Интервью Сегодня 3-е марта 2003-го года, город Черновцы. Я, Элла Левицкая, провожу интервью с Воллернер Софией Филипповной

Откуда родом ваш отец?

Из Житомира.

Как звали вашего отца?

Филипп Яковлевич.

А еврейское имя было?

Ханин Липа.

Воллернер – это ваша девичья фамилия?

Да.

Мой дедушка – Янкель Воллернер, а бабушка – Нехама, девичьей ее фамилии я не знаю.

Ну, я так думаю, если дедушка умер, когда ему было 90 лет, примерно в 20-м году, значит, в 1830-м, очевидно. А бабушка, это была его вторая жена, она была гораздо моложе, лет на 20.

Они из Житомира, но последние годы они жили в Киеве. Даже знаю где, на Жилянской.

Да.

Да.

В 1880-м.

Дедушка был коммерсант, купец, а отец – зубной врач. Он выучился. Но тогда это было не университетское образование. Были зубоврачебные школы, после которых держали государственный экзамен. Он был зубной врач. А о детстве? Соблюдали все законы, все традиции.

Родители мои не были религиозными, но все соблюдали, все обычаи. Я помню до сих пор. Отец, например, в Судный день постился, но курил. Но когда умер его отец, мой дедушка, он ходил в синагогу, читал кадеш. Соблюдали абсолютно все обычаи, даже седер соблюдали, я до сих пор помню все эти молитвы. Готовили соответствующие блюда, картошка была с соленой водой, яичко, хрен… Это все было. Я это все помню и знаю. Но религиозными они не были. Просто, как папа говорил: «Чтоб дети знали», я и мой младший брат.

Бабушка и дедушка, конечно, были религиозными.

Дедушка был небольшого роста, отец мой выше, брат – гораздо выше. Он был роста, наверно, 165 сантиметров, худощавый.

Да, не очень большую. Одевался в черное. Знаю, что он был религиозный, потому что, когда приходил к нам с Жилянской, а мои родители жили на Крещатике, там где сейчас горсовет, это был Крещатик 40, там мои родители жили, так мама специально для него говорила: «Это молочная посуда, а это – мясная посуда». На самом деле у нас это не соблюдалось.

Да, он носил небольшую черную шапочку.

Не знаю. Но не такую шляпу, как хасиды носили. Такой я не запомнила.

Да, но он был религиозным. Он умер на Пасху еврейскую. Для него сняли у какого-то раввина стол на время пасхальных праздников.

Помню, конечно. Она умерла значительно позже.

Я думаю, году в 30-м. Ничего примечательного. Полная женщина была. Папа говорил, что в свое время она была очень красивая, но я уже ее, конечно, красивой не застала.

Очень просто и не особенно опрятно. Подробности я не запомнила. Во всяком случае, очень примитивно.

Нет, она носила парик.

Да.

В Житомире, наверно, собственный, но точно я не знаю.

В Киеве была еще сестра.

Мария Яковлевна. Она была младше отца, самая младшая.

Она была, наверно, 1890-го года рождения.

Да, конечно.

Тетельбаум.

Сейчас уже нет никого в живых. Были трое детей.

Он был тоже зубным врачом. Не сестры, а тети.

Да.

В 1940-м году.

Много было, но они не в Киеве жили.

В Малине жил старший брат, Эммануил Яковлевич. Он был старше отца лет на шесть. Где-то 1874-го года. Он тоже был зубной врач. Это у нас фамильное. Очевидно, это было легче всего. Еще в Киеве были родственники…

А, в Киеве еще одна сестра жила, Бэла Яковлевна. От первого брака она была, намного старше она была, от первого брака дедушки. Еще одна была в Киеве, Рейза Яковлевна, тоже примерно 74-72 года.

Чернявская.

Не знаю. При мне ее мужа уже не было. Она была домохозяйка. А Бэлы была фамилия Бармат.

У Чернявской были дочь и сын. А у Бэлы были две дочери и три сына. Она тоже была домашней хозяйкой. А кто был ее муж, не знаю.

Они, наверно, умерли году в 25-м, задолго до войны. Был еще один брат в Радомысле, но его убили во время погрома.

Исаак. Кем он был, – я не знаю. По-моему, он был без определенных занятий. У нас было очень много родственников, но никого, кроме меня и брата не осталось в живых. Больше я не знаю никого.

В хедере все учились.

Я не знаю. Они сдавали на аттестат зрелости экстерном.

В Радомысле погром был после революции, где-то в 19-м году, в гражданскую войну. А в Житомире я не знаю, были ли погромы. Отец же уже не жил в Житомире, он кончал образование уже в Киеве. Он сдавал экзамен при университете. Тогда надо было иметь среднее образование, на аттестат зрелости они сдавали экстерном, а потом они кончали зубоврачебную школу, 3 или 4 года, потом сдавали государственный экзамен при университете. У меня даже где-то есть диплом отца.

Во-первых, была сестра Мария Яковлевна, а про тех я не знаю, были ли они хотя бы грамотны.

По сравнению со мной они были уже очень старые. Я больше знала их детей, и эти дети тоже были гораздо старше меня.

Он в Киеве жил, и, очевидно, были средства. Сначала они жили на Никольской слободке, а потом он жил на Крещатике, имел кабинет, частную практику. Это уже начиная еще со времени до империалистической войны, наверно. Конечно, до, потому что я 10-го года, брат 13-го, а брат уже родился, когда мы жили на Крещатике. А я родилась, когда они жили на Никольской слободке, это за Днепром.

Не знаю.

Нет.

Наверно, после окончания учебы. Думаю, что до революции, потому что мой брат, папа рассказывал, он родился в самый седер, который праздновали у деда, а дед жил на Жилянской. Брат 13-го года рождения, значит, они переехали до революции.

Понимаете, у меня было фактически две мамы. Потому что первая моя мама, ее звали Клара, она умерла в 15-м или в 16-м году. А вторая, это была ее двоюродная сестра, вторую звали Гитя Моисеевна. Первой мамы родителей я тоже знала, дедушку и бабушку. Ничего особенного я не могу о них вспомнить. Обыкновенные люди. По-моему, они были мелкие торговцы.

Они жили в Тульчине. И первая, и вторая мама из Тульчина. А потом моей второй мамы родители жили в Одессе. По-моему, у них в Тульчине был небольшой магазинчик, и у родителей первой мамы тоже.

Бабушку, маму первой мамы, звали Брандл, а дедушки я не помню. А второй мамы отца звали Моисей, а бабушку я уже и забыла, как звали.

Не то что не помню, я ее никогда не знала.

Я думаю, что Мария Яковлевна, сестра младшая, она была замужем за братом первой мамы. Там было перекрещивающееся: брат и сестра женились на брате и сестре. Может, где-то они познакомились, не знаю истории, как они познакомились. А поженились они, наверно, в 9-м году.

Знаю, всех знаю.

У первой мамы было три брата, Меер, потом Исаак и Моисей.

Клара была самая младшая, а я вам сказала по старшинству.

Я знаю, два последних были тоже зубные врачи, а Меер был служащий. А у второй мамы была сестра еще… Да, у первой мамы еще была сестра, ее звали Маля. Я вспомнила отчество первой мамы: Иосифовна, значит, деда звали Иосиф.

Тетельбаум.

Она была домашней хозяйкой, она жила в Печоре, где лагерь еврейский был, между прочим. А второй мамы братья, сейчас я вспомню, Меер, Давид, Исаак, тоже и Матвей. И сестра еще у нее была Ита. Это тоже по старшинству я перечислила.

Она была после Давида, 1890 года рождения.

Первая мама я не знаю, но думаю, что если она умерла в 27 лет, значит, она тоже была примерно 90-го года.

­Тетельбаум, это же двоюродные были…

Исаак был зубной врач, остальные все были служащие, бухгалтера разных организаций.

Да, она жила в Виннице, ее фамилия была Рабинович. Она погибла во время Отечественной войны. Судьба ее неизвестна. В Виннице же была Транснистрия, как здесь называли.

Нет, она тоже училась в Киеве, она тоже была зубной врач.

Первая мама не была никем. Она домохозяйкой была, училась тоже в Киеве, а потом жила в Одессе. Отец поехал в Одессу, на ней женился, привез ее в Киев.

Конечно.

Дедушка был более светский, чем дедушка со стороны отца, он был моложе. Ничего не могу сказать, они же жили не здесь, я их совершенно их не видела. А бабушку я хорошо помню со стороны второй мамы, я помню. Да, со стороны первой мамы, Малю их дочку, они погибли в Бабьем Яру, они были в Киеве. А со стороны второй мамы бабушку я помню очень хорошо, потому что я приезжала в Одессу. Я еще не сказала, там Ита, еще Клара была, у второй мамы. Эта Клара была фармацевт.

Да.

Дети были, и есть еще.

Нет, в Одессе.

Значит, первой мамы брат, Меер, умер во время войны своей смертью, Исаак умер тоже во время войны от болезни.

Да, в эвакуации. Первый умер где-то в Казани, Меер, Исаак умер в Ташкенте.

Моисея и Малю расстреляли в Бабьем Яру.

Они своей смертью умерли уже после войны, кроме самого младшего. Матвей умер во время войны, тоже своей смертью, тоже в эвакуации. А эти умерли уже в Одессе после войны.

Бабушка первой мамы была в парике, а второй мамы – носила свои волосы, не в парике.

Обыкновенно. Никаких таких отличительных черт не было.

Конечно. Не знаю, насколько глубоко. Я же вам говорила, что мои родители тоже соблюдали традиции, «для людей», что ли, знаете, жили в городе, было много родственников, все это соблюдалось.

Свадьбы были с хипой.

Нет, со второй же мамой свадьба была в Одессе. А первая я не знаю, может, в Тульчине?

Да.

Да.

Да.

Да, конечно. Две были. Няня была. Это была еврейская среднебуржуазная зажиточная семья. Была няня, была кухарка. Я еще помню, был еще мальчик, который открывал двери пациентам.

Да.

Нет, что вы? Это был большой трехэтажный дом. Построил его еще Григорович-Барский, был в Киеве такой архитектор. В этом доме была фотография Эксельда, там был отца кабинет. Они жили на третьем этаже, а на втором – была типография этого Григоровича-Барского. На первом этаже были магазины. Это был большой дом на том месте, где сейчас горсовет, на Крещатике.

О слободке я не знаю. Они там недолго жили. Мой брат родился уже в Киеве, а я, наверно, на слободке.

Я думаю, что да. С чего же они жили? Я думаю, что да, но точно сказать не могу.

Наверно, даже раньше. Где-то в 12-м году или в 11-м.

Не знаю, насколько процветающим, но была большая очень квартира. Кабинет, гостиная, столовая, спальня, детская. Работницы были. Комнаты для прислуги, по-моему, не было. Мебель была приличная. Процветающим врачом – я не могу сказать. Он не был в числе самых лучших. Были более привилегированные врачи, чем он. Во всяком случае, они прилично, по-моему, жили.

Конечно.

Если считать гостиную, было два гарнитура. Был гарнитур мягкий, зеленого цвета и гарнитур венской мебели. Столовая была, большой буфет, старомодная, по теперешним временам, стулья, стол, еще какие-то шкафчики. В спальне были кровати с шариками. Детская была. Приличная мебель была. И посуда была, и ковры были.

Картины я не помню. Я только хорошо помню портрет мой и брата. Огромный красивый портрет. Мы жили на одной лестничной площадке с фотографом. До сих пор жалко этого портрета… И вообще, довоенные фотографии не сбереглись, не остались, их не забрали с собой.

Да. Отец выписывал, когда он был молодой, «Ниву» и приложение к «Ниве». У нас были классики все: Лермонтов, Пушкин, Гоголь. Потом были такие, второразрядные писатели: Михайлов, Лесков, Данилевский… Было очень много еврейских книг, из них, конечно, я ничего не знаю.

На идиш. И на иврите, наверно, были. В таких переплетах кожаных. У нас еще много было инструментов. Пианино было, отец играл на мандолине, на скрипке, и даже труба была.

Наверно, учился, но при мне, конечно, не учился. А играть он играл хорошо.

А потом была приходящая бонна, а потом уже никого не было.

Музыке меня учили. В садик я не ходила, ходила в школу, 54-я трудовая школа. Там, где Дом моделей, в Киеве, не доходя Пушкинской, там Дом проектов, там была 54-я трудовая школа. Эту школу я кончала, и брат кончал, так что нам даже через дорогу не надо было переходить, за углом сразу. Я училась музыке, но из этого ничего не вышло.

Да, все еврейские праздники отмечали, седер справляли, у меня же у брата день рождения в первый седер. Все очень строго отмечалось. Ну, конечно, сукку не делали на Крещатике на третьем этаже, но праздники отмечали торжественно. Мацу покупали, все… До сих пор я все помню и все знаю.

Ну, уборка была генеральная, убирали все, но что описывается у Шолом-Алейхема, что там сжигали что-то, - этого не было. Просто были семейные вечеринки, а чтобы там был религиозный уклон? Единственно, что седер отец правил, даже читал Агуду, рассказывал нам, заставлял брата вопросы эти задавать.

Не знаю, наверно, я думаю, что да. Точно я не знаю.

На русском.

С детьми на русском, с работницами на русском. А между собой, чтобы не знали дети, на идиш. Я говорить на еврейском не могу, но понимаю. Так, отдельные слова, фразы, а связно говорить не умею. Да, нас еще учили еврейскому, у нас был преподаватель с братом.

На русском языке меня читать выучили в 5 лет, потому что я очень любила читать, приставала ко всем, и меня выучили очень рано. А на еврейском, я не помню, ходил ли брат в синагогу, когда ему было 13 лет, я не помню, но, во всяком случае, где-то в 23-м году нас учили на древнееврейском. Я помню еще кое-какие слова. Кое-что помню. Во всяком случае, обычаи я все абсолютно знаю. Но это, очевидно, зависит от какого-то общего развития, потому что знаю обычаи и православные, и мусульманские, мало ли что у меня в голове за 92 года накопилось?

Русские, украинки.

Друзья родителей, в основном, были родственники, и все были евреи.

Семейные были, именины справляли, я знаю… У нас соседи были русские, православные. Он был поляк, а она была русская, мы были с ними в хороших отношениях, но в гости мы не ходили. Их дети, две девочки, к нам бегали, и мы к ним ходили в гости. На елку, на Пасху, но родители не общались.

Наум Филиппович, по-еврейски Нахман. Записан он в паспорте Нахман.

Были. В центре не было, а на Демеевке, на Соломенке, на Подоле были.

Нет. Очевидно, призывали, но освобождали, или они как-то выкручивались. Вы знаете, я вам еще одного брата папы не назвала, - Моисея. Эммануил, я сказала…

Мария Яковлевна, потом Моисей Яковлевич.

А этот, наверно, он был старше отца, врач был, венеролог, Моисей Яковлевич.

Да, да.

Да.

Да. Детей не было. Но он был женат. Он жил в Киеве. Он жил, тогда назывался «Дом Мороза», он в этом доме жил.

Да, на углу Короленко и Караваевской. Он умер где-то в 64-м – 65-м году.

Он кончал, по-моему, не в Киеве, а в Эстонии. По-моему, он Таллиннский университет кончал.

Никаких эксцессов не было. И 37-й год тоже благополучно прошел.

После революции – да. А после войны уже, конечно, нет. После революции у него остался кабинет, мы там жили все время до войны, до 41-го года. Отец работал и имел частную практику. Работал он в воинской части. Тогда надо было работать, потому что мы должны были поступать с братом. Брат мой кончал Политехнический, а я кончала торговый институт.

Ну, у него была частная практика, но официально…

Этот же кабинет на Крещатике 40, там же. Квартиру немножко подсократили, тогда уплотнения были.

Нет.

Я держала экзамен в старший приготовительный класс. Ну, конечно, после революции. Где-то в 17-м году.

Да. Может, в 18-м.

Да, я читала и писала. Вторая мама нас очень хорошо учила. У нее своих детей не было, только я и брат.

В школе я не чувствовала, но все-таки антисемитизм, конечно, был. Был и во время советской власти, и до советской власти. Он и сейчас есть. Хотя бы даже в том, что когда говорят о ком-то, то говорят: «Еврей», для характеристики. Не то, что он там что-то кончил, имеет какую-то специальность, обязательно добавляют. Лично по отношению ко мне антисемитизм, может, и не проявлялся, а вообще антисемитизм был.

Из тех, кого я знаю, – нет. А менялись власти очень часто. Я даже помню, как взял власть Петлюра, а потом была демонстрация, мы же жили в центре, выходили на балкон, глядели, а потом началась перестрелка, потому что между Деникиным и Петлюрой споры были, какой флаг повесить на Думу. Вот это я помню.