4.
Условия, в каких он работал — винкельмановская интерпретация творений искусства, гердеровское конгениальное вчувствование в душу эпох и народов и работающая на новых эстетических позициях филология Гейне, Фридриха Августа Вольфа и учеников последнего, из числа которых Хейндорф жил в самой тесной общности платоновских штудий с Шлейермахером, — все это соединялось в нем с методом трансцендентальной философии, заходящим за данное в сознании и восходящим к творческой способности — к той, что действуя едино и не сознавая себя, производит в нас всю форму мира. Именно из соединения двух этих мотивов и возникло как его искусство интерпретации, так и окончательное обоснование научной герменевтики.
До той поры герменевтика в лучшем случае была зданием правил, части которого, отдельные правила, связывались воедино целью общезначимой интерпретации. Взаимодействующие в процессе интерпретации функции такая герменевтика разделяла — в виде истолкования грамматического, исторического, эстетически-риторического и реального. Из филологической виртуозности многих веков эта герменевтика вывела осознанные правила, согласно которым обязаны действовать все эти функции. Теперь же Шлейермахер, переходя границы этих правил, обратился к анализу самого разумения, т.е. к познанию самого этого целевого действия, и уже из такого познания он вывел возможность общезначимого истолкования, все его вспомогательные средства, границы и правила. Однако само разумение как повторное слагание и конструирование он мог анализировать лишь в его живой сопряженности с процессом самого литературного творчества. В живом созерцании творческого процесса, в каком возникает жизнеспособное литературное создание, он распознал условие для познания другого процесса — того, что на основе письменных знаков постигает целое творения, а на основе целого — намерение и духовный склад его создателя.
Однако чтобы решить так поставленную проблему, потребовался новый психолого-исторический взгляд. Мы прослеживали ту сопряженность, о какой тут идет речь, начиная со связи, какая образовалась между греческим способом интерпретации и риторикой как учением о правилах особого вида литературного творчества. Однако разумение всех этих процессов оставалось логико-риторическим. Категории, в каких оно совершалось, были все теми же — делание, логическая взаи-
249
мосвязь, логический порядок, затем же облачение такого логического продукта в одежды стиля, фигур речи, образов. Теперь же, чтобы уразумевать литературный продукт, применяются совершенно новые понятия. Тут выступает наконец единосогласно и творчески действующая способность, какая, не сознавая своей деятельности, своего слагания, вбирает в себя и начинает выстраивать первые веяния творения. Для этой способности нераздельны восприятие и самодеятельное слагание. Индивидуальность действует тут до самых кончиков пальцев, до отдельных слов. Величайшее изъявление ее — внешняя и внутренняя форма литературного творения. А затем навстречу такому творению выступает ненасытная потребность дополнить свою индивидуальность созерцанием иных. Так что разумение и интерпретация постоянно деятельны в самой жизни, а своего полного завершения они достигают в искусном истолковании жизнеспособных творений и взаимосвязи таковых в духе их создателя. Вот в чем заключается новое созерцание в особенной его форме, какую приняло оно в Шлейермахеровом духе.
Дальнейшее же условие для этого великого акта создания всеобщей герменевтики заключалось в том, что новые психологически-исторические воззрения были разработаны и доведены товарищами Шлейер-махера и им самим до филологического искусства интерпретации. Вот только что немецкий дух в лице Шиллера, Вильгельма фон Гумбольдта, братьев Шлегелей от поэтического творчества обратился к новому уразумению исторического мира. Могучее движение, — Бёк, Диссен, Вель-кер, Гегель, Ранке, Савиньи — все они были обусловлены им. Фридрих Шлегель направлял Шлейермахера в движении к филологическому искусству. Понятия, какие руководили Шлегелем в его блестящих работах о греческой поэзии, Гёте, Боккаччо, были понятиями внутренней формы творения, истории развития как писателя, так и почленен-ного в себе целого литературы. А за такими отдельными достижениями конструирующего задним числом филологического искусства для него выступал замысел науки критики — ars critica, какую надлежало основать на теории творческой литературной способности. Как тесно соприкасался такой замысел с герменевтикой и критикой Шлейермахера.
От Шлегеля же исходил и замысел перевода Платона. При переводе его и складывалась техника новой интерпретации, техника, какую Бёк и Диссен применили затем к Пиндару. Платона должно разуметь как философа-художника. Цель интерпретации — единство характера платоновского философствования и художественной формы его творений. Философия продолжает оставаться тут жизнью, она срослась с
250
I
беседой, а изложение ее на письме лишь фиксирует ее для памяти. Так что она обязана быть диалогом, причем столь искусным по своей форме, чтобы последняя побуждала каждого к собственному воспроизведению живого сцепления мыслей. Одновременно же, в соответствии со строгим единством Платонова мышления каждый диалог обязан продолжать начатое ранее, подготавливать позднейшее и вести нити разных разделов философии. Если прослеживать такие существующие между диалогами сопряжения, то между главными творениями возникает та взаимосвязь, какая раскрывает самую внутреннюю интенцию Платона. В постижении же такой искусно образованной взаимосвязи согласно Шлейермахеру возникает подлинное разумение Платона, и в сравнении с таковым менее существенно установление хронологической последовательности его творений, хотя, впрочем, последняя нередко попросту совпадает с той самой их взаимосвязью. Бек в своей знаменитой рецензии имел право сказать, что шедевр этот впервые раскрыл Платона для филологической науки.
Однако с подобной филологической виртуозностью в Шлейер-махеровом духе впервые соединялась гениальная философская способность. Причем школой для нее была трансцендентальная философия — та самая, которая впервые предложила вполне достаточные средства именно для всеобщего уразумения и разрешения герменевтической проблемы, — так и возникла всеобщая наука истолкования, возникло учение, излагавшее правила истолкования.
За чтением «Интерпретатора» Эрнести Шлейермахер осенью 1804 г. впервые разработал первый эскиз такого учения — в намерении начать с него свой курс лекций по экзегетике в Галле. Эта герменевтика дошла до нас в чрезвычайно неэффективной форме. Действенность же ей придал прежде всего один из учеников Шлейермахера, слушавший его в Галле, Бёк, — в великолепном разделе своих лекций по филологической энциклопедии.
Приведу из герменевтики Шлейермахера те ее положения, от которых зависит, как представляется мне, все дальнейшее развитие.
Любое истолкование письменных творений есть лишь разработка и развитие, по мере искусства, того процесса разумения, какой занимает собою всю жизнь и распространяется на любой вид речи и письма. Поэтому анализ разумения есть основание для правил истолкования. Последнее может осуществляться лишь в соединении с анализом создания писательских творений. На таком отношении между разумением и
251
творчеством и может основываться то соединение правил, какое определяет метод и границы истолкования.
Возможность общезначимой интерпретации выводима из природы разумения. В разумении индивидуальность толкователя и индивидуальность автора не противостоят друг другу как два несопоставимых факта, — обе индивидуальности сложились на основе всеобщей человеческой природы, и это делает возможным общность людей между собою — для речей и их разумения. Тут схематичные выражения Шлеиермахера могут быть прояснены с помощью психологии. Любые индивидуальные различия в конечном счете обусловлены не качественными различиями между личностями, но лишь различием их душевных процессов по их степеням. Когда же толкователь, как бы пробуя, переносит свою собственную жизненность в историческую среду, он в состоянии незамедлительно подчеркнуть и усилить одни, отставить на задний план другие душевные процессы и таким путем произвести в себе воспроизведение чужой жизни.
Если обратить теперь взор на логическую сторону этого процесса, то в нем распознается, на основе всего лишь относительно определенных знаков, целая взаимосвязь, причем при постоянном содействии наличного грамматического, логического и исторического знания. Выражаясь терминами нашей логики, эта логическая структура разумения состоит, следовательно, во взаимосвязи индукции, применения более общих истин к особенному случаю и сравнительного метода. Следующей задачей было бы установление особенных форм, какие принимают тут названные логические операции и их сочетания.
И тут заявляет о себе центральная трудность любого искусства истолкования. Целое творение должно быть понято на основании отдельных слов и их сочетаний, а ведь уже полное понимание отдельного предполагает понимание целого. Круг такой повторяется в отношении отдельного произведения к духовности и к развитию его автора, и точно так же он вновь возвращается в отношении этого отдельного произведения к литературному жанру. Эту трудность Шлейермахер изящнее всего разрешил в своем введении к Платонову «Государству», а в студенческих конспектах его лекций по экзегетике передо мною иные образцы того же метода. <Он начинал с обзора членения, что можно сравнить с беглым чтением, он двигаясь с осторожностью схватывал взаимосвязь целого, освещал трудности, он останавливался с разъяснениями на всех местах, дающих возможность разобрать композицию целого. Лишь после этого начиналась интерпретация в собственном
252
смысле слова.> Теоретически тут наталкиваешься на пределы интерпретации, она выполняет свою задачу лишь до известной степени, и так все разумение не перестает быть лишь относительным и никогда не может быть доведено до завершения. Individuum est ineffabile.
Шлейермахер отвергал разделение процесса истолкования на интерпретацию грамматическую, историческую, эстетическую, реальную — то, что он застал при своем появлении. Все эти различения означают лишь одно — чтобы приступить к истолкованию, необходимо обладать грамматическим, историческим, реальным и эстетическим знанием, какое может оказывать свое воздействие на всякий акт истолкования. Однако сам процесс истолкования раскладывается лишь на две стороны — те, что содержатся в познании духовного творения на основе языковых знаков. Истолкование грамматическое следует в тексте от одной связи к другой, пока не достигает наивысших взаимосвязей во всем целом произведения. Истолкование психологическое начинает с того, что переносит во внутренний творческий процесс и продвигается вперед к внешней и внутренней форме произведения, отсюда же — еще и дальше, к постижению единства творений в духовном складе и в развитии их создателя.
Тут достигнута точка, начиная с какой Шлейермахер мастерски развивает правила искусства истолкования. Основополагающим выступает его учение о внешней и внутренней форме, особенно же глубокомысленны подступы ко всеобщей теории литературного творчества — учении, в каком заключен был бы целый органон литературной истории.
Последняя же цель герменевтического метода — понимать автора лучше его самого. Тезис, служащий необходимым выводом из учения о бессознательности творчества.
5.
Подведем итоги. Разумение лишь в отношении языковых памятников становится истолкованием, достигающим общезначимости. Если филологическая интерпретация осознает в герменевтике свой метод и свои правовые основания, то пусть Фр. А. Вольф и не особенно высоко расценивает практическую полезность такой дисциплины — в сравнении с живым упражнением в истолковании. Но ведь в стороне от этой практической полезности для дела истолкования остается еще иная — главная задача, которая, как мне представляется, заключается в следую-
253
щем: герменевтика обязана теоретически обосновывать всеобщность интерпретации, на чем покоится вся надобность истории, перед лицом постоянных набегов романтического произвола и скептической субъективности в область истории. Будучи принятым во взаимосвязь учения о познании, логики и методологии наук о духе, это учение послужит важным соединительным звеном между философией и историческими науками — как главная составляющая часть обоснования наук о духе.
ДОПОЛНЕНИЯ ИЗ РУКОПИСЕЙ
I.
Разумение подпадает под всеобщее понятие познания, причем познание в самом широком смысле слова, постигается как процесс, в каком осуществляется стремление к общезначимости знания.
(Тезис 1) Разумением мы называем процесс, в котором осознается духовная жизнь на основании чувственно данных проявлений таковой.
(Тезис 2) Сколь бы различны ни были чувственно схватываемые проявления душевной жизни, разумению таковых должны быть присущи общие признаки, благодаря указанным условиям »того способа познания.
(Тезис 3) Разумение, согласно правилам искусства, письменно фиксируемых проявлений жизни мы называем истолкованием, интерпретацией.
Истолкование — дело личного искусства, и полное владение им обусловливается гениальностью толкователя; причем истолкование опирается на родство, возрастающее вследствие тесной жизни с автором, постоянство изучения. Таков Винкельман через посредство Платона (Юсти ), Платон Шлейермахера и т. д. На этом основывается момент дивинации в истолковании.
Такое истолкование в согласии с указанной его трудностью и значением есть предмет безмерного труда рода человеческого. Вся филология и история трудятся ради [этого]. Не легко составить себе представление о безмерном накоплении ученой работы, каковая потрачена была на это. Причем сила такого разумения возрастает в роде человеческом столь же постепенно, закономерно, медленно и тяжко, что и сила познания природы и овладения ею.
Имеется в виду немецкий историк конца 19 в. Карл Юсти (Karl Justi), автор труда «Винкельман и его современники» (5-е изд. Кельн 1956).
254
Однако именно потому, что такая гениальность встречается столь редко, само же истолкование должно выучиваться и практиковаться и менее одаренными, необходимо,
(Тезис 4а) чтобы искусство гениального интерпретатора закреплялось в виде правил, какие содержатся в методе интерпретации или же осознаются самим искусством. Ибо все человеческое искусство утончается и возвышается вследствие пользования им, если только удается передать потомству, в какой-либо форме, жизненный результат, достигнутый искусным мастером. Лишь тогда возникают средства к оформлению разумения сообразно с искусством, когда сам язык дает прочную основу и когда наличествуют долговечные и ценные создания, вызывающие споры вследствие различной своей интерпретации, — вот тогда-то и соперничество между гениальными мастерами искусства истолкования вынуждено искать своего разрешения в общезначимых правилах. Разумеется, для большинства наибольшим побуждением в деле их собственного искусства истолкования будет соприкосновение с гениальным интерпретатором или его творчеством. Однако краткость жизни требует того, чтобы путь совершался за счет твердого закрепления найденных методов с их практическими правилами. Такое искусство разумения письменно зафиксированных жизненных проявлений мы называем герменевтикой (Тезис 46).
Так может быть определена сущность герменевтики, и — в известном объеме — оправдано занятие ею. Если же сегодня герменевтика вроде бы не вызывает того интереса, какого желают ей представители этого искусства, то происходит это, кажется мне, оттого, что она не восприняла в своей практике те проблемы, какие проистекают из сегодняшнего положения науки и какие способны доставить ей высокую степень интереса. Судьба этой науки была странной. Она удостаивается внимания лишь во время великих исторических движений, когда настоятельным делом науки становится понимание единичного исторического существования, — впоследствии же она вновь погружается в тень. Так было в ту пору, когда истолкование священных книг христианства стало для протестантизма жизненным вопросом. Затем в нее на какое-то время вливают жизнь, в контексте развития исторического сознания уже в нашем веке, Шлейермахер и БекАЯ, и я еще застал время, когда «Энциклопедия» Бёка, всецело проникнутая этими проблемами.
Август Бёк (Boeckh) (1785-1867), классический филолог и историк античности.
255
считалась необходимыми вратами в святая святых филологии. Если же уже и Фр. Авг. Вольф*1 пренебрежительно высказывался о ценности герменевтики для филологии, и фактически эта наука с той поры почти не находила своих продолжателей и представителей, то, значит, прежняя ее форма просто изжила себя. Однако заявлявшая о себе в ней проблема выступает перед нами сегодня в новой, более всеобъемлющей форме.
(Тезис 5) Разумение, взятое в широком объеме, какой необходимо будет сейчас указать, есть основополагающий метод для всех дальнейших операций в науках о духе... Подобно тому как в науках о природе любое закономерное познание возможно лишь благодаря заключающимся в экспериментах с их правилами измеримости и счетности, так в науках о духе любое абстрактное положение в конечном счете может быть оправдано лишь сопряженностью его с той душевной жизненностью, какая дана в переживании и разумении.
Если разумение оказывается основополагающим для наук о духе, то (Тезис 6) одна из главных задач в деле обоснования наук о духе - гносеологический, логический и методологический анализ разумения. Все значение такой задачи выступает лишь тогда, когда начинаешь осознавать заключенные в природе разумения трудности, что касается общезначимости этой науки.
Каждый человек как бы замкнут в свое индивидуальное сознание, таковое индивидуально и любому постижению сообщает свою субъективность. Уже софист Горгий так выразил заключенную тут проблему: если бы существовало знание, то знающий не мог бы никому передать его36. Правда, для Горгия вместе с этой проблемой кончается и мышление. Нужно разрешить ее. Возможность воспринимать нечто чужое — это прежде всего одна из самых глубоких проблем теории познания. Как может индивидуальность довести до общезначимого объективного понимания жизненное проявление чужой индивидуальности, чувственно данное ей? Условие, с каким такая возможность связана, заключается в следующем — ни в каком чужом жизненном проявлении не может выступить чего-либо такого, что не содержалось бы в жизненно-
Фридрих Август Вольф (1759-1824), один из оснозателей современной филологии, исследователь гомеровского эпоса.
Горгий из Леонтин в Сицилии (ок. 480 — ок. 380 до н.э.), софист, «отец риторики» как искусства убеждения.
Поскольку «вещи — не слова, и никто не вкладывает [в слова] тот же смысл, что другой» (MXG 980Ь 18-19).
256
сти постигающего. Во всех индивидуальностях те же функции, те же составные, и лишь задатки разных людей отличаются по степени их силы. Один и тот же внешний мир отражается в образах их представлений. Так что в жизненности заключена некая способность. Связывание и т. д., усиление, ослабление — транспозиция есть трансформация.
Вторая апория. Из отдельного — целое, из целого же вновь отдельное. Причем целое творения требует перехода к индивидуальности [автора], к литературе, с которой взаимодействует индивидуальность. Сравнительный метод в конце концов позволяет мне глубже, чем раньше, понимать каждое отдельное произведение, даже отдельную фразу. Так на основе целого — понимание, между тем как целое — на основе отдельного.
Третья апория. И всякое отдельное душевное состояние уразумевается нами лишь со стороны тех внешних раздражений, какие вызвали его. Я разумею ненависть, потому что она наносит ущерб жизни. Не будь подобной сопряженности, и я не мог бы и представить себе какие-либо страсти. Так что для понимания неизбежно необходима среда. На своих высотах разумение неотличимо от объяснения, коль скоро таковое возможно в этой области. А объяснение в свою очередь требует в качестве своей предпосылки завершенности разумения.
Во всех этих вопросах обнаруживается следующее — тема теории познания во всем одна и та же: общезначимое знание на основе опыта. Однако в науках о духе она выступает в особых условиях самой природы опыта. Вот эти условия: структура как взаимосвязь — это в жизни души живое, известное, из какого и все отдельное.
Так что у самых врат наук о духе в качестве главной проблемы теории познания стоит анализ разумения. Герменевтика, исходя из такой гносеологической проблемы и ставя перед собой разрешение ее в качестве своей последней цели, вступает в самые тесные внутренние отношения к великим вопросам, волнующим сегодня науку, - вопросам конституирования и правового основания наук о духе. Проблемы и положения герменевтики становятся живой действительностью.
Разрешение такого гносеологического вопроса приводит к логической проблеме герменевтики.
Естественно, и эта последняя повсюду одинакова. Само собою разумеется (это — против того, как понимает меня Вундт), что в науках о духе и в науках о природе выступают одни и те же логические операции. Индукция, анализ, конструирование, сравнение. Однако теперь все дело в том, какую особенную форму примут они в пределах опыт-
17 — 6344
257
ной области наук о духе. Индукция, данными для которой служат чувственные процессы, здесь, как и повсюду, осуществляется на основе знания взаимосвязи. В физико-химических науках таково математическое знание о количественных отношениях, в науках биологических — жизненная целесообразность, в науках о духе — структура душевной жизненности. Так что самим основанием служит [в последних] не логическая абстракция, а реальная взаимосвязь, данная в жизни; однако такая взаимосвязь — индивидуальна, а посему субъективна. Этим обусловлены задача и форма индукции. Более конкретный облик ее логические операции получают затем благодаря природе языкового выражения. Тем самым в этой более узкой языковой области теория такой индукции получает более специфический облик благодаря теории языка — грамматике. Особенная природа обусловливания, исходя из известной (из грамматики) взаимосвязи, в определенных границах неопределенных (вариативными) значений слов и элементов синтаксической формы. Дополнение такой индукции для понимания единичного как целого (взаимосвязи) благодаря сравнительному методу, какой определяет единичное, а свое постижение его делает более объективным благодаря отношениям его к иному единичному.
Разработка понятия внутренней формы. Однако необходимо движение в сторону реальности = внутренняя жизненность, скрывающаяся за внутренней формой отдельного произведения и взаимосвязью таких произведений. В различных отраслях творчества таковая различна. Для поэта это творческая способность, для философа — взаимосвязь его воззрений на жизнь и на мир, для великих практических деятелей — их практическое целеполагание относительно реальности, для религиозного деятеля и т. д. (Павел, Лютер).
Тем самым — взаимосвязь филологии с наивысшей формой исторического разумения. Истолкование и историческое изложение — не более, чем две стороны углубления, охваченного энтузиазмом. Бесконечная задача.
Так исследование взаимодействия общих для всякого познания процессов и их спецификации в особых условиях передает свой итог в распоряжение учения о методе. Предмет такового — это историческое выстраивание метода и спецификация его в отдельных областях герменевтики. Один только пример. Толковать поэтов — особая задача. На основании правила — понимать автора лучше, чем сам он понимал себя, — решается и проблема идеи поэтического произведения. Такая идея наличествует — не в смысле абстрактной мысли, но в смысле неосоз-
Достарыңызбен бөлісу: |