в грязное месиво. К тому же германское командование было сильно обеспокоено тем, что русские наращивают силы на северном фланге. Если бы Фроловский железнодорожный узел был ближе к фронту и русские смогли бы быстро перебрасывать пехоту на передовую, генералу Хубе, пожалуй, пришлось бы сдать свои позиции.

В то время как 1 я гвардейская армия русских готовилась к контратаке, 24 я армия воссоединилась с 66 й. Формирования прямо с поездов начинали продвижение вперед, зачастую даже не зная своего истинного местоположения. Командир 221 й советской стрелковой дивизии не только не располагал данными о позиционных координатах и силах противника, но и не знал того, к какой армии относится его дивизия. 1 сентября он приказал разведроте разбиться на группы по 10 человек и выяснить, где же все таки находятся немцы. Разведчики двинулись за железнодорожное полотно Сталинград – Саратов. Дивизия последовала за ними. Возвращавшиеся с налета «мессершмитты» заметили перемещение войск противника и поспешили на базу, чтобы пополнить боезапас. Когда же самолеты вернулись, прежней цели уже не было. Дивизия успела рассредоточиться. Вернувшиеся вскоре разведгруппы доложили, что видели немецкие отряды, но вычертить линию фронта для своего командира были не в состоянии. Ее просто не существовало в привычном понимании этого слова.

Пехота русских численно превосходила немецкую, но танков и артиллерии у них было куда меньше. Противотанковые орудия только что начали прибывать. Боевой дух армии был практически на нуле. К тому же немецкая авиация уничтожила полевой госпиталь, и в ходе налета погибло большое количество врачей и медицинских сестер. Раненые, доставленные в тыл, рассказывая об ужасах войны, сеяли панику среди новобранцев, остающихся пока в резерве. Дезертирство приняло массовый характер. Один комдив лично казнил каждого десятого солдата в подразделении, запятнавшем себя трусостью. Жуков, недавно назначенный заместителем Верховного Главнокомандующего, прибыл в Сталинград 29 августа. Вскоре он обнаружил, что все три армии, предназначенные для боевых действий, крайне плохо вооружены, состоят из немолодых уже резервистов и испытывают недостаток в боеприпасах и артиллерии. Связавшись со Сталиным, Жуков попросил отложить наступление на неделю. Сталин согласился, но соединение корпуса Вейдлица с 4 й танковой армией и продвижение немцев в западную часть города сильно его встревожило. 4 сентября Сталин позвонил начальнику Генерального штаба генералу Василевскому и потребовал доложить реальную дислокацию войск. Узнав от Василевского, что немцы уже в городе, Сталин обрушился на Жукова и остальных генералов. «Да что с вами такое! – то и дело восклицал он. – Неужели непонятно, что, сдав Сталинград, мы отрежем юг страны от центра и уже не в силах будем его защитить. Неужели вы не понимаете, что это катастрофа не только для Сталинграда? Потеряв этот город, мы лишимся главной водной артерии, а вскоре и доступа к нефти». Василевский предложил перебросить войска в наиболее уязвимые места и выразил надежду, что для Сталинграда еще не все потеряно. Сталин ничего не ответил на это предложение, но позже велел соединить его с Жуковым. Он приказал немедленно начать наступление, независимо от того, все ли дивизии имеют артиллерийскую поддержку и заняли намеченные места дислокации. «Промедление сейчас подобно гибели! – настаивал Сталин. – Ведь уже завтра Сталинград может пасть!» После долгого спора Жукову все же удалось уговорить Верховного Главнокомандующего подождать еще два дня. Трудно сказать, кто из них был прав, а кто нет. Тем временем Паулюс усилил свой 14 й танковый корпус, а самолеты Люфтваффе успели уничтожить множество целей в открытой степи. 12 я гвардейская армия русских смогла продвинуться вперед всего на несколько километров, а 24 я армия даже была вынуждена вернуться на прежние позиции. Пусть это наступление не имело успеха, но оно, по крайней мере, отвлекло на себя резервы Паулюса в самый критический момент.

В то лето немцы понесли самые жестокие потери. Не меньше шести батальонных командиров было убито за один только день, а некоторые роты потеряли до половины своего состава. (Общие потери немцев на Восточном фронте к тому моменту уже превысили полтора миллиона человек.) Допросы советских военнопленных лишь подтверждали немцам, что враг настроен решительно. От одной роты русских осталось всего пять человек, так как они получили приказ держать оборону до последнего. Красноармейцы яростно защищали свою землю. Вот отрывок из письма одного рядового: «С 23 августа мы постоянно ведем бои с жестоким и злобным врагом. Командир взвода и комиссар тяжело ранены, так что мне пришлось взять командование на себя. На нас двигалось не меньше семидесяти танков. Мы с товарищами обсудили обстановку и решили сражаться до последней капли крови. Пока танки „утюжили“ траншеи, мы кидали в них гранаты и бутылки с зажигательной смесью».

Русские гордились тем, что защищают Сталинград. Они понимали, что мысленно с ними сейчас вся страна. Однако солдаты не питали иллюзий, зная, какая отчаянная борьба ждет их впереди. Войска, защищающие Сталинград, насчитывали всего 40 000 человек, которые и должны были сдержать 6 ю и 4 ю танковые армии. Ни один командир не забывал, что Волга – это последняя линия обороны перед Уралом.

Немцы, напротив, были чрезвычайно самоуверенны. Немецкий солдат писал домой следующее: «Бьемся отчаянно, но Сталинград неминуемо падет в самые ближайшие дни». Войска вермахта охватило предчувствие близкого триумфа. В большой степени этому способствовало воссоединение 6 го армейского корпуса с левым флангом 4 й танковой армии. Кольцо вокруг Сталинграда на западном берегу Волги замкнулось! Паулюс получил письмо от одного из своих штабных офицеров, находившегося в Германии в отпуске по ранению. Офицер горько сожалел о том, что находится в тылу в такой исторический момент. «Здесь все ждут падения Сталинграда, – писал он своему главнокомандующему. – Надеемся, что победа вермахта под Сталинградом станет поворотной точкой в войне».

А ночи тем временем становились все холоднее, по утрам листья и траву покрывал иней. Приближалась русская зима.