I. Дооктябрьская историография идеологии революционного заговорщичества 60-х начала 80-х годов XIX в

Введение...3

Глава I. Дооктябрьская историография идеологии революционного

заговорщичества 60-х - начала 80-х годов XIX в...29

1.1. Предпосылки распространения и основные компоненты идеологии русского бланкизма...29

1.2. Российские заговорщики 60-70-х годов XIX в...43

1.3. Заговорщичество народовольчества...60

Глава II. Советская историография 20-х - начала 30-х годов XX века

идеологии бланкизма в России...76

2.1. Становление идеи политического заговора...77

2.2. Революционное заговорщичество конца 60-70-х годов XIX века...89

2.3. Бланкизм "Народной воли"...114

Глава III. Отечественная историография 50-80-х годов XX века идеологии

политического заговорщичества...127

3.1. Становления идеологии бланкизма в пореформенной России...129

3.2. Заговорщичество П.Н. Ткачева...134

3.3. Заговорщичество «Народной воли»...144

3.4. Генетический ряд российского бланкизма...151

Глава IV. Современная историография политического заговора...161

4.1. Радикализм 60-70-х годов XIX века...161

4.2. Бланкистская идеология...176

Заключение...211

Список источников и литературы...219

ВВЕДЕНИЕ

Особое место в отечественной историографии принадлежит научной литературе, освещающей историю и идеологию революционного движения России. Обращение к данному спектру историографического комплекса дает возможность не только подвести итоги разработки темы и наметить перспективы ее дальнейшего изучения, но и проследить за всеми изменениями отношения нашего общества и науки к такому феномену отечественной истории как революционный радикализм. Следует признать, что в последнее время наблюдается снижение внимания исследователей к истории революционного движения в Росси. По свидетельству академика А.О. Чубарьяна, происходит «... явное снижение, а иногда даже фактическое свертывание исследований по истории освободительных и революционных движений в России. Мы нуждаемся в новом обновленном взгляде на историю народнического периода, на проблемы анархизма и леворадикальных движений»2.

Данная оценка справедлива и по отношению к российскому бланкизму, сформировавшемуся как особое идейное течение революционного движения России в пореформенный период отечественной истории. Одним из следствий модернизации страны стал идейный поиск радикальными элементами такой модели развития, которая позволила бы революционным путем избежать негативных результатов реформы 1861 г. и осуществить социалистическую альтернативу. Часть радикалов сформулировала комплекс идей, составивших в течение 70-х годов XIX в. идеологию российского бланкизма, или, иными словами, политического заговорщичества социалистической ориентации. В литературе используются также определения «русское якобинство», «якобинский бланкизм». Если речь идет о конкретных направлениях радикализма, то вводятся понятия «ткачевизм», «народовольчество». В настоящей работе преимущественно будут употребляться два первых из приведенных определений. Подробно же на терминологии данной проблемы останавливались М.Г. Седов, В.А. Твардовская, Рэм Блюм3.

В науке присутствует также понятие «конспирология». Как пишет о предмете своего исследования В.Э. Багдасарян, автор работы «Теория заговора» в отечественной историографии второй половины XIX-XX вв.», «для уточнения глобального, мегаисторического масштаба заговора используется апробированное в литературе понятие «конспирология». Конспирологиче-ская доктрина отличается от бланкистской. Последняя сосредотачивается на заговорах частного, локального порядка, тогда как конспирологические концепции отличаются универсальными и историософскими параметрами. В предлагаемой работе феномен теории заговора исследуется в ее конспиро-логической интерпретации» . Автор, например, исследует историографию национальных, религиозных, геополитических, бюрократических, масонских и некоторые других (но не бланкистской) разновидностей заговора. Бланкизм же представляет собой революционную теорию и практику небольших по численности подпольных групп революционеров, которые, исходя из идеи неспособности народных масс к осознанным историческим действиям,

посредством заговора, захвата власти и последующего декретирования нового - социалистического - строя намереваются осчастливить народ, постепенно передавая ему власть по мере роста его сознания.

Следует оговориться, что в настоящей работе предметом анализа будет историография именно идеологии российского бланкизма. Историография же практики русского радикализма будет затрагиваться лишь в той степени, в какой это необходимо для уяснения некоторых идеологических аспектов. В целом же - это отдельная тема, полная, по словам З.И. Перегудовой, своего драматизма5.

Изучение феномена русского бланкизма, идущее уже более ста лет, имеет огромную традицию. Процесс его познания был подвержен политической конъюнктуре, отразил масштабные события, происходившие в стране. До революции 1905 г. изучение идеологии бланкизма, начавшееся одновременно с ее формированием, носило спорадический характер, проходило в значительной степени в эмиграции и испытывало серьезные трудности с ис-точниковой базой. В 1905-1907 гг. было опубликовано большое количество документов, воспоминаний, позволивших расширить проблематику и приступить к более основательному изучению явления уже в основном силами историков-профессионалов. 1917 г. кардинально изменил ситуацию. Помимо публикации большого количества источников началось постепенное утверждение марксистской идеологии, занявшее в основном 20-е годы и завершившееся вытеснением иных подходов. В начале 30-х гг. исследование данной темы практически прекращается, и лишь в середине 50-х сложились политические и духовные условия, позволившие их возобновить на марксистской основе. Перестройка и, особенно, кардинальные реформы 90-х годов XX в. положили начало новому периоду изучения русского радикализма. Его характеризует освобождение от методологических пут и утверждение реального плюралистического подхода, публикация ранее недоступных документов.

Исследование историографии идеологии бланкизма имеет важное научное, политическое и практическое значение. В первую очередь, следует учитывать то, что ее изучение является своеобразным методом познания самого предмета - идеологии политического заговорщичества революционеров - социалистов, позволяет много точнее определить место бланкизма в спектре революционного движения, увидеть внутренние закономерности его развития.

Анализ историографической традиции служит также средством осмысления определенной эпохи, в которой утверждалось то или иное отношение к радикальным взглядам. Разработка темы позволит определить содержание и характерные особенности отдельных этапов историографического процесса, выявить вклад ученых в исследование вопроса, установить преемственность и одновременно качественное приращение научного знания. В итоге это даст возможность проанализировать полученные результаты, установить спорные и нерешенные проблемы, наметить перспективы дальнейшего научного поиска. Как справедливо пишут СП. Бычков и В.П. Корзун, функции историографии «не сводятся исключительно к фиксации или проявлению по аналогии с фотографией текущего процесса историопи-сания, она сама разворачивается как интеллектуальная история»6.

Следует учитывать и то, что идеология российского бланкизма формировалась под влиянием определенных культурных, социальных и политических воздействий эпохи модернизации, и с этой точки зрения, исследование историографии феномена становится одним из методов познания истории пореформенной России.

Исследование темы имеет и свою актуальность. Например, недавние публикации трудов о военном коммунизме, механизме политической власти в СССР в 20-30-е годы лишний раз подтверждают необходимость тщательного изучения предыстории большевизма. По мнению И.А. Павловой, в большевистской партии «уже с самого начала ...имелись основания для последующего перерождения. Это не только черты, делавшие ее партией ново-

го типа - конспиративность, жесткая централизация, идеологическая нетерпимость. Это, прежде всего, - цель, сформулированная для партии В.И. Лениным в апреле 1917 г.: захват государственной власти и последующее строительство социалистического общества, что в России неизбежно означало насаждение «социализма» традиционным российским способом - «сверху», путем насилия. Все это гигантски увеличивало роль и значение верховной власти в обществе»7. Таким образом, выявление корней радикализма в России и изучение отношения к нему научной мысли, позволит лучше осмыслить многозначную проблему отношений власти, народа и интеллигенции в процессе реализации их представлений о справедливом обществе и государстве в нашей стране.

Актуальность темы состоит и в том, что проблема радикализма и тесно связанного с ним терроризма приобрела в наши дни особое звучание, окрашенное в трагические тона. В научной литературе и особенно публицистике прокатилась волна осуждения русских революционеров второй половины XIX в., которых зачастую представляют некими злодеями, основоположниками современного терроризма. Такой подход, противоречащий принципу историзма, заставляет тщательно проанализировать сложившуюся историографическую традицию темы, что позволит наметить пути ее дальнейшего беспристрастного исследования. Таким образом, основной целью работы является создание условий для утверждения в области изучения революционного движения императива герменевтики, дающего возможность не только раскрыть основное содержание событий, но и понять мотивы деятельности их участников, воспринимать прошлое глазами его современников.

Необходимость изучения историографии идеологии российского бланкизма заключается также в том, что оно позволяет глубже оценить современные политические процессы в России, во многом представляющие собой продолжение традиций прошлого. По мнению историка общественной мысли России И.К. Пантина, «движение по «перевернутой» схеме - сначала инициатива власти, затем преобразование (с помощью рычагов государст-

венной власти) социальных отношений, создание на этой основе предпосылок для рывка вперед - такая форма движения, как показывает исторический опыт России и других стран, далеко не оптимальна, более того, связана с серьезными опасностями и противоречиями»8.

Историография идеологии российского бланкизма до настоящего времени не была предметом специального исследования. На историографическую ситуацию, сложившуюся в советскую эпоху, влиял целый ряд факторов. Отчасти меньшее внимание к работам, посвященным бланкизму, объясняется тем второстепенным, по мнению советских историков, местом, которое занимало данное направление в революционном народничестве. В.Я. Гросул писал в середине 70-х годов XX в. по этому поводу: «Долгое время в литературе русский «якобинизм» считался явлением случайным, наносным, и внимание историков революционного движения к нему было значительно меньшим, чем он того заслуживал». Гросул отметил оживление интереса в 20-х - начале 30-х годов, затем интерес угас, и «за последние двадцать пять лет не опубликовано ни одной работы советских историков, где бы специально изучалась конкретная революционная деятельность русских «якобинцев»9.

Следует учитывать и факторы идеологического порядка, препятствовавшие проведению анализа имеющейся литературы. Например, на изучение историографии идеологии русского бланкизма не могли не оказать влияние данные ему оценки К. Маркса, Ф. Энгельса, Г.В. Плеханова, В.И. Ленина, превращавшиеся в методологическую основу исследований Историк Б.Г. Литвак, коснувшись темы освещения отношений К. Маркса и революционной России, в несколько утрированной форме отметил, что в советской историографии Маркс представлялся масштабной величиной, «вокруг которой выделяются более или менее смышленые лилипуты, благоговейно внимающие его поучениям»10. По словам Н.А. Троицкого, «советские историки канонизировали все сказанное Лениным о народничестве, но быстро научились использовать высказывания вождя в научных и политических

спорах, вырывая из ленинского контекста и, при случае, переадресовывая, подходящие цитаты с похвалами или ругательствами»11. Однако и в этих условиях иногда удавалось, преодолевая идеологическую заданность, объективно излагать не только результаты предшествующего исследовательского процесса, но и находить истину в спорах самих марксистов. Так, В.А. Твардовская весьма точно и обстоятельно передала содержание полемики Энгельса и Плеханова по поводу исторической перспективы бланкизма в России . На разногласия среди марксистов по отношению к бланкизму обратили внимание и В.Ф. Пустарнаков с Б.М. Шахматовым. В своей вступительной статье к двухтомнику избранных произведений П.Н. Ткачева они писали о том, что Энгельс, осуждая бланкизм - устаревшую форму революционной борьбы, в принципе не был против серьезного заговора, он был против «мистификации, псевдореволюционной деятельности нечаевского толка...»13.

Кроме того, в советской исторической литературе изучение идеологии политического заговорщичества зачастую определялось не исследовательскими задачами, а необходимостью разоблачения построений буржуазной, по терминологии того периода, историографии. Правда, сам анализ работ представителей русской эмиграции и зарубежных ученых обычно подменялся априорными выводами. Например, по словам советского философа И.Я. Щипанова, «попытки Н. Бердяева, П. Струве, Н. Лосского, В. Зеньковского, П. Шейнберга, И. Бохенского, Г. Кана, Э. Симмонса, А. Ярмолинского, Н. Рязановского и других буржуазных философов и социологов представить народничество, в частности бланкистско-заговорщическую платформу Ткачева-Нечаева, идейными источниками ленинизма не выдерживают никакой сколько-нибудь серьезной критики»14. Такой крайне политизированный подход затруднял проведение объективного и непредвзятого исследования самой идеологии бланкизма, а следовательно и ее историографии, настраивал ученых на идейное противостояние «фальсификаторам» теории русского радикализма, лишая его историю самостоятельного познавательного значе-

ния. Очень немногим исследователям удавалось следовать сформулированному Н.А. Троицким, правда, в наши дни, принципу, согласно которому «...настоящий ученый меняет свои оценки в свете новых фактов, а не в зависимости от политической конъюнктуры»15.

Историографию, в которой в той или иной степени затрагивалась история изучения идеологии радикализма, весьма условно можно разделить на две группы. К первой относятся общие труды, посвященные истории народничества, в которых упоминались издания, касающиеся различных проблем русского бланкизма, а также специальные историографические работы. Ко второй, - исследования, анализирующие взгляды и деятельность тех или иных представителей радикального лагеря и в этой связи затрагивающие литературу, им посвященную, а также рецензии на отдельные монографии. Таким образом, при отсутствии специальных работ, анализирующих историографию идеологии русского бланкизма, накопилась значительная литература, рассматривающая итоги исследований различных ее проявлений.

Среди работ первой группы заслуживает внимание исследование М.Д. Карпачева «Очерки истории революционно-демократического движения в России». Здесь автор коснулся одной из важнейших проблем темы: взгляда советских историков на отношение бланкизма и ленинизма в русском революционном движении. Сам он резко заявил о своем несогласии с исторической параллелью, проводимой некоторыми историками послереволюционной эпохи между ленинизмом и идеологией бланкизма в различных ее вариантах. По мнению Карпачева, в 20-х - начале 30-х годов «наиболее характерной ошибкой многих историков была модернизация революционного прошлого. Так М.Н. Покровский, Б.Н. Горев, СИ. Мицкевич, И.А. Теодорович и некоторые другие исследователи пытались отыскать корни большевизма в революционно-демократическом движении 1860-х гг., в русском бланкизме (ткачевизме), в идеологии «Народной воли» 16. Критикуя данную историографическую тенденцию, автор все же не показал всех факторов ее распро-

не определил ее места и значения в идейно-политической борьбе 20-х годов.

В коллективной монографии «Революционная традиция в России» ее авторы И.К. Пантин, Е.Г. Плимак и В.Г. Хорос затрагивали и некоторые проблемы историографии бланкизма. Так, они проследили изменения отношений в литературе к феномену «нечаевщины», обратив внимание на то, что если в досоветской демократической историографии ее пытались представить «случайным эпизодом» в освободительном движении, то в 20-х годах некоторые «историки (М.Н. Покровский, А Гамбаров, М. Коваленский) поднимали на щит Нечаева, усматривая в его деятельности даже зародыши революционной социал-демократии»17. Анализируя же саму «нечаевщину», авторы не раз обращались к критическим оценкам, данным этому явлению идеологами народничества, марксизма, а также наиболее сведущими профессиональными историками, например Б.П. Козьминым. Они же обратили внимание на то, что «эту тему, но с иной, откровенно антикоммунистической подоплекой муссировали некоторые буржуазные историки, отыскивая в «нечаевщине» мифические «корни большевизма». При этом авторы под-

черкнули свое активное участие в разоблачении «подобных спекуляций» . В целом же, имеющиеся в работе историографические оценки, носят вспомогательный характер и не выходят за рамки господствующей в то время методологии.

Весьма интересные историографические обзоры были даны в ряде современных работ Н.А. Троицкого. Например, в своем пособии автор показал основные вехи и тенденции рассмотрения истории народничества вообще и бланкизма в частности. При этом он подчеркнул, что, основываясь на ленинских оценках, «советская историография народничества... конъюнктурно выбирала из них одни и замалчивала (либо даже фальсифицировала) другие». По мнению автора, «особенно пострадала история «Народной воли», которую то замалчивали, то бичевали, извращая ее теорию, умаляя практику, принижая заслуги». Троицкий даже в коллективной монографии И.К. Панти-на, Е.Г. Плимака и В.Г. Хороса, претендующей, по его словам, «на преодоление антинароднических стереотипов», увидел предвзятость оценок идеологии партии, непонимание ее подлинного содержания и значения. Вместе с тем автор отметил и те работы советского периода, которые отличались своей научной убедительностью и корректностью оценок. К ним были отнесены труды Б.П. Козьмина (Русская секция I Интернационала. М., 1957), Э.С. Ви-ленской (Революционное подполье в России (60-е годы XIX в.). М., 1965), Б.С. Итенберга (Движение революционного народничества. М., 1965) и В.А. Твардовской (Социалистическая мысль России на рубеже 1870-1880-хх гг. М., 1969)19.

В целом Троицкий, подчеркнув существование старых и появление новых методологических догм, констатировал «драматическое состояние изучения темы революционного народничества 1870-х гг.» в современной литературе 20.

В специальных историографических статьях и рецензиях, посвященных работам по истории освободительного движения вообще и бланкизма в частности, отмечалась, в первую очередь, недостаточная исследованность многих аспектов темы. Еще в середине 1960-х гг. М.Г. Седов подчеркнул, что «проблема теоретиков народничества и их наследия к сожалению, и по сей день не изучена» . Несколько позднее практически о том же писали С.С. Волк и СБ. Михайлов, пришедшие к выводу, что «необходимы монографии о крупнейших идеологах и публицистах народничества, более или менее полные издания их сочинений»22. Н.А. Троицкий еще в начале 70-х гг. утверждал, что «нетерпимо отсутствие обобщающих трудов ... об идеологах и публицистах народничества», а «нерешенных задач в исследовании народничества пока еще больше, чем решенных»23. В 80-е гг. ведущие исследователи высказывали ту же точку зрения. Так, Н.М. Пирумова в резенции на книгу Б.М. Шахматова о Ткачеве, писала, что «современный уровень науки требует детальной разработки проблем русской общественной мысли, опре-деления их места и значения»24, а в ее совместной с В.Я. Лаверычевым статье утверждалось, что «история освободительного движения в России ...еще не стала предметом всестороннего и комплексного исследования» 5. Что же касается непосредственно историографии бланкизма, то вполне можно согласиться с мнением С.В Тютюкина, высказанном им в рецензии на книгу Е.Л. Рудницкой о Ткачеве, согласно которому, «... о русских бланкистах, только писать и писать», особенно учитывая «контраст между западной... и советской историографией»26. В целом, историографические экскурсы, проведенные в общих трудах, а также историографические статьи и рецензии создают определенный, хотя и минимальный задел для разработки темы.

Более информативно насыщены специальные работы, посвященные тем или иным проявлениям бланкизма и затрагивающие конкретную литературу рассматриваемой проблемы. К историографии тех или иных этапов развития идеологии русского бланкизма в рамках своих исследований обращались М.Г. Седов, Б.М. Шахматов, Эм. Виленская, Н.А. Троицкий, Е.Л. Рудницкая, М.Д. Карпачев, Г.С. Кан. Отдельные оценки историографии темы можно встретить в трудах В.А. Твардовской, О.В. Будницкого, Ш.М. Левина, С.С. Волка, Р. Блюма и некоторых других исследователей.

Например, рассматривая становление идеологии русского бланкизма, авторы книги «Чернышевский или Нечаев» выступили с критикой характеристики, данной Б.П. Козьминым прокламации «Молодая Россия». По их мнению, один из крупнейших исследователей народничества «несколько преувеличил степень зрелости его (Заичневского - Т.Ш.) программы и несколько недооценил тот вред, который принесло появление «Молодой Рос-сии» с ее «левым фразерством» . Иную трактовку восприятия Козьминым раннего этапа идеологии русского бланкизма предложили В.А. Твардовская и Б.С. Итенберг. Высоко оценив его вклад в изучение народничества, они обратили внимание на то, что историк подчеркивал расхождения Заичневского с Чернышевским, отход русского бланкиста от народнической доктрины. Суть же этих разногласий Козьмин, по их мнению, увидел в том, что для

Заичневского движущие силы революции были представлены революционной интеллигенцией, а подготовка к революции сводилась к заговору28.

В.А. Твардовская в книге, посвященной Б.П. Козьмину, отметила, что историк в целом выстроил генетическую линию бланкизма, включив в нее Заичневского, ткачевцев, нечаевцев, ишутинцев, народовольцев. Метод же его исследований заключался «в постижении бланкизма от частного к об-щему» . Наличие разных оценок отмеченного историографического факта подтверждает необходимость в настоящей работе.

Выход в середине 60-х годов работ Э.С. Виленской и Р.В. Филиппова, занявших противоположные позиции по отношению к ишутинской организации, стал поводом для характеристики сложившейся историографии идеологии ишутинцев. Виленская, обращаясь к предыдущему исследовательскому этапу, отметила, что «дореволюционная историография, особенно до 1905-1906 гг., располагала более чем ограниченной документальной базой для освещения революционного движения в интересующий нас период». Обзор литературы об ишутинцах у Виленской связан в основном с их практической деятельностью. Вместе с тем она отметила, что в начале советского периода Шилов и Клевенский «пытались найти место ишутинцев в общей истории освободительной борьбы в России и в этом свете дать их идейную оценку»30. Основное же внимание в своем историографическом обзоре Виленская уделила критике позиции Р.В. Филиппова, о чем будет сказано в самой работе. Развернувшаяся же в научной литературе полемика о характере идеологии ишутинцев свидетельствует о необходимости комплексного анализа историографии темы, без чего едва ли возможно найти решение данной проблемы.

До настоящего времени нет специальных работ и по историографии идеологии заговорщичества Ткачева. Правда, Б.М. Шахматов в своей ранней специальной статье дал общий обзор литературы, посвященной жизни и деятельности мыслителя 31, но ее объем чрезвычайно мал. Вышедшая в 1991 г. статья Дубенцова исследует лишь один эпизод историографии - дискуссию

20- начала 30-х гг. о социально-политических взглядах Ткачева, что не совсем совпадает с идеологией заговорщичества. Можно согласиться с мнением автора, что исследование Ткачева разделило «историографическую судьбу всего революционного народничества», и что « в самом общем виде некоторые подходы к оценке социально-политических взглядов Ткачева историками 20- начала 30-х гг. были намечены в статьях М.Г. Седова, С.С. Волка, СБ. Михайловой, В.Я. Гросула»32.

Работы дореволюционного периода охарактеризовал М.Г. Седов - один из наиболее обстоятельных исследователей наследия Ткачева. Проанализировав труды А. Туна, А. Корнилова, С. Г. Сватикова, В. Богучарского, А. Цилиакус, он пришел к выводу, что «в дореволюционное время историческая литература чуть ли не всех течений и оттенков рассматривала Ткачева исключительно в негативном плане. Все авторы усиленно подчеркивали, что Ткачев противопоставил себя другим лидерам общественного движения, не смог оказать сколько-нибудь значительного влияния на революционную молодежь, его теоретический орган «Набат» не получил широкого распространения и не имел существенного значения в практической борьбе... Основная идея набатовцев - захват политической власти - почти не имела сторонников»33. Таким образом, историк весьма негативно характеризовал уровень исследований творчества Ткачева в дореволюционный период. Вместе с тем Седов высоко оценил вклад Козьмина в разработку темы. По его мнению, у историка «во всех работах проводится в сущности одна мысль: Ткачев - выдающийся революционер, идеолог особого направления в освободительном движении, теоретик русского бланкизма... Козьмин с успехом вел полемику против тех, кто пытался доказать наличие анархизма в произведениях Ткачева. Он с полной очевидностью разъяснял, что Ткачев представлял собой одну из наиболее ярких фигур, исповедовавших идеи политической революции и централизма»34. Оценки Седова имеют большое значение для проведения историографического анализа, но и они далеко не исчерпывают круг проблем, рассмотренных, например, тем же Козьминым 35.

Характеризуя современную ему литературу, Седов вынужден был признать, что о Ткачеве пишут крайне мало, а все, что о нем говорят, «представляет повторение старого». В качестве примера он привел статью Ш.М. Левина (в сборнике «В .И. Ленин и русская общественно-политическая мысль XIX - начала XX в.». Л., 1969. С. 189-192), который свою основную задачу «видел в как можно более резком осуждении Ткачева, как представителя якобинско-бланкистского направления в русской истории»36.

О недостаточной исследованности наследия Ткачева писал также Б.М. Шахматов в своей книге «П.Н. Ткачев. Этюды к творческому портрету». Проанализировав состояния историографии темы, он пришел к выводу, что «по прочтении всего опубликованного о Ткачеве к началу 1960-х годов (исключение - работы Б.П. Козьмина) возникало чувство досады: источниковой базы практически никакой, количество информации незначительное и в своем большинстве все сводилось к многократному воспроизведению по разным поводам нескольких фактов и положений из известных полемических работ Ф. Энгельса и Г.В. Плеханова и к прямолинейному распространению оценок, относящихся к социально-политическим взглядам, на все другие виды его творчества»37. Суждение Шахматова о прямолинейном использовании оценок Энгельса и Плеханова в исследовании теоретического наследия Ткачева отразило присущую советской историографии систему аргументации. Следовало бы дополнить, что замена анализа цитатой скрывала за собой идейно-политические цели, ибо в советской литературе, по меткому замечанию В.А. Твардовской и Б.С. Итенберга, «полемика Энгельса с Ткачевым... всегда оценивалась как блестящая победа научного социализма над утопиче-

Иногда выводы авторов относительно историографии Ткачева приобретают несколько противоречивый характер. Так Б.М. Шахматов в статье о Бланки пишет, что «...мало изучены теоретическая, точнее, идеологическая сторона деятельности Ткачева, его сторонников и последователей...». И в том же 1981 г. в книге о Ткачеве он делает вывод, что «М.Г. Седов, А.И. Татар-

ников, В.Д. Лазуренко ... раскрыли с разных сторон основные проблемы тка-чевской революционной концепции, ее историческую роль и современное звучание»39. В целом, обращение Шахматова к историографии Ткачева было наиболее продуктивным и обстоятельным. Кроме того, наметив некоторые перспективные направления исследования идеологии политического заговорщичества, он подтвердил собственный вывод о том, что «дань историографии никогда не может быть чрезмерной». Н.А. Троицкий оценил монографию самого Б.М. Шахматова о Ткачеве как «непредвзятую, научно сбалансированную»40.

Уровень достигнутого в исследовании теоретического наследия Ткачева в целом и его отдельных компонентов, отражающих идеологию политического заговорщичества в частности, свидетельствует о необходимости комплексного изучения как историографии всего творчества мыслителя, так и базовых составляющих его взглядов.

Вышесказанное в полной мере относится и к историографии «Народной воли». В работах М.Г. Седова, С.С. Волка, Ш.М. Левина, В.А. Твардовской, О.В. Будницкого и Г.С. Кана уделялось определенное внимание комплексу литературы, посвященной истории партии. Однако в них лишь попутно рассматривались те ее стороны, которые были связаны с идеологией заговорщичества народовольцев. Так, например, Седов не был согласен с отождествлением Плехановым «народовольчества и бланкизма». По мнению же Левина, «...Плеханов идею захвата власти с целью осуществления сразу и политического и экономического переворота рассматривал едва ли не как наиболее определяющую для народовольчества, причем обычно происхождение этой идеи он связывал в большей или меньшей степени с влиянием на «Народную волю» Ткачева и его «Набата»41. О конечной правоте Плеханова

в определении бланкистской природы идеологии «Народной воли» писал и

42 С.С. Волк . Подходы же самого С.С. Волка оценены Н.А. Троицким как