Игнатий дворецкий

Чешков. Государственная квартира.

Щеголева. Почему гак называется?

Чешков. Выдумка хозяйственников. Просто заводская квартира для приезжих среднего ранга.

Щеголева. Почему никого нет?

Чешков. А это такое место: сегодня много, завтра никого.

Щеголева (проходит вперед из глубины, прислоняется к стене. Смотрит на Чешкова.) Здесь нет света?

Чешков. Есть, но можно ослепнуть. (Показал на потолок.) Люминесцентные лампы. Рассчитаны на кубатуру небольшого стадиона. Иди сюда, сядь. Почему ты не идешь сюда?

Щеголева (стоит там же). Ты много изменял жене?

Чешков (мальчишески-доверительно, серьезно). Я никогда не изменял Лиде. Не думал, не хотел, у меня и времени не было.

Щеголева. И не смотрел на женщин как на женщин?

Чешков. Смотрел. Потом.

Щеголева. Это после той истории? Извини, но я это знаю.

Чешков. Я был потрясен тогда, что есть женщины, кроме Лиды, которые мне могут нравиться. Я был поражен этим. О чем ты думаешь?

Щеголева. О тебе. У тебя плохие дела. Отвратительные. Понимаешь это? Тебе не хватает элементарной человеческой хитрости. Зачем ты уехал из Тихвина? От прекрасно налаженного дела? Зачем тебе все это надо? Из-за той истории?

Чешков. Иди сядь. Я зажгу ослепительный свет.

Щеголева. Я не буду пить кофе.

Чешков. Зачем же я готовил?

Щеголева. Потому что ты деловой и сухой тип. Хотя иногда мне кажется, ты притворяешься сухарем. Я даже уверена в этом. Тебе это пока удобнее. (После паузы.) Так ты не ответишь?

Чешков. История ни при чем. Мне там нечего было делать, все налажено лет на десять. Просто по профилю Тихвин не нуждается в развитии литейного производства. Можно было умирать в довольстве и сытости. А я литейщик. Я бы даже хотел прославиться как литейщик. Знаешь, когда я стал приличным литейщиком? Я год работал формовщиком.

Щеголева (продолжая изучать его). Рабочим?

Чешков. Да. Так меня воспитывал Сапсакаев. Он думал, это наказание, но ошибся. У меня появилась жуткая свобода. Мне было интересно кое в чем экспериментировать. Когда человек начинает понимать что-нибудь в своем деле, ему становится до смерти интересно.

Щеголева. Мог бы ты объяснить, как относишься к Лиде?

Чешков. Не могу. Не буду. Мы связаны навсегда. Такое у нас прошлое. Сядь, я тебя очень прошу. Мне хочется посидеть с тобой. Выпьем кофе при полной иллюминации.

Щеголева (предупреждая). Не зажигай свет.

Чешков. Сейчас увидишь, как это невообразимо пышно.

Щеголева. Не зажигай!
Чешков зажег. Щеголева в слезах смотрит на слепящие лампы. Смущенный, он хочет что-то сказать.
Только молчи. Не ври ничего. Нас связала работа. Это будет длиться, пока плохо, пока я тебе буду нужна. Не надо ничего говорить. Мне от тебя ничего не нужно.

Чешков. Хорошо, я молчу. Я тебя люблю.

Щеголева. Это ты когда придумал? Час назад? (Идет к дивану, где брошено пальто, начинает одеваться.) Лучше молчи. Тебе не нужно оправдывать себя. Мне жаль, что возникла ненужная тебе сложность. (Деловым тоном.) Где тут телефон?

Чешков. Сейчас ночь. Кому ты хочешь звонить?

Щеголева. Манагарову. Буду врать.

Чешков. Ты обязана ему врать?

Щеголева. Не думай об этом. (Внезапно подходит, дотрагивается до его плеча. Как бы заново всматривается.) Я никому ничем не обязана. Хочу быть с тобой, пока можно... А сейчас отпусти меня. Я хочу, чтобы ты жил спокойно. Все беспокойство я возьму на себя. Теперь все изменилось.
Помедлив, Чешков натягивает пальто.

Слышится сухой металлический радиоголос: «Марганец — 0,25, Хром — 0,14. Сера — 0,025. Плавка! Плавка!»

Чешков стремительно входит в кабинет, за ним — Колин, седой, сутулый, почти старик.
Чешков (на ходу). Какие-то люди во время плавки бегают под ковшом.

Колин. Правда святая. Не можем отучить.

Чешков. Яков Ильич, это опасность.

Колин. Правда святая. Пересмена — минуты экономят.

Чешков. Яков Ильич, предупреждаю. (Наталье Ивановне.) Попробуйте связаться с дежурным, мне не нравится этот ночной звонок. И закажите Тихвин, квартиру.

Неизвестный (словно пробравшись через молчание). Бывший начальник двадцать шестого. Моя фамилия Грамоткин.

Чешков (неловко изучает его). Наталья Ивановна, быстро закажите Тихвин. Яков Ильич, вы свободны.
Наталья Ивановна ушла. Колин ушел. Чешков и Грамоткин сконфуженно молчат. Оба забыли раздеться. Чешков начинает ходить. Грамоткин, держа кепку, садится. Похож на просителя.
Чешков (наконец). Мы не враги.

Грамоткин (быстро, искренне). Не враги! Нет!

Чешков. Я чту ваше прошлое.

Грамоткин. А чего — хорошее прошлое.

Чешков. Я искренне чту ваше прошлое. Мои родные погибли в блокаду.

Грамоткин. Один на земле?

Чешков (помолчав). Ваш уход и мой приход не связаны ничем личным.

Грамоткин. Ничем! Скинул меня Глеб Рябинин. С отцом его я был дружен в войну, служил у меня в комендантском взводе...

Чешков. Как себя чувствуете?

Грамоткин. Хорошо. Сделал глупость — на курорт послали. К людям у нас хорошо относятся. О здоровье не тревожьтесь. Говорите прямо.

Чешков. Мне звонил директор завода.

Грамоткин. Я просил. Пойду любым заместителем.

Чешков (прямо). Я категорически против.

Грамоткин (взял кепку, поднялся. Уйти не может. Голос хриплый). Я этот новый двадцать шестой люблю, и я его ненавижу. Перешел сюда, была у меня горстка людей, разбежались по корпусам, как мыши, я их и не увидел... Появилось хозяйство побольше. А на сколько? А организационно? А система управления? А система отношений с другими службами? Дали мне за освоение орден Трудового Красного Знамени. Крутились, как могли. Плана не было, нас били.

Чешков. Вы не могли давать план. Вы приняли цех недостроенным и подписали акт о полной готовности. У вас даже дробометной камеры не было, а она входит в технологическую цепочку. Подписали победный рапорт, не имея победы.

Грамоткин (сухо). Это дело политическое. Есть честь завода. Я партийный человек, Алексей Георгиевич. Меня убедили. Было обязательно пустить цех к празднику.

Чешков. Вы первые годы давали чуть-чуть больше, чем в старом цехе при тройном плане. Я прикинул, во сколько обошлась вам вся эта ложь с победным рапортом. Ложь неэкономична.

Грамоткин. Я не мог не подписать акт.

Чешков. И за это вам дали орден.

Грамоткин. Что вы обо мне знаете?

Чешков. Много. Я проанализировал вашу работу. Мы не враги. Вам найдут службу.

Грамоткин. Я стар. Нельзя начинать сначала.

Чешков. Я вас не возьму.

Грамоткин. А думаете, справитесь?

Чешков. Уверен, если не помешают.

Грамоткин (с легкой печальной иронией). И где же вас так замечательно научили, Алексей Георгиевич?

Чешков (не сразу). У вас слишком большое влияние в цехе. Я этого боюсь. (Идет к двери. Громко.) Наталья Ивановна!
Наталья Ивановна появляется с Пуховым.
Чешков (тревожно). Что Тихвин?

Наталья Ивановна. Квартира не отвечает.

Чешков. Закажите партком. (Пухову.) В чем дело?

Пухов. Прошу срочно принять. Убедительно прошу.

Чешков. Завтра. Только завтра!
Наталья Ивановна и Пухов ушли. Чешков придирчиво изучает молчащего Грамоткина.
Грамоткин (словно прозревая). Говорили вам, что я добрый? Говорили, что очень добрый?

Чешков. Да.

Грамоткин (взрываясь). Вот подлецы! Навесили ярлык! А я не добрый! Наказывал! Но как? Иной раз нет ничего легче выгнать. А куда он пойдет? Поговоришь, он душу откроет. Как у него с дочерью, как у нее с мужем. Наказывал! Есть приказы в архивах. А тем, кто трудится хорошо, тем я родственник...

Чешков (продолжая изучать его). В цехе недостача. Вчера мне дали акт. Не хватает тысячи тонн литья. Надо списать.

Грамоткин (потемнел). Не может быть. Это очень много.

Чешков. Вы много приписывали, Тимофей Иванович.
Грамоткин молчит. Для него это удар.
Надо списать. Мы работаем в условиях реформы. Баланс должен быть чистым. Нам понадобятся деньги на исследования, на развитие. Вот акт, пойдите к директору, покайтесь, пусть спишут. И приходите работать.
В кабинете появляется Римма. Чешков тревожно смотрит на нее. Грамоткин, взяв акт, молча выходит.
Римма. Я из Тихвина. Не удивляйся. Это все вместе один час... Быстрее, чем с Гражданки до Невского.
Чешков молча тревожно смотрит на нее.
Лида в больнице. Не волнуйся. Немного опоздала «скорая помощь», но все нормально. Алешу я взяла к себе.

Чешков. Лида жива?

Римма. Какие-то глупости спрашиваешь. Конечно, жива. Если бы «скорая» не опоздала, все вообще было бы прекрасно...
Чешков идет к столу. Собирает бумаги.
Ночью я звонила, а после подумала, почему не прилететь... Полчаса лёту, вдвоем веселее. Что ты делаешь?
Чешков не ответил. Появляется Наталья Ивановна.
Наталья Ивановна. Пухов настоятельно просится.

Чешков (собирает бумаги). Нет! Вызывайте машину.

Наталья Ивановна. Он просится на три минуты.

Чешков. Не теряйте время. Я еду на аэродром.

Наталья Ивановна (ровно). Пухова надо принять.
Чешков внимательно смотрит на нее. Кивает. Наталья Ивановна ушла. Вошел Пухов. Римма уходит в глубину.
Чешков. Говорите быстро, Николай Андреевич.

Пухов. Простите, Алексей Георгиевич, но быстро нельзя. Я хочу сказать немного о себе. У меня большая семья, дети еще учатся... Супруга человек не очень здоровый. Исповедь мою выслушайте терпеливо.

Чешков. Говорите по делу.

Пухов. Как угодно, могу быть кратким: акт неверен.

Чешков (тотчас внимательно). Липа?

Пухов (кивнул). Слишком много заинтересованных лиц...

Чешков. На чем основана ваша уверенность?

Пухов. Моя рука при подписании накладных — первая.

Чешков. Вы что — фиксировали каждую приписку?

Пухов. Да, вел свою бухгалтерию. Акт неверен. Недостача примерно вдвое больше. Были и косвенные приписки. Одно время вместо фасонного литья мы лили плиты. Но плиты приняты как оборудование... Ими в корпусах покрыты полы.

Чешков (ошеломленно). Роскошные полы... Присядьте!
Пухов садится настороженно, готовый ко всему.
Почему вы только сегодня пришли ко мне?

Пухов. Боялся. Я трус. Но больше молчать не в силах.

Чешков. Вы технический контроль. Вы же отвечаете за план. Зачем вы участвовали в преступлении?

Пухов. Я не извлекал лично для себя никакой выгоды.

Чешков. Вы не ответили. Вас заставляли?

Пухов (розовощекий обычно, бледен). Да.

Чешков. Кто вас заставлял, Николай Андреевич?

Пухов. Все.

Чешков. Грамоткин?

Пухов. Меньше других.

Чешков. Кто больше других?

Пухов. Я сам. Нам надо было кормить рабочих. Надо было что-то писать в документах, чтобы была зарплата... Я не нуждался в принуждении, мы обязаны были кормить рабочих.

Чешков. Вы кормили рабочих потому, что работающего человека нельзя не кормить. (Снова быстро укладывает папку.) Но вы и обманывали рабочих. И в широком политическом аспекте и в материальном: вы их плохо кормили. Они множество раз показывали энтузиазм. Не пора ли нам научиться руководить ими? Почему управлять должны те, кто не умеет управлять?

Пухов (поднявшись). Вы предадите это огласке? Я понимаю, я не могу вас больше задерживать. Но что ждет меня и мою семью?

Чешков. Не знаю. Я не должен делать уступок, это станет моим поражением, но я устал играть роль изверга. Не знаю, Николай Андреевич. Ответить, в принципе, должен Грамоткин.

Пухов. Я, только я. Героев не судят... Мы вкапывались в землю и работали под огнем... Грамоткин возглавил оборону.

Чешков. Вы были солдатом? Командиром?

Пухов. Сержантом. Там, за кузнечно-прессовым, еще стоит труба старая... Я сидел в ней, там была бойница, я был снайпером, на моем счету двадцать три фашиста. Не смею вас больше задерживать. Я все сказал. (Уходит.)

Римма. Потому, что я очень хорошо к тебе отношусь. И хотя я об этом почти забыла, и хотя Лида мне стала ближе, я все равно хорошо к тебе отношусь. Если с Лидой что-то случится, хочу, чтобы ты оставил мальчика мне. Он тебе не нужен пока... Я свободнее... Наверное, это бестактно, то, что я говорю... А что делать?

Рябинин. Были, дядя Тима. Я ухожу скоро. Не сработались мы с Анатолием Васильевичем.

Грамоткин. Кто не срабатывается с ним, сразу уходит.

Рябинин (мягко). Мы делаем на экспорт крупносортный стан, я веду. Миллионный заказ. Вот поэтому я пока здесь.

Валентик (печально). Это что... секунданты твои?

Грамоткин. Вроде того... Пришли защищать.
Рябинин кладет акт на стол и уходит. Валентик взял акт, бегло просматривает, задумывается.
Валентик. Вот странно как... Был я начальником разведки, в одном блиндаже с тобой спали... А после — как бы утеряли друг друга. У каждого свои дела, свой долг.

Грамоткин. Ты о чем говоришь?

Валентик. Я специалист, Тима, финансист. Когда-то я не очень был нужен Толе, а теперь все решает текущий счет в банке, дотации кончились. Миллион лет завод был нерентабельным. Теперь, Тима, я нужный человек. И сильный человек, сильный. И, возможно, могу помочь. Но честнее идти самому. Вы и махорку и кашу делили. Он друг тебе. Он твоим помощником был.

Грамоткин. Дистанция образовалась, Геня. Трудно просить во имя прошлого. Я в его присутствии сесть себе не позволял. Он усаживал, а я не садился. Знал, панибратство ему не понравится. Наверное, и ему со мной нелегко было...

Валентик (поднимается вдруг решительно. Набирает номер телефона). Кто у тебя? Толя, выйди в приемную. Выйди!
Плужин вышел. Взгляд тяжелый, усталый. Валентик подает акт. Плужин читает. Спокойно, грузно садится.
Плужин (тихо). Валидол принял... (Поглаживает грудь.) Ночь на дворе... Сейчас бы боржомчику холодненького...

Валентик. Грамоткин ждет решения.

Плужин (тихо, просто очень). А что решение? Спишу на убытки. Мог бы и сам прийти... (Сидит грузно, печально. Поглаживает грудь.) Зачем стрелялся, дурак? Пистолет хранил...

Валентик. Ну, знаешь, много ты от нас хочешь. Не пить уже, и не курить, и даже пистолета не иметь.

Плужин (встает тяжело, подходит к столу. Пишет на акте резолюцию). На, ходатай, скажи спасибо.

Валентик (взрываясь). За что?

Плужин. Не возьму в толк, чего хочешь. Я ж списал ему.

Валентик. Себе ты, Толя, списал. В магазине за недостачу судят, на предприятии — берут на убытки. Все просто.

Плужин. Уходи.

Валентик. Грамоткин боялся этого цеха. Зачем ты его держал там?

Плужин. Я, Геня, всегда берег старых друзей. Уходи. Уходи с глаз моих. И ты, Тимофей, уходи. Видеть вас не хочу.
Грамоткин уходит. Помедлив, уходит Валентик.
Плужин (сидит, поглаживая грудь. Вдруг замечает вдали Подключникова и Щеголеву. И тихо улыбается им). Майские праздники на носу. Чем порадуете?

Щеголева. Плана не будет.

Плужин (помолчав). Чешков интересуется планом?

Щеголева. Звонит. Говорил с Захаром Леонидовичем. Завтра на парткоме слушается его дело.

Плужин (помолчав). А как с женой у него?

Щеголева. Видимо, плохо. Видимо, очень плохо,

Плужин. Вы неглупая женщина, Нина Васильевна. Зачем была эта срочная инвентаризация? Выстрел в чей адрес?

Щеголева. Это сделано прежде всего для анализа.

Плужин (встает, медленно направляется в кабинет). Погасите свет, когда будете уходить. (Уходит.)
Молчание. Подключников смотрит на Щеголеву.
Щеголева (садится. Несколько напряженно). Слушаю.

Подключников. У вас огромное влияние на Чешкова.

Щеголева (встает). У меня нет никакого влияния.

Подключников. Я вас дружески люблю. Сто лет знаю ваших родных. У меня не было желания оскорбить вас.

Щеголева. Об этом уже говорят?

Подключников. Да. Я подумал, что люди, знакомые столько лет, могли бы поговорить откровенно... Была у меня и косвенная задача, но о ней я уж молчу.

Щеголева. К сожалению, Вячеслав Сергеевич, у меня нет влияния. Я вам благодарна за ту косвенную задачу, о которой вы умолчали: вы, по-видимому, хотели предупредить, что обо мне и Чешкове что-то говорят... Это оттого, очевидно, что мы много времени проводим вместе. (Улыбнулась спокойно.) Мне придется это учесть и поберечь репутацию Чешкова. А теперь скажите, на что вы хотели употребить мое влияние?

Подключников. Что такое наша жизнь, Нина? Завод, цех. Плохо на работе, значит, в жизни плохо... Когда человек молод, он это не слишком ощущает. Работали мы и работаем на поразительно низком уровне. И, как ни странно, благодаря этому дураку я это сейчас понимаю лучше. Но разве умный повел бы себя так? На моем столе сорок заявлений. Обрубщики просят пять-шесть дней. Кому-то съездить, кому-то огородом заняться. На всех заявлениях он написал: «Отказать». Грамоткин никогда не отказывал. Обрубщик — тяжелый труд.

Щеголева. Обрубщик средней руки получает вдвое больше, чем я. И больше, чем вы.

Подключников. Вы говорите сейчас языком Чешкова.

Щеголева. Языком экономиста. У каждого из них месячный оплаченный отпуск. У нас не хватает рабочих. Сначала вы им даете погулять, потом привлекаете к сверхурочным по двойному тарифу за счет экономики цеха. Копейки переходят в рубли. Чешков прав. У нас очень высокая себестоимость. И отражается это на тех же самых рабочих. Для них премия — это треть зарплаты. А премии у нас нет. Как тут быть? Как жить, Вячеслав Сергеевич? Перепутали мы совершенно, где свое, где народное, где забота о людях, а где первозданный хаос.
Следующим вечером заседал партком в Тихвине.
Секретарь парткома. Вы все рассказали?

Чешков. Да.

Сапсакаев. Ты ведешь борьбу один.

Чешков. Не совсем.

Сапсакаев. Ты взял курс на экономику, но пока ты там ведешь психологическую борьбу.

Чешков. Это верно. Если мне поверят, я выиграю.

Сапсакаев. Так вот, боюсь, козырей у тебя на психологическую борьбу не хватит. Не хватит гибкости. Я тебя знаю немного. Человеческое общество неоднородно. Одни несчастны, других просто убивать надо. Но руководитель обязан искать верный тон и с теми и с другими. Он имеет дело с людьми.

Секретарь парткома. Я вообще склонен перенести решение вопроса.

Первый член парткома. Не вижу смысла, Николай Петрович. То есть я понимаю — надо дать время Чешкову оправиться от горя, горе большое, непоправимое, но он настаивает, спешит.

Секретарь парткома. Настаиваете, Чешков?

Чешков. Да.

Сапсакаев. Я бы не торопился на твоем месте.

Чешков. Рано утром я должен улететь.

Секретарь парткома. Мы можем вас вызвать позже.

Чешков. А что изменится?

Секретарь парткома. Вот видите, как вы ставите вопрос.

Второй член парткома. Его уже переводили в рабочие за строптивость.

Чешков. Мной тогда хотели заткнуть дырку в плановом отделе. Я отказался, чтобы работать по специальности.

Сапсакаев. Мы всегда работаем и стараемся для себя и немного для других. Соотношение «для себя» и «для людей» определяет ценность человека. Чешков был молод тогда, но отказался он для пользы дела. Я наказал его несправедливо. Сейчас он бросил важнейший цех, с которым справлялся, и в этом я никакой пользы делу не вижу. Вижу элемент предательства. Сейчас этот цех работает хуже.

Чешков. Я бы хотел возразить.

Секретарь парткома. Возразите, когда позволят. Вы настаиваете на обсуждении. Давайте обсуждать. Вы член партии, и ответить, я думаю, вам придется сполна.

Второй член парткома. Вы предали завод. Предали коллектив, который вас воспитал. Чем прельстили? Сколько платят?

Чешков. Зарплата двести восемьдесят.

Секретарь парткома. Сколько было здесь?

Сапсакаев. Двести восемьдесят.

Второй член парткома. А какую квартиру дали?

Секретарь парткома. Давайте, товарищ Хлебников, избегать унизительных вопросов. Все-таки мы Чешкова знаем.

Третий член парткома. В вопросе Хлебникова был и другой важный смысл. Чешков пошел на прямое нарушение партийной дисциплины. Во имя чего? Ты можешь ответить, Алеша?

Чешков. Меня поразил двадцать шестой своим решением. Крупные кессоны. Разделение вредности. Все рассчитано на уникальную продукцию. Я понял, что в этих корпусах можно делать большое дело. Мне этот цех снился.

Секретарь парткома. И вы подали два заявления об уходе и отбыли. При этом знали, что с мнением горкома мы несогласны. Вам там сказали, что у вас есть право на перспективу роста. Это можно сказать любому. А решения не было.

Чешков. Я считал, что ко мне был проявлен эмоциональный подход. Петр Зекенович считает меня своим учеником. И это правильно. Он учил меня не похлопывать по плечу, не заигрывать с людьми. До конца требовать, широко поощрять. Петр Зекенович страстный человек. Я помню его любимую фразу: «Прежде чем объединиться, надо размежеваться...» Я могу честно сказать спасибо, но когда-то ученик должен уходить от учителя. Петр Зекенович не отпустил меня, и в этом все дело. Но я уже здесь был не нужен.

Секретарь парткома. Речь сейчас идет о вашем проступке.

Чешков. Вы напоминаете мне людей из Нережа. Хотите оставить потому, что я свой, а там не хотят принять, потому что чужой. Я уже не могу бросить двадцать шестой. Если брошу, это будет предательством по существу.

Секретарь парткома. Нет весов, которые могли бы с точностью определить, где вы нужнее. Вам вообще еще рано было вылетать из родного гнезда. С мнением партийной организации вы не посчитались. Это серьезный проступок. Для вашей будущей жизни очень важно уяснить это.

Четвертый член парткома. Давайте закругляться.

Сапсакаев. На что ты все же рассчитываешь там?

Чешков. Пока у меня еще неограниченные права.

Секретарь парткома. Неограниченные? А не кажется тебе, что после нашего решения тебя вообще не утвердят?

Чешков. Не знаю, какое будет решение.

Третий член парткома. Частный вопрос. Что ты будешь делать с этой дополнительно обнаруженной недостачей?

Чешков. Умолчу. Я не хочу скандала. Не могу. Виноватых нет. Как ни трудно, будем покрывать понемногу. Возможно, я неточно выразился, сказав о неограниченных правах. Я имел в виду, что еще несколько месяцев мне позволят проводить реформы, не требуя полной отдачи плана. По логике другого выхода у руководителей завода нет. Им придется стерпеть. Цех слишком долго плохо работал. За это они могут ответить. На уступки я не пойду.