Герменевтика и теория литературы перевод с немецкого под редакцией



бет1/3
Дата22.07.2016
өлшемі190 Kb.
#215706
  1   2   3
ВИЛЬГЕЛЬМ ДИЛЬТЕЙ

СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ•ТОМ IV

ГЕРМЕНЕВТИКА

И ТЕОРИЯ ЛИТЕРАТУРЫ

ПЕРЕВОД С НЕМЕЦКОГО ПОД РЕДАКЦИЕЙ

В. В. Бибихина и Н. С. Плотникова



ДОМ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ КНИГИ МОСКВА 2001

ВОЗНИКНОВЕНИЕ ГЕРМЕНЕВТИКИ

В одном из прежних своих трудов2 я обсуждал изображение индивидуа-ции в человеческом мире — как творится оно искусством, в особенно­сти же поэзией. Теперь же перед нами встает вопрос о научном позна­нии отдельных лиц и даже великих форм единичного человеческого существования вообще. Возможно ли такое познание и какие средства имеются у нас для его достижения?

Вопрос огромного значения. Мы действуем, и это уже предполагает разумение других лиц, а человеческое счастье возникает по большей части оттого, что мы прочувствуем душевные состояния других; вся филология и история зиждется на той предпосылке, что подобное ра­зумение неповторимого может быть возвышено до объективности. Все историческое знание, возводимое на таком основании, позволяет со­временному человеку обладать в себе, как настоящим, всем прошлым человечества: возвышаясь над любыми ограничениями современной культуры, он смотрит на прошлые культуры, вбирая в себя их силу и наслаждаясь их чарами; великое умножение счастья воспроисходит отсюда. И если систематические науки о духе выводят из такого объек­тивного постижения единичного всеобщие закономерные отношения и общие взаимосвязи, то все же и для них основу составляют процессы разумения и экзегезы. Вот почему науки эти не менее истории зависят, что до их надежности, от возможности возвысить разумение единич­ного до общезначимости. Так что у врат наук о духе нас встречает про­блема, свойственная им в отличие от любого познания природы.

Конечно у наук о духе есть преимущество перед любым познанием природы: их предмет — это не данные в чувствах явления, не простое

Это эссе впервые опубликовано в Festschrift: Philosophische Abhandlungen,
Christoph Sigwart zu seinem 70. Geburtstag 28 März 1900 gewidmet, Tübin­
gen 1900, S. 185-202. Перепечатка: W. Dilthey, Gesammelte Schriften, Bd. V, S.
317-338. (

Имеется в виду эссе Die Kunst als erste Darstellung der menschlichgeschicht­lichen Welt in ihrer Individuation в сборнике: Beiträge zum Studium der Indi­vidualität (1895-1896). Перепечатка: W. Dilthey, Gesammelte Schriften, Bd. V, S. 273-303.

237

отражение чего-либо действительного в сознании, но)сама непосредст­венная внутренняя реальность, причем как взаимосвязь, переживаемая изнутри.1 Однако уже вследствие способа данности этой действитель­ности во внутреннем опыте для ее объективного постижения возникают немалые трудности. Сейчас не станем обсуждать их. Кроме того, внут­ренний опыт, в каком я осознаю свои собственные состояния, все же никогда не может довести до моего сознания мою же собственную ин­дивидуальность. Лишь сравнивая себя с другими, я постигаю в опыте индивидуальное в самом же себе; только теперь я сознаю то в своем индивидуальном существовании, что отклоняется от других, и Гёте следовательно прав, когда полагает, что нам лишь с большим трудом дается это самое важное во всем нашем опыте и что наше усмотрение меры, природы и пределов наших сил всегда лишь крайне несовер­шенно. Чужое же существование дается нам первым делом в чувствен­ных фактах, жестах, звуках, действиях, что приходят извне. Лишь в процессе воссоздания того, что в виде отдельных знаков замечается на­шими чувствами, мы восполняем это внутреннее. Все — материю, струк­туру, самые индивидуальные черты этого дополняемого — мы вынуж­дены переносить сюда изнутри собственной жизненности. Так как же индивидуально сложенное сознание может путем такого воспроизве­дения доводить до объективного познания чужую, совершенно иначе устроенную индивидуальность? Что это за процесс, который как нечто столь чужеродное занимает свое место среди иных процессов позна­ния?



Процесс распознавания внутреннего по знакам, даваемым нам чув­ствами извне, мы называем разумением. Таково словоупотребление, а твердая психологическая терминология, в какой мы так нуждаемся, мо­жет быть достигнута лишь тогда, когда всякое выражение, четко отпе­чатлевшееся и ясно и практично ограниченное со всех сторон, будет однообразно фиксироваться всеми авторами. Разумение природы — interpretatio naturae — это образное выражение. Однако и постижение своих собственных состояний мы лишь в переносном смысле именуем S разумением. Правда, иной раз я говорю: не понимаю, как мог я так по­ступить, сам себя не понимаю, не разумею. Этим я хочу сказать, что такое-то проявление моей сущности, выступившее в чувственном мире, предстает передо мной как проявление кого-то чужого и что я не в со­стоянии интерпретировать его как таковое, или же в ином случае я хочу сказать, что очутился в состоянии, какому дивлюсь как чужому. Так что, согласно изложенному, разумением мы называем процесс, в

238


котором на основании чувственно данных знаков мы познаем нечто психическое, выражением чего эти знаки служат.

Такое разумение простирается от понимания младенческого лепета до постижения «Гамлета» или «Критики чистого разума». Один и тот же человеческий дух, нуждающийся в экзегезе, обращается к нам в кам­нях, мраморе, музыкально оформленных звуках, в жестах, словах и письменах, в действиях, хозяйственных уставах и укладах. Причем процесс разумения во всех случаях, где только определяется он общи­ми условиями и средствами такого способа познания, обязан обладать и общими признаками. Он остается все тем же в своих основных чер­тах. Если, к примеру, я намереваюсь уразумевать Леонардо, то тут взаимодействует интерпретация действий, картин, полотен, письмен­ных сочинений, причем в процессе гомогенном, едином.

Разумение отличается разными степенями. Таковые первым делом обуславливаются интересом. Если интерес ограничен, таким же будет и разумение. С каким нетерпением следуем мы, бывает, за какой-нибудь дискуссией; мы держимся в ней лишь какого-то одного ставшего важ­ным для нас пункта, а внутренней жизнью говорящего не интересуемся. В иных же случаях мы всеми силами стремимся проникнуть во внут­ренний мир говорящего, следя за каждым выражением его лица, за всяким его словом. Но даже и самое напряженное внимание обратится в многоискусный процесс, достигающий контролируемой степени объ­ективности, лишь при условии, что известное жизненное проявление зафиксировано, а потому мы можем снова и снова обращаться к нему. Такое искусное разумение длительно фиксируемых жизненных проявлений мы называем экзегезой или интерпретацией. В этом смысле бывает искусство экзегезы, предметом которого выступают скульптуры или картины, и уже Фридрих Август Вольф3 выдвинул требование археологической герменевтики и критики. Велькер4 высказался в ее пользу, а Преллер пытался провести в жизнь. Однако уже Преллер5 подчеркивает, что интерпретация безъязыких созданий зависит от объяснений, даваемых в литературе.

Фридрих Август Вольф (1759-1824), античник, всвоих Prolegomena ad Ho-merum (1795) основавший немецкую школу классической филологии как науку.

Карл Теодор Велькер (1790-1869), законовед и политик. " Людвиг Преллер (1809-1861), немецкий филолог и историк.

239


В том-то и заключено неизмеримое значение литературы для разу­мения духовной жизни и истории, что^лишь в языке человеческое внутреннее обретает свое полное, исчерпывающее, объективно уразу­меваемое выражение. Так что самый центральный пункт искусства разумения — это экзегеза или интерпретация сохраняющихся в письменном виде следов человеческого существования. '

Исходной точкой для филологии и стала экзегеза и неразрывно свя­занная с нею критическая обработка таких следов. Филология в самом своем существе и есть личное искусство, виртуозность в обработке всего письменно сохранившегося, и всякая иная интерпретация памятников или иных действий, сообщаемых исторической традицией, может процве­тать лишь в связи с таким искусством и его результатами. Мы можем заблуждаться относительно движущих причин поступков исторических личностей, сами действующие в истории личности могут проливать на них обманчивый свет. Но творение великого поэта или первооткрыва­теля, религиозного гения или же подлинного философа может быть лишь истинным выражением его душевной жизни; в человеческом об­ществе, полном лжи, такое творение — вечно истинно, и оно, в отличие от любого иного проявления в фиксируемых знаках, доступно полной и объективной интерпретации, и более того — оно впервые проливает сззет на иные художественные памятники эпохи, на исторические дея­ния своих современников.

Такое искусство интерпретации развивалось столь же постепенно, закономерно и медленно, что, к примеру, и вопрошание природы пу­тем эксперимента. Оно возникло и сохранялось в личной гениальной виртуозности филолога. И, что совершенно естественно, оно преиму­щественно и передается благодаря личному соприкосновению с вели­ким виртуозом экзегезы или же его творчеством. Одновременно же всякое искусство поступает согласно правилам. Правила учат преодоле­вать трудности. Поэтому из искусства экзегезы рано сложилось изложе­ние его правил. А из спора между такими правилами, из борьбы разных направлений относительно экзегезы жизненно важных творений и из обусловленной всем этим потребности обосновывать правила возникла герменевтическая наука. Такая наука есть учение о правилах экзегезы пись­менных памятников.

Последнее, определяя возможность общезначимой экзегезы на ос­нове анализа разумения, в конце концов достигает разрешения той самой совершенно всеобщей проблемы, с обсуждения которой мы всё нача­ли, — к анализу внутреннего опыта добавляется анализ разумения, а тот

240

и другой анализ дают в своей совокупности подтверждение того, что в науках о духе возможно общезначимое познание — в границах, задавае­мых тем способом, каким изначально даны нам психические факты. [



Сейчас же мне хотелось бы дать подтверждение столь закономер­ного хода на основе истории герменевтики. Как из потребности в глу­боком общезначимом разумении возникла филологическая виртуоз­ность, отсюда же — составление правил, подчинение их общей цели, конкретнее определяемой положением науки в такую-то эпоху, — пока, наконец, в анализе разумения не был обретен надежный исходный пункт для составления самих правил.

1.

Искусное истолкование (upn^veta) поэтов развилось в Греции из по­требностей школьного обучения. В эпоху просвещения тут — всюду, где только говорили по-гречески, — весьма любили остроумно-глубоко­мысленную игру в толкование и критику Гомера и других поэтов. Более твердое основание было создано софистами и школами риторов, когда истолкование пришло в соприкосновение с риторикой. Ибо в ритори­ке, примененной к красноречию, заключалось более общего свойства учение о писательской композиции. Аристотель, этот великий класси­фикатор и аналитик органического мира, государств и литературных созданий, — Аристотель в своей «Риторике» учил тому, как надо разла­гать на части целое литературного продукта, различать формы стиля, распознавать воздействие ритма, периода, метафоры6. В «Риторике к Александру» в еще более простом рядоположном виде содержатся по­нятийные определения действенных элементов речи, как-то: парабо­лы, энтимемы, сентенции, иронии, метафоры, антитезы. А аристоте­левская «Поэтика» во вполне явной форме предметом своим сделала внутреннюю и внешнюю форму поэзии и ее действенных элементов, выводимую из определения сущности и цели поэзии и ее видов.



Следующий важный шаг искусство интерпретации с его правилами сделало в александрийской филологии. Литературное наследие Греции было собрано в библиотеках, составлялись критически просмотренные тексты, а с помощью искусной системы критических знаков результаты критической работы особо отмечались. Вычленялись неподлинные

Аристотель, Риторика, кн. Ill (1403b 5 слл.).

Аристотель, Риторика к Александру, гл. 11 слл. (1430а 23 слл.).

16 — 6344

241


тексты, составлялись предметные каталоги всего книжного хранения. Уже наличествовала филология как основанное на углубленном разу­мении языка искусство критического издания текстов, высшей крити­ки, истолкования и определения ценности — одно из последних, самых искусных творений греческого духа, для которого уже со времен Гоме­ра одним из самых мощных импульсов служила доставляющая ему ра­дость человеческая речь. Кроме того, александрийские филологи уже начали осознавать правила, содержавшиеся в их вдохновенной техни­ке. Аристарх8 уже сознательно действовал согласно принципу строгого и всеобъемлющего установления гомеровского языкового узуса, на чем и основывалось его объяснение, определение текста. Гиппарх с пол­ным сознанием дела основывал реальную интерпретацию на литера­турно-историческом исследовании, — так, он раскрыл источники «Феноменов» Арата и на их основании интерпретировал эту поэму8. Если же среди сохраненных традицией поэм Гесиода были выявлены неподлинные, из эпических поэм Гомера было исключено большое число стихов, а последняя песнь «Илиады» и — с еще большим едино­душием — последняя песнь «Одиссеи» были признаны более поздними текстами, то все это происходило вследствие виртуозного владения принципом аналогии, согласно которому устанавливался как бы канон языкового употребления, круга представлений, внутреннего взаимосо­гласия и эстетической ценности поэмы, и вычленялось все противоре­чащее такому канону. Ведь Зенодот10 и Аристарх пользовались подоб­ным нравственно-эстетическим каноном, что совершенно ясно вытекает из их обоснования своих атетез" — 6icc то шсрелб;, т.е. quid

Аристарх Самофракийский (ок. 220 — ок. 143 до н.э.), грамматик и лите­ратурный критик, исследователь Гомера, ок. 153 управляющий знаменитой библиотекой в Александрии.

Гиппарх (ок. 190-180 — 125 до н.э.), один из основоположников астроно­мии, создатель системы географических координат, критик и комментатор современника Платона Евдокса и автора астрономических поэм Арата.

Зенодот (ок. 323 — 260 до н.э.), александрийский филолог, создал крити­ческие издания обеих гомеровских поэм, первый руководитель александ­рийской библиотеки.

Атетеза, букв, отказ в полагании — термин классического литературоведе­ния, «отвод» определенного смысла или толкования.

242


heroum vel deorum gravitatem minus decere videbatur1*. К тому же Ари­старх ссылался на Аристотеля.

Методичное сознание правильности интерпретации еще усилива­лось в александрийской филологии вследствие противостояния ее фи­лологии Пергама. Вот противоположность герменевтических направ­лений со всемирно-историческим значением! Ибо в христианской теологии она же выступила в новой ситуации, обусловив два великих исторических взгляда на поэтов и религиозных писателей.

Кратес из Малла занес в пергамскую филологию принцип аллего­рической „интерпретации. Долговечность такого принципа истолкова­ния прежде всего основывалась на том, что он сглаживал противоре­чия между религиозными писаниями и очищенным взглядом на мир. Вот почему метод такой был равно необходим истолкователям Вед, Гомера, Библии, Корана, — искусство столь же неизбежное, сколь и бесполезное. Однако в основе этого метода в то же самое время лежал и глубокий взгляд на поэтическое и религиозное творчество. Гомер — это визионер, и противоречие между его глубокими воззрениями и чувственно грубыми представлениями можно объяснить, лишь пони­мая последние просто как средства поэтического изображения. Однако как только такое отношение начинали понимать как преднамеренное облачение духовного смысла образами, возникала аллегорическая ин­терпретация.

2.

Если только я не ошибаюсь, та же самая противоположность только в изменившихся условиях, повторяется в борьбе александрийской и ап-тиохийской богословских школ. Было общее основание, — естественно, то, что Ветхий и Новый Завет соединены внутренней взаимосвязью пророчествования и осуществления. Такая взаимосвязь требовалась Новым Заветом с его пользованием предсказаниями и прообразами. Как только христианская церковь стала исходить из такого принципа, она оказалась в трудном положении в отношении к своим противни­кам, что касается истолкования Священного Писания. Перед лицом иудеев она нуждалась в аллегорическом истолковании, чтобы внести в



«Через неподобие», «что представлялось неподобающим для героев или богов» (лат.).

Кратес из Малла в Киликии (3-2 вв. до н.э.), современник Аристарха, ос­нователь Пергамской грамматической школы.

243

Ветхий Завет теологию логоса; перед лицом гностиков надо было на­оборот противиться слишком далеко заходящему применению аллего­рического метода. Следуя по стопам Филона14, Юстин15 и Ириней по­пытались установить ограничительные правила пользования аллегори­ческим методом. Тертулиан в своей борьбе с иудеями и гностиками подхватывает метод Юстина и Иринея, однако, с другой стороны, раз­вивает правила лучшего, более плодотворного искусства истолкования, которым он, правда, не всегда бывал верен. В греческой церкви дошли до принципиального постижения этой противоположности. Антиохий-ская школа объясняла тексты лишь согласно грамматически-историче­ским принципам. Так, антиохиец Феодор в Песни Песней видел лишь эпиталаму. В Книге Иова он усматривал только поэтическую обработку исторической традиции. Он отвергал заголовки псалмов и в отноше­нии значительной части мессианистских пророчествований отрицал прямую их связь с Христом. Он не признавал двоякого смысла текстов и допускал лишь более высокую взаимосвязь между событиями. В про­тивоположность чему Филон, Климент и Ориген в самих текстах различали духовный и действительный смысл.



Для герменевтики же, которая возвышает искусство истолкования до научного сознания, новым шагом было то, что из всей этой борьбы вышли первые последовательные герменевтические теории, о каких только имеются у нас сведения. Уже согласно Филону существуют tcctvo-veg и vöuoi xfjt; aXkvffopiac,™, применяемые в Ветхом Завете, знание кото-

Филон Александрийский (21 или 28 до н.э. — 41 или 49 н.э.), известней­ший иудейско-греческий мыслитель, религиозно-философский аллегори­ческий толкователь Торы и Платона.

Иустин Философ, Иустин Мученик (ок. 100 — ок. 165), ранний апологет христианства в античной культуре.

Ириней, еп. Лионский (2 в. н.э.), ранний отец Церкви, борец против ересей.

Тертуллиан, Квинт Септимий Флоренс (ок. 160 — ок. 240), первый запад­ный отец Церкви, блестящий апологет христианства с солидной обще­культурной и философской (стоицизм) базой.

Климент Александрийский (ок. 140 — ок. 220), александрийский фило­соф-мистик и христианский писатель. Климент и его ученик Ориген свои­ми разработками заложили основу почти всего последующего христи­анского богословия.

Ориген (ок. 185 — 254), разносторонний христианский писатель алек­сандрийской герменевтической школы. 20 «Каноны и законы аллегории», (грсч.).

244


рых и должно полагаться в основу его интерпретации. Ориген в 4-й книге своего сочинения Flepi ctp%6}V и Августин в 3-й книге De doctrina Christiana" и основали на этом свою взаимосвязно изложенную герменев­тическую теорию. Против таковой выступали два, к сожалению, утра­ченные сочинения антиохийской школы, — Диодор Tu; Stowpopoc Betopicu; Kai ctM-tr/opia*;23, и Феодор De allegoria et historia contra Origenem \

3.

Начиная с Ренессанса, интерпретирование и правила такового вступили в новую стадию. Язык, условия жизни, национальность — все отделяло людей этого времени от классической и христианской антич­ности. Поэтому, в степени куда большей, нежели некогда в Риме, ин­терпретировать означало теперь переноситься в чужую духовную жизнь посредством штудий грамматических, реальных, исторических. Нередко этой новой филологии, полиматии и критике доводилось ра­ботать лишь со свидетельствами и остатками текстов. Так что им при­ходилось быть по-новому и творческими и конструктивными. Вследст­вие этого филология, герменевтика и критика поднялись на более высокую ступень. Последующие четыре столетия принесли обширную герменевтическую литературу. Она составляет два различных потока, ибо теми великими силами, какие тут стремились усвоить себе, были сочинения классические и библейские. Правила классической филоло­гии именовались ars critica. Сочинения, среди которых выдавались



ттт 25 г- 2В л 27

труды Шоппиуса , Клерика и незаконченный труд Валезия , в первых своих частях излагали учение о герменевтических правилах. Бесчис­ленные статьи и предисловия трактовали de interpretatione. Из таких со-



21 Ориген, О началах. Казань 1899 (есть перепечатки).

Августин, О христианском учении // Творения блаженного Августина, ч. 1-7. Киев 1907-1912 (есть перепечатки).

«В чем различие между созерцанием и аллегорией» (греч.), соч. Диодора, предположительно еп. Тарсийского (ум. до 394), в своей экзегезе Ветхого и Нового Заветов отвергавшего аллегоризм.

«Об аллегории и истории против Оригена», (лат.).

25 Гаспар Шоппий (1576-1649), один из создателей новоевропейской фило­логии, комментатор «Минервы» Санкция, латинист. 2GJohann Clericus (1657-1736), голландский богослов (арминианин). Генрих Валезий (1603-1676), церковный историк.

245


чинений первым значительным и, вероятно, самым глубоким был «Clavis» Флация (1567)28.

В нем вся совокупность обретенных до той поры правил интерпре­тации впервые обратилась в целое здание учения, причем через по­средство следующего постулата— искусно-методичное следование этим правилам должно непременно привести к общезначимому разумению. Эта принципиальная точка зрения, каковая на деле управляет всей герменевтикой, была доведена до сознания Флация в итоге той борьбы, какая заняла весь XVI век. Самому Флацию приходилось воевать на два фронта. Как анабаптисты, так и переживший свою реставрацию като­лицизм одинаково настаивали на темноте Священного Писания. Фла-ций же выступает против этого, более всего учась у Кальвиновой экзе­гезы, нередко восходившей от интерпретации к ее принципам. Самым настоятельным занятием лютеранина тех дней было опровержение католического учения о традиции, тогда только что заново сформули­рованного. Право традиции определять истолкование Священного Писания могло в споре с протестантским принципом первенства Пи­сания основываться лишь на том, что из самих библейских книг невоз­можно вывести достаточную и общезначимую интерпретацию^ Прохо­дивший в 1545-63 годах в Триесте Собор обсуждал эти вопросы, начиная с 4-й сессии, а в 1564 году было опубликовано первое подлин­ное издание его постановлений. Позднее Беллармин29, представитель тридентского католицизма, проницательнее всех оспаривал понят­ность Библии — в памфлете 1581 г., спустя незначительное время после выхода в свет труда Флация, — стремясь доказать необходимость тра­диции, дополняющей Писание. В ходе этой борьбы Флаций предпри­нял попытку герменевтического обоснования возможности общезна­чимой интерпретации. Мучаясь над разрешением такой задачи он сумел осознать такие средства и такие правила, какие прежняя герме­невтика не способна была выдвинуть.

Для толкователя, который наталкивается в своем тексте на трудные места, всегда существует отмеченное особой утонченностью средство, — это данная в живой христианской религиозности взаимосвязь Писа­ния. Если это перевести с языка догматической мысли на наш язык, то

О Флаций подробно см. конкурсную работу Дильтея «Герменевтическая система Шлейермахера в ее отличии от предшествующей протестантской герменевтики».

29

Св. Роберт Беллармин (1542-1621), кардинал, богослов-иезуит.



246

герменевтическая ценность религиозного опыта выступит лишь как частный случай принципа, согласно которому во всякой методичной интерпретации, в качестве одного из факторов таковой, содержится толкование на основе реальной взаимосвязи. Однако наряду с таким религиозным принципом истолкования имеется и иной — сообразно рассудку. Ближайший ее принцип — грамматический. Но наряду с ним Флаций первым схватывает значение и того психологического или технического принципа истолкования, согласно которому отдельные места должны интерпретироваться на основании намерения и компо­зиции целого. Он же первым методично использует для такой техниче­ской интерпретации выводы риторики — те, что относятся к внутрен­ней взаимосвязи литературного продукта, его композиции и его эффективно воздействующих элементов. Предшественником его вы­ступил Меланхтон, своим переустройством аристотелевской риторики-выполнивший для него предварительную работу. Сам Флаций хорошо сознает, что впервые методически использует вспомогательное сред­ство однозначного определения отдельных мест, что заключено в кон­тексте, цели, пропорции, совпадения отдельных частей, или членов целого. Он рассматривает герменевтическую ценность такого средства с точки зрения общего учения о методе. «Ведь и вообще отдельные части целого уразумеваются по их сопряженности с этим целым и с другими его частями». Он прослеживает такую внутреннюю форму сочинения вплоть до его стиля и отдельных функциональных элемен­тов, набрасывая при этом уже весьма тонко прочувствованные харак­теристики стиля Павла или Иоанна. То был огромный прогресс, — правда, в рамках риторического постижения. Ведь любое сочинение в глазах Меланхтона30 и Флация и сделано по правилам, и уразумевается тоже по правилам. Каждое — что-то вроде логического автомата, обла­ченного в одежды стиля, образов, фигур речи.

Формальные недочеты Флациева труда были преодолены герме­невтикой Баумгартена . В «Известиях об одной библиотеке в Галле» Баумгартена в горизонт немецкой мысли начали вступать, наряду с голландскими толкователями и английские вольнодумцы и толковате­ли Нового Завета на основе этнографических данных. Землер и Миха-

О Меланхтоне также подробно см. указ. конкурсную работу Дильтея.

Об авторах, трудах и биографических обстоятельствах, упоминаемых да­лее вплоть до конца данной работы, подробнее см. указ. конкурсную работу Дильтея.

247


элис сложились в общении с ним через участие в его трудах. Михаэлис первым приложил к интерпретации Ветхого Завета единый историче­ский взгляд на язык, историю, природу и право. Землер, предтеча ве­ликого Кристиана Баура, разрушил единство новозаветного канона, поставил правильную задачу — каждое отдельное из входящих в него сочинений постигать в его локальном характере, затем привел все эти сочинения в новое единство, заключающееся в живом историческом постижении раннехристианской борьбы между иудеохристианством и христианством более вольного толка и в своем «Приуготовлении к бо­гословской герменевтике» с прямой решительностью возвел всю эту науку к двум моментам — интерпретации на основании языкового узуса и к интерпретации на основании исторических обстоятельств. Тем самым было завершено освобождение от догмата, — грамматическо-историческая школа была основана. Эренсти с его тонким, осторож­ным умом создал вслед за тем классический труд этой новой герменев­тики — своего «Интерпретатора». И даже еще Шлейермахер развил свою собственную герменевтику, читая это сочинение. Конечно, и эти шаги вперед совершались в известных твердых рамках. В руках назван­ных экзегетов и композиция и мыслительная ткань всякой книги, отно­сящейся к такой-то эпохе, раскладывается все на одни и те же нити, — на круг представлений, обусловленный местом и временем. Согласно та­кому прагматическому постижению истории человеческая природа, в религиозном и моральном отношении устроенная везде одинаково, ограничивается лишь извне — местом и временем. Сама же она неисто­рична.

До той поры герменевтика классическая и библейская развивались параллельно. Так не следовало ли понимать их как применения одной общей герменевтики? Вольфианец Мейер так и поступил в своем «Опыте всеобщего искусства истолкования» (1757). Он действительно разумел понятие своей науки столь общо, насколько то было возможно, — ее дело предписывать правила, которые необходимо будет сонаблю-дать при любом истолковании знаков. Однако эта книга лишний раз показывает, что новую науку — не изобрести, опираясь на точку зрения архитектоники и симметрии. Иначе возникнут слепые окна, через ко­торые никто не увидит ничего. Эффективная герменевтика могла воз­никнуть лишь в голове человека, соединявшего виртуозность филоло­гической интерпретации с подлинно философским дарованием. Таким человеком был Шлейермахер.

248



Достарыңызбен бөлісу:
  1   2   3




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет