Некоторые проблемы истории русского бланкизма: Революционная теория П. Н. Ткачева

Революционная теория П.Н. Ткачева. / А.Н. Худолеев. // Мир Клио. Сбор-

ник статей в честь Л.П.Репиной. / под ред. О.В.Воробьевой. – М.: Изд-во

ИВИ РАН, 2007. – Т.2. – С. 50-74.

Бланкизм (учение французского революционера XIX века О. Бланки), основанный на идеи захвата власти хорошо организованной и сплоченной группой революционного меньшинства, не был доминирующим направлением в русском радикальном движении. Многие представители социалистической мысли скептически относились к теории заговора. Однако бланкистская традиция продемонстрировала чудеса живучести и именно она, в конечном итоге, определила развитие революционного процесса в России. Русская разновидность бланкизма¹ традиционно персонифицирована в личности и взглядах Петра Никитича Ткачева – одного из ярких представителей революционно- народнического течения. В отечественной историографии П.Н. Ткачеву повезло меньше других теоретиков революционного народничества. На сегодняшний день существует лишь несколько монографий, посвященных жизни, деятельности и творческому наследию Ткачева². Между тем, социально-политическая концепция этого мыслителя всегда вызывала интерес. По воспоминаниям В.Д. Бонч-Бруевича, В.И. Ленин, просматривая в Женевской публичной библиотеке старую эмигрантскую литературу, особое внимание уделял статьям Ткачева и неоднократно подчеркивал, что «этот писатель, несомненно, был ближе других к нашей точке зрения»³. В 1920-е годы в ходе дискуссии об историческом значении «русского якобинства» С.И. Мицкевич отстаивал точку зрения, что Октябрьская революция в значительной степени произошла «по Ткачеву»⁴. Такого же мнения придерживался лидер советского «исторического фронта» М.Н. Покровский. Он называл Ткачева первым русским марксистом, который «предвосхитил не только наши теоретические оценки, но и нашу тактику, тактику пролетарской революции»⁵. В этом же ключе проходило изучение революционной теории Ткачева в западной историографии⁶. Таким образом, обращение к творческому наследию П.Н. Ткачева было тесным образом связано с поиском идейных основ большевизма. Насколько оправдано такое сопоставление? Ответить на этот вопрос поможет рассмотрение основных положений революционной теории Ткачева от стадии генезиса до окончательного оформления в сложившуюся систему взглядов.

Формирование социально-политической концепции Ткачева началось в период его активной деятельности на ниве журналистики. Ткачев, как человек, обладавший литературным талантом и знанием нескольких иностранных языков, сотрудничал во многих журналах 1860-х годов. Он выступал по вопросам философии и права, писал экономико-статистические этюды, занимался литературной критикой, переводил и издавал со своими предисловиями и примечаниями книги и т.д. Особый интерес представляют подготовлявшиеся Ткачевым ежемесячные рецензионные обзоры – «Библиографический листок» в «Русском слове» и «Новые книги» в «Деле». Такая погруженность в литературную работу объяснялась не только материальной нуждой. С помощью подцензурной печати Ткачев старался методично развивать свои политические взгляды. Любое произведение: в области философии ли, экономики или художественной литературы, должно содействовать развитию революционного сознания, способствовать революционной деятельности – данный принцип уже в то время был для него основополагающим⁷.

Во многих статьях Ткачева указанного периода большое внимание уделялось анализу социально-экономических условий развития общества. В частности, Ткачев твердо заявил о себе как стороннике «экономического принципа» в объяснении явлений общественной жизни. В конце 1865 года он первым в русской легальной печати назвал автора этой концепции – «немецкого изгнанника» Карла Маркса⁸. Метод экономического детерминизма оказался созвучным системе взглядов Ткачева, постоянно настаивавшего на том, что все явления политического, нравственного и интеллектуального мира в последнем анализе сводятся «к явлениям экономического мира и «экономической структуре» общества»⁹. Во второй половине 60-х годов XIX века в публицистическом творчестве Ткачева обозначаются основы и других идей, выразителем которых он станет впоследствии. Прежде всего, речь идет о роли государства в социалистическом преобразовании, личности и масс в истории, а также о трактовке принципов революционной морали.

Уже в те годы Ткачев четко оппозиционировался от концепции немедленного разрушения государства. Свою уверенность в необходимости использования государственных институтов для разрушения старого общества и создания нового, Ткачев выразил в предисловии к изданной в 1868 году с его примечаниями книге немецкого социалиста Э. Бехера «Рабочий вопрос в его современном значении и средства к его разрешению». По мнению рецензента, для успешного развития социалистических преобразований необходимо государство буржуазии превратить в государство рабочих, в котором работники сделаются единственным центром социального порядка и кроме них, «никто не должен быть терпим в обществе»¹⁰. Государство понималось Ткачевым как воплощение силы, революционной диктатуры, имеющей полную возможность заставить подчиняться своим распоряжениям.

Э. Бехер надеялся, что своевременное решение рабочего вопроса посредством реформ уничтожит опасность столкновения между имущими и неимущими и поможет избежать замены эксплуатации олигархов на эксплуатацию пролетариев, поскольку в таком случае «переменятся лица, но сущность дела останется все та же»¹¹. С этим утверждением Ткачев категорически не соглашался. Во-первых, по его мнению, «говорить об естественном переходе старого порядка в новый нелепо, - нелепо потому, что.... принципы первого диаметрально противоположны принципам второго», а, во-вторых, в случае прихода к власти рабочих «изменятся не только лица, но и самая сущность дела»¹². Уверенность Ткачева в том, что революционное государство нетождественно государству буржуазному, а революционная диктатура – диктатуре буржуазной, войдет затем, как неотъемлемый элемент, в его революционную теорию.

С проблемой революции, вписанной в исторический процесс, связана постановка Ткачевым вопроса о роли личности и масс в истории. Петр Никитич высоко оценивал возможности отдельной личности, подчеркивая, что «личная деятельность может разрушить то, что создали века, и проложить новую дорогу для дальнейшего развития человечества»¹³. Этот вывод содержит в себе понимание Ткачевым предназначения передовой интеллигенции. В одной из статей за 1868 год он разделил российское общество на меньшинство, «стоящее по своему миросозерцанию в аванпосте европейской интеллигенции» («цивилизованная толпа») и на большинство, «по складу своего ума и по образу своей жизни приближающееся к состоянию первобытных людей» («нецивилизованная толпа», то есть – народ)¹⁴. Как соединить столь разные элементы в одной системе исторического процесса? Ткачев отвечает на этот вопрос посредством анализа потенциальных возможностей, заложенных в «цивилизованной» и «нецивилизованной» толпе.

Начиная с «нецивилизованной» толпы, он призывает отказаться, во-первых, от «иллюзии народного саморазвития», когда говорят, что «призывать ее («нецивилизованную» толпу. – А.Х.) к деятельности еще слишком преждевременно; что надо подождать, покуда она поумнеет», а, во-вторых, от «иллюзии народного гения», когда утверждают, что «нецивилизованная толпа.... стоит несравненно выше толпы цивилизованной.... не ее нужно учить, а у ней нужно учиться»¹⁵. «Нецивилизованная» толпа не верит и не может верить в свои силы. Она никогда по собственной инициативе не начнет и не может начать борьбы с окружающей ее бедностью. И тут на авансцену выходит «цивилизованная» толпа – передовая интеллигенция, как авангард революционной борьбы народа, его благодетель и защитник. Все стремления «цивилизованной» толпы должны быть направлены на создание силы, в которую бы поверил народ. Она должна найти эту силу «в самой себе, в своем сознании, в своем более высоком умственном развитии, в своих нравственных и интеллектуальных условиях, среди которых она живет и действует»¹⁶. Для нравственного обоснования деятельности цивилизованного меньшинства («людей будущего»), Ткачев разработал особую мораль, своеобразный «кодекс чести» революционера. «Новый тип» представлялся ему человеком, привыкшим «жертвовать всем в жизни, для достижения своих целей», человеком, о котором все близко знавшие его единогласно говорили бы, что «для него нет ничего святого кроме его принципов....»¹⁷. Очень порядочный в частной жизни, Ткачев стирал границы нравственности для своей идеологии, провозглашая, что нравственное правило, как все житейское, имеет характер относительный, и важность его определяется «важностью того интереса, для охраны которого оно создано»¹⁸.

В 1869 году Ткачев был арестован за участие в студенческих волнениях. Затем был привлечен к следствию по делу С.Г. Нечаева. И хотя полиции не удалось доказать причастность Ткачева к «Народной расправе» он до января 1873 года находился в застенках Петропавловской крепости. Однако эти годы не стали потерянными для Ткачева. Находясь в заключении, Петр Никитич по-прежнему много писал, хотя большинство его статей не были пропущены цензурой¹⁹. Главное место занимали в них вопросы социологии, а именно теория прогресса. Этому способствовало увлечение российской интеллектуальной среды философией позитивизма и, как следствие, обилие литературы на эту тему, как зарубежной, так и отечественной. Ткачев быстро уловил новую тенденцию и постарался использовать ее с возможно большей пользой для себя.

Само понятие «прогресс», как отдельно взятое философское определение, не представляло для него особой значимости, поскольку являлось всего лишь «метафизическим продуктом теологического миросозерцания»²⁰. Другое дело, когда речь идет о прогрессе, как факторе социального развития. Целью гражданского общества Ткачев объявляет достижение индивидуального и всеобщего счастья. Эту цель человек не способен продиктовать природе, но может и должен навязать обществу, тем более что в человеке «существует такой технический аппарат, благодаря которому он постоянно может возмущать и изменять сложившиеся в обществе отношения»²¹. В чем заключается индивидуальное и общественное «счастье»?. «В соразмерности средств с потребностями» - отвечал на этот вопрос Ткачев²². Отталкиваясь от «теории соразмерности», он считал, что общество вправе ограничивать развитие индивидуальностей, исходя из наличных средств к существованию. В результате социальный прогресс для Ткачева выражался не в достижении гармоничной, развитой личности, а в уравнении, в гармонии между потребностями и средствами их удовлетворения.

Рассуждения о прогрессе Ткачев продолжил в обширной рецензии, посвященной вышедшей в 1870 году книге П.Л. Лаврова (под псевдонимом П.Л. Миртов) «Исторические письма». Ткачев не мог согласиться с мыслью Лаврова о невозможности дать четкое, единственно верное определение прогресса. Для него такой субъективизм был тождественен идеалистическому восприятию действительности, который мешает формированию объективного, т.е. революционного мировоззрения и ставит под сомнение само понимание революции, как неизбежного закона общественного развития. Ткачев настаивал на существовании очевидного, обязательного для всех критерия прогресса, который выражался в его целесообразности. Однако, не имея еще, по-видимому, в то время ясного представления об устройстве общества социальной справедливости, Ткачев заявлял, что для нахождения критерия социального процесса, нужно знать только цели социальных форм, а не законы их движения, потому что «первые могут быть нам известны, а вторые – никогда»²³.

Ткачев вводит понятие «отрицательно-прогрессивных» элементов, где переплетаются между собой прогрессивные и регрессивные тенденции. К этой категории он относил национальность, государство и церковь²⁴. Так в теории Ткачева создается социологическая модель государства, отрицательного по сути, но которое может оказаться весьма действенным орудием в руках тех, кто сможет им воспользоваться ради прогресса. И Ткачев указывает на эту силу: «Прогресс существует только для микроскопического меньшинства членов общественного союза, для небольшой группы умственно и нравственно развитых личностей»²⁵. Так получала дополнительное обоснование идея о революционном меньшинстве, как носителе непогрешимого миросозерцания.

Но не только вопросы социологии волновали Ткачева в период его длительного заключения. По-прежнему большое внимание он уделял проблеме революционной нравственности и морали. В 1873 году Ткачев, откликаясь на только что вышедший роман Ф.М. Достоевского «Бесы», созданный писателем под впечатлением нечаевского процесса, берет под защиту «больных» нечаевцев. Он обвиняет Достоевского «в ложном и вымышленном изображении больных людей молодого поколения.... ложны их характеры, вымышлено содержание их бреда»²⁶. Ткачев делает исключение только для Петра Верховенского, в образе которого Достоевский стремился раскрыть социально-психологическую сущность нечаевщины, обнажить условия общественной жизни, породившие этот тип. «Пункт «помешательства» Петра Верховенского – идея разрушения, - признает Ткачев, - несколько более правдоподобен». Однако в целом же «в болезненных представлениях уродцев», созданных Достоевским, «очевидно нисколько не отражается миросозерцание той среды – среды лучшей образованной молодежи, из которой они вышли»²⁷. Интересно, что Ткачев не узнал себя в образе Шигалева, ожидавшего разрушение старого мира «так-этак послезавтра утром, ровно в двадцать пять минут одиннадцатого» и мечтавшего создать рай земной для одной десятой населения²⁸.

В конце 1873 года Ткачев навсегда покидает Россию и эмигрирует в Швейцарию. Именно в эмиграции он окончательно систематизировал и концептуально обосновал свою революционную теорию. Прибыв в Цюрих в декабре 1873 года, Ткачев очень скоро оказался в числе сотрудников журнала «Вперед!», который редактировал П.Л. Лавров. Совместное сотрудничество Лаврова и Ткачева продолжалось всего несколько месяцев, так как довольно быстро выявились глубокие идейные разногласия между редактором журнала «Вперед!» и новоявленным русским эмигрантом. Непосредственным поводом к разрыву между ними послужило отклонение редакционным советом рукописи статьи Ткачева, написанной для распространения в народе. В ней изображалась сказочная идиллия, ожидающая русского крестьянина в коммунистическом будущем, полная «веселья, обжорства и безделья». Ткачев был обвинен в пропаганде праздного образа жизни и тунеядства.

В ответ на отклонение статьи Ткачев написал Лаврову записку, к сожалению, не сохранившуюся до нашего времени, в которой «заявил такие требования относительно влияния на общее ведение редакционных дел (Ткачев обвинил Лаврова в проведении принципов единоначалия и в узурпации полномочий. – А.Х.), что неизбежно обнаружилась полная невозможность работать вместе»²⁹. Кроме частного обращения, Ткачев решил апеллировать к революционной среде в форме открытого письма редактору журнала «Вперед!». Оно было издано весной 1874 года отдельной брошюрой. Ее смысл заключался в объяснении Ткачевым своего принципиального несогласия со взглядами Лаврова на революционный процесс.

Для Ткачева Лавров был человеком другого поколения - поколения «сороковых годов», которое о поколении шестидесятых годов знает только теоретически, «по слухам и по книжкам»³⁰. Отсюда следовал вывод, что «человек, никогда ни в теории, ни на практике не занимавшийся революционным делом, не может быть верным представителем революционной партии», и, следовательно, не имеет никакого морального права занимать ответственный пост редактора радикального журнала³¹. Призыв Лаврова к русской молодежи подготовить себя к революционным преобразованиям самым тщательным образом посредством накопления знаний и жизненного опыта был для Петра Никитича категорически неприемлемым, так как этот процесс мог затянуться на продолжительное время и тем самым, отодвинуть само революционное действие на неопределенный срок. Для него только стремительная, «кровавая и неумолимая» революция имела настоящее значение и истинную ценность. Зацикленность Ткачева на неизбежном революционном действии, приводила его к крайнему нетерпению, к нежеланию ждать того момента, когда большинство народа дойдет до ясного понимания и осознания своих потребностей.

Главные надежды Ткачев по-прежнему связывал с революционным меньшинством, которое в силу своего высокого умственного и нравственного развития имеет полное право «навязать» народу новое сознание. Следует отметить, что в развертываемой перед революционной общественностью концепции, народ не предстает пассивной массой. Напротив, «народ в силу самих условий своей социальной среды есть революционер, он всегда может; он всегда хочет сделать революцию; он всегда готов к ней» и революционеру остается только в определенный момент призвать народ к восстанию³². Нельзя не заметить корректировки взгляда Ткачева на роль народа в революции по сравнению со статьями доэмигрантского периода. Теперь не только в революционном меньшинстве, но и в народе он видит революционные потенции, и революционерам необходимо только зажечь эту «горючую массу». Изменение во взгляде Ткачева на роль народа в революционном преобразовании объясняется, на наш взгляд, не столько влиянием на него в тот период теоретика анархизма М.А. Бакунина, с которым русский эмигрант познакомился вскоре после своего появления в Швейцарии³³, сколько желанием самого Ткачева найти место для народа в своей модели революции.

В письме к Лаврову Петр Никитич дал понять, что он отчетливо видит процесс разложения русской поземельной общины, углубление имущественного расслоения в крестьянской среде, появление категории кулаков, проникновение в деревню товарных отношений, развитие фабричного производства и городской жизни. Неизбежность движения России по пути капитализма не отрицается им, но одновременно и страшит, так как укрепление капиталистических отношений грозит уничтожением основы русского крестьянского уклада – общины. Поэтому в порыве революционного нетерпения Ткачев бросает призыв: «Революция в России настоятельно необходима и необходима именно в «настоящий момент», мы не допускаем никаких отсрочек, никакого промедления. Теперь или очень не скоро, быть может никогда»³⁴. Отрицая лавровский «культ знаний», Ткачев предложил взамен три вида революционной деятельности, позволяющие, по его мнению, в короткий срок достигнуть намеченной цели: путь государственного политического заговора, путь народной пропаганды и путь непосредственной народной агитации (т.е. непосредственного подстрекательства народа к бунту). При этом вновь был оставлен без внимания вопрос об устройстве будущего общества, о «другом дне революции», образ которого к тому времени, похоже, еще не до конца сформировался в мировоззрении Ткачева³⁵.

Полемика между двумя представителями народнической мысли так и осталась бы интересным, но вряд ли значительным событием для русской эмиграции, если бы к дискуссии не подключился Ф. Энгельс. Борьбе двух народнических программ (Лаврова и Ткачева) он посвятил три статьи, опубликованные в конце 1874-1875 гг. в немецкой социал-демократической газете «Фольксштаат». В статье III из серии «Эмигрантская литература», написанной в 1874 году с целью раскритиковать выступления Лаврова в защиту М.А. Бакунина и его единомышленников, Энгельс кратко остановился на положениях письма Ткачева в редакцию «Вперед!». Рассуждения русского народника о готовности народа к революции и праве революционеров в любой момент поднять его на борьбу немецкий социалист назвал «ребяческими», завершив свою мысль риторическим вопросом: «.... если уж вы совершенно не можете ждать, чего же ради вы еще надоедаете нам своей болтовней, почему же, черт возьми, вы не приступаете к делу?»³⁶ Мимоходом задев Ткачева, Энгельс, похоже, не ожидал получить достойный ответ. Однако русский эмигрант оказался чужд чинопочитания и опубликовал на немецком языке открытое письмо Ф. Энгельсу.

В советской историографии пальма первенства в этой дискуссии безоговорочно отдавалась «непогрешимому классику», Ткачев заранее был обречен на поражение. Но так ли это? Следует обратить внимание на то, что, отвечая Энгельсу, Ткачев отстаивал не только собственные взгляды, право на самостоятельность в разработке социалистической теории, но и взял на себя смелость выступить от имени всего русского революционного движения. Разбирая безосновательность иронии Энгельса, Ткачев резонно указывал на незнание немецким социалистом русской жизни, русской действительности и поэтому, а значит у него не было никакого повода принимать тон «самоуверенного авторитета»³⁷.

Специфичность российских социально-политических условий по сравнению со странами Западной Европы, Ткачев усматривал в отсутствии городского пролетариата, свободы печати и представительных собраний. Однако отсутствие класса пролетариата, как благоприятного фактора для революционного взрыва, компенсируется в России, по его мнению, отсутствием также и класса буржуазии. Поэтому русским революционерам предстоит борьба не с властью капитала, как на Западе, а всего лишь с политической властью, воплощенной в русском самодержавном государстве, все разговоры о силе и мощи которого не более чем фикция. Отсюда проистекала уверенность Ткачева в том, что осуществление социалистической революции в России не представляет никаких затруднений. Тем более что русский народ, являясь «инстинктивным революционером» и «коммунистом по традиции» в силу своей коллективной формы жизни и общинному мировоззрению, в любой момент готов начать восстание, его остается только призвать к этому³⁸.

Справедливо отмечая, что в России, в отличие от западноевропейских стран, немыслима никакая легальная борьба против существующего строя, Ткачев подразделяет русское революционное движение по средствам и методам борьбы на два направления. Первое направление, по его мнению, «наиболее умеренное и наименее практическое», группируется вокруг журнала «Вперед!» и выступает за медленную, постепенную подготовку революции. Второе направление характеризуется им как «партия действия», к которой принадлежит «все, что имеется в нашей революционной интеллигенции молодого, смелого, умного и энергичного». Эта партия считает революцию настоятельно необходимой в настоящее время и строится на принципах строгой конспирации, централизации и дисциплины³⁹.

Анализу положений письма Ткачева Энгельс посвятил статьи IV и V серии «Эмигрантская литература», опубликованные в 1875 году. Первая из них не заключала в себе ничего особо ценного, кроме очередной порции иронии и насмешек⁴⁰. В ней Энгельс умышленно создает негативный образ Ткачева как невежественного, малосведущего, но очень амбициозного «зеленого гимназиста», заучившего несколько «бакунинских фраз» о постоянной готовности народа к революции⁴¹. Называя аргументы оппонента «очковтирательством», немецкий социалист обвинял его в деятельности «на словах» и не ставил под сомнение саму убежденность Ткачева в приемлемости революционного пути, как единственного средства решения социальных проблем. Однако, несмотря на заявление Энгельса о том, что он не собирается принимать брошюру Ткачева всерьез, ему все-таки пришлось это сделать, тем самым, де-факто признав серьезность утверждений оппонента.

В V статье под названием «О социальном вопросе в России» Энгельс подверг глубокому и разностороннему анализу доводы русского народника. Прежде всего, он обрушился на тезис Ткачева об эфемерной мощи русского государства, об оторванности его от всех социальных слоев. На основании различных статистических данных немецкий социалист опровергал это утверждение и доказывал, что в России в сильной государственной власти заинтересованы как помещики, чьи земельные владения она охраняет, так и нарождающаяся буржуазия, пользующаяся протекцией со стороны государства⁴².

Особое внимание Энгельс уделил «бакунинским фразам» Ткачева о революционных инстинктах русского народа. «Русский крестьянин живет и действует только в своей общине, - учил он русского революционера, знавшего крестьянский мир не из книг и газет, а изнутри, где верят в колдовство, боятся дурного глаза и нечистой силы и смотрят на свое нищенское и зависимое положение, как на неизбежную и неодолимую судьбу ⁴³, - весь остальной мир существует для него лишь постольку, поскольку он вмешивается в дела его общины»⁴⁴. Тем самым Энгельс стремился показать несостоятельность веры идеологов народничества в крестьянскую общину как в основу социалистических преобразований, полагая, что «дальнейшее развитие России в буржуазном направлении мало-помалу уничтожило бы и здесь общинную собственность....»⁴⁵. Но эти наставления теряют свою полемическую актуальность, поскольку еще в письме к редактору «Вперед!». Ткачев утверждал, что община начинает разлагаться и свободный переход поземельной собственности из рук в руки « каждым днем встречает все меньше и меньше препятствий»⁴⁶.

Рассмотрев экономическую и общественную ситуацию, сложившуюся в России пореформенного периода, Энгельс пришел к недвусмысленному выводу, что масса крестьянского населения, в особенности со времени выкупа земли, «поставлена в положение, которое все более и более принуждает ее к борьбе с правительством и с царем», и из этого следует, что «Россия, несомненно, находится накануне революции»⁴⁷. Но разве не в этом же был уверен и Ткачев, утверждая, что пусть незначительно и разрозненно, но русский народ протестует беспрерывно и весьма энергично и, следовательно, для осуществления социалистической революции «в настоящее время нет никаких затруднений»?⁴⁸

Выстраивая различные модели революции, народник и марксист сходились в одном: Россия, несомненно, стоит на пороге революционных событий, и ждали их с минуты на минуту. И Ткачев, и Энгельс были фанатичными революционерами, считавшими только революционный путь единственно верным и возможным для преобразования общества, и альтернативы ему не видели. Цель у них была одна, только средства для ее достижения виделись по-разному. Но так ли уж это существенно? Ведь раскритиковав призывы Ткачева к немедленной революции, право революционеров в любой момент поднять народ на восстание, Энгельс не подверг сомнению само это право, ни разу не заговорил об ответственности призывающих «к топору» за исход дела, о нравственной стороне проблемы, как это делал, например, П.Л. Лавров⁴⁹. Различно подходя к расстановке революционных сил, марксист и народник вполне сошлись на платформе безоглядной и беспринципной революционности.

После выхода из числа сотрудников журнала «Вперед!» Ткачев возвратился из Англии в Швейцарию (в феврале 1874 года типография и редакция «Вперед!» были перенесены из Цюриха в Лондон). Здесь в конце 1875 года начинает издаваться журнал «Набат». Появление этого печатного органа стало значительной событием для Ткачева. Именно на страницах «Набата» Ткачев заявил о себе как о сложившимся идеологе политического направления в революционном народничестве. Выход «Набата» был негативно встречен русской революционной эмиграцией. Пропагандируемая на его страницах концепция политической революции не вписывалась в устоявшийся и широко распространенный в среде народников взгляд об аморализме и вредности государственной власти, в чьих бы руках она не находилась. В.Н. Фигнер вспоминала, что «первые номера «Набата» не только не вызвали сочувствия, над ними просто смеялись»⁵⁰. Значительное место в первом номере «Набата» занимало программное заявление, написанное Ткачевым, которое должно было, по замыслу автора, задать тон идейному содержанию этого печатного органа. Ткачев вновь обнаруживает трезвый взгляд на изменение социально-экономической ситуации в России. Для него не секрет, что «огонь «экономического прогресса» уже коснулся коренных основ нашей народной жизни» и под его влиянием разрушается самый «принцип общины», принцип, долженствующий лечь краеугольным камнем в основание будущего общественного строя⁵¹.

Не отказываясь от мысли о кажущейся силе русского государства, автор признает, что экономический прогресс может дать ему силу и крепость, пробудить в нем жизнь, поэтому нельзя медлить и тратить время на подготовление, а надо «делать» революцию. Особое внимание Ткачев уделил первоочередным целям революции, принципам организации революционных сил и устройству будущего социалистического общества. Последний момент следует подчеркнуть особо, потому что до этого вопрос о другом дне революции, как отмечалось выше, он обходил стороной, считая его второстепенным по сравнению с задачей захвата власти.

Интересно, что, вполне в духе М.А. Бакунина, конечной целью социалистических преобразований Ткачев называет достижение анархического общества, но в отличие от теоретика анархизма, русский бланкист признавал анархию «только как желательный «идеал» отдаленного будущего»⁵². Тем самым впервые в народнической идеологии проводился четкий водораздел между революцией политической и социальной. Для того, чтобы достигнуть конечной цели, необходимо, по мнению автора, коренным образом перестроить экономические, социальные, политические структуры общества путем уничтожения старых форм и введения новых. Свои надежды на осуществление этой задачи Ткачев, естественно, связывал с революционным меньшинством, которое «в силу своего более высокого умственного и нравственного развития всегда имеет и должно иметь умственную и нравственную власть над большинством»⁵³. Для выполнения своей миссии революционное меньшинство должно обладать политической властью⁵⁴.

Однако захват политической власти и создание революционного государства - это только прелюдия революции. Дальнейший ее ход определяется революционным государством, которому отводится две роли: революционно-разрушительная и революционно-устроительная. Сущность первой – «борьба, а, следовательно, насилие», борьба без всяких колебаний и компромиссов; суть второй – постепенность, эластичность, «прочность и удобоприменяемость вводимых в жизнь перемен»⁵⁵. В схеме Ткачева находится место и органу народного представительства – Народной думе, которая санкционирует реформаторскую деятельность революционного правительства. Реформы должны были охватить все сферы общественной жизни и состояли в следующем: преобразовании современной крестьянской общины в «общину-коммуну», основанную на принципе общего пользования орудиями производства и совместного труда; экспроприации орудий производства и в передаче их в общее пользование; во введении таких общественных учреждений, которые устраняли бы необходимость какого бы то ни было посредничества при обмене продуктов; устранении физического, умственного и нравственного неравенства между людьми путем одинакового для всех общественного воспитания; уничтожении института семьи и, в конечном итоге, упразднении центральных функций государственной власти, то есть достижения анархического идеала.

Завершается программная статья изложением принципов внутреннего устройства и функционирования революционной партии. Истинно боевая организация революционеров должна, по мнению Ткачева, строиться на принципах строгой конспирации, дисциплины, централизации власти и децентрализации революционных функций. При этом Ткачев более отчетливо, чем в письме к Лаврову, сумел выразить свое отношение к различным видам революционной деятельности. Предпочтение он отдавал государственному заговору, как если и не единственному, то, по крайне мере, главному и наиболее целесообразному средству для насильственного переворота, что свидетельствует о все более рельефном вырисовывании бланкистской тенденции в теории Ткачева.

В серии статей за 1876 год Ткачев доводит до кристальной ясности основные положения своей революционной теории. В центре его внимания по-прежнему находятся вопросы о значении государства, роли народа, устройства революционной организации и расстановки революционных сил. Главными атрибутами государственного устройства, по мнению Ткачева, являются сила и власть. Сквозь призму этих понятий Петр Никитич и определяет смысл существования государства. Только обладая силой и властью, меньшинство может «заставить большинство.... переустроить свою жизнь сообразно с его истинными потребностями, сообразно с идеалом наилучшего и наисправедливейшего общежития»⁵⁶. При этом Ткачев не боялся вполне возможного при переделке «косного, рутинного большинства» потока крови. Критикуя в статье «Накануне и на другой день революции» моральные принципы П.Л. Лаврова, он сформулировал основной принцип своего социально-нравственного кредо: «что полезно для общества, что способствует осуществлению человеческого счастья, то и справедливо (курсив мой. – А.Х.)»⁵⁷. Таким образом, Ткачев выходит за рамки моральной ответственности за свои призывы, постепенно скатываясь в лоно экстремизма⁵⁸.

Из ряда работ 1876 года выделяется статья «Народ и революция». Смысл высказанных в ней суждений о роли и месте народа в революции можно понять, только соотнеся их с ситуацией, сложившейся к середине 1870-х годов в русском революционном движении. В первую очередь это, конечно же, провал «хождения в народ». Причина неудачи этой акции заключалась не столько в области практической (неорганизованности и массовых арестов ее участников), сколько в сфере идеологической, – крестьяне оказались невосприимчивы к проповеди идей «светлого будущего» со всеобщим равенством. Тем не менее Ткачев, вообще скептически относившийся к просветительской, пропагандистской работе накануне революции, внимательно следил за событиями в России и готов был использовать любую возможность для организации скорейшего социального взрыва. Поэтому высказанные им в 1874 году (пик «хождения в народ») мысли о русском народе как «инстинктивном революционере» не были случайными, а шли в русле развития российского революционного движения. Однако после неудачи пропаганды социалистических идей в народной среде Ткачев, обладавший способностью чутко улавливать изменения в социально-политической ситуации и прослеживать скрытые, порой еще ясно не оформившиеся тенденции, фактически получил возможность удостовериться в правильности своей ставки на сознательное меньшинство как демиурга социалистической революции.

Окончательную разочарованность в созидательных потенциях русского народа Ткачев выразил в названной выше статье. Здесь он целенаправленно и методично начинает изобличать «пошлость и бессмысленность фраз о каком-то народном гении», подчеркивая, что народ «ничего не видит, ничего не знает и знать ничего не хочет»⁵⁹. Это позволило Ткачеву сделать вывод о консервативности идеалов русского народа, о его неспособности выполнять созидательные функции. Роль народа в революции ограничивается только функцией разрушительной. Народ, по мнению Ткачева, способен разрушить старый мир, «но дальше он не пойдет». Поэтому честь строительства нового общества принадлежит революционному меньшинству, которое в своей реформаторской деятельности не должно рассчитывать на «активную поддержку народа»⁶⁰. В итоге все попытки Ткачева представить народ в виде действенной созидательной силы привели к тупику. Роль народа была сведена им до уровня «мяса революции», а революционное меньшинство постепенно превратилось под его пером из благодетелей, покровителей народа в диктаторов, которые, говоря словами А.И. Герцена, «методом просвещений и освобождений, придуманных за спиною народа», втесняют ему «его неотъемлемые права и его благосостояние топором и кнутом....»⁶¹.

Неудача «хождения в народ» привела к смещению деятельности русских революционеров в сторону политических методов борьбы. Ткачев с нескрываемым удовлетворением встретил сообщение о создании централизованной, конспиративной организации «Земля и воля», рассматривая ее как наглядный пример торжества своих принципов⁶². Вместе с появлением «Земли и воли» отчетливо наметилось новое направление в русском революционном движении – политический терроризм. Ткачев не сразу смог ясно сформулировать отношение к этому методу борьбы. Это вызвало его столкновение со своим ближайшим соратником по «Набату» и горячим приверженцем террора Г.-М. Турским, после чего Ткачев осенью 1876 года был вынужден покинуть Женеву, поселиться в Париже и практически отстраниться от непосредственного участия в определении позиции «Набата»⁶³.

Свое понимание сути и значения террористической борьбы Ткачев впервые обозначил в 1878 году в статье под символичным названием «Новый фазис революционного движения». Он не отрицал необходимости террора, поскольку «насилие можно обуздывать только насилием же», но предупреждал, что это не самоцель, так как «на подобные казни.... следует смотреть лишь как на одно из средств, а совсем не как на цель и главную задачу революционной деятельности»⁶⁴. В 1879 году, продолжая рассуждать на эту тему в статье «Что же теперь делать?», Ткачев прямо ответил на поставленный вопрос: «С.... систематическою последовательностью, неуклонною настойчивостью.... стремиться дезорганизовать, терроризировать и уничтожить с корнем существующую государственную власть»⁶⁵.

Последний всплеск творческой активности был связан у Петра Никитича с попыткой наладить контакт с «Народной волей». Появление этой партии, ее идейные и тактические установки Ткачев небезосновательно воспринял как абсолютное торжество своих взглядов. Но, несмотря на все старания, ему не удалось установить отношения с «Народной волей». Народовольцы, за исключением Н.А. Морозова, не хотели иметь с бланкистом Ткачевым ничего общего. О том, как тяжело отразилось на Ткачеве нежелание «Народной воли» сотрудничать с ним, свидетельствует одна из его последних политических статей, написанная в 1881 году. Эта работа выпадает из ряда его обширного публицистического наследия своим вульгарно-примитивным тоном, несвойственным этому мыслителю, от нее веет отчаянием, что свидетельствует о наметившимся идейном и духовном кризисе Ткачева⁶⁶. Из всего арсенала методов и приемов политической борьбы он считал целесообразным на данный момент лишь один – террор, как единственное средство «к освобождению русского человека из-под гнета оболванивающего и оскотинивающего его страха»⁶⁷. Устранить страх человека перед государственной властью можно, по его мнению, лишь одним способом: методом дезорганизации и ослабления этой власти, путем терроризирования «отдельных личностей, воплощающих в себе, в большей или меньшей степени, правительственную власть», скорой и справедливой расправой с носителями самодержавной власти и их «клевретами»⁶⁸. Возможно, что после неудачной попытки сблизиться с народовольцами Ткачев находился в переходном состоянии, когда старый путь кажется пройденным, а контуры нового только начинают просматриваться вдали. Но разглядеть его Петру Никитичу не удалось. Ткачев оказался выброшенным на обочину революционной жизни и не смог этого пережить⁶⁹.

Революционная теория П.Н. Ткачева отразила процесс ослабления гуманистических ценностей в народнической доктрине и усиления в ней радикальных тенденций, определивших, в конечном итоге, большевистскую модель переустройства российского общества. Октябрьская революция и становление Советской власти действительно проходили по сценарию Ткачева. Радикализм его теории был обусловлен стремлением как можно скорее осуществить на практике свои идеи, не принимая во внимание наличие социально-экономических и политических условий для достижения поставленной цели. Специфика взглядов Ткачева в ряду других направлений народнической мысли состояла в подчеркивании приоритета политической революции над революцией социальной, в провозглашении захвата власти централизованной организацией заговорщического типа и необходимости использования методов революционной диктатуры, в неверии в социально-созидательные возможности народных масс и, как следствие, абсолютизации роли высокоразвитого меньшинства. Ткачев видел только один путь преобразования России – путь революционного переворота, иные пути были для него немыслимы. В этом революционном монизме и заключается, на наш взгляд, трагедия Ткачева. Вогнав себя в «прокрустово ложе» приверженности одной идеи, он попытался все жизненное многообразие подогнать под ее рамки, а не приспособить идею к развитию и потребностям жизни⁷⁰.