В этой комнате художник Хюттинг поселил свою прислугу, Жозефа и Этель.
Жозеф Нието — шофер и подсобный рабочий. Это парагваец лет сорока, в прошлом старший матрос на торговом флоте.
Этель Роджерс, голландка двадцати шести лет, служит кухаркой и кастеляншей.
Почти всю комнату занимает огромная кровать в стиле ампир со стойками, которые увенчаны до блеска начищенными медными шарами. Этель Роджерс занята утренним туалетом за ширмой из рисовой бумаги с цветочным орнаментом, через которую перекинута большая кашемировая шаль. Нието, в белой вышитой рубашке и черных брюках на широком ремне, лежит на кровати; в левой руке, поднятой до уровня глаз, он держит письмо с маркой ромбовидной формы, изображающей статую Симона Боливара, а в правой, украшенной перстнем с печаткой на среднем пальце, — зажигалку с язычком пламени, как если бы он собирался сжечь только что полученное письмо.
Между кроватью и дверью находится вырезанный из какого-то фруктового дерева небольшой комод, на котором стоит бутылка виски марки «Black and White», узнаваемой по двум собакам на этикетке, и тарелка с солеными крекерами.
Стены комнаты окрашены в светло-зеленый цвет. Пол покрыт паласом в желтую и розовую клетку. Убранство дополняют трельяж и плетеный стул, на котором лежит учебник «Французский язык в текстах. Средний уровень. Второй год обучения» в выцветшей обложке.
Над кроватью булавками приколота репродукция картины «Арминий и Сигимер»: на ней изображены два колосса в широких серых плащах, с бычьими шеями, мышцами как у Геракла, с красными лицами, заросшими пышными усами и густыми бакенбардами.
К двери кнопками приколота почтовая открытка: на ней изображена монументальная скульптура Хюттинга «Ночные звери», которая украшает парадный двор Префектуры в Понтарлье: нагромождение шлаковых обломков в целом имеет весьма отдаленное сходство с каким-то доисторическим животным.
Бутылка виски и соленое печенье получены как подарок, или точнее чаевые, которые авансом выдала им мадам Альтамон. Хюттинг и Альтамоны знакомы довольно близко, и художник одолжил им своих слуг, которые сегодня вечером будут прислуживать на ежегодном приеме, устроенном в большой квартире на третьем этаже, под квартирой Бартлбута. Так происходит каждый год, и Альтамоны отплачивают ему тем же, когда художник, раз в три месяца, закатывает пышные праздники в своей мастерской.
ЕСЛИ ВЫ ХОТИТЕ УЗНАТЬ ОБ ЭТОМ БОЛЬШЕ:
Боссёр Ж . Скульптуры Франца Хюттинга. Париж: Галерея Майяр, 1965.
Жаке Б. Хюттинг и Тревожность // Форум. 1967. № 7.
Ксертиньи А. де. Хюттинг портретист // Журнал нового искусства. Вып. 3. Монреаль, 1975.
Наум Е. Дымка Бытия. Эссе о живописи Франца Хюттинга. Париж: XYZ, 1974.
Хюттинг Ф. Манифест Mineral Art. Брюссель: Галерея 9 + 3, 1968.
Hutting, F. Of Stones and Men. Urbana Museum of Fine Arts, 1970.
Nahum, E. Towards a Planetary Consciousness: Grillner, Hagiwara, Hutting. in: S. Gogolak (Ed.), An Anthology of Neocreative Painting. Los Angeles, Markham and Coolidg, 1974.
Глава X Комнаты для прислуги, 4
На последнем этаже, под самой крышей, совсем крохотную комнатку занимает шестнадцатилетняя англичанка, Джейн Саттон, которая работает няней в семье Роршаш.
Девушка стоит у окна. Ее лицо светится радостью, она читает — или, может быть, в сотый раз перечитывает письмо, грызя хлебную горбушку. На окне висит клетка; в ней — птица с серым оперением и окольцованной левой лапкой.
Кровать — очень узкая: по сути, это синтетический матрац, положенный на три деревянных куба, служащих ящиками, и покрытый лоскутным покрывалом. Над кроватью прикреплена пробковая доска размером метр на шестьдесят сантиметров, к которой булавками приколоты разные бумажки — инструкция по эксплуатации электрического тостера, квитанция из прачечной, календарь, расписание занятий в «Альянс Франсэз» и три фотографии самой девушки — двух-трехлетней давности, — снятые во время спектаклей, что устраивала ее школа в Англии, в Грин-Хилле, недалеко от Хэрроу, где каких-нибудь шестьдесят пять лет назад в местном колледже — вслед за Байроном, сэром Робертом Пилом, Шериданом, Спенсером, Джоном Персивалем, лордом Пальмерстоном и целой когортой не менее знаменитых личностей — учился Бартлбут.
На первой фотографии Джейн Саттон стоит в костюме пажа: обшитые золотым позументом короткие парчовые штаны, светло-красные чулки, белая рубашка и короткий красный камзол без воротника с рукавами-буфами и желтыми шелковыми отворотами с бахромой по краям.
На второй фотографии она, уже в роли принцессы Берил, стоит на коленях у изголовья своего деда, короля Утера Пендрагона («Чувствуя приближение смерти, король Утер Пендрагон призвал к себе принцессу…»).
Третья фотография представляет четырнадцать девушек, выстроившихся в ряд. Джейн — четвертая слева (если бы не крестик над ее головой, ее было бы трудно узнать). Это финальная сцена пьесы Йорика «Граф фон Гляйхен».
Граф фон Гляйхен был взят в плен при битве с сарацинами и отдан в рабство. Его отправили работать в сад сераля, и там его увидела дочь султана. Она распознала в нем благородного человека, влюбилась в него и вызвалась помочь с побегом, если он возьмет ее в жены. Граф ей ответил, что женат, но это вовсе не смутило принцессу, воспитанную в традициях многоженства. Вскоре они все же сговорились, сбежали и приплыли в Венецию. Граф отправился в Рим и рассказал свою историю во всех подробностях Григорию IX. Папа взял с графа слово, что тот обратит сарацинку в христианство, и выдал ему разрешение сохранить обеих жен.
Первая была так рада возвращению мужа, что даже не задумывалась, на каких условиях он был ей возвращен: она согласилась на все и приняла свою благодетельницу с чувством огромной признательности. История нам сообщает, что своих детей у сарацинки не было, и она любила детей своей соперницы как родных. Как жалко, что она не произвела на свет существо, которое походило бы на нее!
В Гляйхене показывают кровать, на которой они спали втроем. Их похоронили в одной могиле на бенедиктинском кладбище в Петербурге; граф, переживший обеих жен, приказал высечь на надгробной плите сочиненную им самим эпитафию:
«Здесь покоятся две женщины-соперницы, которые любили друг друга как сестры, а еще больше любили меня. Одна отвергла Магомета, чтобы супруга не потерять, а другая бросилась в объятья соперницы, чтобы супруга обрести. Связанные узами любви и брака, мы всю жизнь делили на троих одно брачное ложе, а после смерти разделили один могильный камень».
Над могилой посадили, как полагается, один дуб и две липы.
Небольшое пространство между кроватью и окном занято вторым предметом в комнате: это узкий низкий столик, на котором находятся электрофон — подобные маленькие аппараты еще называют пожирателями пластинок, — на три четверти пустая бутылка пепси-колы, пачка игральных карт и кактус в горшке, украшенном разноцветными камушками, пластмассовым мостиком и крохотным зонтиком.
Под столиком лежит стопка пластинок. Одна из них вынута из конверта и почти вертикально поставлена у борта кровати: это джазовая пластинка «Gerry Mulligan Far East Tour», на конверте которой изображены храмы Ангкор Ват, окутанные утренним туманом.
На вешалке, прикрепленной к двери, висят плащ и длинный кашемировый шарф.
К стене справа, — недалеко от того места, где стоит девушка, — кнопками приколота четвертая фотография, на этот раз квадратная и больших размеров: на ней изображена гостиная зала с наборным версальским паркетом, совершенно пустая, если не считать гигантского резного кресла в стиле Наполеон III, справа от которого, положив одну руку на спинку кресла, а другую себе на пояс, стоит маленький человечек с выступающим вперед подбородком, одетый в костюм мушкетера.
Достарыңызбен бөлісу: |