Истерия и пограничные состояния: хиазм. Новые перспективы
жүктеу/скачать 156.5 Kb.
|
ЦЕЛИПопытка определить отношения между истерией и пограничными случаями не может оставить без внимания целый век психоаналитической литературы для первой и половину века для вторых. Учитывая рамки этой работы, мы не можем даже кратко изложить мнения авторов, работавших над концепциями этих недугов. С другой стороны, примечательно, что несмотря на интуицию и намеки по поводу отношений между этими двумя клиническими единицами ни одно исследование не рассматривало системно и детально общие и отличительные черты их отношений. Уточним сразу один пункт , касающийся этих отношений. Истерия могла бы представлять собой лишь срез гораздо более широкого клинического поля пограничных случаев. Ту же самую проблему можно было бы поставить и по поводу обсессий или же, например, пациентов, представляющих нарциссическую проблематику. Речь идет, в сущности, только о том, чтобы обсудить зону пересечения истерии и пограничных случаев, так как можно утверждать, что истерия обладает и собственными чертами, которые не входят в изучение взаимных отношений. Затруднительно определить точно природу этих отношений. Между простым истерическим неврозом и пограничными случаями встречаются всевозможные посредники, а комплекс в целом составляет континуум. Кроме того, существование истерических психозов, описанных, в основном, психиатрами, свидетельствует о способности истерии выходить даже за пределы пограничных случаев. Другие авторы предпочтут провести более четкую демаркационную линию в пользу раздела двух полей, защищая, скорее, их различия, чем оправдывая сходства. Какой бы ни была выбранная позиция, это нас не освобождает от метапсихологических дефиниций1. Истерия, какими бы ни были ее варианты, даже ее временные или коньюнктурные проникновения в поле психоза, остается по сути неврозом. Последний ставит на первый план у пациента проблематику отношений любви и сексуальности. Вопрос желания здесь является основным, также как и вопрос объектного выбора и идентификаций. Важность фантазматической и эмоциональной жизни, отношение к телу и к депрессивной восприимчивости – здесь на первом месте. Пограничные случаи поддерживают отношения пересечения с истерией, они могут представлять все, что характеризует истерию, или часть ее черт, но, в действительности, невротическая организация здесь отсутствует, и мы имеем дело с конфликтными формами, которые отыгрывая проблематику любви (не всегда проблематику сексуальности), остаются вторичными по отношению к другим аспектам, в первый ряд которых нужно поставить деструктивность, мазохизм, нарциссизм. Если истерическое Я (le Moi) всегда обнаруживает себя, представляя особую тенденцию к фрагментации и раздробленности (чаще всего это носит временный характер), то эта угроза может проявляться более открыто через склонность к деперсонализации, а легкость, с которой пациент поддается чувствам преследования (без утраты отношений с действительностью) и депрессии, способна иногда вызвать серьезные регрессии зачастую вместе с феноменами зависимости. Чаще всего мы имеем преходящие декомпенсации, требующие госпитализаций; они сопровождаются периодическими перебоями в аналитическом или психотерапевтическом лечении. Эти сбои, как правило, кратковременны, и если только отношения с трансферентным объектом были сохранены, то все возвращается достаточно быстро к исходному состоянию, позволяющему возобновить аналитические отношения и даже интерпретировать постфактум причины и процессы, повлекшие за собой откат. Напротив, медленный ход и трудности процессов изменений являются достаточно регулярным феноменом у пограничных случаев. Аналитик должен быть готов к долгому, трудному, полному козней и подвохов лечению, которое будет сочетать регрессии и незначительный прогресс в зигзагообразном продвижении вперед. Одним из завоеваний в лечении является обретение большей самостоятельности, которая позволит пациенту освободиться от родительских имаго, особенно от материнских. Прежде чем погрузиться в суть вопроса, я хотел бы уточнить принятую мной позицию. Я не стремлюсь объяснить истерию и пограничные случаи через фиксацию на стадии развития или на объектных отношениях. Ute Rupprecht-Schampera это уже сделала, подчеркивая важность фазы раннего треугольника, разработанной Маргарет Малер и Эрнестом Абелином. Я же предложил для интерпретации некоторых пограничных случаев концепт битреугольника, означающий, что отношения между тремя партнерами эдипального конфликта скрывают, на самом деле, бинарные отношения с одним объектом, разделенным на две части – плохую и хорошую. Я не буду также сравнивать различные теоретические подходы: фрейдистские, клейнианские, лаканистские и т.д. Я предлагаю рассмотреть некоторые пункты, которые объединят клинические и метапсихологические аспекты и которые приведут меня к противопоставлению того, что наблюдают в истерии и того, что можно заключить из лечения пограничных случаев. Последовательное рассмотрение различных точек зрения, где сравнение истерии и пограничных случаев может оказаться плодотворным, рискует представить несколько разрозненную картину по затрагиваемой проблематике. Мы надеемся, что под предлагаемым нами углом зрения структуры системы проявят свою специфику с наибольшей ясностью. а) КонфликтОпределить основной конфликт в этих двух категориях трудно, так как благодаря времени мы увидели, что истерия явилась предметом раскола, когда появились описания, касающиеся существования оральной истерии, содержащей серьезную догенитальную фиксацию. Эти описания прокладывали мост между фрейдовской теорией истерии, с ее классическим генитальным уровнем, и переинтерпретацией этой теории Мелани Кляйн, выявившей важность механизмов проективной идентификации и интроективной идентификации орального происхождения. Вскоре фиксация на материнской груди стала проявляться в интерпретации переноса у истерика с большей очевидностью. Я, тем не менее, считаю, что какой бы ни была феноменология симптомов истерии (склонность к токсикофилии, пристрастие к галлюциногенам, расстройство пищевого поведения с чередованием фаз анорексии и булимии, аддиктивное поведение по отношению к предметам и т. д.) , для меня истерия остается связанной с фундаментальным конфликтом, касающимся отношений между генитальной любовью и сексуальностью. Мы предвидим возражение, что такая проблематика настолько неопределенна, что могла бы подойти для всех наших пациентов. Этот аргумент недостаточно основательный, так как в истерии речь идет не столько о любви, сколько о форме любви и о доказательстве любви, с одной стороны, и о ее отношении к сексуальности и к желанию, с другой. Таково фундаментальное ядро истерии. Можно упомянуть, что к этим классическим аспектам добавились новые, как раз относящиеся к первосцене. Настаивали также на других аспектах, немного скрытых проблематикой любовь-сексуальность. Так была подчеркнута важность нарциссизма и восприимчивость к депрессии. Особое внимание было обращено на злобу истерика (Khan, 1974), упреки которого направлялись, скорее, на неспособность объекта обеспечить развитие Я (le Moi). В пограничных случаях мы, по-видимому, имеем дело с проявлениями, свидетельствующими о хрупкости границ Я (le Moi). Если в неврозе легко выявить роль страха кастрации в паре со страхом пенетрации (типичного для женщин), то в пограничных случаях эти страхи заменены соответствующими им формами на уровне Я (le Moi): страхом сепарации – который также может существовать и в истерии, но гораздо быстрее преодолевается, - и страхом интрузии (Винникотт, 1965-1975), отражающими страх отчуждения (потери) и страх зависимости от всемогущего объекта. В действительности, появление этих страхов состоит в связи со страхом провала-разрушения (Винникотт, 1971) или захвата недоброжелательным и зловредным объектом. Здесь как раз и можно обнаружить роль страха катастрофы (Бион, 1970; Brenman, 1985), способного привести к проективному и непонятному поведению, направленному на то, чтобы сбить с толку аналитика, чтобы ускользнуть от его влияния, и даже предпринимается «усилие, чтобы сделать другого дураком» (Searles, 1977). Во всех этих случаях доминирует желание мести и агрессии; на этом основании мы понимаем, что деструктивность – это центр проблематики пограничных случаев. Подводя итог, в немного схематичной форме мы можем сказать, что в истерии преобладают конфликты, связанные с эротическими аспектами психики, тогда как в пограничных случаях именно деструктивность занимает переднюю часть сцены, стремясь исказить или перекрыть эротическую проблематику. б) Травма (ы) Вопрос о травме, начиная с Фрейда и до сегодняшнего дня, - это тот вопрос, который лучше всего отражает эволюцию психоаналитической клиники и проблем, поднимаемых современной техникой. Мы знаем, что в начале своего творчества Фрейд определял природу травмы как сексуальную. Обращена ли травма на соблазнение или на фантазм о соблазнении, это не меняет сути. А суть глубинно связана с сексуальностью. С другой стороны, реальная травма и фантазм, далекие от того, чтобы взаимоисключаться, чаще всего комбинируют свои воздействия. Впоследствии, уже во времена Фрейда, поле травмы несколько расширилось. Сексуальность перестала быть однозначной причиной травмы. Благодаря Ференци (1982) природа травмы изменилась, и ее воздействия усилились. Сексуальность уже не была единственной, подлежащей рассмотрению; Ференци, защищая свою концепцию смешения языков, описывал незамеченную модальность травмы, затрагивая позицию объекта (и, следовательно, позицию аналитика). Он интерпретировал воздействия травмы на уровне Я (le Moi): серьезные торможения, поражения психического аппарата, губительные последствия непонимания, холодности и т. д., подчеркивая глубину ущерба. Травма здесь относится как к ответам объекта, которые отсутствовали, так и к тем реакциям, которые давались несоответствующим образом, чтобы удовлетворить желание взрослого или чтобы предотвратить отчаяние ребенка. Вслед за Ференци другие авторы развивали это направление мысли. Особенно это относится, на мой взгляд, к Винникотту, тогда как Мелани Кляйн акцентировала меньше внимания на материнском ответе, чем на эндогенных источниках психики. Как бы там ни было, все сказанное можно резюмировать в упрощенной схеме, напрашивающейся с неизбежностью: мы отмечаем открыто сексуальный характер, постоянно действующий в истерии, где инцестуозное соблазнение, прямое или символическое, отсутствует редко, а в пограничных случаях – локализацию на Я (le Moi) травматических воздействий, связанных с материнским влиянием. Некоторые теории пытаются комбинировать эти два аспекта, и тогда мы будем рассматривать, у женщин, инцестуозные фиксации на отце как защиты и средства против отношений с матерью, окрашенные ранним отвержением или поддерживающиеся амбивалентным слиянием, в основе которых лежит неадекватное отношение к ребенку и непонимание его нужд. Следует особо подчеркнуть, что нельзя пренебрегать влияниями извне, составляющими часть работы психики субъекта. Внешние патогенные источники вызывают серьезные субъективные нарушения, тем более сложные для интерпретации, если субъект защищается от патологии ( совершенно бесспорной) объекта, от которого он зависит. Это рискует повториться в переносе. А плохо налаженные отношения между Я (le Moi) и объектом могут, в свою очередь, сексуализироваться, и это дает нам право говорить уже о гомосексуальности, квалифицируемой как «первичная», в отношениях между дочерью и матерью. Такие отношения любви нередко можно встретить между матерью и дочерью, находящейся уже в достаточно взрослом возрасте. Чаще всего речь идет о девочке, но и мальчик не избегает этой участи. Эти любовные отношения устанавливаются на фоне зависимости от поведения и чувств матери и не проходят со временем, а поддерживают взаимные бесконечные упреки, которые будут повторяться в переносе. Мы легко догадываемся о неутоленной жажде любви (которая никогда и не будет удовлетворена) ребенка по отношению к матери, жажде любви, соответствующей и настоятельному, нереализуемому материнскому запросу, который мать выставляет ребенку, чтобы он вписывался в тот образ, который она о нем создала, способствуя таким образом расцвету ложного Self (Винникотт,1965). В пограничных случаях все зависит от способа, которым субъект переживает эту ситуацию, а именно от защитных реакций, которые вызывает в нем такая ситуация и которые могут располагаться от глубокого расщепления до проективного поведения, почти бредового, смещенного на символические материнские эквиваленты, или до реакций глубокого отчаяния, способных привести к достаточно серьезным суицидальным попыткам, подвергающим опасности жизнь субъекта. Иногда, по случаю отвержения объектом, символизирующим мать, можно наблюдать яркие регрессии, оральные и анальные, которые повлекут за собой госпитализацию, к счастью, кратковременную. Продолжительность травмы подчиняется также количественным факторам. Если это верно, остается только, чтобы количественные изменения перешли , в конечном счете, в качественные; это происходит, когда дезорганизация достигает Я (le Moi), изменяя картину в сторону пограничных случаев. жүктеу/скачать 156.5 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|