Карл Вильгельм фон Гумбольдт

О внутренней и внешней организации высших научных заведений в Берлине

Следовательно, сущность этих учреждений заключается в том, чтобы объединить под своим руководством, с внутренней стороны, объективную науку с субъективным образованием [2], а с внешней — законченное школьное образование с первыми самостоятельными занятиями, или, скорее, произвести переход от одного к другому. Однако при этом во главе угла всегда остается наука. Ибо пока она остается в чистом виде, она без внешней помощи будет освоена правильно и цельно, даже если в этом освоении могут возникнуть отдельные отклонения.

Поскольку научные заведения могут достигнуть своей цели только в том случае, если каждое из них будет по возможности соответствовать чистой идее науки, то преобладающими для них принципами являются одиночество и свобода. Но ведь и духовная деятельность человечества может развиваться только как взаимодействие — не только с тем, чтобы один дополнял то, чего не хватает другому, но и с тем, чтобы успешная деятельность одного вдохновляла других и чтобы всем стала видна та всеобщая изначальная сила, которая в отдельных личностях проявляется лишь изредка или светит отраженным светом. Поэтому внутренняя организация этих учреждений должна порождать и поддерживать взаимодействие непрерывное, самовозобновляющееся, но при этом непринужденное и не преследующее заранее заданной цели.

Кроме того, особенность высших научных заведений состоит в том, что для них наука всегда представляет собой проблему, еще не нашедшую своего окончательного решения, и потому они постоянно занимаются исследованиями, в то время как школа имеет дело только с готовым и бесспорным знанием. Следовательно, отношения между учителем и учеником в высших научных заведениях становятся совершенно иными, чем прежде. Здесь не учитель служит ученикам, но и тот, и другие служат науке; дело учителя напрямую зависит от их присутствия и без него не могло бы процветать; если бы ученики сами не собрались вокруг него, учитель сам бы искал их, чтобы приблизиться к своей цели через объединение своего опытного, но именно поэтому одностороннего и уже менее живого ума с умами более слабыми, но смело и непредвзято стремящимися сразу во всех направлениях.

Поэтому то, что называют высшими научными заведениями, если отвлечься от той формы, которую они принимают в рамках государства, — это не что иное, как духовная жизнь людей, которых досуг или внутреннее стремление приводят к науке и исследованиям. И без этой формы один предавался бы размышлениям и собирал коллекции, другой — объединился со своими сверстниками, третий — собрал вокруг себя почитателей. Такому образцу должно следовать и государство, если оно хочет свести воедино неопределенные и как бы случайные действия и придать им более определенную форму. Оно должно следить за тем, чтобы

1. всегда поддерживать деятельность ученых в самом оживленном состоянии;

2. не давать ей опускаться, сохранять четкое и жесткое разграничение между высшим научным заведением и школой (не только общей теоретической, но и различными практическими школами).

Государство должно постоянно отдавать себе отчет в том, что не оно обеспечивает эти результаты, что оно и не способно это сделать. Напротив, всякая попытка государственного вмешательства может только помешать развитию науки. Необходимо понять следующее:

– поскольку конкретному обществу необходимы внешние формы и средства для всякой сколько-нибудь широкой деятельности, государство должно создавать таковые и для науки;

– не только способ, которым оно создает эти формы и средства, может повредить сути дела, но и само то обстоятельство, что существуют такие внешние формы и средства для совершенно чуждого им дела, всегда воздействует отрицательно и низводит духовное и возвышенное до уровня материальной действительности;

– именно поэтому государство должно прежде всего представлять себе внутреннюю сущность, чтобы исправить то, что оно само же, хотя и без собственной вины, испортило или чему стало помехой.

Даже если это всего лишь другой взгляд на один и тот же процесс, все же польза такого взгляда должна сказаться и на результате, так как государство, если оно будет так смотреть на дело, будет вмешиваться в науку все скромнее. Да и вообще в практических государственных действиях теоретически неверный взгляд никогда не останется безнаказанным, поскольку никакое государственное действие не может быть чисто механическим.

Исходя из этих предпосылок, легко увидеть, что во внутренней организации высших научных заведений все основывается на соблюдении принципа взгляда на науку как на нечто, еще не полностью обретенное и никогда целиком не обретаемое, принципа поиска науки как таковой.

Как только прекращают этот поиск или же воображают, что наука возникает не из глубины духа, а путем экстенсивного накопления наблюдений, все теряется безвозвратно и навсегда; теряется для науки, которая, если это продолжается долго, настолько выхолащивается, что даже ее язык становится пустой оболочкой; теряется и для государства. Ибо только произрастающая изнутри и могущая проникнуть в глубину личности наука преобразовывает человеческий характер, а государству, как и человечеству, нет дела до знаний и речей, а есть — до характера и действий человека.

Чтобы навсегда избежать этого ложного пути, необходимо лишь сохранять живым и полнокровным тройственное устремление духа:

– стремление выводить все из некоего первоначального принципа (таким образом, например, объяснение природных явлений восходит от механического уровня к динамическому, органическому и, наконец, психическому в широком понимании этого слова);

– далее, постоянное стремление к идеалу;

– наконец, стремление объединить и принцип, и идеал в единую идею.

Однако это стремление едва ли поддается поощрению, впрочем, никому и не придет в голову, что немцы нуждаются в таком поощрении. Интеллектуальный характер немцев сам по себе имеет такую тенденцию, и нужно лишь не дать подавить это устремление духа проявлениями насилия или же того антагонизма, который, признаться, им тоже свойствен.

Поскольку любая односторонность должна быть изгнана из высших научных заведений, то, естественно, в них могут оказаться многие, кому это стремление чуждо, и некоторые, кому оно противно. В полной мере и в чистом виде оно свойственно немногим. Но ему достаточно проявляться хотя бы изредка, то тут, то там, чтобы оказать широкое и продолжительное воздействие. В любом случае, среди тех, кто догадывается об этом стремлении, всегда должно господствовать уважение к нему, а среди тех, кто мог бы его подавить, — боязнь.

Чаще всего и наиболее обособленно подобное стремление духа выражается в философии и искусстве. Однако они не только сами легко вырождаются, но от них едва ли стоит ожидать многого, если их дух не переходит должным образом (а лишь логическим или формальным математическим способом) в другие отрасли познания или роды исследований.

Если же, наконец, в высших научных заведениях господствующим станет принцип стремления к науке как таковой, то и не нужно будет больше беспокоиться ни о чем другом отдельно. Тогда не будет недостатка ни в единстве, ни в полноте — одно будет тянуться к другому, они сами вовлекут друг друга в истинное взаимодействие, в чем и заключается секрет любого хорошего научного метода.

Тогда все требования внутренней стороны дела будут удовлетворены.

Что же касается внешней стороны — отношения к государству и его деятельности, то тут государство должно заботиться только о богатстве, т.е. мощи и разнообразии умственных ресурсов — путем правильного выбора привлекаемых к этому делу людей, и о свободе их деятельности. Свободе же опасность угрожает не только со стороны государства, но и со стороны самих учреждений, которые при своем возникновении приобретают определенный дух и впоследствии склонны подавлять проявление иного духа. Государство должно предотвратить и те недостатки, которые могут произрасти отсюда.

Главная задача состоит в выборе людей, привлекаемых к научной деятельности. При этом скорректировать неудовлетворительную деятельность можно только в момент разделения учреждения на отдельные составляющие.

Затем важнее всего издать несколько простых, но более глубоких организационных законов, о которых также можно говорить только при обсуждении отдельных частей заведения.

Наконец, должны быть приняты во внимание вспомогательные средства. Достаточно будет заметить, что главным является вовсе не пустое коллекционирование, напротив, нужно помнить, что оно легко может привести к притуплению или снижению умственных способностей, так что самые богатые академии и университеты — отнюдь не всегда те места, где наукой занимаются наиболее глубоко и благоразумно. Этот принцип деятельности государства в отношении научных заведений может быть перенесен и на отношения этих заведений (как заведений вышестоящих) к школе, и (как заведений научных) к практической стороне жизни.

Государство не должно относиться к своим университетам ни как к гимназиям, ни как к специальным школам. Оно не должно использовать свою академию в качестве технической или научной экспертной комиссии. В целом (поскольку об отдельных исключениях, которые могут допускаться в университетах, речь пойдет ниже) государство не должно требовать от них ничего, что непосредственно и напрямую относилось бы к нему, но сохранять внутреннюю убежденность в том, что, когда они достигнут своей конечной цели, они выполнят и его задачи, причем в намного более масштабной перспективе, с большей широтой охвата. Такой, которая позволит применить совершенно иные силы и рычаги, чем те, которые в состоянии привести в действие государство.

С другой стороны, основной обязанностью государства является такая организация школ, чтобы они должным образом помогали высшим научным заведениям. Главным основанием для этого служат правильное понимание взаимоотношения этих учреждений и плодотворное убеждение, что как назначение школы не состоит в предвосхищении университетских занятий, так и университет не является простым и к тому же однородным дополнением к ним, как школьный класс более высокого уровня, а наоборот, переход от школы к университету является переломным моментом в жизни молодого человека, к которому школа должна так хорошо подготовить своего воспитанника, чтобы он, став физически, нравственно и интеллектуально свободным и самостоятельным и не принуждаемый более, устремился не к праздности или практической жизни, а нес в своей груди страстное желание возвыситься до науки, доселе как бы лишь издали манившей его.

Путь, на котором школа может этого достигнуть, прост и надежен. Она должна только заботиться о гармоническом развитии всех способностей в своих воспитанниках; только упражнять их собственные силы на как можно меньшем числе предметов, но, по возможности, всесторонне, и только таким образом культивировать в них познания, чтобы понимание, знание и духовное творчество привлекали их не внешними обстоятельствами их освоения, а своей внутренней точностью, гармонией и красотой. Для этого, а также для предварительной

подготовки ума к занятиям чистой наукой следует избрать преимущественно математику, причем начать следует с первых же упражнений по развитию умственных способностей.

Подготовленный таким образом ученик теперь и сам ухватится за науку, в то время как одинаковые прилежание и талант при иной подготовке либо сразу же, либо позже, но еще до окончания обучения увязнут в практических делах и станут непригодны для этого или же, лишенные возвышенных научных устремлений, рассеются в отрывочных познаниях.

Очень важным, напротив, является вопрос: действительно ли стоит еще прикладывать какие-то усилия, чтобы, наряду с университетом, учреждать или содержать академию? и какую сферу воздействия надо придать каждому в отдельности и обоим вместе, чтобы задействовать каждый из этих институтов своим, только ему присущим способом?

Когда предназначение университета видят только в преподавании и распространении науки, а академии — в ее развитии, это несправедливо по отношению к первому. Науки совершенно определенно в такой же степени, а в Германии даже в большей, развиваются преподавателями университетов, что и членами академий, и пришли эти преподаватели к достижениям в своих предметах именно через преподавательскую деятельность, так как свободное устное выступление перед слушателями, среди которых всегда найдется немало умов, независимо обдумывающих услышанное, несомненно, воодушевляет привыкших к такому обучению людей более, чем уединенный досуг писательской жизни или некрепкие узы академической братии. Движение науки в университете, где она беспрерывно вращается в большом количестве сильных, бодрых и юных умов, безусловно, стремительней и живее. Вообще, нельзя по-настоящему преподавать науку как науку, не постигая ее каждый раз заново собственными усилиями, — и было бы удивительно, если бы довольно часто это не приводило к новым открытиям. Преподавание в университете — не столь утомительное дело, чтобы воспринимать его как перерыв в научных занятиях, а не как вспомогательное средство для них. Кроме того, в каждом большом университете есть люди, самостоятельно занимающиеся и проводящие исследования, лишь изредка или вовсе не читая лекций. Поэтому, несомненно, развитие наук можно было бы предоставить университетам, организовав их должным образом, и освободить академию от этой задачи.

Возможность общения и объединения, которая, правда, не обязательно в одинаковой мере используется университетскими преподавателями, также вряд ли могла бы стать достаточным основанием для организации столь дорогостоящих институтов.

Ведь, с одной стороны, эта тяга к объединению и в академиях довольно слаба, а с другой — она полезна в первую очередь в тех эмпирических и экспериментальных науках, где существует необходимость быстро сообщать друг другу какие-то отдельные сведения. Наконец, в этих дисциплинах и без содействия со стороны государства всегда безо всякого труда появляются частные общества.

Если разобраться подробнее, то академии процветали преимущественно за границей, где и поныне лишены благодеяний, оказанных немецким университетам, и где едва ли признаюґт их, в Германии же — большей частью лишь в тех местах, где университетов не было, либо во времена, когда в них не хватало либерального и разностороннего духа. В последнее время ни одна академия не отличалась особыми достижениями, и в самом расцвете немецкой науки и искусства академии либо мало, либо вообще никак не участвовали.

Следовательно, для сохранения обоих институтов в живой деятельности необходимо объединить их друг с другом таким образом, чтобы, оставаясь в своей работе обособленными, отдельные их члены не были обязаны принадлежать исключительно только к одному или другому из них. В таком сочетании можно будет использовать обособленное существование обоих новым, превосходным способом.

Однако эта польза гораздо менее основана на своеобразии обоих институтов, а скорее на своеобразии их форм и их отношения к государству. (Ибо и без учреждения особой академии, с помощью университетских преподавателей можно сполна достичь того, что ожидают от нее, — преимущественно потому, что они могут создать собственное научное общество, как в Геттингене, — что вовсе не то же самое, что академия.)

Университет всегда стоит ближе к практической жизни и нуждам государства, поскольку он берет на себя поставленную государством задачу руководства молодыми людьми; академия же занимается исключительно наукой как таковой. Преподаватели университета обсуждают между собой лишь вопросы внешней и внутренней организации своей научной дисциплины; в то время как сведениями о своих занятиях они обмениваются только по собственному желанию; вообще же, каждый идет своим путем. Академия, напротив, является обществом, которое прямо предназначено для того, чтобы подвергать работу каждого всеобщей оценке.

Таким образом, идея академии как наивысшего и последнего прибежища науки и самой независимой от государства корпорации должна сохраниться — и следует даже пойти на риск, что такая корпорация своей слишком ограниченной или односторонней деятельностью докажет, что верный результат не всегда получается при наиболее благоприятных внешних условиях. Я сказал бы, стоит пойти на этот риск, так как идея сама по себе прекрасна и благотворна, и всегда может настать момент, когда она будет достойно воплощена.

При этом между университетом и академией возникнет состязание и антагонизм и такое взаимодействие, что они сами приведут друг друга в равновесие, как только деятельность одного из институтов станет избыточна или недостаточна.

В первую очередь этот антагонизм относится к выборам членов обеих корпораций. Каждый член академии должен иметь право, даже до защиты докторской диссертации, читать лекции, не становясь сразу членом университета. Следовательно, многие ученые должны быть одновременно и преподавателями университета, и членами академии, но у обоих институтов должны быть в распоряжении и ученые, принадлежащие только к одному учреждению.

Преподавателей университета должно назначать исключительно государство, и, несомненно, не стоит допускать большее влияние факультетов на этот процесс, чем предоставил бы им опытный и рассудительный попечительский совет. В университете антагонизм и сопротивление благотворны и необходимы, а столкновение, которое само по себе возникает между преподавателями в ходе их деятельности, может невольно повлиять на их предпочтения. К тому же университеты по своей сути слишком тесно связаны с непосредственными интересами государства.

Выбор же членов академии должен быть предоставлен ей самой и ограничиваться только утверждением короля, получить которое непросто. Ибо академия — такое общество, для которого принцип единства гораздо важнее, и ее чисто научная цель не так близка государству.

Отсюда возникает упомянутый выше иной способ выборов в высшие научные заведения. Ибо так как государство и академия принимают в них приблизительно одинаковое участие, то вскоре дух, которым каждый из них руководствуется, станет известен, и общественное мнение само беспристрастно рассудит их там, где они ошибаются. Но поскольку оба не могут ошибаться одновременно, или же хотя бы ошибаются по-разному, то не всем выборам угрожает такая опасность, и институт в целом будет защищен от односторонности.

Напротив, действующие в нем силы должны быть как можно более разнообразны, так как к двум классам — назначенных государством и выбранных академией — добавляются еще приват-доценты, которых, по меньшей мере поначалу, ободряет и поддерживает лишь признание аудитории.

Академия может приобрести один, лишь ей свойственный вид деятельности (помимо своих академических работ) систематическим чередованием наблюдений и опытов. Выбор некоторых из них должен быть предоставлен ей самой, другие же должны быть поручены ей, и на эти поручения должен оказывать влияние и университет, в результате чего возникнет новое взаимодействие.

Кроме академии и университета, к высшим научным заведениям принадлежат также вспомогательные институты. Они должны занимать особое, промежуточное положение между этими двумя учреждениями, под непосредственным надзором государства. Однако именно академия и университет должны не просто при определенных условиях иметь возможность использовать их, но и иметь над ними такой и только такой контроль, чтобы предложения по улучшению деятельности вспомогательных институтов вносились не непосредственно, а через государство.

Академия с помощью университета получает преимущество пользоваться такими учреждениями, как, например, анатомический или зоотомический театр, которые прежде не были связаны ни с какой академией, так как их рассматривали лишь в узких рамках медицины, а не в широкой перспективе — естественной науки.

Таким образом, академия, университет и вспомогательные институты являются тремя одинаково независимыми составляющими цельного учреждения.

Все они находятся под руководством и верховным надзором государства, только два последних в большей мере, а первое — в меньшей.

И академия, и университет одинаково самостоятельны, однако связаны тем, что у них есть общие члены и что университет предоставляет всем членам академий право читать лекции, а академия организует такие серии наблюдений и опытов, которые ей предлагает университет.

Вспомогательные институты используются и состоят под надзором обоих, хотя надзор над ними осуществляет только государство.
Перевод С. Шамхаловой

Перевод выполнен по изд.: Wilhelm von Humboldts Gesammelte Schriften. Band X: Herausgegeben von der Ko¬niglich Preussischen Akademie der Wissenschaften. Berlin: B. Behr’s Verlag, 1903. S. 250—260.