Кремлёв С. К 79 Русская Америка: Открыть и продать!
Глава 6. Русская Америка и «старец Кузьмич»»
жүктеу/скачать 2.52 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Итого: 32 023 800 руб.
| Глава 6.
Русская Америка и «старец Кузьмич»» РАССКАЗ о царе — даже если царь незначителен, будет неизбежно и рассказом о жизни подвластной ему державы, о его времени... А Александр был натурой не менее сложной, чем его эпоха... Далее в этой главе я все буду рассматривать через личность царя, и вот тут, уважаемый мой читатель, мне в очередной раз придется вступить на путь не только реконструкции событий, но и — предположений. Возможно, кому-то они покажутся парадоксальными, а то и авантюрными. Возможно... Но автора это не смущает — интуиция подсказывает ему, что его версия как минимум имеет право быть изложенной на этих страницах. И скажу сразу, что в моем представлении негативный поворот в истории Русской Америки стал одной из основных внутренних причин окончательного надлома царя и его ухода с трона в конце 1825 года. Именно ухода, а не смерти... Возможно, читателю уже знакома история «старца Кузьмича»... То есть версия о том, что царь не скончался в Таганроге, а инсценировал кончину, ушел в небытие лишь политическое и случайно оказался в поле зрения властей только в 1836 году в городе Красноуфимске Пермской губернии — уже в качестве «не помнящего родства старца Федора Кузьмича». Битый батогами как бродяга, Кузьмич был сослан в Томскую губернию на поселение в деревню Зерцалы. В Сибири он — в услови- 286 ях, впрочем, свободных и спокойных — провел последние почти тридцать лет жизни, скончавшись в 1864 году (то есть если это был бывший царь — восьмидесяти семи лет от роду). Позднее я уделю истории с кончиной (?) императора и Кузьмичом достаточно места... Но не потому, что увлекусь и отвлекусь от основной темы. Ведь Александр, Кузьмич и Аляска взаимно связаны. И судьба «старца Кузьмича» для меня — лишь малая часть судьбы императора Александра, как и сама судьба Александра для меня — лишь часть судьбы Русской Америки... А вот судьба Русской Америка... Теперь, когда я многое о ней узнал и многое передумал, мне представляется, что она во многом определила всю геополитическую картину на русском Дальнем Востоке, да и вообще на Тихом океане, к концу XIX века и в веке XX... Я не исключаю, что ее история не окончена даже в новом, только что начавшемся веке. Более того, судьба Русской Америки мощно (хотя это не осознано или замалчивается по сей день) повлияла как на будущее всей России, так и на картину мира в целом. Так что эта проблема — не только историческая. Она способна, как я сказал, влиять и на будущее планеты. А «Кузьмич» — та капля, в которой можно рассмотреть и русский микрокосм, и русский макрокосм... И рассмотреть так, что от «американских» черт эпохи Александра Первого протянется прямая линия к политическим диверсиям Витте, к Порт-Артуру, к Русско-японской войне... И —далее... Вот почему я считаю необходимым отойти теперь далеко (а может быть, как убедится читатель, и — не очень) от темы Русской Америки и попытаться разобраться в психологическом облике «победителя Наполеона»... Я УЖЕ не раз отмечал, что император Александр Первый был, безусловно, патриотом, причем патриотом образованным и воспитанным в духе скорее либеральном. Достаточно напомнить, что воспитателем его (и его брата Константина) был знаменитый впо- 287 следствии швейцарский республиканец Фридрих-Цезарь Лагарп, с которым Александр поддерживал отношения и после отъезда того на родину. Мыслить император умел поэтому широко (увы, это редко можно сказать о нем в сфере действия). Вот фраза из его инструкции от 11 (23) сентября 1804 года своему доверенному представителю Николаю Новосильцеву, отправляющемуся в Лондон: «Не желая заставлять человечество идти в направлении, обратном прогрессу (что, впрочем, ввиду успехов, достигнутых просвещением, было бы предприятием, обреченным на неудачу, которое обернулось бы против самих вдохновителей), я хотел бы, чтобы оба наших правительства (России и Англии. — С.К.) согласились между собой не только не восстанавливать в странах, подлежащих освобождению от ига Бонапарта, прежний порядок вещей со всеми его злоупотреблениями, с которым умы, познавшие независимость, не будут уже в состоянии примириться, но, напротив, постарались бы обеспечить им свободу на ее истинных основах...» Занятно, что это написано будущим «столпом» Священного союза монархов. Александр не раз задумывался об освобождении крестьян и в последний раз поручал разработать соответствующий проект Аракчееву — в 1818 году. Но жизненного «запала» у царя тогда уже не было, проект остался проектом. Однако само это намерение тоже о чем-то говорит. Как, впрочем, и отказ от него. Был, правда, в феврале 1802 года Указ «о вольных хлебопашцах», была в 1816-м отмена крепостной зависимости в прибалтийских губерниях... Но было в предпоследнем «александровском» 1824 году и снятие ограничений с торговли крестьянами. Александр был патриотом, что сказалось даже в таком вот разговоре его посланца генерал-адьютанта Александра Дмитриевича Балашова с Наполеоном 13 (26) июня 1812 года. — Какая дорога ведет на Москву? — высокомерно спросил Наполеон у Балашова. — Ваше величество, — ответствовал тот, — сей вопрос меня немного затрудняет... — То есть? 288 — Ну, русские, как и французы, говорят, что все дороги ведут в Рим... — Да, но я вас спрашиваю о Москве, генерал! — Так и я о том же... Дорогу на Москву избирают по желанию... Вот король Карл Двенадцатый шел через Полтаву... Такой чисто русский ответ мог дать царедворец лишь такого монарха, который таким его ответом мог лишь гордиться, причем — из побуждений именно патриотических. Но, как я уже говорил, Александр был патриотом непоследовательным. В чем-то — деятельным, в чем-то — нет. Любил русских, а отмечал остзейцев или иностранцев на русской службе, удостаивая их и чинов, и орденов и — что еще прискорбнее, доверия и важных поручений. Не отличался он и благодарностью... Характерна в этом отношении мысль Пушкина, высказанная им в письме Кондратию Рылееву в июне 1825 года. Пушкин писал, что вот, мол, его, Пушкина, за последние годы в журналах хвалили «поделом и напрасно», и далее продолжал: «Л об нашем приятеле (это он имел в виду царя. — С.К.) ни гугу, как будто на свете его не было. Почему это? Уж верно, не от... радикализма такого-то журналиста, нет, — а всякой знает, что хоть он расподличайся, никто ему спасибо не скажет и не даст ни 5 рублей — так лучше ж даром быть благородным человеком»... Да, ценить людей царь не умел, даже тех, кто готов был «расподличаться», а уж тем более — тех, кто был благородным не по той причине, что его не покупали, а потому, что имел благородную и деятельную русскую душу. И в то же время его окружение и его администрация включали в себя немало людей действительно достойных. Иначе дела вообще шли бы из рук вон плохо. Главное же — ни в чем Александр не проявлял не то чтобы силы духа, а — настойчивости... Причиной были, очевидно, как природные черты характера, так и некоторые обстоятельства его личной биографии. Его бабка Екатерина снабдила его воспитателей не только рядом инструкций-«наставлений» относительно различных сторон воспитания внуков Александра и Константина, но и «выборными россий- 289
скими пословицами» в количестве 126 штук... Начинался список с пословицы «Аще царство разделится, вскоре разорится», а заканчивался так: «Ешь не кроши, а больше не проси»... Детский ум цепок, а у Александра и вообще с памятью все обстояло более чем хорошо. Так вот, были в екатерининском списке и две такие пословицы, над которыми в зрелые годы император имел повод задуматься не раз... Это «Чем кого взыщешь, впредь и себе того сыщешь» и « Чем поиграешь, тем и зашибешься». Иначе можно сказать и так: «Не делай другому того, чего не хочешь, чтобы делали тебе»... А Александр сделал — отцу. Александр стал отцеубийцей... И знал это. И знал, что все знают это — вплоть до императора Наполеона, который однажды прозрачно и обидно ему на это намекнул — и в грозной статье в своем официозе «Монитёр», и в ответной ноте на протест России после расстрела герцога Энгиенского во рву Венсенского замка. Наполеон тогда ответил, что не протестовал бы, если бы Александр подобным образом поступил с убийцами своего отца, павшего жертвой происков Англии... Тогда Александр был молод, но затем наступила зрелость... Все чаще приходил тот пушкинский «жизни холод», который с годами способен вытерпеть без душевных потерь далеко не каждый... А скорее всего — вообще никто. Мысли об отце не могли не томить все жестче и все чаще... И уже одно это почти автоматически обеспечивало сыну, согласившемуся на убийство своего отца, с какого-то момента сильнейший душевный надлом... Тем более что со временем он не мог не понимать, что отец был не таким уж и самодуром. Недаром Александр не только не оттолкнул от себя отцовского фаворита Аракчеева, но до конца опирался на него. Было у царя и много других поводов для накапливающейся усталости и нарастающего опустошения... А с ними усиливались непоследовательность и половинчатость решений... 290 Так, в 1809 году он увлекся проектом Сперанского о постепенном переходе к конституционной монархии, а в марте 1812 года Сперанского отставил и сослал... А потом опять возвысил. Дело тут не в самом Михаиле Михайловиче Сперанском — фигуре лично для меня по сей день темной. Дело в том, что в отношении к Сперанскому непоследовательность Александра, сопровождавшая его всю его жизнь, проявилась, может быть, лучше, чем в чем-либо еще... А Наполеон? Этот почти безродный баловень (как могло показаться взгляду поверхностному) судьбы не мог не раздражать Александра уже самим фактом своих успехов. Он заслонял фигуру русского императора, претендовавшего на собственную незаурядность европейского и мирового масштаба. И царь — без особого к тому повода, начал в 1806 году войну с Наполеоном, был им бит, потом заключил с ним в Тильзите в 1807 году наступательный и оборонительный союз, присоединился к континентальной блокаде Англии. Англия была враждебна России, Наполеон был враждебен петербургской и московской аристократии — и как аристократии, и как русским «лендлордам», то есть крупным помещикам-землевладельцам. И Александр опять колебался... Считается общим местом, что континентальная блокада подрывала экономику России. И цифры в исторических монографиях это вроде бы подтверждают. И вроде бы тот же Сперанский именно губительностью блокады для русской торговли объяснял царю неизбежность войны с Францией (хотя, по другим сведениям, он, напротив, был сторонником русско-французского союза). Но вот наш, затюканный во время оно академиком Е.В. Тарле, историк Михаил Николаевич Покровский сообщает, что расцвет русского бумагопрядильного производства был создан именно Тильзитским миром, через год после подписания которого появилась первая русская бумагопрядильня. А в 1812 году — году «предсказанной» Сперанским войны с Наполеоном, их в одной Москве было одиннадцать. А с исчезновением английских купцов и за отсутстви- 291 ем французских русские купцы сделались царями петербургской биржи. У того же Покровского мне попалось «Патриотическое рассуждение московского коммерсанта о внешней российской торговле», относящееся к началу 20-х годов XIX столетия... И вот что писал «московский коммерсант», сожалея о временах континентальной блокады: «Не только многие богатые коммерсанты и дворяне, но из разного состояния люди приступили к устройству фабрик и заводов разного рода, не щадя капиталов и даже входя в долги... Все оживилось внутри государства, и везде водворилась особенная деятельность. Звонкая монета явилась повсюду в обороте, земледельцы даже нуждались в ассигнациях; в московских же рядах видны были груды золота; фабрики суконные до того возвысились, что китайцы не отказывались брать русское сукно, и кяхтинские торговцы могли обходиться без выписки иностранных сукон. Ситцы и нанка стали не уступать отделкою уже английским; сахар, фарфор, бронза, бумага, сургуч доведены едва ли не до совершенства. Шляпы давно уже стали требовать даже за границу. При таком усовершенствовании русских фабрик в Англии едва ли не доходили до возмущения от того, что рабочему народу нечего делать». Читаешь и глазам своим не веришь! Ну, знал, ну, понимал, что континентальная блокада дала мощный толчок промышленному развитию Европейского континента, но узнать, что такой же эффект она имела и в России! Эх, господа историки! Неоднозначной была ситуация, но еще более неоднозначной была натура того, от кого в этой ситуации зависело очень многое, если — не почти все... ВОТ ЕЩЕ кое-что к вопросу о положении России до 1812 года... А также — к вопросу о необходимости внешних долгов, о якобы трудностях в экономике и в финансах Российской империи, на расписывание которых историки тоже горазды... В апреле 1810 года придворные банкиры братья Петр и Андрей 292 Ивановичи Северины составили записку «Некоторые соображения о необходимости запрещения ряда ввозимых в Россию товаров как средства улучшения ее торгового баланса, а следовательно, и состояния ее финансов». Что интересно... «Историки от ЦК КПСС» опубликовать-то ее опубликовали — в 1967 году в многотомном издании «Внешняя политика России XIX и начале XX века», но без каких-либо указаний на то, куда записка была подана и какова была конкретно ее судьба... К кому адресовались братья не знаю и я... Могу лишь сообщить, что братья Северины входили к контору придворных банкиров в последний период ее существования, что старший брат Петр скончался в 1828 году почти шестидесяти лет отроду, а брат Андрей был в двадцатые годы одним из директоров РАК. Но можно предполагать, что записка Севериных адресовалась министру коммерции Румянцеву и адмиралу Мордвинову (оба эти имени читателю известны, а о графе Мордвинове я еще буду говорить впоследствии особо), но — для последующей передачи Александру, потому что написана была записка на стандартном деловом языке российского двора, то есть французском. Северины в ней давали сложную картину российских финансов и писали: «В нынешних условиях больше нельзя ограничиваться полумерами... следует принять решительные меры, с тем чтобы эффект оказался столь же быстр, сколь неоспоримо предлагаемое лекарство...» Рекомендация была действительно очевидна: сокращение импорта и поощрение экспорта. И соображения двух русских (без подмены) финансистов были так просты, верны и по сей день актуальны, что я их приведу без искажений: «Несмотря на то что Россия находит в продуктах своей земли, в счастливых способностях своих жителей все необходимое для жизни, располагает в более чем достаточном количестве сырьем и необходимыми навыками для развития и совершенствования промышленности и может под покровительством мудрой администрации (выделение мое. — С.К.) превратиться в полностью независимое от других наций государство, тем не менее сейчас она еще не в силах полностью обойтись без 293
них. Существует целый ряд товаров, хотя и не первой необходимости, импорт которых полезен и необходим по многим причинам. Поэтому нельзя запретить импорт всех товаров иностранного происхождения, следует их классифицировать и выделить те товары, отсутствие которых меньше всего отразится на процветании государства и благополучии его жителей. Импортируемые в Россию товары можно разделить на две категории: 1) предметы, необходимые для потребления, сельского хозяйства, промышленности, искусства и науки; 2) предметы роскоши и комфорта». Широта кругозора братьев Севериных видна уже из того, что они, как видим, предметы, развивающие искусство, к предметам роскоши не относили, зато резюмировали: «Насколько важно, чтобы запрет не коснулся первой группы товаров, настолько же необходимо, чтобы он был направлен против второй...» Записка сообщала, что даже без учета неизбежной контрабанды объем импорта некоторых, отнюдь не жизненно необходимых товаров был в 1809 году примерно следующим:
Уважаемый читатель! На отказе от одного этого Россия могла бы не то что полностью выправить свой торговый баланс, а вообще привести финансы в непоколебимо устойчивое состояние! При этом внутреннее производство получило бы мощнейший, сравнимый, пожалуй, лишь с петровской эпохой толчок! 294 И все это — ценой отказа имущей кучки на, скажем, два-три года всего-то от рафинада, кофию и шитых золотом и серебром тканей (уж черт с ними, фарфор, ром и «романеи» пусть оставались бы!). Чуть позднее, 21 ноября 1810 года, были написаны следующие строки: «Распространение роскоши породило тысячу потребностей, чуждых природе человека, которые основаны лишь на беспокойном и необузданном воображении. Отсюда эта погоня за новинками, за дорогими, издалека привезенными предметами. Ежегодно Россия выплачивает иностранцам огромные суммы за предметы совершенно бесполезные, служащие только роскоши. Можно прийти в ужас, когда узнаешь, что только в 1808 году мануфактуры только одного города отправили в Россию на 34 миллиона франков шелка. Благо государства, являющееся высшим законом для монарха, настоятельно требует, чтобы всему этому были поставлены границы». И это можно было прочесть не в «подрывной» прокламации, не в запрещенном цензурой рукописном «списке», ходящем по рукам, а в коллективной записке комитета санкт-петербургских купцов в Государственный совет, подписанной уполномоченными А.С. Раллем, Штиглицем, Пихлером, П.И. Блессигом, Я. Молво, Фридрихом-Вильгельмом Амбургером, Шёлем, П. Севериным, Иоганном Карстенсом! Даже носители не очень-то русских имен не выдерживали идиотизма роскошествующих аристократов («новых русских» тогда еще не было). Предлагаемые меры были тем более разумными и — при всей простоте — дипломатически тонкими, что, укрепляя ими себя, Россия к тому же ослабляла бы и Францию, и Англию. Причем — не давая ни той, ни той поводов для обоснованного недовольства. В самом-то деле! Всякие там кофии и рафинады — это «колониальный» товар, и отказ от него, с одной стороны, создавал проблемы для Англии, а с другой — не мог не радовать Наполеона с его режимом континентальной блокады. А шелка — это французский товар... Отказываясь от него, Россия создавала трудности для Франции, но не смог же бы Наполеон 295
по этому поводу протестовать, если бы Россия одновременно запретила импорт и колониальных товаров его основного недруга — Англии. Скажу сугубо в скобках, что были и другие интересные идеи относительно поправки российских дел на несколько миллионов рублей в год за счет умной политики в совершенно ином, специфическом регионе. Не позднее 23 ноября 1810 года полковник Григорий Никанорович Струков, ведавший военным строительством по реке Илеку и в Киргизской степи, направил из Оренбурга записку министру финансов Гурьеву, озаглавленную «Описание обстоятельств и состояния с соображениями по торговле России меною товаров с народами киргиз-кайсацких орд и с городами Малой Азии, Бухарин, Хивии, Ташкента, Кокании, Кашкара и других там соседственных народов»... Заглавие тяжеловесное, зато мысли там были основательные, для России однозначно и весомо прибыльные... И, увы, отвергнутые... Вернемся, впрочем, в русскую столицу... С предложением запретить ввоз в страну иностранных изделий обращался к Александру Николай Семенович Мордвинов, тогда — председатель департамента государственной экономии Государственного Совета. Он предлагал использовать отсутствие английской конкуренции для развития отечественной промышленности и писал: «Выдача трудопоощрительных пособий побудит частных людей к заведению внутри собственных границ вырабатывания всех тех вещей, которые до сего времени были заимствуемы от чужих земель». То, что предлагали царю умные и верноподданные русские люди, программировало будущее величие России и вообще-то ее законное первенство в Европе, да и в мире... Это был уместный повод умерить паразитизм российского поместного дворянства и знати и создать массовый противовес им в виде деятельного среднего слоя... А также, между прочим, — создать базу для достаточно быстрого освобождения крестьянства. Избегала тем самым Россия и разорительной войны с Наполеоном... ОДНАКО Александр не смог выдержать одну линию и здесь — ни во внутренней политике, ни во внешней. Во время последней 296 встречи двух императоров в Эрфурте Наполеон был намерен породниться с ним, жениться на его младшей сестре Анне Павловне. Это был бы приговор Австрии, враждебной России. Это был бы приговор не только Англии, но и быстрому усилению США. Увы, в Эрфурте же Талейран предал Наполеона и настроил против него русского императора. Александр почти грубо отказал Наполеону в руке сестры и повел дело к разрыву. Тогда он говорил с императором французов в последний раз, и разговор наедине был долгим, явно судьбоносным. А ведь они и до этого не раз говорили о вещах далеко не праздных, оставались наедине часами... Он порвал с Наполеоном, но впоследствии вполне мог и задумываться — а стоило ли? Сразу после Тильзитской встречи он говорил Савари: «Ни к кому я не чувствовал такого предубеждения, как к нему, но после беседы, продолжавшейся три четверти часа, оно рассеялось как сон». Как ни крути, Наполеон был жизнь — не то что все эти питты, каннинги, шатобрианы, меттернихи, нессельроде... А1812 год? Начало войны, отход армии, колебания в назначении Кутузова, Бородино, растущая слава Кутузова и скрытое осуждение Александра даже любимицей-сестрой Екатериной Павловной за отъезд из армии (в чем царь был, собственно, прав) — это все тоже были немалые камни, все более отягощавшие душу... И опять непоследовательность — победили Наполеона русские, а генеральские чины все чаще получали от царя немцы-остзейцы. Александр был самолюбив, но скрытен... Кто-то называл его сфинксом... А Пушкин, уже в 1829 году, написал о нем:
Таков и был сей властелин: К противочувствиям привычен, В лице и в жизни арлекин... Но подобные «противочувствия» оставляют по себе очень нехороший след... Да и всегда ли противочувствия были лишь следствием привычки? 297 ВОТ ОЧЕНЬ малоизвестная русским людям, но очень небезынтересная история с нашим поэтом Гаврилой Романовичем Державиным, которого Александр назначил в 1802 году министром юстиции (первым, кстати, в истории российской государственности!) и генерал-прокурором (!!)... Еще при Павле Державин был послан «для обозрения положения белорусских крестьян» и пришел к заключению, что, кроме «своевольства помещиков», одна из главных причин бедственного состояния — еврейские корчмари и винокуры, спаивавшие селян и обиравшие их до нитки. Державин предлагал законодательно ограничить такую деятельность евреев, «обратив их к земледелию и полезному для общества ремеслу»... Кончилось тем, что 9 ноября 1802 года по распоряжению царя был создан особый пятичленный Еврейский комитет из Державина, министра внутренних дел графа Виктора Кочубея, графа Валериана Зубова, князя Адама Чарторижского (Чарторыйского), сенатора графа Северина Потоцкого и депутатов от губернских кагалов. Чарторижский, Зубов, Потоцкий имели в Западном крае имения и получали с местных евреев доходы за аренду. Кочубей занимался тем же на Украине. Паника в кагалах поднялась тем не менее нешуточная... 13 (13-го!) декабря 1802 года Минский кагал принял постановление: «Вследствие распространившихся неблагоприятных слухов из столицы Петербурга... необходимо поехать в столицу Санкт-Петербург и просить Государя (да возвысится слава его!), чтобы не делали никаких нововведений...» Поскольку предполагались «большие расходы» и предвиделось «много издержек», кагалом был введен процентный сбор, при этом постановлялось: «Кто не внесет помянутого сбора, тот будет оглашен как человек, отделившийся от общины. Кроме того, дается власть такового человека подвергать разным штрафам и преследовать его настолько, на сколько хватит силы Израильского народа». Собран был миллион рублей. Это — лишь с копеечных, собственно, отчислений. Какими же были тогда жүктеу/скачать 2.52 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
| ||||||||||||