Кристофер Чикконе при участии Венди Ли Жизнь с моей сестрой Мадонной



бет4/13
Дата22.06.2016
өлшемі1.19 Mb.
#153463
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   13
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Какая бы ни была пора,


Самый верный друг на свете — сестра.
Кристина Россетти
«Базар гномов»
(пер. Е. Полонской)

За два месяца до начала турне «Like a Virgin» я переехал в Лос-Анджелес и поселился с Мадонной и Шоном в его доме на Карбон-Меса-роуд в Малибу. Это была одноэтажная белая га­сиенда с черепичной крышей, построенная в сухом, безжизнен­ном каньоне.


Первое, что бросилось мне в глаза, — это высокая стена, увенчанная острыми пиками, которая окружала небольшой уча­сток. Подходя к дому через двор с неработающим фонтаном в центре, я увидел, что дверь открыта, и вошел. Гостиная была обставлена неуклюжей, расписанной вручную и украшенной резьбой мексиканской мебелью. Ничего особенного, никакого стиля. Очень типично для владельца дома. Шон Пени, мой бу­дущий зять, никогда не интересовался интерьерами и всячески давал это понять. Мадонна находилась на встрече в Бербанке, но Шон постарался сделать так, чтобы я почувствовал себя комфортно.

Сначала было крепкое рукопожатие. Чисто мужское. Со­всем не такое, как у второго мужа Мадонны, Гая Ричи. Ричи пожимает руку довольно неуверенно. Кроме этого, мужья но мер один и номер два имеют нечто общее. Гай и Шон — маль­чики из среднего класса. Они выросли в хороших домах, но очень стараются произвести впечатление крутых уличных парней. По-моему, моя сестра тоже всегда играет в эту игру. В конце концов, она — девушка из среднего класса, которая постоянно твердит всем вокруг, что приехала на Таймс-сквер с парой ба­летных туфель и 35 долларами в кармане. Может быть, поэтому ее сразу же потянуло к Шону и Гаю. К тому же они обожают оружие.

В отличие от Гая Шон изо всех сил старался мне понравиться. Он вел себя по-братски. Пиццу? Пива? Глоток теки­лы? Я выбрал текилу. В тот момент мне больше всего хотелось быть настоящим мужчиной. Не то чтобы Шон был гомофобом. Впрочем, если и так, то он, как хороший актер, умело маскиро­вал свои чувства.
Шон и Мадонна много времени проводили вне дома. Я часто оставался предоставленным сам себе. В этом доме я чувствовал себя не очень удобно. Обстановка в моей комнате была чисто спартанской: кровать, настольная лампа, никаких картин и укра­шений, никаких штор. Мадонна тоже не чувствовала себя здесь дома. Она говорила мне, что чувствует себя очень одиноко, и я не мог ее в этом упрекнуть. Она — городская девушка. Малибу, каким бы красивым ни было это место, казалось ей чужим.
Иногда мы вместе смотрели кино, но Шон редко к нам при­соединялся. Чаще всего он был где-то на съемках. Но даже ко­гда он был дома, к ним ни разу не приходили гости. С первого взгляда я понял, что Шон — отшельник. Лучше всего ему было в те моменты, когда они с Мадонной оставались дома вдвоем. Я старался лишний раз не попадаться им на глаза, хотя сразу же стал готовить для них ужины.

Как-то вечером, вскоре после моего приезда, я зажарил нам пару цыплят. Во время ужина Шон наклонился к Мадонне и стащил кусок курицы с ее тарелки.


— Прекрати, Шон, — сказала она и шлепнула его по руке.
Шон усмехнулся и стащил второй кусок.
Я начал понимать, почему сестра так очарована Шоном. Точная копия нашего отца в молодости, Шон был, как и Ма­донна, человеком среднего класса. Но в его характере черты пло­хого парня и бунтовщика проявлялись чрезвычайно сильно — точно, как в наших старших братьях. Верный путь к катастрофе.
Моя работа у Мадонны была разнообразной и гораздо более интересной, чем у Фьоруччи. Я отвечал на звонки, следил за ее расписанием, назначал встречи — например, с магнатом Дэви­дом Геффеном, который постоянно делал сестре предложения, а она их с таким же постоянством отвергала.
Одной из моих обязанностей было кормление Хэнка. Эту собаку, наполовину акитаину, наполовину волка, Мадонна по­дарила Шону. Когда я только приехал, то был уверен, что на­кормить Хэнка несложно. Я слышал его лай, но не видел во­очию. Мне было любопытно, почему собака всегда живет на улице, в огороженном вольере за воротами.
Шон быстро меня просветил.

Он вручил мне тяжелый костюм из черной кожи, огромный плащ и большие перчатки. Шон предупредил меня: если я не смогу быстро вбежать в ворота и просунуть Хэнку миску с сы­рым мясом через щель, он наверняка меня укусит.


Укусит меня? Но стоило мне увидеть, как Хэнк несется на меня, подобно собаке Баскервилей, я понял, что он меня просто убьет. Просто перекусит пополам с одного укуса. Хэнк был ог­ромным. Страшным. Настоящее дикое животное, которое так и не удалось приручить. Шон его обожал. И не делал секрета из того, что ему нравится, что Хэнк внушает ужас любому, кто приблизится к нему хотя бы на расстояние мили. Если бы не эта любовь, Хэнка давно бы не было в живых.
Шон был очень близок со своим другом, писателем Чарль­зом Буковски. Тот мог заявиться в его дом в любое время дня или ночи и в любом состоянии. Когда он появлялся, моя сестра с отвращением уходила в свою спальню. Удивительно, но Ма­донна и Буковски родились в один и тот же день, только в раз­ные годы. Сестра всегда ценила хороших писателей, но ничто не внушало ей большего отвращения, чем неумеренное пьянство. И коллекционирование оружия. Наверное, она так и не смогла забыть, как Марти и Энтони охотились за нами с пневматиче­скими ружьями в детстве.
Шон был сыном режиссера Лео Пенна и актрисы Эйлин Райан. В некотором роде можно сказать, что он принадлежал к сливкам Голливуда. Спустя много лет он признается, что, когда дети ложились спать, родители страшно напивались, но утром догадаться об этом было невозможно. Оглядываясь назад, я думаю, что, общаясь с Буковски, который был на сорок лет его старше, Шон компенсировал те комплексы, что возникли в его отношениях с отцом.

К несчастью для Шона, ему пришлось столкнуться с новым и незнакомым жизненным явлением. Всего через несколько ме­сяцев после его знакомства с Мадонной ее карьера стала стре­мительно развиваться, а слава достигла невероятных размеров. О Мадонне писали в «Ньюсуике», сингл «Material Girl» занял второе место в американских чартах. 29 марта вышел фильм «В отчаянии ищу Сьюзен», и игра Мадонны удостоилась бла­госклонных отзывов критики. (Я не мог отделаться от мысли, что она в этом фильме сыграла саму себя.) Звезда Мадонны восходила и горела очень ярко.


Я начал работать костюмером в турне «The Virgin Tour». Три недели мы репетировали в Лос-Анджелесе. За это время я на практике получил представление о том, что значит быть кос­тюмером Мадонны.
В турне, когда мы останавливались в отелях, мой день начи­нался так. Я входил в комнату сестры, проверял все сообщения, заказывал для нее тосты и кофе, отвечал на ее звонки. Потом я и остальные члены команды — в том числе танцовщики и му­зыканты — отправлялись прямо на площадку. Мадонна всегда путешествовала первым классом. Она изо всех сил старалась не проявлять по отношению ко мне родственных чувств. Удиви­тельно, ведь сама она выросла отцовской любимицей и никогда не возражала против этой роли. Теперь же она считала, что дозволено Юпитеру, не дозволено быку. Поэтому мне прихо­дилось путешествовать вместе со всеми остальными.

Я приезжал на площадку за час до начала шоу. Гримерная во время этого турне всегда располагалась в небольшом павиль­оне за сценой, я должен был проверить там все костюмы и убе­диться в их идеальном состоянии. Обнаружив дырку или ото­рванный крючок, я быстро все зашивал и пришивал. Поскольку Мадонна на сцене много двигается и сильно потеет, у нас было по три костюма каждого вида.


У нас имелось также пятнадцать пар сетчатых колготок, де­сять пар перчаток, три цветных пиджака и по три варианта всех остальных костюмов, используемых в шоу. Я проверял, чтобы первый костюм был полностью готов, и ждал ее приезда.
Синий кружевной бюстгальтер, джинсовый пиджак, синий кружевной топ, синие перчатки, синие носки, леггинсы, синяя джинсовая юбка. Синий лоскуток в волосах. Серебряная серьга в виде креста в правом ухе, серебряные серьги в виде сердечек для левого уха. Ремень в виде цепи. Два креста на шее, позоло­ченная цепочка. Синие ботинки до щиколоток.
Перед шоу я одевал Мадонну. Одевшись, она наносила ма­кияж, а потом занималась прической. Шоу она начинала с трех песен. Две первые, «Dress You Up» и «Holiday», она пела в джинсовом пиджаке. Потом она скидывала его и пела «Every­body» в одном кружевном топе. С остальными костюмами про­исходило то же самое.
Мадонна переодевалась после каждых двух-трех песен. На переодевание отводилось всего полторы минуты, а то и меньше.
Чтобы все проходило без осечек, я развешивал ее костюмы в том порядке, в каком предстояло их надевать. Я ставил в ряд обувь и распаковывал перчатки, которые она должна была на­деть во время первой перемены. Я выворачивал перчатки наиз­нанку, чтобы она могла быстро их натянуть.
10 апреля 1985 года состоялось открытие турне «The Virgin Tour» в театре «Парамаунт» в Сиэтле, штат Вашингтон. В тот вечер я нервничал куда больше, чем сестра. Мы много раз ре­петировали переодевание, засекая время по часам. Но на кон­церте все происходит совсем не так. Я ужасно переживал из-за того, что Мадонна должна переодеться с моей помощью за считанные секунды.

После «Everybody» она выбегает за кулисы.


Она вся мокрая от пота и тяжело дышит.
Я вытираю ее полотенцем.
Она стоит неподвижно, пока я снимаю с нее украшения, то­пик, юбку и вытаскиваю ленточку из волос.
Мадонна наклоняется сделать глоток воды. Поскольку каж­дая секунда на счету, я в это время проверяю, чтобы бахрома на ее костюме была в порядке.
Я помогаю сестре одеться: черный топ, черный жилет с ба­хромой, юбка, длинные черные перчатки.
— Что за черт, Кристофер! Ты не вывернул мизинец! Черт бы тебя побрал, кусок дерьма! — бушует она.
Я замираю в ужасе.
— Поторопись, обалдуй, или я уволю тебя прямо сей­ час! — кричит Мадонна.
Я открываю рот, но сразу же закрываю.
Ей нужно вернуться на сцену через пятьдесят секунд.
Я поправляю бахрому на ее юбке.
Мадонна обувает ботинки, наклоняется, и один из крючков на ее топе отлетает.
Вместо того чтобы пришивать крючок, я хватаю булавку и закалываю топ — так, чтобы она этого не заметила. — Черт бы тебя побрал, Кристофер! Не могу поверить, что ты такой растяпа! — продолжает кричать Мадонна.
И вот она снова на сцене, поет и танцует, словно ничего не произошло.
Я остаюсь в павильоне, чуть не плача. Я не могу больше так работать. Я изо всех сил стараюсь, но в ответ по­лучаю только оскорбления. Я не могу этого выносить.
Я слышу аплодисменты, радостные крики и знаю, что она сейчас будет здесь, и начнутся новые крики и оскорбления. Мне хочется убежать из театра и никогда больше сюда не воз­вращаться.
Но потом я из костюмера становлюсь братом. Я понимаю, что не могу бросить сестру. Я думаю о толпах поклонников, о славе, о том давлении, какое она испытывает, тысячи людей со­брались посмотреть на нее, в ее крови бушует адреналин, она одновременно думает о пятнадцати разных вещах. Пятнадцать песен, пятнадцать танцевальных номеров, тексты, движения, голос, прическа, макияж. И все это — плюс продажи билетов, зарплата команды, удовлетворение слушателей — целиком за­висит от нее.

И в этот момент я понимаю, что Мадонна не лгала, когда говорила, что я ей нужен, потому что это действительно так. Я — единственный человек, на которого она может положить­ся, на котором можно, когда нагрузка становится невыносимой, отыграться. Только я это выдержу, потому что я ее брат и чув­ствую свою ответственность за нее.


Я собираюсь с силами и понимаю, что готов вынести все ос­корбления и скандалы. Я не уйду, потому что сейчас, в разгар шоу, моя сестра наиболее уязвима. Я хочу быть рядом с ней, по­тому что она — моя сестра. Она ввела меня в свой безумный, прекрасный мир, и я ценю каждое мгновение, проведенное ря­дом с ней.
Впрочем, мое позитивное настроение мгновенно исчезает, когда со сцены приносится Мадонна, вопя на ходу, что у нее расстегнулся топ. Она срывает его, видит булавку, и начинается скандал.
Я слушаю поток оскорблений, и мне вспоминается, как в детстве отец скоблил нам языки мылом за единственное слово на букву «F». Сегодня он поостерегся бы подходить к Мадонне с мылом.
Я смеюсь над собой и продолжаю одевать Мадонну. Во время каждого шоу я стараюсь не обращать внимания на оскорб­ления, крики и вопли. Моя задача — подготовить костюм и бы­стро одеть сестру. Я сосредоточиваюсь на работе и игнорирую ее крики, если только они не касаются костюмов. Я научился молчать и не реагировать, что бы ни происходило в гримерке.
В этом отношении турне стало проверкой для нас обоих. Мадонна никогда еще не была в длительном турне, а я никогда не работал костюмером. То, что она попросила меня, совершен­но неопытного человека, одевать ее во время первого турне, до­казывает, насколько сильно она мне доверяет.

По-моему, и опытному костюмеру было бы сложно одевать Мадонну во время турне «The Virgin Tour». Даже если бы ему и доводилось работать со звездами раньше, в тот момент очень немногие звезды переодевались в ходе концертов так часто. И не думаю, что кто-нибудь из них потел так сильно.


Необходимость стирать пот с тела Мадонны — порой даже с ее груди — доставляла мне массу неудобств. Тем не менее, во время каждой перемены костюмов я делал это, потому что она нуждалась во мне, и потому что это было частью моей работы.
Итак, я вытираю Мадонну, одеваю ее, проверяю состояние прически и макияжа и выпускаю на сцену. Когда она возвраща­ется за кулисы — особенно после первого отделения — я всег­да говорю, как здорово она выступает, как прекрасно выглядит, как нравится слушателям. И она возвращается на сцену счаст­ливой.
Когда шоу заканчивается, я закутываю ее в полотенце и провожаю в машину. Машина уносит ее в отель. Я еду в автобусе с остальными участниками шоу, у которых не было време­ни переодеться.
Когда мы приезжаем в отель, я начинаю ходить из номера в номер. Это самая неприятная часть моей работы. Я должен со­брать все костюмы и отдать их в химчистку, чтобы они были готовы к следующему концерту.
Затем я захожу к сестре, мы вспоминаем шоу и обсуждаем, как все прошло. Она рассказывает, что, по ее мнению, не уда­лось, а что было так, как нужно. Мадонна говорит мне, кто из танцовщиков и певцов выступил хорошо, а кто не очень. Если концерт прошел хорошо, у нее отличное настроение. Я поддаки­ваю: «Шоу просто великолепное, а публика выше всяких похвал. Они были просто счастливы увидеть тебя». И Мадонна счаст­лива.
В конце концов, я же ее брат, я должен знать свою сестру и любить ее. Я защищаю ее от всех. Я знаю, какой безумный мир ее окружает, и хочу, в меру своих сил, помочь ей.

Глядя на толпы поклонников, став свидетелем ее славы, я понимаю, что стал нужен Мадонне хотя бы для того, чтобы она чувствовала себя в безопасности. Она постоянно меняет места и людей. Ей нужен кто-то, на кого можно положиться. В дан­ный момент такой человек — я, и я счастлив быть рядом с ней.


15 апреля мы приехали в Портленд, штат Орегон. Это был самый странный город из всех, какие я видел. Вокруг концерт­ного зала Арлен Шнитцер собрались религиозные фанатики с плакатами. Они считают Мадонну исчадием ада и желают ей провалиться в преисподнюю.
После концерта в Портленде мне еще больше захотелось оберегать сестру. Фредди рассказал мне, что ей присылают письма с угрозами. Самой Мадонне он и словом об этом не об­молвился. Я был в ужасе. С этого момента я стал еще присталь­нее следить за тем, что происходит вокруг нее. Я превратился в настоящего параноика. Чувство страха никогда меня не поки­дало. Даже сейчас, когда я вижу клипы, на которых Мадонну окружают толпы людей, когда она выступает на огромных ста­дионах, я не перестаю бояться за нее.

После пугающего портлендского безумия я не мог пове­рить, что наше турне еще только начинается. Мадонна высту­пала в Сан-Диего, Коста-Меса, Сан-Франциско. Настоящим триумфом стали три аншлаговых концерта в «Юниверсал Амфи­театр» в Лос-Анджелесе. Там мы узнали, что альбом «Like a Virgin» стал четырежды платиновым.


Оттуда мы отправились в Темп, Даллас, Хьюстон, Остин, Новый Орлеан, Тампу и Орландо. 11 мая — в тот самый день, когда песня «Crazy for You» заняла в чартах первое место — мы выступали в Майами. Потом мы поехали в Атланту, Кливленд, Цинциннати. Два концерта в Чикаго прошли с полным аншла­гом. За ними последовали Миннеаполис и Торонто. Следую­щим пунктом нашей программы был Детройт.
К тому времени для меня все города слились в один. Все смешалось в моей голове. Но, разумеется, кульминацией турне «Virgin Tour» стал концерт в Детройте. Когда зажглись огни, Мадонна крикнула: «Нет ничего лучше родного дома!» Отлич­ная фраза, сентиментальная и скромная. Она очень понравилась поклонникам Мадонны.
Стадион взорвался криками и аплодисментами.
Мне показалось, что Мадонна глубоко тронута.
— Меня никогда не выбирали королевой на встречах выпу­скников, — сказала она. — Но мне кажется, что я почувство­вала бы себя именно так.

Она склонила голову, словно пытаясь скрыть слезы. Может быть, так оно и было, а может быть, и нет. Как бы то ни было, тот концерт стал для нее моментом истинного триумфа. На шоу пришли бабушка Элси, Кристофер Флинн, Джоан, наш отец, все наши братья и сестры, тетушки, дядюшки и кузены. Глядя на них из-за кулис, я видел, как они поражены, горды и смущены тем, какой стала та маленькая девочка, которую они, как им казалось, знают очень хорошо.


Мадонна была живым доказательством того, что все ее меч­ты сбылись. Она сделала это, она стала настоящей звездой, и жизнь ее больше никогда не будет прежней.
И все же, несмотря на все триумфы и аплодисменты, не­смотря на то, что турне «The Virgin Tour» стало настоящим скачком в ее карьере, сомнения все же грызли ее душу.

После концерта я пришел к ней в номер. Поздно ночью мы вместе смотрели «Милдред Пирс». Неожиданно Мадонна вы­ключила телевизор.


— Кристофер, — сказала она, — если бы наша мама была жива, как ты думаешь, что бы она сказала обо мне, о моем шоу?
Я помедлил секунду, а потом сказал правду. Я не мог сол­гать о матери даже после ее смерти.
— Не думаю, что ей бы понравилось, как ты носишься по сцене. Ей не понравились бы эти кресты и твоя откровенная сексуальность.
Мадонна была поражена.
— Но я думаю, что она все равно очень гордилась бы то­ бой, — быстро добавил я.
Через два дня, 27 мая фотография Мадонны появилась на обложке журнала «Тайм». В статье «Мадонна: почему она на вершине» анализировался ее феномен. Тут же было опубликова­но длинное интервью, в котором Мадонна переписала свою ис­торию и историю своей семьи. И сделала это очень решительно.
Вот основа ее мифа: «Я была старшей девочкой в семье, по­этому у меня было много взрослых обязанностей. Мне кажется, что я всю жизнь заботилась о малышах, меняла подгузники и была няней. Должна признаться, что меня это обижало. Когда все мои друзья отправлялись играть, мне приходилось занимать­ся взрослыми делами... Я считала себя настоящей Золушкой. Знаете, у меня была мачеха, и мне приходилось заниматься домашней работой. Это было ужасно. Я никогда никуда не выхо­дила. У меня не было красивых платьев».
Звучало все это прекрасно. Я не мог не аплодировать бога­тому воображению сестры.
Про Марти и Энтони она заявила: «Они подвешивали меня на вешалку за трусики. Я была маленькой, и они просто закре­пляли меня бельевыми прищепками». Эту невероятную историю часто повторяли в таблоидах. Она стала еще одним доказатель­ством таланта сестры в создании великолепных и запоминаю­щихся визуальных образов.
Вот еще одна часто повторяемая история о том, как она впер­вые приехала в Нью-Йорк: «Я села в такси и попросила води­теля отвезти меня в центр. Он привез меня на Таймс-сквер. По-моему, водитель подумал: «Хорошо, я ей кое-что покажу». Ду­маю, моя просьба очень его повеселила».
И дальше: «Я училась в школе Элвин Айли».
Мифотворчество Мадонны было не чрезмерным, а просто забавным. И так продолжалось всю ее карьеру. Наша семья не перестает удивляться тому, как она переделывает историю, но мы не возражаем. Большинство из нас настолько удивлены ее славой и тем вниманием, какое ей уделяется, что мы просто не хотим раскачивать лодку.
После детройтской эйфории мы выступали в Питсбурге, Филадельфии, Хэмптоне, Вирджинии. Затем последовали Ко­лумбия, Мэриленд, Вустер и Нью-Хейвен. И вот наступил день концерта в городе, где начиналась наша совместная карь­ера, в Нью-Йорке. 6, 7 и 8 июня Мадонна дала три аншлаговых концерта в Радио-Сити, а 10 и 11-го два заключительных концерта в Медисон-сквер-гарден.

На концерте присутствовали Дон Джонсон, Джон Ф. Кен­неди-младший, который только начинал юридическую карьеру, художник граффити Футура 2000. После шоу все трое пришли поздравить Мадонну в ее гримерке. Джон Джонсон вел себя, как истосковавшийся по ласке щенок. Он принес большой букет роз на длинных стеблях, которые завяли буквально за минуту. Джон, еще более привлекательный, чем на фотографиях, скром­но стоял возле двери. Мадонна не удостоила ни его, ни Дона даже взглядом. Все ее внимание было сосредоточено на Футуре. Они о чем-то шептались, и Мадонна ласково поглаживала его руку. Я прекрасно понимал макиавеллиевский замысел сестры: Дон ее не интересовал, но ей хотелось пробудить ревность в Джоне. И эта тактика увенчалась успехом, поскольку впослед­ствии знакомство Мадонны с Джоном стало довольно тесным.


После последнего концерта в Медисон-сквер-гарден Мадон­не устроили торжественную вечеринку в «Палладиуме», где по­клонники буквально преследовали ее. Большую часть времени мы провели за бархатным шнуром в ВИП-зале Майка Тодда, вспоминая турне, веселясь и танцуя. Помню приятное ощуще­ние причастности к новому миру. Я был братом Мадонны. Бра­том суперзвезды. Магия прекрасного нового мира настолько меня покорила, что меня не волновало то, что я перестал быть самим собой. Работа с сестрой стала смыслом всей моей жизни.

Никто из моих друзей и родных не знал, что я работаю кос­тюмером. Все считали, что я просто ее спутник. Я никогда не говорил, что большую часть времени провожу, копаясь в ее пропотевшем белье. Это была моя работа, но все же я ее стыдил­ся. Я чувствовал бы себя униженным, если бы кто-то об этом узнал.


За время турне мне многое открылось о Мадонне и о самом себе. Она тоже сделала серьезное открытие: к третьей песне шоу ей обычно не хватало дыхания и сил.

И тогда она решила к каждому следующему турне гото­виться не меньше пяти месяцев. Я был убежден, что она отпра­вится в турне сразу же, как только представится возможность. Я видел, что на сцене она чувствует себя в безопасности и полностью счастлива. Через несколько лет Уоррен Битти скажет, что Мадонна «не хочет жить без камеры». Но он неправ. Уже по опыту турне «The Virgin Tour» я понял, что моя сестра на самом деле хочет только одного. Она живет только на сцене.


После эйфории длительного турне я вернулся домой на Мор-тон-стрит и столкнулся с суровой реальностью. Приспособиться к обычной жизни оказалось невероятно сложно. И после каж­дого турне становилось все труднее и труднее.
Мне приходилось бороться с ревностью Дэнни. Он ревновал меня к Мадонне и считал работу костюмера унизительной. Но меня это не волновало. 24 июня Мадонна и Шон объявили о своей помолвке. В это время мы с сестрой особенно сблизились. Благодаря моему участию в турне Мадонна стала считать меня частью своей жизни и доверять моему творческому началу.
Спустя много лет она сделает мне завуалированный ком­плимент во время интервью журналу «Элль Декор»: «Меня ни в коей мере не удивляет то, что Кристофер добивается успеха в столь многих предприятиях. Все в нашей семье обладали твор­ческим началом — все мы танцевали, или рисовали, или играли на музыкальных инструментах. А Кристофер умел делать и то, и другое, и третье».

Я стал для сестры человеком Ренессанса — на все руки мастером. Как-то утром, вскоре после завершения турне, я по­смотрел на Мадонну в ее мини-юбке и резиновых браслетах и снова почувствовал себя костюмером. Но заговорил я как брат, не боясь быть уволенным.


— В этой юбке твои ноги похожи на сардельки, — сказал я. — Ты уже взрослая. Тебе нужен более стильный, более классический образ. Что-то вроде Кэтрин Хепберн, а не иг­рушка для мужчин.
Какое-то мгновение мне казалось, что она меня ударит. Но Мадонна задумалась, а потом с грустью сказала:
— Похоже, ты прав, Кристофер. Пошли по магазинам.
Я привел ее в свой любимый магазин «Matsuda» на Мэди­сон-авеню возле 72-й улицы.
Я выбрал ей кремовую шелковую рубашку в мужском стиле, серовато-коричневые летние брюки и коричневые закрытые туф­ли. Так родилась Мадонна Номер Пять: взрослая, элегантная женщина, обладающая собственным стилем.
К несчастью для Мадонны, ее новый изысканный имидж резко пошатнулся, когда в июле 1985 года в «Плейбое» появи­лись ее обнаженные фотографии.

В шесть утра 10 июля пять миллионов экземпляров «Плей­боя», в которых четырнадцать страниц занимали черно-белые фотографии обнаженной Мадонны, поступили в продажу. Сним­ки были сделаны в 1979 и 1980 годах двумя нью-йоркскими фо­тографами, Ли Фридландером и Мартином Шрайбером. Судя по всему, эти фотографии относились к тому времени, когда Мадонна позировала в Новой Школе. Через несколько дней не желавший отставать «Пентхаус» опубликовал на семнадцати страницах цветные и черно-белые фотографии, сделанные Бил­лом Стоуном.


Камера всегда любила Мадонну. Фотография была одним из величайших ее увлечений. Мадонна любит камеру без всяких оговорок, и камера платит ей тем же. Именно камера уловила и распространила множество визуальных образов, которым Ма­донна обязана своей невероятной популярностью. Мадонна без­жалостно контролирует большинство своих фотографий (за ис­ключением, конечно, снимков папарацци). Но тогда впервые в своей карьере она утратила хватку, и в журналах появились снимки, права на которые ей не принадлежали и с которых она не могла получить прибыль.
Я впервые узнал о фотографиях, когда работал с рекламным агентом Мадонны, Лиз Розенберг, пышнотелой голубоглазой блондинкой, которая работает с сестрой и сегодня. Единствен­ный ее сотрудник, за исключением Донны де Лори, который может похвастаться таким долголетием.

После турне «The Virgin Tour» — вероятно, в силу моего родственного статуса и доверия, какое сестра ко мне испытыва­ла, — Мадонна нашла мне работу вместе с Лиз. Мы работали в «Уорнер Рекорда» в Рокфеллеровском центре.


Тем утром я пришел на работу рано, в прекрасном настрое­нии. Лиз в розовых тапочках-кроликах сидела за своим столом. Она подняла трубку телефона, выполненную в виде ярко-алых губ. Лиз обожала губы. Даже ее диван имел форму губ — зна­менитый диван Мэй Уэст от Дали. У нее и самой были замеча­тельные губы — полные и аппетитные. Лиз всегда пользова­лась красной помадой и всегда оставляла яркие следы на сига­рете с марихуаной. Она выкуривала ее каждый день в четыре часа, а после этого спокойно продолжала работать. Меня эта поразительная способность не переставала удивлять.
В то утро настроение у Лиз было не из лучших. Своим вы­соким, птичьим голосом она сразу огорошила меня новостями.

В журналах появились фотографии твоей сестры в обна­женном виде. Не покупай их, потому что мы не хотим, чтобы фотографы или журналы получили от нас какие-то деньги.

Отец знает? — спросил я. Я с ним еще не разговаривала.

Я обратил внимание на то, что Лиз использовала местоиме­ние «я».


Мадонна ничего не сказала мне о снимках. Совершенно оче­видно, что она не собиралась рассказывать о них нашему отцу, предпочтя переложить неприятную работу на Лиз. Я с ужасом представил, как наш правильный отец приходит на работу, пре­красно понимая, что все его коллеги уже видели фотографии его дочери в обнаженном виде. А реакцию бабушки я даже боялся представить. Позже я узнал, что она просто разрыдалась.

Я не мог винить Мадонну за то, что она позировала фото­графам обнаженной. В конце концов, многие танцовщики пози­руют художникам и фотографам. В свое время я сам об этом подумывал. Когда голодному танцовщику обещают десять дол ларов в час за то, что он разденется перед классом, это кажется чудом. Нет ничего грязного и позорного в том, что Мадонна по­зировала тем фотографам, но меня беспокоило то, что она ниче­го не сказала нашим родным, не удосужилась даже словом об­молвиться мне. Она никогда не проявляла беспокойства о том, что почувствуют отец и бабушка. Я начал понимать, что моей сестре совершенно безразлично то, как ее поведение и карьера влияют на ее семью.

Телефон Лиз разрывался. Она отвечала на звонки элегантно и интеллигентно, в своем неповторимом стиле. Я позвонил Дэнни, и мы решили взглянуть на снимки. В конце концов, от них уже сходила с ума вся страна.
По пути домой я зашел в маленький сигарный магазинчик на углу улицы Кристофер и площади Шеридан. Увидев обложку «Плейбоя», я на секунду вернулся в детство, в дом на дереве, где мы с друзьями рассматривали центральные развороты, ко­торые теперь занимала моя сестра. Теперь другие подростки будут любоваться ее обнаженным телом.
Я не раскрывал журнал, пока не пришел домой. Дома мы с Дэнни открыли «Плейбой».
Со страниц журнала на меня смотрела моя сестра, серьезная танцовщица, только что приехавшая на Манхэттен. Это была вовсе не поп-звезда. На мгновение я снова вернулся в прошлое.

Сначала я подумал, что снимки довольно посредственные и не имеют никакой художественной ценности.


Потом я понял, что впервые вижу сестру полностью обна­женной. В гримерках на ней всегда были трусики. Когда мы росли, а потом жили вместе, она никогда не появлялась передо мной полностью обнаженной. Мадонна даже никогда не загора­ла топлес при мне. Надо сказать, что в близком общении она всегда была относительно скромной. В то время она стеснялась показаться обнаженной перед посторонним человеком, поэтому и предложила мне стать ее костюмером. Да и на сцене она не обнажалась.
Затем я обратил внимание на то, что она была очень худой.
Потом мне бросилось в глаза то, что на ее теле много волос.

Когда мы все же заговорили об этих снимках с Мадонной, я сказал ей об этом.


— Ну, тогда я не брилась, — ответила она с улыбкой.
Я тоже рассмеялся.
Хотя мы быстро сменили тему разговора, я почувствовал, что она смущена теми фотографиями и изо всех сил старается скрыть от меня свое смущение.
Я уверен, что ее мучила и еще одна мысль: как была бы шо­кирована наша религиозная мать, если бы увидела эти снимки?
И хотя я не стал ей об этом говорить, но в глубине души понял, что для всего остального мира у моей сестры не осталось никакой загадки. Она лишилась флера невинности. Ей больше нечего было терять или скрывать. Мир безжалостно вторгся в ее личную жизнь. С этого момента она и сама будет решитель­но вторгаться в любые запретные зоны. С этого момента она ощутила полную свободу и могла вести себя как угодно. Так и произошло.

Как всегда, Лиз помогла Мадонне справиться со скандалом спокойно и с блеском. Когда шумиха утихла, Мадонна стала еще более знаменитой, чем раньше. Так называемые эксперты часто утверждают, что моя сестра обожала Мэрилин Монро и строила свой имидж и свою карьеру по образу и подобию Мэ­рилин. Они ошибаются. Хотя снимки обнаженной Мадонны могли повлиять на ее карьеру точно так же, как повлиял на карь­еру Мэрилин календарь с ее фотографиями ню, но, кроме клипа «The Material Girl», Мадонна никогда не подражала Мэрилин и не сравнивала свою карьеру с ее. Она в отличие от Элвиса и других суперзвезд никогда не была склонна к саморазрушению. Ее звездная карьера продолжается вот уже четверть века. Она не погибла в молодости.


Я считаю, что своим столь долгим успехом Мадонна во мно­гом обязана Лиз Розенберг. Лиз на десять лет старше Мадонны и всегда была для нее кем-то вроде матери. Лиз иногда по ошибке принимали за мать Мадонны, да и сама звезда пару раз называла ее «мамой».

С самого начала Лиз точно поняла, как нужно обращаться с Мадонной — как с большим ребенком. Нужно соглашаться с любым капризом, с любой прихотью, но в то же время мягко направлять малыша в нужном направлении.


Лиз всегда обращалась с Мадонной, как с дочерью, и счи­тала ее частью своей семьи. Она проявляла недюжинную вы­держку, когда Мадонна весьма жестко и несправедливо ее от­читывала, игнорировала ее, утверждала, что Лиз не имеет ника­кого отношения к ее успеху.
Наблюдая за тем, как Мадонна на протяжении многих лет точно так же относилась к множеству людей, в том числе и ко мне, я понял, что она ведет себя так не по злобе. Просто ее по­стоянно окружают подхалимы, которые во всем с ней соглаша­ются. Она искренне верит, что всего добилась сама. Подобно французскому королю Людовику XIV, который провозгласил: «Государство — это я!», она считает, что стала суперзвездой исключительно благодаря собственным усилиям.
Однако готова Мадонна это признать или нет, но одним из тех, кто в значительной мере способствовал ее успеху (кроме Лиз и Фредди), был хозяин компании «Sire Records» Сеймур Стайн.
Когда я работал на Лиз, открылась вакансия личного по­мощника Стайна, и я пошел к нему на собеседование. Наша встреча должна была состояться в его кабинете, но потом он ре­шил принять меня дома.
Мне очень нравилась его квартира на Сентрал-Парк-Уэст, его коллекция музыкальных автоматов, мебель в стиле амери­канского арт-деко. Но когда он в халате открыл мне дверь, я ужасно занервничал.

Когда-то Сеймур был женат на Линде Стайн. Линда доби­лась огромного успеха как риелтор. В конце 2007 года она была убита. Когда я появился в квартире Стайна в 1985 году, он сразу же сказал мне: «Входи, входи, продолжим разговор в спальне». Я почувствовал себя неловко, извинился и ушел. Я не получил этой работы, но сохранил профессиональное уважение к Сейму­ру. Ведь именно он подписал первый контракт Мадонны!

13 июля 1985 года мы с Мадонной отправились в Филадель­фию. Я смотрел, как она выступает перед девяноста тысячами слушателей. По телевидению ее выступление на благотвори­тельном концерте «Live Aid» в пользу голодающих Эфиопии увидели еще миллион зрителей. Мадонна всем сердцем разделя­ла благородные идеи организаторов и очень хотела принять уча­стие в этом мероприятии. После выхода откровенных фотогра­фий для этого концерта она выбрала закрытый парчовый плащ. Когда она вышла на сцену, я сразу же понял, что теперь моя сестра куда более знаменита, чем все остальные участники того концерта.
Но хотя мне и больно признаваться в этом даже самому себе, я понял и то, что, несмотря на мировую славу, ее выступление значительно уступало выступлениям других звезд. После шоу мы поехали прямо на Манхэттен, потому что Мадонне не хоте­лось общаться с другими артистами. В машине мы обсуждали их выступления. Я, конечно же, сказал, что Мадонна была луч­шей, и она сразу же мне поверила.

Рекламная служба работала как часы, и феноменальный ус­пех Мадонны становился еще более феноменальным. Было про­дано пять миллионов экземпляров альбома «Like a Virgin». Еще ни одна певица не добивалась такого успеха. Сингл «Angel/Into the Groove» стал золотым. Я вернулся в Лос-Анджелес и снова поселился в доме Мадонны и Шона на Карбон-Меса.


Свадьба Мадонны и Шона Пенна приближалась, и Шон решил, что настал подходящий момент завязать с братом невес­ты мужскую дружбу.
Мы с ним были на кухне, выложенной мексиканской плит­кой.
На Шоне были синие джинсы и белая футболка, на мне — черная футболка и джинсы.
Он вытащил нож.
— Кристофер, — сказал он, — давай станем кровными братьями.
Я ужаснулся, но постарался этого не показать.

Станем кем? — спросил я, стараясь говорить макси­мально спокойно. Кровными братьями. Да, конечно.

Он приблизился ко мне с ножом в руке.
— Дай мне твой большой палец, — сказал он голосом еще более низким, чем обычно.
Я левша, поэтому протянул ему правую руку. Пожалуй, этой рукой я могу и рискнуть.
Шон схватил меня за запястье и полоснул ножом по поду­шечке большого пальца. Потекла кровь.
Я вздрогнул, но постарался сдержаться. Мне не хотелось, чтобы Шон считал меня слабаком.
Потом он полоснул ножом по своему пальцу.
Он прижал свой палец к моему. Пару секунд мы были еди­ным целым.
— Теперь мы кровные братья, — сказал Шон и хлопнул меня по спине.
И он ушел к Чарльзу Буковски, который только что вышел из ванной.
Я был горд собой. Я прошел испытание. Я не струсил. Я стал настоящим мужчиной. Мы с Шоном стали настоящими братьями.
Я никогда не рассказывал об этом сестре. Думаю, что и Шон тоже. Мы оба знали, что она будет хохотать как сумасшедшая. Она бы нас просто не поняла. В конце концов, это чисто мужское дело.
Прошло шесть лет. Я присутствовал на вечеринке в старом отеле «Аргайл» на бульваре Сансет, Мадонна и Шон уже раз­велись. Он пришел с Робин Райт. После того, как он публично признался, что все время съемок «Шанхайского сюрприза» бес­просветно пьянствовал, я почти простил его за то, как он обра­щался с моей сестрой. Я даже восхищался его смелостью. По­сле их развода мы встретились впервые, и я был рад его видеть.
Он подошел ко мне, и мы разговорились.
— Как Мадонна? — спросил он.
На минуту мне захотелось сказать, что она все еще любит его. Я был уверен, что любит. Но не стал этого делать, а про­сто сказал, что у нее все хорошо.
— Передай ей привет.
Повисло неловкое молчание. Шон переминался с ноги на ногу.
— Кристофер, ты помнишь тот вечер, когда мы стали кров­ными братьями?

Еще бы. Как я мог забыть? Он глубоко вздохнул. Ты не болен СПИДом?



Я непечатно выругался и ушел.
16 августа 1985 года на Уайлдлайф-роуд возле Тихоокеан­ской трассы состоялась торжественная церемония бракосоче­тания. Мадонна вышла замуж за Шона в дорогом особняке магната Курта Унгера. В приглашении говорилось: «В целях сохранения секретности и желания никого не ставить в неловкое положение место проведения церемонии будет сообщено за день до торжества». Я снова жил в Нью-Йорке с Дэнни. Я отпра­вился в Лос-Анджелес. В отеле «Шангрила» я встретился с ба­бушкой и другими родственниками. Мадонна поселила их всех в этом роскошном отеле 30-х годов в стиле арт-деко в Санта-Монике.
В качестве свадебного подарка я преподнес Шону и Ма­донне собственный витраж с изображением двух виноградных лоз. Оба сказали, что он им понравился, но в их доме я его не видел. В том же году я вытащил его из их шкафа и перевез в свою квартиру.
На следующий день бабушка Элси, сестры и я на машине отправились в Малибу. Нас заранее предупредили, что ничего фотографировать нельзя. В то же время я был поражен тем, что свадьба, за снимки которой любой папарацци жизнь отдал бы, проходит не в доме, а на открытом воздухе. Впрочем, меня ни­чуть не удивило то, что произошло потом.
Над домом кружили вертолеты с журналистами и фотогра­фами всех таблоидов мира, располагавших неограниченными средствами. Шон погрозил небесам кулаком, повернулся к гос­тям и рявкнул: «Добро пожаловать в «Апокалипсис сегодня»!» Позже Мадонна говорила: «Не думала, что мне придется вы­ходить замуж, когда над моей головой будет кружить трина­дцать вертолетов. Наша свадьба превратилась в цирк. Сначала я была в ярости, а потом начала хохотать. Такого не бывает да­же в кино. Никто бы этому не поверил. Все напоминало мю­зикл Басби Беркли. Или нечто такое, что поставили ради рек­ламы». Впрочем, на этот раз постановщиком была не моя сест­ра. Свадебную церемонию планировал один лишь Шон.
Я знал, что в тот период Мадонна ни за что не выбрала бы для свадебной церемонии столь отдаленное место, где фотогра­фы могли снимать только с воздуха. Ведь в день своей свадьбы она выглядела просто потрясающе. Она бы с удовольствием по­зировала. На ней было открытое платье без бретелек за десять тысяч долларов с трехметровым шлейфом и серебристо-розовым поясом, расшитым драгоценными камнями. Выбирая платье, Мадонна обратилась к модельеру Марлен Стюарт, которая го­товила костюмы для «The Virgin Tour». Платье, естественно, было белым. Не желая казаться обычной невестой, под свадеб­ную фату Мадонна надела черный котелок. На Шоне был дву­бортный костюм от Версаче за 695 долларов. Демонстрируя свой нонконформизм, он не стал туго завязывать галстук.
Церемонию проводил судья из Малибу Джон Меррик. Все закончилось за пять минут. Уверен, что какие-то слова произ­носились, но мы ничего не слышали из-за рева вертолетов. Ма­донна и Шон обменялись золотыми кольцами. Затем под му­зыку из «Огненных колесниц», которую я расслышал с боль­шим трудом, Шон поцеловал невесту, и все зааплодировали.
Шон произнес тост в честь Мадонны, но его никто не ус­лышал. Потом он нырнул под ее юбку и снял подвязку. Мадон­на посмотрела на вертолеты и показала им средний палец, впро­чем, думаю, это было неискренне. Взбешенный Шон бросился в дом и вернулся с ружьем.

— Успокойся, Шон! — закричала Мадонна. — Оставь их в покое! Иначе повсюду появятся твои фотографии с ружьем. А они все равно не улетят.


Мадонна наслаждалась моментом. Шон же просто сходил с ума. Он начал палить в воздух. Энди Уорхол, Стив Рубелл, Шер (в фиолетовом парике), наши родственники и я замерли в изумлении.
К счастью, Шона отвлекло сообщение о том, что ужин по­дан. Мы все направились в шатер, разбитый на центральном газоне. Нас все еще оглушал рев кружащихся над домом вертолетов, но мы изо всех сил старались насладиться изысканной кухней Вольфганга Пака — икра, карри из устриц, равиоли с лобстерами, жареная меч-рыба, каре ягненка. Венчал ужин пятиярусный ореховый свадебный торт.
Впрочем, главным воспоминанием о том ужине для меня навсегда останутся вертолеты, кружащие над нами, словно стер­вятники. Я знаю, что Мадонна словила кайф от такого бесцеремонного вмешательства журналистов в свадебную церемонию. Она, как всегда, стремилась привлечь к себе внимание. В конце концов, именно средствам массовой информации она обязана своим успехом. Она стала звездой и остается ею именно потому, что всегда умела обращаться с прессой. А вот Шону это не дано. День свадьбы задал тон дальнейшей семейной жизни: Шон носится по лужайке с ружьем, а Мадонна ослепительно улыбается в камеру.



Достарыңызбен бөлісу:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   13




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет