И скандинавские литературы

жүктеу/скачать 188 Kb.

бет	1/2
Дата	17.07.2016
өлшемі	188 Kb.
	#204136

1 2

М. ГОРЬКИЙ

И СКАНДИНАВСКИЕ ЛИТЕРАТУРЫ

_{Литературы скандинавских стран долгое время занимали видное место среди широких общественно-эстетических интересов А. М. Горького. Об этом свидетельствуют многие его письма, статьи и заметки, содержащие оценку ряда норвежских, шведских, датских и исландских писателей. Чтобы правильно представить себе отношение к ним Горького, прежде всего надо иметь в виду, что он интересовался не только литературой, но также историей, фольклором, обычаями народов скандинавских стран. В причинах серьезного внимания Горького ко всем этим вопросам можно разобраться лишь подходя к исследованию конкретно исторически.}

_{Еще в ранний период своей литературной деятельности, в 90-е годы, Горький познакомился с книгой французского ученого Огюстена Тьери «История завоевания Англии норманнами»¹. Именно из нее писатель почерпнул тему для рассказа-легенды «Возвращение норманнов из Англии», впервые опубликованного в 1895 г. в «Самарской газете». Книга Тьери, как это видно из рассказа, познакомила Горького со старой северогерманской поэзией, с некоторыми чертами быта, характера и воззрений древних скандинавов.}

_{В тот же период, в конце 90-х — начале 900-х годов, особое внимание скандинавским древностям уделяли русские символисты, о которых Валерий Брюсов писал: «Из любого явления прошлого, вычитанного в книге, символисты делали поэму, и любую поэму украшали ссылками на события иных времен, щеголяя выискиванием малоизвестных имен и намеками на факты, ведомые лишь специалистам-историкам. Эллада и Рим, Ассирия и Египет, сказания Эдды и мифология полинезийских дикарей, мифическая Атлантида и средневековые бредни — все равно шло в дело. Поэзия превращалась в какой-то гербарий прошлых веков, в ряд упражнений на исторические и мифологические темы. Этим самым она порвала с современностью и все дальше и дальше уходила от окружающей жизни»².}

_{В противовес символистам Горький никогда не пренебрегал современными темами: он обращался к прошлому не для того, чтобы бежать от действительности. В прошлом, как и в жизни своих современников, он искал и находил идеи и образы, помогавшие ему в решении актуальных общественно-эстетических задач. Мраку и мерзости мещанского быта, безволию и унынию декадентствующей интеллигенции конца прошлого века он противопоставил свой эстетический идеал борца, человека большой физической и духовной силы, возмутителя обывательского спокойствия. В 90-е годы этот идеал находил художественное воплощение в рассказах о босяках, раскрывался в романтических легендах, насыщенных глубокими этико-философскими раздумьями.}

_{К числу таких произведений относится рассказ «Возвращение норманнов из Англии», в котором показан суровый нравственный кодекс викингов. Старый воин Сигурд, предводитель дружины, возвращающейся после набега на берега Англии, объясняет юному Готвальду, что для достижения победы необходимо быть «крепким и холодным, как... боевой топор», изгнать из сердца жалость к немощному, но вероломному и хитрому врагу. «Слабые злы. Они не умеют щадить, не знают великодушия. И их не нужно щадить»³.}

_{Как известно, в ряде ранних рассказов Горький проводит мысль, что право на сочувствие имеет только сильный, храбрый и великодушный человек, попавший в беду.}

_{В годы столыпинской реакции, когда передовые силы русской литературы вели ожесточенную борьбу с широко распространявшейся «сологубовщиной» и «арцыбашевщиной», А. М. Горький уделял особое внимание изучению эпоса и фольклора разных народов, в том числе и скандинавских. В письме к К. П. Пятницкому от 14 января 1908 г.⁴ он просит порекомендовать ему издания работ Я. Грота о скандинавских сагах и русские переводы песен «Эдды».}

_{В дальнейшем Горький неоднократно обращался к историческим источникам, повествующим о быте, нравах и обычаях древних скандинавов, и даже пытался написать драму из жизни норманнов. Так, в письме к М. Ф. Андреевой от 10 октября 1915 г. он сообщал: «Я сочиняю пьесу из древнескандинавской жизни под названием „Рак"». О судьбе этой пьесы ничего не известно, черновиков не сохранилось. Уцелели, однако, наброски драмы в стихах «Норманны», над которой Горький работал в 1917—1919 гг.}

_{По сюжету отрывки из драмы «Норманны» походят на рассказ «Возвращение норманнов из Англии». Материалы, использованные в «Норманнах», были взяты из упоминавшейся работы О. Тьери и книги А. Стриннгольма «Походы викингов», которую Горький читал еще в 1908 г.⁵ В книге Тьери Горького, как и прежде, привлекло изложение «Предсмертной песни Рагнара Лодброка», а из книги Стриннгольма он использовал легенду о скальде Эгиде и ряд специфических образных оборотов — кеннингов. Текст фрагментов драмы свидетельствует о знакомстве Горького с мифологией древних скандинавов и их обычаями: в «Норманнах» упоминаются почти все боги древних скандинавов — и Один, и Тор, и Бальдур, и Локи, встречаются также мифологические названия, старинные географические обозначения — Нифльгейм, Мидгард, Гардарике и другие.}

_{Замысел драмы — насколько его можно уяснить из двух сохранившихся вариантов одной и той же сцены и семи самостоятельных набросков, заготовок для последующих сцен,— заключается в изображении конфликта поколений, представляющих два различных взгляда на жизнь. Старый боец и вождь Вольф (во втором варианте Ульфар) видит смысл жизни в сражениях, в славе и бессмертии подвига. Свой взгляд он пытается внушить молодым воинам Эймунду и Ивару, которые мечтают о женской любви и семейном уюте. Вольф говорит юношам: «Кто женщину предпочитает славе, тот подвигов немного совершит»}^⁶_{. Но те считают, что подвиги можно совершать и во имя любви. Тогда Вольф апеллирует к древним (религиозным представлениям скандинавов:}
_{Кто тихой смертью умрет}

_{от старости в своей постели теплой,}

_{а не от ран на шумном поле битвы,}

_{того богиня смерти, злая Гола,}

_{низводит в мрачный Нифльгейм}^⁷_.
_{Ивару слова Вольфа не совсем по душе, он замечает: «Сердце часто говорит иное»⁸.}

_{Как Горький решал противоречие между суровым, воинственным идеалом жизни и юношеской жаждой любви, остается неясным, поскольку сохранились лишь разрозненные отрывки драмы. Однако в следующей своей работе, посвященной истории норманнов XI—XIII вв., в предисловии к повести Конрада Фердинанда Мейера «Святой», Горький вновь выдвигает на первый план героические воззрения древних скандинавов, их неиссякаемую энергию и самоотверженность в достижении цели. Он пишет: «Из всех религий человечества религия норманнов была наиболее активной,— борьба, подвиги считались норманнами священным смыслом жизни»}^⁹_{. Далее он продолжает: «Тысячами погибали в морях и на суше эти удивительные люди, но их жизненная энергия была неиссякаема, и на место погибших являлись новые тысячи»}^¹⁰_.

_{Значит ли это, что древние скандинавы, викинги, норманны, какими они предстают в старинных эпических памятниках и в исторических книгах, стали для Горького эстетическим идеалом человека? Конечно, нет. Горького привлекали в них лишь такие качества, как мужество, сила, единство мысли и дела. Что же касается варварских нравов и обычаев эпохи викингов, жестокости, фатализма и предрассудков, то Горький прекрасно понимал их историческую обусловленность и с удовлетворением отмечал завоевания человеческого разума, веря в торжество нового, подлинно гуманистического миропорядка. Заканчивая обзор событий, связанных с походами норманнов, он в предисловии к повести Мейера пишет: «Так, путем труда и неустанной борьбы, люди воплощают свою волю в жизнь, и постепенно разумная воля людей становится единственным законодателем мира, единственной силой, которая способна объединить все раздробленное и враждующее в гармоническое и великое целое»}^¹¹_.

_{Интерес Горького к скандинавским древностям принимает иное направление в 1928—1936 гг.,— борясь за новое искусство эпохи строительства социализма, писатель обобщал и пропагандировал лучшие традиции мировой культуры, прежде всего народного творчества. В статьях 1928—1936 гг. он глубоко и ярко раскрывал роль народных масс в создании художественных ценностей и значение эпических произведений, воспевающих труд и его мастеров. В числе таких произведений Горький часто называл «Эдду», неизменно подчеркивая демократический и реалистический характер мифологии скандинавских племен.}

_{Так, в статье «Ответ интеллигенту» (1931) Горький писал: «Народ наделил своих богов всеми добродетелями и пороками, которыми обладал сам он, боги Олимпа и Асгарда — это преувеличенные люди. Вулкан и Тор — кузнецы, такие же, как любой кузнец, они только более сильны, более искусны. Религиозное творчество трудового народа — это просто художественное творчество, в нем определенно чувствуется влияние трудовой деятельности, и цель его сводится, в сущности, к поощрению этой деятельности»}^¹²_.

_{Мысль о реалистическом характере образов древнескандинавской мифологии и о ее связи с трудовой деятельностью народа встречается также в статье «О женщине» (1931): «...боги Эдды — типичные норвежские крестьяне. И вообще языческие боги в большинстве своем — искуснейшие мастера различных ремесел, к чему и сводится все „идеальное" в их образах»}^¹³_{. Та же мысль высказана Горьким в статьях «О культуре» (1928), «О литературе и прочем» (1931), «О темах» (1933).}

_{В письме А. А. Суркову «О религиозно-мифологическом моменте в эпосе древних» (1935) Горький проводит четкую грань между эпическими памятниками, воспевающими трудовое мастерство и умение народа, и феодально-дружинным эпосом, восхваляющим воинские доблести князей и рыцарей. Примечательно, что «Эдду» он снова относит к произведениям, созданным под влиянием народного труда и во имя его успеха. Подчеркивая, что художественное творчество древних народов основано на труде и освящает труд, что в нем содержится мечта человека о власти над веществом и силами природы, Горький пишет: «Все это дано в сказках. Отзвуки этих стремлений, разумеется, можно найти и в „Калевале", „Гайявате", „Эдде", и нет никакой надобности искать в дружинном, раннефеодальном эпосе, ибо эпос почти исключительно посвящен восхвалению подвигов чудовищной физической силы князя, дружинника, рыцаря и скрытому противопоставлению этой силы творческой силе кузнецов, кожемяк, ткачих, плотников,— силе, которая одевала, обувала, вооружала князя и дружину, строила для них жилища»}^¹⁴_.

_{Интерес Горького к художественному творчеству скандинавских народов распространялся и на современных писателей Норвегии, Швеции, Дании и Исландии.}

_{В конце XIX и в первые полтора десятилетия XX в. скандинавские литературы (особенно норвежская и шведская) пользовались в России большой популярностью. В этот период на русский язык были переведены почти все произведения Ибсена, Бьёрнсона, Гамсуна, Стриндберга и многих других скандинавских писателей. Их сочинения издавались довольно крупными тиражами в виде полных или избранных собраний и отдельными книгами, они печатались в литературно-художественных журналах и в изданиях типа «Фиорды», «Северные сборники». В репертуаре русских театров прочное место заняли пьесы упоминавшихся выше писателей. Периодическая печать десятками статей и рецензий откликалась на переводы их произведений и постановки их пьес.}

_{Популярность норвежских, шведских и некоторых датских авторов у русских читателей имела определенные исторические предпосылки, в частности сходство некоторых форм социальных отношений, быта, культуры скандинавских стран и России конца XIX и начала XX в. (преобладание крестьянства и постепенная его пролетаризация в связи с развитием промышленности, мещанская, застойная жизнь городов и анархический бунт против нее в среде мелкобуржуазной интеллигенции, появление крупных капиталистических предприятий и рост рабочего класса, развитие рабочего движения и т. п.).}

_{Еще в 1890 г. Энгельс писал: «...за последние двадцать лет Норвегия пережила такой подъем в области литературы, каким не может похвалиться за этот период ни одна страна, кроме России»}^¹⁵_{. В конце XIX в. подъем литературы до известной степени коснулся и Швеции, а в 900-е годы — Дании. Лучшие произведения скандинавских писателей, обладая большими художественными достоинствами, ставили общественные и этические проблемы, актуальные для русской читающей публики, и давали этим проблемам глубокое, хотя нередко и чрезвычайно противоречивое разрешение.}

_{Вполне понятен тот повышенный интерес к литературам скандинавских стран, который наблюдался у критиков и писателей России на рубеже XIX и XX вв. Письма, статьи и заметки Л. Толстого, А. Чехова, В. Короленко, А. Куприна, А. Блока, К. Бальмонта и многих других содержат многочисленные высказывания о творчестве Ибсена, Бьёрнсона, Гамсуна и Стриндберга, о противоречиях их мировоззрения и сложности художественного метода. Виднейшие критики того времени — Г. Плеханов, А. Луначарский и другие — подвергали их произведения тщательному анализу.}

_{Естественно, что представители различных направлений русской литературы и критики по-разному оценивали роль и значение скандинавских писателей. В работах марксистских критиков — Г. В. Плеханова, А. В. Луначарского — творчество писателей скандинавских стран находило подлинно научное освещение. Отдавая должное художественному дарованию этих писателей, разоблачительной силе и высокому нравственному пафосу ряда их произведений, марксистские критики убедительно раскрывали ограниченность их политического мышления и ее исторические истоки.}

_{Так называемую психологическую критику, близкую русским символистам (Ю. Айхенвальд, С. Розанов, И. Атголлонская и др.), не интересовали социально-обличительные мотивы и моральная проблематика творчества скандинавских писателей, зато проблемы «рока», «чистой красоты» и «иррациональных сил духа» были для нее предметом самого внимательного рассмотрения.}

_{Великие русские реалисты — Л. Н. Толстой, А. П. Чехов, В. Г. Короленко — последовательно выступали против декадентских, символистских тенденций в творчестве некоторых скандинавских писателей и горячо поддерживали тех из них, кто путем создания правдивых, жизненных образов решал серьезные проблемы действительности. С другой стороны, Д. Мережковский, К. Бальмонт и другие декаденты подчеркивали и восхваляли индивидуализм, антиобщественные тенденции в творчестве этих писателей.}

_{Среди русских писателей, уделявших большое .внимание скандинавским литературам, в первую очередь следует назвать А. М. Горького. Горький любил и знал скандинавские литературы конца XIX — начала XX в., особенно литературы Норвегии и Швеции. Еще в 1899 г. в письме к А. П. Чехову он восхищался талантливостью шведских писателей}^¹⁶_{. В 1910 г. в письме к Л. А. Никифоровой он перечисляет норвежских и датских писателей, которые, по его мнению, создают подлинно художественные, неопошленные образы женщины, и приходит к выводу: «Вообще скандинавы — интереснее и серьезнее всех в наши дни»}^¹⁷_{. Наконец, уже в 1921 г., отвечая на письмо Фритьофа Нансена, он писал: «...сердечно благодарю Вас за приглашение приехать в Норвегию, литературу и людей которой я давно искренно люблю»}^¹⁸_.

_{Неизменный и глубокий интерес вызывало у Горького творчество Генрика Ибсена}^¹⁹_{. В 90-е годы Горький внимательно изучал пути и средства художественного воплощения отвлеченных философских идей; некоторые примеры такого воплощения он, по собственному признанию, находил в драматургии Чехова, Гауптмана и Ибсена. В 900-е годы в силу определенных исторических условий многие из проблем, поставленных Ибсеном, оказались близкими Горькому, хотя и получили в его творчестве принципиально новую трактовку. При всех идейных и тематических различиях между «Вассой Железновой», «Варварами», «Яковом Богомоловым», с одной стороны, и «Столпами общества», «Ионом Габриелем Боркманом» — с другой, нельзя не заметить, что эти произведения сходятся в отрицании бесчеловечной морали, господствующей в среде крупной буржуазии. Революционная тенденция «Дачников», «На дне» и «Мещан» резко расходится с демократически-воспитательными мотивами «Кукольного дома», «Дикой утки» и «Привидений». Однако и эти драмы обладают известной общностью: в них развенчивается философия и житейская практика мещанства, семейное угнетение женщины и индивидуализм в его патриархально-приспособленческой и анархически-воинствующей формах.}

_{Противоречивость идеологии и сложность художественной манеры Ибсена давали критикам и писателям различных направлений повод для крайне разноречивых истолкований его творчества. К. Бальмонт называл Ибсена «поэтом раздвоения», а его драмы — «больными»}^²⁰_{. А. Белый вслед за Г. Чулковым рассматривал Ибсена как анархиста в отношении к обществу и ницшеанца в этике}^²¹_{. Самую лживую и реакционную характеристику норвежского драматурга дал в русской критике Д. Мережковский, который считал Ибсена певцом «чистой красоты», мистиком, натуралистом и приписывал ему отвращение к людям, ненависть к демократии и норвежскому народу}^²²_{. Все эти фальсификации были нужны русским «модернистам» для того, чтобы объявить Ибсена чуть ли не основоположником их искусства. К. Бальмонт прямо причислял его к «наиболее выдающимся символистам, декадентам и импрессионистам» XIX в.}^²³

_{Великие реалисты Л. Н. Толстой и А. П. Чехов, как известно, относились критически к творчеству Ибсена, считая его произведения надуманными, нежизненными}^²⁴_{. С ними во многом солидаризировался В. Г. Короленко, когда, признавая глубину мысли Ибсена, указывал, что эта мысль «далеко не всегда покрывается слишком для нее скудными образами...» и что «художнику то и дело приходится прибегать к заплатам сухого, отвлеченного и бескровного символизма»}^²⁵_{. А. Блок считал Ибсена демократом и революционером»}^²⁶_.

_{Заслуга в раскрытии подлинного лица Ибсена, в выяснении истинного значения его творчества принадлежит марксистской критике, в частности Г. В. Плеханову. В своей замечательной работе о Генрике Ибсене он называет норвежского драматурга «одним из самых выдающихся и наиболее привлекательных деятелей современной всемирной литературы»}^²⁷_{. Плеханов дал высокую оценку такой драме Ибсена, как «Столпы общества», за то, что она беспощадно разоблачает «нравственную гниль и лицемерие буржуазного общества»}^²⁸_{. Вместе с тем Плеханов указывал на определенную морализаторскую ограниченность Ибсена, которую критик объяснял историческими причинами.}

_{Суждения А. М. Горького об Ибсене в самом существенном совпадают с оценками Г. В. Плеханова. Горький видел в Ибсене «художника мирового масштаба, великого поборника справедливости и свободы»²⁹. В письме к И. П. Ладыжникову (август 1906 г.) он с возмущением писал о невежестве и реакционности некоторых американских критиков, утверждавших, что Ибсен подражал Скрибу, и призывавших закрыть пьесам Ибсена доступ в театры, поскольку он, по их мнению, «анархист», т. е. писатель, выступающий против буржуазного общества³⁰. Горький высоко оценивал вклад Ибсена в развитие мировой драматургии. Ратуя за искусство, трактующее «вопросы коренные, вопросы духа», за реализм, отточенный до символа, он в письме к А. П. Чехову от 5 мая 1899 г. призывает брать пример с Ибсена³¹. Ссылаясь на авторитет норвежского классика, Горький советует К. А. Треневу отказаться от такого драматургического приема, как разговор героя с самим собой. «После Ибсена и Чехова — неловко прибегать к этому приему»,— замечает он в письме от 4 марта 1911 г.³²}

_{В послеоктябрьский период Горький неоднократно высказывал свое уважение к Ибсену. В речи на I Всесоюзном съезде советских писателей он назвал Ибсена «огромной фигурой», а в статье «О мещанстве» (1929) отметил, что ибсеновский образ «свободной женщины», которая смело разрывает мещанские традиции ради самостоятельной трудовой жизни, приобретает все большее влияние на крупнейшие западноевропейские литературы.}

_{В 30-е годы, на фоне новаторского развития советской драматургии, искусство Ибсена казалось Горькому уже несколько устаревшим. И он писал: «Особенности драматургии: актуальность и заостренность эмоции при предельном лаконизме слова. Грех Ибсена: обилие умной словесности, изъясняющей даже в Бранде логику индивидуальной психологии»}^³³_.

_{Сложный характер имеет отношение Горького к Гамсуну. До Октябрьской революции Гамсун пользовался особой популярностью в среде буржуазной интеллигенции, восхищавшейся его субъективизмом и мещанской проповедью «свободы инстинктов». Хвалебные статьи о нем писали К. Бальмонт, Н. Минский, Ю. Айхенвальд, подчеркивавший, что Гамсун переносит центр своего интереса «из общественности в индивидуальное»}^³⁴_{, Н. Абрамович, с удовлетворением отмечавший, что творчество Гамсуна «опирается прежде всего на оригинальное своеобразие личного „я"»}^³⁵_.

_{Первым русским критиком Гамсуна был Г. В. Плеханов, который в статье «Сын доктора Стокмана» (1910) раскрыл реакционную сущность «антигородской», антирабочей проповеди, содержащейся в драме «У врат царства», и указал, что «антипролетарская тенденция современных „героических" мещан сильно вредит интересам искусства»}^³⁶_.

_{В 90-е — 900-е годы в целом Горький относился к ранним романам Гамсуна критически. Лишь «Пан» привлекал его своим лиризмом}^³⁷_{. Что же касается «Голода» и особенно «Мистерий», то Горький остро чувствовал их декадентский характер. Немецкий литературовед И. Порицки в книге «Гейне, Достоевский, Горький» утверждал, что горьковский Фома Гордеев является своеобразным вариантом Нагеля — героя романа Гамсуна «Мистерии»}^³⁸_{. Это утверждение, неправильное по существу, должно быть отвергнуто еще и потому, что сам Горький считал Нагеля фигурой нездоровой, ущербной}^³⁹_.

_{Большим вниманием со стороны Горького пользовались крестьянские романы Гамсуна— «Бенони» и «Роза», которые были опубликованы соответственно в 22 и 26 книгах товарищества «Знание» в 1908 г. В письме к Л. А. Никифоровой (май 1910 г.) Горький относит их к числу романов, правдиво и без пошлостей повествующих о судьбе женщины}^⁴⁰_{. Однако позднее он назвал «Бенони» неудачным произведением, не представляющим интереса для широких масс читателей (см. письмо 8-му Всероссийскому Съезду Советов от 22 декабря 1920 г.)}^⁴¹_.

_{Романы Гамсуна «Соки земли», «Последняя глава», «Женщины у колодца» нашли у Горького высокую оценку. «После этих книг,— писал он в 1926 г. Д. А. Лутохину,— Гамсун для меня стал гениальным художником»⁴². Правда, уже в 1911 г, Горький советовал П. X. Максимову писать «просто, как Чехов… как Гамсун,— без кокетства, без вывертов»⁴³. Однако большинство одобрительных отзывов Горького о художественном мастерстве Гамсуна приходится на 20-е годы, о чем свидетельствуют письма М. М. Пришвину (1923), К. А. Федину (1924), В. С. Яновскому, П. Г. Низовому (1925), а также юбилейная статья о Гамсуне (1928), дающая развернутую характеристику творческой манеры норвежского писателя. В этой статье говорится, что Гамсун принадлежит к тем художникам, которые «обладают способностью видеть никому не видимое, понять никем не понятое, открывать в обычном — необыкновенное», что на книгах таких авторов, как Гамсун, «лежит отпечаток внушительной и чарующей интимности...». «В современной литературе,— продолжает далее Горький,— я не вижу никого, равного ему по оригинальности творчества... Творчество Гамсуна поистине „священное писание" о людях, писание, совершенно лишенное каких-либо внешних украшений»⁴⁴. Защищая публицистичность очерковой литературы, Горький в письме к И. Ф. Жиге от 15 августа 1929 г. ссылается, между прочим, и на опыт норвежского писателя: «Ни Гамсун, ни, тем более, Куприн никогда не были „фотографами", потому что вносили в изображаемое ими слишком многое „от себя"»⁴⁵.}

_{Внимание Горького к творчеству Гамсуна в 20-е годы объяснялось, разумеется, не одними формально-эстетическими причинами. В послереволюционных статьях и художественных произведениях Горького заметно усиливается мотив, звучащий еще в «Сказках об Италии», в первых частях автобиографической трилогии — «Детство» и «В людях»,— прославление мирного, созидательного труда народа. Статья «Революция и культура» (1917), послесловие к книге «Заметки из дневника. Воспоминания» (1922) и, наконец, «Мои университеты» (1922) вновь и вновь подчеркивали культурное, «весь мир связующее значение труда». Эта идея обусловила горьковскую оценку романа Гамсуна «Соки земли», переведенного на русский язык в 1922 г. В письме к Ромену Роллану от 13 января 1923 г. Горький сообщал: «На днях я прочитал еще одну прекрасную вещь, это роман Кнута Гамсуна „Соки земли" — эпическая идиллия, апология жизни и труда — чудесная вещь! Там, как и у Вас, главный герой — „ангел простых человеческих дел", гений труда и борьбы с природой»}^⁴⁶_{. Почти в тех же самых выражениях Горький характеризовал роман в письме к Гамсуну от 24 января 1923 г.}^⁴⁷_{В этом письме он вновь отмечал, что Гамсун смог убедительно изобразить «грандиозную работу» своего героя, в упоминавшейся выше юбилейной статье Горький называет героя романа Исаака «хозяином земли», «человеком эпоса».}

_{Горький не мог не видеть, что большинство персонажей Гамсуна — люди безликие, ничтожные, что их жизнь — мучительно неразумна, бессмысленна. Но он полагал, что Гамсун руководствовался гуманными чувствами и прогрессивными устремлениями, когда представлял человеческое существование подобным образом. В юбилейной статье о Гамсуне Горький писал: «...зло тоже необходимо привести в систему, нужно нарастить ему голову для того, чтобы оторвать ее»}^⁴⁸_{. Сам Горький умел «систематизировать» зло превосходно — достаточно вспомнить крупнейший горьковский роман 20-х годов «Жизнь Клима Самгина», но в отношении Гамсуна он ошибся и вскоре понял свое заблуждение.}

_{В 1929 г., очевидно в связи с появлением романа Гамсуна «Бродяги», в письме к А. К. Виноградову Горький говорит: «Написанное мною о Гамсуне, А. Франсе мне уже неловко читать, ибо я вижу, что эти образы я одел в ризы из фольги...»}^⁴⁹_{. В 1930 году Горький глубоко переосмысливает творческий путь Гамсуна и в «Письмах начинающим литераторам» подчеркивает декадентские мотивы в тех произведениях, которые еще недавно казались ему гуманистическими. Он пишет: «Гамсун пришел к признанию рока и необходимости покориться ему, как это явствует из его последних книг ,,Соки земли", „Санатория Террахус", „Бродяги"»}^⁵⁰_{. Горький считал, что к такому итогу Гамсуна привела «одинокая и нерадостная жизнь индивидуалиста»}^⁵¹_{. Отвергая идейную направленность поздних романов норвежского писателя, он и в 30-е годы продолжал видеть в нем крупного художника, мастерски воспроизводящего события и характеры, логику мысли и чувства}^⁵²_.

_{В эпистолярном наследии Горького, в его заметках и набросках (часть из них еще не опубликована) содержится ряд интересных суждений и о таких известных представителях норвежской литературы, как Бьёрнстьерне Бьёрнсон и Юхан Бойер. В декабре 1902 года, в период подготовки к опубликованию пьесы Бьёрнсона «Перчатка» в издательстве «Знание», Горький в письме к К. П. Пятницкому поддержал содержащуюся в ней критику «раздельной» морали для мужчины и женщины до их вступления в брак. Он писал: «„Перчатку" одобряю. Это ежовая рукавица, крепко сжавшая один поганенький предрассудочек имеющий огромную важность в жизни сей»}^⁵³_{. Смерть Бьёрнсона Горький рассматривал как великую потерю для всего цивилизованного человечества}^⁵⁴_.

_{Телеграмму с соболезнованием по поводу смерти Бьёрнсона (апрель 1910 г.) Горький направил норвежскому прозаику Юхаяу Бойеру, творчество которого он хорошо знал и высоко ценил. В мае 1910 года в письме к Л. А. Никифоровой среди наиболее уважаемых им скандинавских писателей Горький назвал Бойера}^⁵⁵_{. В 1926 году он собирался написать статью о романах Бойера (ее черновой набросок хранится в Архиве А. М. Горького). В этом наброске говорится: «Я люблю читать книги Бойера о простых людях... Он любит людей, изображаемых им, он знает их и хорошо видит их мысли, чувствует биение их сердец. За это и его любишь, как искреннего друга людей. Я — тоже человек, как и все, и, как читатель Бойера, я рад, что в Норвегии есть художник, которому люди дороги, близки и который умеет рассказывать о них с простотой мудреца»}^⁵⁶_{. В числе любимых им книг Бойера Горький упоминает «Великий голод» и «Последний викинг» (в некоторых русских переводах они озаглавлены: «Это было в лунные ночи» и «Северные герои»). Внимание Горького именно к этим романам не случайно: они повествуют о жизни людей труда — рыбаков, крестьян, городских рабочих — и проникнуты гуманными чувствами и демократическими идеями, происхождением которых, как это будет показано дальше, Бойер в значительной степени был обязан Горькому.}

_{До Октябрьской революции Горький, как и многие другие русские литераторы конца XIX — начала XX в., проявлял большой интерес к творчеству шведского писателя Августа Стриндберга. Сложность творческого пути Стриндберга порождала весьма противоречивые оценки его произведений. К. Бальмонт настойчиво причислял его к символистам и декадентам}^⁵⁷_{. А. Блок преклонялся перед художественной силой и демократизмом Стриндберга, перед «социалистическими взрывами» в его творчестве}^⁵⁸_{. Высокую оценку таланту Стриндберга давал Чехов, который считал его «замечательным писателем». В. Г. Короленко в рецензии на перевод шведских рассказов отмечал, что Август Стриндберг, писатель несомненно талантливый, «по некоему странному капризу» порой любит «заигрывать» с модернизмом.}

_{Горький познакомился с произведениями Стриндберга еще в ранний период своего творчества. В мае 1899 года он прочитал пьесу «Графиня Юлия», присланную ему Чеховым, и сразу же обратил внимание на силу и смелость автора. Эти качества Горький ставил в непосредственную связь с характером древних скандинавов. «Швед этот,— писал он Чехову 12 мая 1899 г.— прямой потомок тех норманнов, что на всем протяжении истории всюду являлись творцами чего-то сильного, красивого, оригинального... Стриндберг — это тот же Рагаар Кожаные Штаны, который в доброе старое время так любил служить „обедню на копьях" скоттам и пиктам. Это большой человек сердце у него смелое, голова ясная, он не прячет своей ненависти, не скрывает любви. И скотам наших дней от него, я думаю, ночей не спится. Большой души человек»}^⁵⁹_{. Позднее, в статье по поводу смерти Стриндберга (1912 г.), Горький вновь останавливается на творческом облике шведского писателя: «Он стоял перед явлениями жизни, точно полководец, и ничто не ускользало от его орлиного взгляда, все касалось его сердца, все исторгало из души его созвучный отзвук или гордый крик протеста»}^⁶⁰_{. В той же статье Горький сравнивал Стриндберга с Данко, а в одном из писем 1912 г, называл его «чудесным бунтарем»}^⁶¹_.

_{Говоря о бунтарстве Стриндберга, Горький имел в виду прежде всего антимещанский пафос его творчества. В цитированном выше письме Чехову он подчеркнул, что суть «Графини Юлии» заключается в обличении мещанства, низводящего всех людей до собственного уровня и тем оправдывающего свое ничтожество. Раньше многих критиков Горький понял, что пресловутый антифеминизм Стриндберга был в основном направлен против неизлечимых язв буржуазной семьи, против превращения женщины в предмет утехи мужчины-собственника. «Я знаю, — писал Горький в статье-некрологе о шведском писателе, — что никто из литераторов Европы не сказал так много правды о женщине, как Стриндберг, и мне кажется, что источником часто преувеличенной резкости его суждений является высокая оценка роли женщины в мире и неисчерпаемая любовь к женщине, как матери, как существу, которое, творя жизнь, побеждает смерть»}^⁶²_{. Здесь же Горький отмечает, что Стриндберг в драме «Кристина» сумел показать «под мантией женщину», пренебрегающую своим королевским величием во имя любви к простому человеку}^⁶³_.

_{В статье «Разрушение личности» (1909) Горький подчеркивает тяготение к коллективу Стриндберга, цитируя его слова из романа «В шхерах»: «Человечество, — ведь это огромная электрическая батарея из множества элементов, изолированный же элемент — тотчас теряет свою силу»}^⁶⁴_.

_{Роман «В шхерах», рассказ «Муки совести» заинтересовали Горького еще и тем, что в них подымаются научные вопросы и утверждается могущество человеческого познания. В статье-некрологе Горький пишет о Стриндберге: «Меня поражало в нем изумительное умение соединять науку с искусством, профетический характер некоторых его предвидений, так, например, возможность добывать из воздуха азот была указана им задолго до того, как это осуществилось практически»}^⁶⁵_.

_{Многие из проблем, затронутых Стриндбергом, были близки творчеству Горького: они встречаются и в «Дачниках», и в «Варварах», и в «Детях солнца», и в «Якове Богомолове», и в ряде других произведений. Но, разумеется, все эти проблемы получали у Горького принципиально иное, социалистическое истолкование и решение.}

_{Важно отметить, что, высоко оценивая те или иные произведения шведского писателя, Горький в то же время указывал, что для Стриндберга характерны противоречия}^⁶⁶_{. В статье по поводу смерти Стриндберга Горький писал: «Каждая книга его возбуждала желание спорить с ним»}^⁶⁷_{. Горький не мог целиком присоединиться к суждениям Стриндберга о женщинах: «Меня, русского, привыкшего гордиться русской женщиной и уважать ее, очень часто раздражало отношение Стриндберга к женщине»}^⁶⁸_{. В статье «Разрушение личности» он назвал Стриндберга «идолопоклонником „я"», подчеркивая его индивидуализм, стремление противопоставить личность и общество}^⁶⁹_.

_{В конце 90-х годов внимание Горького к творчеству Стриндберга (как и к творчеству Ибсена) было в немалой степени обусловлено поисками таких путей художественного обобщения, которые могли бы способствовать реалистической трактовке отвлеченных нравственно-философских проблем. В статье «Аллегории Оливии Шрейнер» (1899) Горький назвал Стриндберга «глубоким и резким реалистом», который «в некоторых своих произведениях, например „Графине Юлии", близко подходит к аллегорической форме»}^⁷⁰_{. Реалистом того же рода был, несомненно, шведский писатель Тор Гедберг (Тур Хедберг), одно время серьезно интересовавший Горького. В письме Чехову от 5 мая 1899 г. Горький относит Гедберга к тем скандинавским писателям, которые стремятся трактовать «вопросы коренные, вопросы духа»}^⁷¹_{. В этом же и в следующем письме (от 12 мая 1899 г.) он настоятельно рекомендует Чехову прочитать драматическую поэму Гедберга «Гергард Грим». Первые монологи героя этой поэмы Грима, в которых восхваляется мысль человека, подымающая его над обывательскими страстишками, имеют много общего с поэмой Горького «Человек» (1903). Однако концепция горьковского произведения резко расходится с концепцией Гедберга, который ведет своего героя от интеллектуального аристократизма к безрассудной чувственности и смерти. «Человек» Горького пророчит гармоническое слияние «мира чувств» с «бессмертной мыслью»}^⁷²_{. Известный интерес для горьковских исследований по психологии ренегатства («Жизнь ненужного человека», 1908, «Карамора» 1924, и др.) имела, очевидно, повесть Гедберга «Иуда», о чем свидетельствует упоминание в романе «Жизнь Клима Самгина»}^⁷³_.

_{Большим мастером слова Горький считал шведскую писательницу Сельму Лагерлеф, воспевавшую в своих произведениях созидательный труд и гуманные отношения между людьми. О ней он тепло отзывается в письме к Л. А. Никифоровой (20 мая 1910 г.): «Позвольте указать Вам на двух писательниц, которым я не вижу равных ни в прошлом, ни в современности: Сельма Лагерлеф и Грация Деледда. Смотрите, какие сильные перья, сильные голоса!»}^⁷⁴_.

_{Еще в детские годы Горький познакомился с сочинениями замечательного датского сказочника Ганса Христиана Андерсена. В повести «Детство» описан эпизод, передающий впечатления маленького Алеши Пешкова от одной из сказок Андерсена: «Во время большой перемены... мы начали читать удивительную сказку „Соловей" — она сразу взяла всех за сердце. „В Китае все жители — китайцы, и сам император — китаец",— помню, как приятно удивила меня эта фраза своей простой, весело улыбающейся музыкой и еще чем-то удивительно хорошим»}^⁷⁵_{. Светлый юмор и человеческая теплота андерсеновских сказок, так же как и их сатирическая заостренность, полностью соответствовали духовному, складу народа, твердо верящего в лучшее будущее. В этом смысле сказки Андерсена опирались на действительность. То же можно сказать и о горьковских «Сказках об Италии» (1911-1913). Не случайно Горький в качестве эпиграфа к ним взял фразу Андерсена: «Нет сказок лучше тех, которые создает сама жизнь»}^⁷⁶_{. Во вступительной статье к «Книге тысячи и одной ночи» (1929) Горький называет имя Андерсена в одном ряду с именами Гете, Бальзака, Диккенса, Пушкина и Толстого}^⁷⁷_.

_{В идейном отношении самым близким Горькому скандинавским писателем является основоположник датской пролетарской литературы Мартин Андерсен Нексе. Его произведения стали известными русским читателям в период между 1923 и 1933 годами. Горький смог познакомиться с ними в конце 20-х — начало 30-х годов. Место и значение Нексе в мировой литературе было определено Горьким в его речи на I Всесоюзном съезде советских писателей 22 августа 1934 г. В этой речи Горький отметил укрепление передовой европейской литературы, представленной именами Роллана, Бехера, Арагона и Нексе, о которых он говорил: «Это светлые имена исключительно талантливых людей, и все это — суровые судьи буржуазии своих стран, все это люди, которые умеют ненавидеть, но умеют и любить»}^⁷⁸_.

_{Летом 1923 г. в Гюнтерстале Горький познакомился с исландским критиком Кристьяном Альбертсоном и просил его прислать статью о современной литературе Исландии для журнала «Беседа». Из заметки, которая вскоре после встречи с Горьким была опубликована Альбертсопом в газете «Нашуналтидендс», видно, что Горький проявил большой интерес к исландской культуре. Об этом интересе свидетельствует также инициатива Горького в издании на русском языке романа «Рагнар Финссон», принадлежащего перу известного исландского реалиста Гудмундура Камбана. Примечательно, что Горький собирался предпослать переводу романа собственное предисловие, в наброске которого, хранящемся в горьковском архиве, говорится: «...эту книгу написал человек умной души и очень своеобразного таланта. Он, должно быть, хорошо владеет словом, потому что рисунок его мысли даже и для меня, человека другого языка, убедительно ясен, так же как ясна и суровая музыка его речи. Он взял печальную тему: показать, как легко и злобно жизнь разрушила иллюзии Рагнара Финсона, который хотел быть добрым. На мой взгляд, Гудмундур Камбан отлично справился с этой темой, не очень жестко подчеркивая свою иронию, но и не смягчая горечь правды»}^⁷⁹_.

_{Чтобы верно понять отношение Горького к скандинавским писателям, нужно иметь в виду что он никогда не занимался всесторонним, научно-критическим исследованием их творчества. Оценивая их произведения, Он преимущественно стремился отыскать в них и подчеркнуть созвучные ему в тот или иной период идеи и формы, отразить черты авторского облика. В письме к А. К. Виноградову от 24 апреля 1928 г. (по поводу юбилейной статьи о Гамсуне) Горький заметил: «Мне вообще очень хочется писать о литераторах, конечно не „критические" статьи, а о том, как я их вижу и чем обязан им»}^⁸⁰_{. Такой подход в ряде случаев приводил Горького к слишком общим и неточным выводам, однако он всегда отмечал наиболее важные и сильные стороны скандинавских писателей. Горький с полным правом говорил о высокой жизненной активности древних скандинавов и демократизме их эпоса, о социально обличительных, антимещанских мотивах в произведениях Ибсена, Бьёрнсона, Стриндберга, о гуманизме Бойера и Андерсена, о великом прогрессивном значении творчества Нексе. И хотя Горький несколько "переоценивал культурную роль норманнов в истории Европы, исключал из поля зрения декадентские тенденции Ибсена, Гедберга и отчасти Стриндберга, не сразу и не до конца распознал противоречивость Гамсуна, все же его суждения о скандинавских литературах представляют немалый интерес как для горьковедов, так и для скандинавистов.}

_{* * *}

_{Материалы о восприятии творчества и личности Горького в скандинавских странах по ряду причин еще недостаточно изучены. Однако даже то, чем располагают сегодня наши исследователи, позволяет утверждать, что Горький и его произведения оказали большое влияние на многих скандинавских писателей.}

_{Сочинения Горького, главным образом рассказы о босяках, впервые были переведены на датский, шведский и норвежский языки в 1900—1901 гг. Почти сразу же они завоевали огромную популярность. Знаменитый датский критик, неутомимый и авторитетный пропагандист передовой литературы в странах европейского Севера, Георг Брандес в статье о Горьком (1901) писал: «Редко слава доставалась так быстро на долю писателя... Еще реже бывает, чтобы писатель, лишенный литературного образования, достигал в такой ранней молодости мировой известности»}^⁸¹_{. Брандес объяснял интерес к произведениям Горького прежде всего новизной их тематики. Он отмечал, что тематика горьковских произведений является чем-то «совершенно новым для иностранных читателей»}^⁸²_{. Шведский рецензент газеты «Стокгольмс дагблад» В. Лангелет в том же году, говоря о Горьком, замечал: «Все, им написанное, должно возбудить сильный интерес у нас в Швеции своей новизной»}^⁸³_{. Но, разумеется, не одна «босяцкая экзотика» привлекала к себе внимание скандинавских читателей. Когда в 1905 г. Горький был заключен царским правительством в Петропавловскую крепость, передовые деятели литературы Норвегии, Швеции и Дании энергично выступили на защиту писателя, видя в нем великого народолюбца. Маститый норвежский прозаик Юнас Ли заявил: «Максим Горький — в нем русская духовная жизнь имеет звезду первой величины. Она освещает культуру западных стран. И горе, если она погаснет!»}^⁸⁴_{. По поводу сбора подписей под протестом против заключения Горького известная шведская писательница Сельма Лагерлеф сказала: «Когда протест будет написан, я с большой охотой поддержу его»}^⁸⁵_{. В Дании Хольгер Драхманн, а за ним Георг Брандес решительно подняли голос в защиту Горького. Брандес подчеркивал: «Если совесть народов протестует против ареста Горького, то это потому, что имя его является символом, потому, что царизм преследует человека, который поднялся к свету и славе, но сохранил общность мыслей и чувств и разделил страдания с угнетенным и жестоко истерзанным народом»}^⁸⁶_.

_{Писатели различных убеждений по-разному воспринимали и оценивали творчество Горького. Так, Август Стриндберг в своем ницшеанском романе «Черные знамена» (1907) ставит Горького в один ряд с Метерлинком и Киплингом}^⁸⁷_{. С другой стороны, Сельма Лагерлеф видит в Горьком певца человечности и жизнестойкости, тех качеств, которыми она наделила свою героиню Анну Сверд и которые нашли воплощение в образе бабушки из автобиографической трилогии Горького. Не случайно, что в юбилейной поздравительной телеграмме Горькому (1928) Лагерлеф пишет: «В дни шестидесятилетия Максима Горького я хочу,— прежде всего,— поблагодарить писателя за изображение его бабушки, старой женщины с пышными волосами и кротким сердцем, рассказчицы прекрасных легенд,— за самый очаровательный из многих чудесных образов русских женщин, какие я встречала в мировой литературе»}^⁸⁸_.

_{Гамсун, благодарный Горькому за его отзыв о «Соках земли», во всех своих письмах к нему (большая часть из них написана Марией Гамсун от имени мужа) подчеркивает доброту Горького и дважды — в письмах от 26 января 1923 г. и 18 апреля 1927 г.— одобрительно отзывается о его повести «Детство». Примечательно, что эту повесть Гамсун соотносит с произведениями Достоевского, тем самым неверно трактуя характер горьковского гуманизма.}

_{Иной, более глубокий смысл имеет отношение к Горькому Юхана Бойера. В период создания своих первых социально-реалистических романов Бойер послал Горькому письмо (14 ноября 1908 г.), в котором признает влияние русского писателя: «Я хочу... поблагодарить Вас за Ваше творчество, имевшее для меня такое огромное значение»⁸⁹. В романе «Великий голод» (1916) Бойер вслед за Горьким призывает людей «подняться», стать «выше» слепых сил, которые преграждают им путь. Бойер считает, что человечество должно творить добро, и это приведет к победе над «мертвым всемогуществом» мира.}

_{Горьковская вера в разум народа, восхищение человеческой солидарностью простых тружеников и их тягой к культуре нашли выражение и в романе Бойера «Последний викинг» (1921), в котором образ Ларса имеет много общего с образом Алеши Пешкова из повести «В людях».}

_{Из буржуазно-демократических писателей Дании, испытавших на себе известное влияние Горького, следует упомянуть Тома Кристенсена, который, вспоминая о работе над романом «Жизненные арабески» (1921), рассказывает: «Свой первый роман я написал под впечатлением биографических книг Горького, которые я считаю значительнейшими книгами в мировой литературе нашего столетия. В этом романе я пробовал на материале моих детских переживаний изобразить судьбу датского юноши-пролетария. У Максима Горького я научился видеть жизнь просто и понимать, какое решающее значение имеет влияние среды на выработку характера. К сожалению, я не смог в то же время научиться его мастерству. Культура, в которой я вырос, слишком индивидуалистична. Поэтому меня в Горьком особенно поражает то, чего я сам не смог достичь. Мой первый роман — это книга о копенгагенском рабочем, лишенном классового сознания, а Горьковские воспоминания — это повесть о целом народе»⁹⁰.}

_{В начале своего творческого пути, в период больших нравственных исканий, влияние Горького испытал на себе крупнейший исландский писатель-реалист Халлдор Лакснесс. В статье «Последняя книга Гамсуна» (1921) он резко отзывается о романе «Женщины у колодца» и обвиняет Гамсуна в презрении к простым людям, в декадентском надругательстве над их человеческим достоинством. Полной противоположностью норвежскому писателю он считает Максима Горького: «Он обычно пишет о пасынках общества, но он так добр, что смотрит в глаза людям — какими бы жалкими они ни казались — пока не почувствует к ним сострадания. Такой человек затрагивает самые святые и чувствительные струны в груди читателя. Такие люди, такие писатели являются духовным сокровищем. Ибо... в борьбе людей за свое совершенствование побеждает только то, что рождено любовью, и я не думаю, чтобы без нее человечество добилось какого-либо успеха...»}^⁹¹_.

_{Увлекался Горьким и другой выдающийся исландский писатель, Гудмундур Хагалин, который, по свидетельству С. Эйнарссона, «пришел к социализму, возможно, под влиянием таких авторов, как Горький и Нексе»⁹².}

_{Особого рассмотрения требует отношение к Горькому пролетарских писателей скандинавских стран. В Швеции, как и в других странах, подлинное понимание Горький нашел у рабочего класса и среди писателей, близких рабочему движению. Еще в первые десятилетия}_XX_{в. в связи с усилением этого движения Горький стал одним из самых любимых в Швеции авторов. В 1908 г. в Стокгольме был создан клуб социал-демократической молодежи, о деятельности которого писатель Рагнар Эндель рассказывает следующее: «Мы читали книги... и статьи о задачах рабочей молодежи: о том, как молодые люди должны готовиться к борьбе за новое общество. В книгах мы нашли легенду о Данко, который хотел вывести угнетенных и темных людей к свету и свободе и вырвал сердце из своей груди, чтобы светить людям»}^⁹³_{. Эта легенда вдохновляла молодежь на самоотверженную борьбу.}

_{В рабочих библиотеках книги Горького занимали почетное место. Вскоре начали появляться писатели-самоучки, создававшие свои произведения под прямым влиянием Горького. К их числу относится Пер Хелльстрем, который в своих ранних рассказах («Деревянная нога», «Человеческое достоинство» и др.) разрабатывал темы из жизни социального «дна», а также Хеденвинд-Эрикссон с его пристрастием к философствующим бродягам.}

_{Заметное воздействие Горького испытали на себе писатели, начавшие литературную деятельность в конце 20-х — начале 30-х годов. Среди них — Муа Мартинсон и Ивар Лу-Юханссон, произведения которых имеют автобиографический характер. Неприятие общества, основанного на угнетении человека человеком, соединяется в книгах Мартинсона с протестом против духовного рабства, с изображением героизма и силы работниц (романы «Сыновья Салли», 1933—1934, «Мать выходит замуж», 1936). В 1933 г. вышел в свет роман Лу-Юханссона «Доброй ночи, земля!», изображающий тяжелые социальные и бытовые условия жизни шведских батраков. Эти условия не могут, однако, сломить волю героя книги, мечтательного юноши Микаэля, тянущегося к культуре, к новой жизни.}

_{С особой отчетливостью выступает влияние Горького в творчестве известного шведского поэта и прозаика Юсефа Чельгрена. Еще в юности наряду со шведскими писателями он читал Нексе и Горького. Мотивы горьковской «Легенды о Данко» звучат уже в первом сборнике стихотворений в прозе, изданном Чельгреном в 1927 году. В 1933 году он выпускает второй сборник стихотворений — «Окцидент»; в одном из них, посвященном Горькому, говорится: «В юности ты прошел тысячи миль, тысячи одиноких миль, которые приводили тебя к людям и уводили прочь от них. Каждая встреча с бедняком, каждый взгляд голодного были для тебя болью. В течение всей твоей жизни она не проходила»}^⁹⁴_{. Но не горьковская боль, а горьковская радость становится лейтмотивом дальнейшего творчества Чельгрена. В статье «Радость труда» (1934) он вспоминает о впечатлении, которое на него произвела в юности знаменитая сцена разгрузки баржи из повести Горького «Мои университеты»: «Этот рассказ был проникнут интенсивной жизнью, физической мощью человека — победой человеческой воли над материей... Это сияющее утро подлинной радости и обновления... дало мне первый толчок, который позднее привел меня к жизни и литературе»}^⁹⁵_{. И в жизни, и в литературе Чельгрен занимал активную позицию: воспевая людей труда — моряков («Пробоина на ватерлинии», 1936), рабочих («Люди и мост»), он подымал читателей на борьбу за социалистическое переустройство общества.}

_{Мировое значение творчества Горького не раз подчеркивала шведская писательница Марина Шернстедт, принимавшая активное участие в антифашистком движении 30-х годов. В заметке «Яркий светоч мировой литературы», относящейся к этим годам, она писала: «Я познакомилась с книгами Горького около 1900 г.— в тот период, когда, благодаря появлению хороших переводов его произведений, он начинал приобретать известность в Швеции. Его творчество открыло перед нами необычайно интересный, увлекавший нас мир. Разумеется, мы знали великих русских классиков: Достоевского, Тургенева, Лермонтова, Чехова и других. Но творчество Горького внесло в литературу совсем новую ноту.}

_{Лично я считаю, что он был и останется великим зачинателем новой литературы, которой предстояло постепенно и повсюду завоевать позиции, а именно — пролетарской литературы, создаваемой в духе абсолютной правдивости самими же представителями мирового пролетариата.}

_{Совершенно очевидно, Горький должен был стать символом объединения всех тех писателей, которые ощущали постоянную потребность бороться против фашистского духа...}

_{Великое творчество Горького и благородная его фигура будут всегда ярким светочем сиять в мировой литературе»}^⁹⁶_.

_{В творчестве самой Шернстедт были сильны гуманистические мотивы, убеждение в нравственном превосходстве людей, придерживающихся социалистических взглядов.}

_{Пролетарские писатели Норвегии также испытали на себе влияние Горького. Норвежские литературоведы указывают, что образ молодого рабочего Тербера из цикла романов «Танец через мир теней» (1910—1924) Кристофера Упдала напоминает образ Алеши Пешкова из автобиографической трилогии Горького. Более определенно можно судить о горьковском воздействии на другого крупного норвежского романиста — Юхана Фалькбергета. В приветствии советским людям по поводу 30-й годовщины Октябрьской революции он писал: «Уже в юности моя любовь к России основывалась на чтении произведений выдающихся революционных писателей страны и в первую очередь произведений Максима Горького. Я обязан ему больше, чем я могу выразить...»}^⁹⁷_{. Фалькбергет написал несколько статей о Горьком, в которых рассказывал о жизненном пути русского писателя. Кроме того, он неоднократно передавал привет Горькому через своего зятя Рейнеке, состоявшего в переписке с Горьким}^⁹⁸_{. В романах «Жертвы пожара» (1917), «Кристианус Секстус» (1927—1935), «Хлеб ночи» (1940—1946) Фалькбергет изображает тяжелый труд горняков, которые, несмотря на нужду и угнетение, сохраняют мужество и веру в лучшее будущее.}

_{Активное начало в творчестве Горького, его умение показать рост общественного сознания народа и призвать читателей на борьбу за новый социалистический миропорядок с особой силой и четкостью отмечены в высказываниях датских рабочих писателей. Пионером в этом отношении является основоположник пролетарской литературы в Дании Мартин Андерсен Нексе. И это далеко не случайно. После Горького Нексе был одним из первых в мире художников вплотную подошедшим к методу социалистического реализма; в романе «Пелле-завоеватель» он сумел показать историческую миссию рабочего класса. В отличие от большинства скандинавских писателей, Нексе глубоко понимал сущность горьковского гуманизма. В 1932 году в приветствии по поводу сорокалетия литературной деятельности Горького он писал: «Горький — дитя революции. Он питался соками этой революции еще прежде, чем она прорвалась наружу, так сказать, из недр ее... Все его... стремления направлены к тому, чтобы подготовить великий переворот и произвести его. С точки зрения эстетической Максим Горький — великий художник... Вместе с новой Россией он, приобретая неимоверные размеры, становится живым олицетворением нового мира»⁹⁹.}

_{В 1946 г. Нексе указывал: «Никто больше, чем он, не углублял поэзию в чисто человеческом отношении»; «он беспощаден, но это беспощадность врача, цель ее — излечить»}^¹⁰⁰_{. Нексе и сам был гуманным и в то же время беспощадным борцом за благо трудящихся. Романы Нексе «Пелле-завоеватель», «Дитте, дитя человеческое», его «Воспоминания» и рассказы при всем их национальном и стилевом своеобразии близки произведениям Горького своими идейно-художественными принципами.}

_{Нет ничего удивительного в том, что сподвижники Нексе — выдающийся датский поэт и критик Отто Гельстед и крупнейший прозаик современной Дании Ханс Кирк — смогли, каждый по-своему, но так же глубоко, как и их старший товарищ, раскрыть существенные черты творческого облика Горького. Гельстед еще в 30-е годы выступал со статьями в защиту активного гуманизма («Дайте мне точку зрения», 1935), писал боевые политические стихи («Навстречу ясности», 1930, «В непогоду», 1935, и др.). В 1932 г. он откликнулся на сорокалетие литературной деятельности Горького заметкой, в которой указывал, что датские писатели хорошо знают русскую классическую литературу, представленную именами Тургенева, Толстого и Достоевского. Среди этих писателей завоевал себе место и Горький созданием образов философствующих бродяг, показом «дна» жизни. Но особенно, по словам Гельстеда, датские читатели были захвачены его воспоминаниями, рисующими «картину борьбы пролетариата за свободную, самостоятельную духовную жизнь. Привет от лица Дании Максиму Горькому, могучему передовому борцу литературы за бесклассовую культуру»}^¹⁰¹_{. В 30-е годы единомышленником и последователем Горького был Ханс Кирк. В романах «Рыбаки» (1928), «Поденщики» (1936) и «Новые времена (1939) он вслед за Нексе стремился показать современное датское общество в развитии, в борьбе классов, приводящей к укреплению рабочего фронта. Ханс Кирк с предельной ясностью охарактеризовал подлинное значение Горького в своем отклике на юбилей писателя в 1932 г.: «Горький боролся за русский пролетариат со всей страстью большого сердца против жестокости и эксплуатации.}

_{Никогда еще человек не обретал своей славы более заслуженно, чем он.}

_{Подлинная мировая литература последних лет пришла из Советской страны, но никакая новая литература не сможет заслонить глубочайшей горьковской человечности и бескорыстия.}

_{Он — великий классик пролетарской литературы»¹⁰².}

_{Показательно, что ряд молодых скандинавских писателей, начавших литературную деятельность уже после второй мировой войны, также признает огромное мировое значение Горького. В 1950 г. норвежский романист Сигурд Эвенсму писал: «Все ныне живущие поколения русских писателей рассматривают Горького как своего великого учителя. Немало крупных писателей и за пределами Советского Союза обязано ему многим. Можно с уверенностью предсказать, что это влияние скажется и на грядущих поколениях. Эти книги лучше теоретических статей говорят о том, что такое „борющийся гуманизм"»}^¹⁰³_.

_{Борющемуся гуманизму принадлежит будущее, именно поэтому влияние личности и творчества Горького будет все больше возрастать.}

1 О. Тьери. История завоевания Англии норманнами. СПб., 1868.

2 В. Брюсов. Избр. соч., т. II. М., Гослитиздат, 1955, стр. 328

жүктеу/скачать 188 Kb.

Достарыңызбен бөлісу:

1 2