Книга пятая глава I

Инверсия эксперимента имеет место тогда, когда до­казывается противоположное тому, что известно из экспе­римента. Например: «Зеркала усиливают интенсивность тепла», но, может быть, и холода? ²³ Точно так же: «Тепло, распространяясь, поднимается снизу вверх»; но, может быть, холод, распространяясь, опускается сверху вниз? Например, возьмем железную палочку и нагреем ее с одного конца, а затем, поставив ее в вертикальное поло­жение так, чтобы нагретый конец оказался внизу, подне­сем руку к верхнему концу палочки: руку сразу же обожжет; если же нагретый конец поместить сверху; а взяться рукой за нижний конец палочки, то рука почув­ствует жар намного позже. Если же нагреть всю палочку и один конец ее погрузить в снег или обернуть губкой, смоченной в холодной воде, и если при этом снег или губка охладят верхний конец палочки, то будет ли холод быстрее распространяться книзу, чем подниматься вверх, если охладить нижний конец палочки? Точно так же известно, что солнечные лучи отражаются от белой по­верхности и концентрируются на темной; а не отра­жаются ли тени темной поверхностью, на белой же кон­центрируются? И мы видим, что именно так происходит в затемненном помещении, куда проникает свет лишь через узкое отверстие; изображения вещей, находящихся снаружи, воспринимаются на белой бумаге, на черной же мы не получаем никакого изображения. Точно так же мигрени облегчаются вскрытием лобовой вены; а облег­чается ли боль во лбу надрезом черепа? Но об инверсии эксперимента сказано достаточно.

Под усилением эксперимента мы понимаем доведение эксперимента до уничтожения или потери исследуемого свойства; в остальных видах охоты зверя только ловят, здесь же убивают. Вот пример усиления эксперимента. Магнит притягивает железо — будем воздействовать на магнит и на железо, добиваясь, чтобы больше не происхо­дило притяжения, например подвергая магнит нагрева­нию на огне или смачивая его в сильных растворах, чтобы выяснить, не исчезнет ли или по крайней мере не осла­беет ли его сила. Наоборот, если сталь или железо пре­вратить в окисел железа или так называемую закаленную сталь либо подвергнуть ее воздействию сильных раство­ров, то будет ли магнит в этом случае притягивать их? Далее, магнит притягивает железо через всякую извест­ную нам среду, т. е. если между ними поместить золото, серебро, стекло; будем теперь искать, если это только возможно, какую-то среду, которая бы останавливала силу магнитного притяжения: испытаем ртуть, масло, камедь, обожженный уголь и пр., что до сих пор еще не испытывалось в этом отношении. Точно так же недавно были изобретены оптические приборы, способные удиви­тельным образом увеличивать очень мелкие, едва видимые предметы. Нужно применить эти инструменты и к таким мельчайшим объектам, что за их пределами уже ничего нельзя различить, и к таким крупным, изображения которых бы сливались. Таким образом, следует проверить, смогут ли они ясно обнаружить в моче то, что иным спо­собом невозможно заметить? Смогут ли они в драгоценных камнях, совершенно чистых и прозрачных, обнаружить зерна или пятнышки? Смогут ли они показать как боль­шие тела те мельчайшие пылинки, которые летают в лу­чах солнца (и по поводу которых совершенно без всякого основания упрекали Демокрита в том, что он будто бы видел в них свои атомы и первоосновы вещей)? Могут ли они показать порошок, смешанный из белил и киновари, в таком виде, что совершенно отчетливо будут видны зернышки белой и красной красок? Или наоборот, смо­гут ли они более значительные объекты (например, лицо или глаз) показать увеличенными в такой же степени, как они увеличивают блоху или червячка? Смогут ли они показать полотно или какую-нибудь другую, более тонкую и прозрачную ткань так, чтобы она представлялась на­шему взгляду подобной сетке? Но мы не будем задержи­ваться дольше на усилении эксперимента, ибо все это по существу лежит за пределами просто научного опыта и относится скорее к области причин и аксиом, т. е. к Новому Органону. Ведь там, где мы встречаемся с от­рицанием, изъятием, исключением, мы начинаем видеть какой-то свет, указывающий путь к открытию форм. Но об усилении эксперимента сказано достаточно.

Применение эксперимента есть не что иное, как изо­бретательный перенос его на какой-нибудь другой полез­ный эксперимент. Можно привести такой пример: каждое тело имеет определенный объем и вес. Золото обладает большим весом и меньшим объемом, чем серебро, вода — большим весом и меньшим объемом, чем вино. Отсюда можно сделать весьма полезный практический вывод: зная объем и вес предметов, можно определить, сколько се­ребра примешано к золоту либо сколько воды смешано с вином, — это и было знаменитой «эврикой» Архимеда. Другой пример: мясо начинает портиться в одних поме­щениях быстрее, чем в других; было бы весьма полезно перенести этот эксперимент на исследование климата и применить этот принцип для того, чтобы определять более здоровый и менее здоровый для жизни климат, т. е. там, где мясо портится медленнее, там климат здоровее. Тот же самый принцип можно применить и к определению более здорового и менее здорового времени года. Но подобные примеры бесчисленны. Нужно только, чтобы люди не дре­мали, а беспрерывно обращали свои взгляды как на при­роду вещей, так и на человеческую практику. Но о приме­нении эксперимента сказано достаточно.

Соединение эксперимента — это тесная связь и сцепле­ние его применений; оно имеет место там, где отдельные явления не могли бы принести сами по себе какой-то пользы, но в соединении с другими оказываются полез­ными. Например, если хочешь получить поздние розы или фрукты, то этого можно добиться, срезав ранние почки; того же результата можно достичь, оставляя до се­редины весны корни растений не покрытыми землей; но намного вернее цель будет достигнута, если соединить оба этих способа. Точно так же особенно сильное охлаж­дение способны вызвать лед и селитра, если же их употребить вместе, то результат оказывается еще более значительным. Но все это очевидно само по себе. Тем не менее и здесь часто могут возникнуть ошибки (как и вообще в любой области, где еще не существует аксиом), вызванные соединением различных и обладающих проти­воположным действием веществ. Но о соединении экспе­римента сказано достаточно.

Остаются случайности эксперимента. Речь идет здесь о таком способе эксперимента, в котором совершенно отсутствует какое-либо рациональное начало, так что эксперимент производится чуть ли не в состоянии некоей одержимости, когда вдруг человеку приходит в голову провести какой-то опыт не потому, что размышление или какой-то другой эксперимент натолкнули его на этот опыт: просто он берется за него только потому, что подобный эксперимент до сих пор еще никогда не проводился. Однако я не уверен, что такой вид эксперимента, о кото­ром мы сейчас ведем речь, не скрывает в себе возможно­сти великого открытия, если только перевернуть в при­роде, так сказать, каждый камень. Ведь великие тайны природы почти всегда лежат в стороне от исхоженных дорог, вдали от известных путей, так что иной раз помо­гает даже сама абсурдность предприятия. Но если в то же время сюда присоединится и разумный расчет, т. е., если к тому соображению, что подобный эксперимент еще ни­когда не предпринимался, присоединится еще и серьез­ная и значительная причина предпринять такого рода эксперимент, то это даст самый лучший результат и по­может вырвать у природы ее тайны. Например, при воздействии огня на какое-нибудь природное тело, как известно, всегда происходит одно из двух: или какая-то часть вещества улетучивается (как, например, пламя и дым при обычном сгорании), или же по крайней мере происходит местное разделение частей вещества, оказывающихся на известном расстоянии друг от друга, как это имеет место в процессе дистилляции, когда гуща оседает на дне, а пары, пробыв некоторое время в свободном со­стоянии, собираются в прие­мниках. Но никто еще до сих пор не пытался произвести закрытой перегонки (именно так мы можем называть ее). А между тем представляется вполне вероятным, что сила тепла, если бы она действо­вала в закрытом теле, когда не может произойти ни по­тери вещества, ни его освобождения, может заставить этого Протея материи ²⁴, закованного, наконец, в цепи, совершить многочисленные трансформации, при условии, конечно, если тепло будет регулироваться, с тем чтобы не произошло взрыва сосуда. Этот процесс можно уподо­бить тому, что происходит в естественной матке, где дей­ствующей силой является тепло и никакая часть веще­ства не исчезает и не выделяется. Отличие состоит только в том, что в матке происходит еще и процесс питания, что же касается изменений, то здесь существует, по-видимому, полная аналогия. Таковы примеры случайностей эксперимента.

В заключение мы хотим, имея в виду такого рода эксперименты, дать следующий совет: не нужно падать духом и приходить в отчаяние, если эксперименты, кото­рым отдано столько сил, не приводят к желаемому резуль­тату. Конечно, успех опыта значительно приятнее, но и неудача часто обогащает нас новыми знаниями. И нужно всегда помнить о том (мы повторяем это непрестанно), что к светоносным опытам следует стремиться еще на­стойчивее, чем к плодоносным. Мы уже сказали раньше, что научный опыт в нашем понимании — это скорее проницательность и своего рода охотничье чутье, чем наука. О Новом же Органоне мы ничего не будем гово­рить и не станем даже вкратце касаться этой проблемы, потому что об этом (а ведь это самая важная проблема из всех существующих) мы намерены с божьей помощью написать специальное сочинение ²⁵.

Глава III

Разделение науки об открытии доказательств на промптуарий ²⁶ и топику. Разделение топики на общую и частную. Пример частной топики в исследовании о тяжелом и легком

Открытие доказательств не является в собственном смысле слова изобретением. Изобретать — значит обна­руживать неизвестное, а не припоминать и обращаться вновь к тому, что уже раньше было известно. Задача же того открытия, о котором мы говорим в настоящий мо­мент, сводится, кажется, к тому, чтобы из всей массы знаний, собранных и сохраняющихся в памяти, умело извлекать то, что необходимо для решения данного дела или вопроса. Ведь если кому-нибудь мало или вовсе ни­чего не известно об исследуемом предмете, тому не по­могут и средства открытия; наоборот, тот, у кого есть, что сказать по рассматриваемому делу, и без всякого искус­ства изобретения сможет найти и привести достаточно аргументов (хотя, может быть, он сделает это и не так быстро и не так ловко), Так что, повторяю, этот вид от­крытия представляет собой, собственно, не изобретение, а лишь припоминание или полагание и его практическое применение. Но поскольку этот термин укрепился и по­лучил распространение, то мы будем его употреблять. Ведь охотиться на какого-нибудь зверя и поймать его в равной мере можно и когда мы охотимся в диком лесу, и когда — в ограде парка. Но, оставляя в стороне словесные тонкости, ясно одно, что основной целью здесь является скорее определенная готовность и умение использовать уже имеющиеся у нас знания, нежели увеличение и раз­витие их.

Для того чтобы иметь в достаточном количестве сред­ства вести спор или рассуждение, можно избрать два пути. Первый путь обозначает и как бы указывает паль­цем, куда нужно направить исследование; это мы назы­ваем топикой. Второй путь требует составить заранее и хранить до тех пор, пока они не потребуются, доказа­тельства, применимые ко всем особенно часто встречаю­щимся в спорах случаям: мы будем называть это «пром­птуарий» (piromptuarium). Этот последний путь едва ли заслуживает того, чтобы его рассматривали как часть науки, ибо он нуждается скорее в простой старательно­сти, чем в научной подготовке. Тем не менее как раз в этой области Аристотель остроумно, хотя и не совсем верно, высмеивает софистов своего времени, говоря, что «они поступают совершенно так же, как тот, кто, объявив себя сапожником, вместо того, чтобы показать, как нужно делать башмаки, выставил бы только перед нами множе­ство башмаков разного размера и фасона» ²⁷. Но здесь можно возразить, что, если бы этот сапожник вообще не имел в своей мастерской башмаков и шил бы их только на заказ, он бы стал совсем нищим и имел бы очень мало покупателей. А Спаситель наш совсем иначе говорит о бо­жественной науке: «всякий книжник, наученный царству небесному, подобен хозяину, который выносит из сокро­вищницы своей старое и новое» ²⁸. Мы знаем, что древ­ние учителя красноречия советовали ораторам иметь на­готове различные заранее обработанные общие места, которые можно использовать для утверждения или опро­вержения любого тезиса, например в защиту духа закона, против буквы закона, и наоборот; в защиту логических доказательств, против свидетельских показаний, и наобо­рот, Сам Цицерон, опираясь на свой долгий опыт, откро­венно утверждает, что усердный и старательный оратор может иметь заранее обдуманные и обработанные речи на любой случай, который может возникнуть, чтобы во время самого судебного разбирательства не было никакой необходимости вносить в речь что-нибудь новое и неожи­данное за исключением новых имен и каких-то особых обстоятельств ²⁹. Усердие же и заботливость Демосфена в ораторском искусстве были столь велики, что он, зная какое огромное влияние оказывает на людей вступитель­ная часть речи, ибо она подготавливает их к слушанию дела и вызывает у них нужное оратору настроение, счи­тал необходимым заранее составить множество различ­ных вступлений ко всякого рода политическим и судеб­ным речам, чтобы всегда иметь наготове такое вступле­ние. Все эти примеры и авторитеты, пожалуй, вполне могут перевесить мнение Аристотеля, который был бы готов посоветовать нам сменять все наше платье на нож­ницы. Таким образом, не следовало отбрасывать эту часть науки, названную нами промптуарием; однако в этом месте о ней сказано достаточно. Ведь эта часть науки имеет такое же отношение к логике, как и к ритори­ке; поэтому мы решили только вкратце коснуться ее в логике, отнеся более подробное ее рассмотрение в отдел риторики.

Вторую часть науки об открытии, т. е. топику, мы раз­делим на общую и частную. Общая топика подробно и тщательно рассматривается в диалектике, и поэтому нам нет необходимости долго задерживаться на ее разъяс­нении. Однако мне представляется необходимым попутно напомнить, что общая топика имеет значение не только для аргументации, необходимой в спорах, но и в рассуждениях, когда мы обдумываем и обсуждаем сами с собой какую-нибудь проблему; более того, сущность ее сводится не только к тому, что она предлагает или советует, чтó мы должны утверждать или заявлять, но прежде всего к тому, чтó мы должны исследовать и о чем спрашивать. А умный вопрос — это уже добрая половина знания. Ведь Платон правильно говорит: «Тот, кто о чем-то спраши­вает, уже представляет себе в самом общем виде то, о чем он спрашивает, а иначе как бы он смог узнать пра­вильность ответа, когда он будет найден» ³⁰. Поэтому, чем более обширной и точной будет наша антиципация, тем более прямым и кратким путем пойдет исследование. И те же самые места доказательства, которые заставляют нас рыться в тайниках нашего интеллекта и извлекать собранные там знания, помогают нам и в приобретении знаний, находящихся вне нас; так что если мы встретим какого-то знающего и опытного человека, то сможем ра­зумно и толково спросить его о том, что ему известно; и точно так же мы сумеем с пользой для дела выбрать и прочитать тех авторов, те книги или части книг, кото­рые могут нам дать сведения по интересующим нас во­просам.

Но частная топика в значительно большей степени содействует этой цели и должна быть признана наукой чрезвычайно плодотворной. Правда, некоторые авторы вскользь упоминают о ней, но она еще никогда не рас­сматривалась в полном виде и так, как этого требует ее подлинное значение. Но, оставляя в стороне общеизвест­ные недостатки, так долго царившие в схоластике, когда с бесконечными тонкостями исследовались очевиднейшие вещи, а все, что мало-мальски менее известно, даже не затрагивалось, мы обращаемся к частной топике как к вещи в высшей степени полезной, касающейся исследований и открытий, приложимых к частным объектам и конкретным наукам. Ее предмет представляет собой свое­образное соединение данных логики и конкретного мате­риала отдельных наук. Ведь только пустой и ограничен­ный ум способен считать, что можно создать и предло­жить некое с самого начала совершенное искусство науч­ных открытий, которое затем остается только применять в научных исследованиях. Но люди должны твердо знать, что подлинное и надежное искусство открытия ра­стет и развивается вместе с самими открытиями, так что если кто-то, приступая впервые к исследованиям в области какой-нибудь науки, имеет некоторые полезные руково­дящие принципы исследования, то после того, как он будет делать все большие успехи в этой науке, он может и должен создавать новые принципы, которые помогут ему успешно продвигаться к дальнейшим открытиям. Это очень похоже на движение по равнине; когда мы уже проделали какую-то часть пути, то мы не только ближе подошли к цели нашего путешествия, но и яснее видим тот участок пути, который нам еще осталось преодолеть. Точно так же и в науке; каждый шаг пути, оставляя по­зади пройденное, в то же время дает нам возможность ближе увидеть то, что нам еще остается сделать. Мы счи­таем нужным привести здесь пример частной топики, поскольку мы отнесли ее к дисциплинам, еще не получив­шим развития.

Частная топика, или пункты исследования о тяжелом и легком.

1. Нужно выяснить, чтó собой представляют тела, обладающие тяжестью, и чтó собой представляют тела, обладающие легкостью; существуют ли какие-то средние, т. е. обладающие в отношении тяжести нейтральной при­родой, тела.

2. Вслед за простым исследованием тяжести и лег­кости нужно провести сравнительное исследование, т. е. выяснить, какие из тяжелых тел при одинаковом объеме обладают большим весом, какие — меньшим, а также, какие из легких тел быстрее поднимаются вверх, какие — медленнее.

3. Нужно выяснить, какое действие оказывает коли­чество тела на движение тяжести. На первый взгляд та­кое исследование может показаться излишним, потому что движение должно бы изменяться с изменением этого количества; однако это далеко не так. Дело в том, что хотя на весах количество тела равносильно его тяжести (так как силы тела слагаются через противодействие или сопротивление чашек весов или коромысла), однако там, где сопротивление незначительно (например, при паде­нии тел в воздухе), количество тела не оказывает почти никакого влияния на скорость падения: ведь кусок свинца весом в двадцать фунтов падает на землю почти за то же самое время, что и кусок свинца весом в один фунт.

4. Нужно выяснить, может ли количество тела уве­личиться настолько, что движение тяжести совершенно прекращается, как это происходит с земным шаром, кото­рый висит в пространстве и никуда не падает. И могут ли существовать другие настолько крупные массы, чтобы они могли поддерживать самих себя? Потому что переме­щение к центру земли — это вещь вымышленная, а вся­кая крупная масса отвергает любое перемещение, если только она не бывает вынуждена подчиниться другому, более сильному стремлению.