Лекция Славянофильство как течение

Что такое славянофильство? Попробуем назвать 7 человек-славянофилов. Аксаков, — их сразу два: братья Аксаковы — Константин и Иван Сергеевичи; Иван и Петр Васильевичи Киреевские; Хомяков Алексей Степанович; Юрий Федорович Самарин; кто же седьмой? Были как бы примыкавшие к славянофилам Катков, Данилевский. Но это не совсем то. Были очень поздние осколки славянофильства, например, Новоселов; он тоже нас не устраивает — это как бы уже почти ненастоящие славянофилы. Значит, как говорил генерал-губернатор Закревский: «Все они уместятся на одном моем диване». Очень сильно примыкал к славянофилам Федор Иванович Тютчев, но он все-таки к этому клану не принадлежал. Они все ухаживали за Гоголем и были его друзьями. Но это тоже все не то. Значит, все-таки мы еле-еле наскребаем 7 человек. Ну, уж 7-ой, так и быть, берем его: Александр Федорович Гильфердинг, ученик А.С Хомякова, издатель его «Записок о всемирной истории» (издано в 1871-1873 гг.).

Итак, мы видим, что их ужасно мало. Западников, в сущности, гораздо больше. Это не кружок Герцена. Все тридцатые годы это были просто все современники Чаадаева — они все западники, а иногда — просто западные люди. Но влияние славянофилов огромно. Они послужили закваской, от которой «вскисло» русское общество. Они, действительно, сумели его проквасить.

Что такое славянофилы? Между ними всеми — огромная разница. Это не партия — у них никакой программы. Это не направление — у них нет единой устремленности, такой, как у революционеров, например, — устремленность к революции. Но это и не семейственность. В свое время меня поразила странная неприязнь, например, Хомякова к жене Киреевского Наталии Петровне. (Я потом поняла, откуда это.) Но, так или иначе, в рамках идеологии тут есть что то недосказанное. Поэтому мы сначала, как видите, определяем славянофильское течение от противного, то есть апофатически. Скорее всего, славянофильство — это клан. Это клан московской дворянской интеллигенции самого высшего, так сказать, этажа; самая верхушка интеллектуальной московской элиты. И объединяет их исходный тезис: прежде всего констатация факта, что Россия на ложном пути, особенно, начиная с Петра, т.е. антипетровская оппозиция — оппозиция доброжелательная. Это как бы добрые идеологические противники, или, иначе сказать, — доброжелательные аутсайдеры имперской петербургской административно-государственной системы.

Итак, доброжелательные аутсайдеры. Пожалуй, этот термин работает. Вспомним, что Гоголь еще в «Выбранных местах из переписки с друзьями» советует всем скорей идти на службу, чтобы по мере сил работать на то, чтобы царь стал духовным главой нации. Пока он таковым не является, — Гоголь достаточно трезво мыслит, — но, в принципе, должен стать. Мы видим здесь попытку подмены Церкви государством. Славянофилов обвиняли в аналогичных вещах, только как бы в смене флага, — обвиняли в том, что они меняют Церковь на землю и общину. Увы, эта точка зрения въедливая, ее всерьез рассматривает даже такой вдумчивый исследователь, как протоиерей Георгий Флоровский («Пути русского богословия»).

Но это не все. Дело не только в том, что это — очень образованные, очень богатые, неслужащие люди. В конце концов, Закон 1762 года закрепляет за дворянским сословием свободу от государственной службы и каких бы то ни было служебных повинностей. Этого мало.

Славянофилов как единство характеризует определенный пессимизм по отношению к петровскому разрыву; а именно: большинство из них уверены, что паллиативными средствами (примочками, пилюлями и т.д.) исцелить это нельзя.

В этом смысле характерно письмо Константина Сергеевича Аксакова Александру II, только-только вступившему на престол. Пишет он так: «Русский народ государствовать не хочет». Это в ответ на всякие отдаленные мечтания, что, может быть, в России будет конституция, будут выборы, какие-то выборные органы власти и так далее.

Так вот: «Русский народ государствовать не хочет, но оставьте ему свободу внутреннюю, свободу и самодеятельность нравственную, жизнь мирную духа». И далее он заявляет, — это уже декларация, стоящая «Декларации прав человека и гражданина», — что русский народ — это единственный в мире народ христианский, и потому он отдает «кесарево кесареви», а «Богу бережет Божие». Вот тут самое, пожалуй, кардинальное. Господь про какого кесаря-то сказал? Про Тиберия, про кесаря римского, чуждого не только по вере и по крови, но главное, оккупанта, оккупанта и завоевателя, то есть врага по-настоящему. Да, к этому врагу лояльны, но это же все-таки чужой и чуждый. Так вот, Константин Сергеевич тем самым дает понять, что это правительство, это устройство, этот Петербург навсегда останется чуждым для русского народа; чуждым, враждебным его духу и непрививаемым; тем, что в математике называется неустранимым разрывом.

Идея Константина Сергеевича Аксакова прочитывается и становится известной. И это, пожалуй, кредо всего славянофильства. Надо сказать, что славянофилы иногда служат: Самарин служит в Прибалтике, Иван Сергеевич Аксаков (по специальности правовед) служит в последствии по снабжению во время Крымской войны. Притом экономию устроил такую и вообще так умел беречь каждую копейку государственную, что потом, когда рассмотрели дело, то сказали, что, если брать за образец Аксакова, то всех остальных снабженцев надо сразу отдавать под военно-полевой суд. Потом он возглавляет Славянский комитет. Он был выдающимся журналистом: «Парус», «День», «Москва», — это всё его газеты…Словом, все время он чем-то занят. Это деятельность, конечно, лояльнейшая по отношению к правительству; и, тем не менее, его газеты все время или приостанавливают или закрывают вовсе. Итак, вот эта оценка ложности пути, начиная с Петра I, это — оценка, общая для всех. Славянофилы не то чтобы объединены изнутри, а они как бы огорожены извне. Но их и изнутри объединяет одно слово-термин, написанное у них на знамени. Это слово — соборность.

Это есть единомыслие в любви и исповедании — это есть единомысленное исповедание Христовой истины. Фактически так.

Вот что нужно запомнить как катафатическую, т.е. положительную характеристику славянофильства. Наконец, дадим некоторое феноменологическое, то есть описательное, определение этого явления. Славянофильское воззрение — это есть русская религиозная философия, религиозная историософия и религиозная культурология.

Перед нами целый мыслительный клан, та интеллектуальная закваска, которая проквасит у нас всю вторую половину XIX го века и всю первую половину XX го века: и в эти годы всё еще живы и работают люди той закваски. Характернейших примера два: Петр Иванов («Тайна святых», 1949 г.) и, представьте, — митрополит Вениамин Федченков. Его «На рубеже двух эпох» — это книга, написанная с абсолютно славянофильских позиций. Как видите, довольно любопытно!

Но это не «деревенщики» наши 70-х годов: Астафьев, Распутин (Солоухин совсем сбоку-припеку), Белов, Федор Абрамов — это, в лучшем случае, «почвенники», но никак не славянофилы. (Почвенники — направление, которое сложилось в конце 1850-х — начале 60-х годов вокруг двух журналов братьев Достоевских: «Время» и «Эпоха». Главным там критиком и выразителем основных идей был Аполлон Григорьев.)

Кстати, от А. Григорьева в сторону славянофильства мы встречаем, не просто недоброжелательный, а клеветнический выпад, который прямо можно назвать «ножом в спину». Аполлон Александрович пишет так: «Славянофильство верило слепо, фанатически в неведомую ему самому сущность народной жизни, и вера эта вменена ему в заслугу». То есть пошутил, как бы, из Апостола. Так вот, друзья мои, тут все неверно и все клевета. В этом духе, между прочим, и Н.С. Лесков написал «Нечто о куфельном мужике»,¹ но это был уже предсмертный, но еще не последний, Лесков — вот в таком горьком разочаровании. Потом он немножко «отошел».

Надо сказать, что славянофилы верили не в сущность народной жизни — это была бы романтика, хорошо спародированная Достоевским. Помните, в «Бесах» Степан Трофимович Верховенский из своего статуса полуприживальщика - полуоблагодетельствованного Варварой Петровной Ставрогиной вдруг снимается с места и отправляется «искать Россию». Он не умеет говорить по-русски, с проезжими мужиком и бабой он все французские выражения вворачивает, но идет искать Россию и, в то же время, спрашивает: «Existe-t-elle, la Russie?» (т.е. «существует ли она, Россия?») Так вот, это была бы романтика.

А славянофилы веруют не в это. Они веруют в историческое и метаисторическое (т.е. свыше данные) призвание русского народа, призвание во Христе. И поэтому констатируют как факт, что, начиная с Петра и с его злостного «извращения христианских понятий», Россия насильно ведется по ложному пути, не предначертанному ей, а вопреки Божьей воле, и, стало быть, пользуясь Божьим долготерпением. Недаром Аксаков писал: «народ христианский, может быть, единственный». А митрополит Вениамин в 1946 году писал: «Святая Русь и теперь святая, ибо никогда не отказывается от креста».

Вторая катафатическая характеристика славянофильского течения — признание особой миссии русского народа, данной ему свыше. А моменты верности русского народа своему призванию и моменты уклонения от него славянофилы, поверьте, умели отслеживать и в Церкви, и в церковной истории, в современном церковном бытии, и в быту, и в истории, как раз в отличие от А. Григорьева, который ничего этого не умел. Другое дело, верно или неверно они понимали метаисторическое призвание русского народа. Но это уже совсем другой вопрос. Как помните, Апостол пишет: «Все бегут, но не все увенчиваются (ср. 2Тим.2)». Но, к чести славянофилов, надо сказать: бежали они все, на месте не сидели.

Теперь, закончив эту общую характеристику, дадим один простой конкретный пример. В 70-е годы к славянофилам примыкает Ф.М. Достоевский. Он смиренно просит И.С. Аксакова наставить его в основах славянофильского учения. В одном из ответных писем Аксаков пишет буквально так: «Тот только славянофил, кто признает Христа основой и конечной целью русского народного бытия. А кто не признает, тот самозванец». Естественно, что наши деревенщики не годятся в славянофилы по этому определению. Стало быть, эта формула включает в себя три основных понятия.

Во-первых, жизнь во Христе — это основа народного бытия. Много сказано об этом у Вениамина Федченкова, особенно во второй главе («На рубеже двух эпох», гл.2). Советую прочесть хотя бы первую часть этой книги (без глав об эмиграции). Второе — Христа как конечную цель признает каждый христианин. Цель христианской жизни — стяжание Духа Святого, т.е. вселение живого Христа («Не живу аз, но живет во мне Христос» (Гал.2,20)).

Цель народного бытия совпадает с целью христианской жизни. Это совпадает с определением его брата, что русский народ, так сказать, по заданию христианский. И, наконец, третье понятие, сюда входящее, — это народное бытие, или так называемые народные начала. О том, что это такое, мы еще будем говорить.

Теперь нам понадобится еще одна как бы демаркационная линия. Как соотносится это определение с известной уваровской формулой Самодержавие,_Православие,_Народность»'>«Самодержавие, Православие, Народность»? Есть и до сих пор люди, которые путают эти вещи. Мы с вами этого не можем себе позволить. Рассмотрим формулу Сергея Семеновича Уварова — и несколько слов о нем самом.

Знаете, в юриспруденции существует такое понятие, как argumentum ad personam, то есть нужно смотреть не только на то, что утверждается, но и на то, кто так утверждает. С.С. Уваров был активный педераст, известный его любовник князь Дундуков-Корсаков, которого он «протащил» в президенты Академии Наук. Отсюда и известная пушкинская эпиграмма, которую тогда все умели читать: “В Академии наук заседает князь-дундук…”

Прежде всего поставлено Самодержавие, а к нему пристяжка Православие. И это формула всей синодальной системы. Именно в николаевское время при обер-прокуроре Протасове Церковь окончательно оформляется как государственное ведомство православного исповедания. Напомню, что все-таки, несмотря на все заявления иллюстрированных газет, при Николае избрать патриарха так и не удалось; это не случайно: не удалось преодолеть самодавление государства, т.е. «петровщину».

Что касается самих славянофилов, то они этой уваровской формулы не принимали никогда. Ее принимал Погодин, но Погодин, хотя и примыкал к «русским началам», но не к славянофильству. Славянофилы все строго лояльны к существующей власти, но лояльность они понимают, примерно, как митрополит Сергий, впоследствии патриарх: лояльность — это добросовестность, это не иметь ножа в голенище и камня за пазухой — то есть в общем вещь-то отрицательная. Они добросовестно относились к существующей власти, но они хорошо различали властителей, где Николай I, а где Александр II, например весьма характерна и эта последняя эпитафия Тютчева на гроб Николая I:

Не Богу ты служил и не России,

Служил лишь суете своей,

И все дела твои, и добрые и злые,

Все было ложь в тебе,

Все призраки пустые,

Ты был не царь, а лицедей.

Так вот, — суета, пустые призраки, и сам творец этих призраков — лицедей. Простите, и Нерон был лицедеем. Ясно, что и славянофильский взгляд на государственность ни в коей мере не характеризуется ни уваровской формулой, ни ее непрямым толкованием, какое мог дать Погодин, ни ее реальным содержанием.

Славянофилы не были особенно чутки к вывеске. Ну, скажем, С.Т. Аксаков одевался в русскую одежду под влиянием своих сыновей. Но к нему, заметьте, наведывалась полиция, к больному человеку. Ну, Хомяков одевал своих детей по-русски. Но ведь для детей всегда немножко нужна игра. И то, что на нем армячок, душегреечка, на девочке сарафанчик, шапочка с меховой опушкой — это весело. Но жена у него ходила по-европейски, ни в кокошник, ни в сарафан не рядилась. Пожалуйста, посмотрите ее портрет в Абрамцеве — совершенно нормальное европейское платье, нитка жемчуга…

И, наконец, начало славянофильства историческое, хронологическое — это 1839 год; а напомню, что первое “Философическое письмо” Чаадаева вышло в это 1836-м году. В 1839 году прочитываются две статьи — Хомякова «О старом и новом», и статья И.В. Киреевского «О народных началах». Это уже прошло 14 лет после декабристского восстания. Напомню, Хомяков знал о готовящемся восстании, он был ровесником младших декабристов (он 1804 года рождения), но он этой всей затее абсолютно не сочувствовал.

Лояльность славянофилов следует охарактеризовать, как аполитичность: т.е. не «Смело, товарищи, в ногу…», не «вгрызаться» в эту систему, а вот такая, собственно, христианская аполитичность. Впоследствии они несколько активизировались, но в каком отношении? Славянофилы помогли подготовить крестьянскую реформу 1861 года: участвовал Самарин и, немножко как бы пристегнутый к славянофилам, князь Черкасский, а по-настоящему славянофилы подкидывали идеи главным деятелям, особенно таким, как Николай Алексеевич Милютин — человек, поездивший по России, знавший крестьянское хозяйство, которого администрация страны не знала. Он был единственным человеком, объяснившим царю «на пальцах», что у крестьянина нет своего инвентаря — у половины! Что крестьянин не знает сбыта, не умеет торговать своими продуктами, потому что он всегда съедал то, что получал; или, если имение на барщине, то урожай пополам. Наконец, то, что крестьянин не собственник земли, в значительной степени определяет то, что он на ней паразит, т.е. он ее не удобряет, он не знает рациональных методов хозяйства. Он даже не очень знает, где пары, в какой последовательности чту надо сеять на одном и том же поле, то есть не знает культурного хозяйства. Только Милютин понимал, что только очень зажиточным крестьянам хватает своего хлеба до марта, остальное время, начиная с Рождества, крестьянин клянчит зерно или муку на барском дворе. (А зерно то ведь и на самогонку гнали).

А главное, что они были уверены, что на барском дворе они все получат, в крайнем случае, отдерут на конюшне, но все дадут. И на что это похоже, если угодно? На колхозы! Во всей колхозной системе только 3-4 колхоза обходились без госдотации.

Итак, дополнительная апофатическая характеристика: славянофильство не соответствует уваровской формуле. Вторая дополнительная характеристика — аполитичность; и третья — твердые нравственные основы, обязательная строгость нравственных требований, добродетельная жизнь. Для западника это абсолютно не требуется — как получится, так и будет. Поэтому они и живут втроем — жена на двоих, как у Герцена с Огаревым, у Некрасова с Панаевым и так далее.

В этом отношении славянофильство это не только отсутствие расхождения идеала с реальной жизнью, это больше, чем мировоззрение. Славянофильство — это целостная жизнь и мировоззрение, которое и вытекает из духовно-нравственной жизни, и уходит в эту духовно-нравственную жизнь.

Простые примеры: скажем, Мария Васильевна Хомякова (урожденная Киреевская), мать братьев Хомяковых. Когда одному сыну было 20 лет, а другому — 18, она отвела их в свою молельню и заставила их перед иконами дать обет, что они останутся девственниками до заключения законного брака, если они не хотят лишиться ее материнского благословения. А Хомяков ведь женился 32 лет, на Екатерине Михайловне Языковой, и он был девственник. К.С. Аксаков, здоровенный мужик с широченными плечищами, умирал 43 лет на острове Занте девственником. В сущности, миссия Константина Сергеевича в русской жизни к 1859 году (год его смерти) закончилась, а, как по-русски говорится, смерть причину найдет.

По-настоящему, у славянофилов очень разные судьбы: если Хомяков не переживал в своей жизни ни перелома, ни какого-то возврата из интеллектуально-духовного тупика, то И.В. Киреевский, напротив, был воспитан внутри (и по всем канонам!), петровской системы, — после среднего образования он был отправлен заграницу в Германию; он, конечно, двуязычный, учится там у Шеллинга, который обожал этих братьев Киреевских. Потом он возвращается и в 1830 году основывает журнал «Европеец», — одно название чего стоит!

Когда он в 1834 году женится на Наталье Петровне Арбениной, она, к своему горестному удивлению, обнаруживает, что в этом доме не умеют лба перекрестить, (а отчим братьев Киреевских, Елагин, еще и масон известный). Но дело не только в этом. Оказывается, что в этой семье не знают ни молитв, ни поста, ни церкви по воскресеньям, — то есть в церковь ходят лишь на свадьбу к приятелям, потому что другой формы заключения брака просто не существовало. Она сначала попыталась взяться за дело круто и сказала, что, если он молиться не будет, то она уедет в деревню к матери, то есть, в сущности, пригрозила ему разводом, де-факто.

А надо сказать, что ее в юности, еще 16 лет, возили к Серафиму Саровскому; в 1834 году ей было уже 25 лет. И странное дело: она была единственным другом Филарета Московского (он ведь был абсолютно одинок) и ее сильно недолюбливал Хомяков — с чего бы это? Объяснение этому найти можно. Н.П. Киреевская вся в духовниках: в юности у нее Серафим Саровский, как дивное воспоминание — благословение на всю жизнь; по замужестве духовник у нее Филарет Новоспасский, тоже чтимый старец, в схиме Феодор; потом после его кончины Макарий Оптинский. А Хомяков просто говел в своем ближнем приходе. Для Н.П. Киреевской — это некая духовная беспризорность. А Хомяков, наоборот, в тоне Натальи Петровны усматривал некую елейность, которая, действительно, проглядывает в ее письмах. Он ее иначе как московской барыней не называл.

Значит, все, в сущности, разные. Если они не ссорились и свою неприязнь прятали, то это уже от хорошего воспитания. Но дальше: 14 лет прошло после заключения брака супругов Киреевских, пока ей удалось заставить своего мужа надеть крест! (не было принято носить нательный крест!) В конце концов муж сказал ей, что наденет крест, если его благословит старец Филарет Новоспасский. Она в ту же минуту велела закладывать санки и помчалась в Новоспасский монастырь. Старец Филарет, по внушению свыше, снял с себя нательный крест и сказал: «Да будет он Ивану Васильевичу во спасение». Она приехала обратно домой и, с этими словами, в точности, подала крест мужу. Уж тот тогда опустился на колени, коленопреклоненно крест принял, под рубашку заправил и с тех пор уже его не снимал. 14 лет вот этой тихой женской неуклонной работы!

И надо сказать, что Киреевский с 1850 года (а скончался он в 1856 году, Наталья Петровна пережила мужа на 40 лет) принимает живейшее участие в начале оптинских изданий: он переводит, он сличает тексты, он поддерживает это дело и материально, то есть дает деньги, хотя бы на печатание. Ведь еле-еле, тоже с постоянной, кропотливой помощью митрополита Филарета Московского они добились цензурного разрешения на издание святых отцов. (Не надо думать, что синодальная система, и вообще монархия, особенно благоприятствует развитию духовной жизни. Это ошибочное мнение).

Возвращаясь к 1839 году, я хочу обратить ваше внимание на доклад Киреевского «О народных началах». Мы завершаем с вами тем, с чего начали. Что такое, по славянофильству, народное начало или народное бытие? Прежде всего, Киреевский тоже, как бы апофатически, обращает внимание, что мы со своим народом, и не только с народом, а главное, вопреки Божьему замыслу, — мы утратили исконное содержание многих понятий. Мы говорим право, в смысле льгот и законов, а ведь право по-русски означало правду, справедливость. Русский народ никогда не отстаивал прав, но Божья правда, в собственном смысле слова сопрягалась с народной совестью.

Затем, Киреевский прямо настаивает на том, что народное бытие начиналось с семьи — и не выдергивается, как на Западе, гражданин из семейства, один, как перст, а наоборот, ячейка общества — семья. Вот эта семья принадлежала волостному обществу, так называемому миру; мир подчинялся сходке, то есть старшим представителям волости; и, наконец, сходка подчинялась вечу, то есть русскому народному управлению, которое совмещалось с княжеской властью и ограничивало ее. Форма отказа веча: «А мы тебе кланяемся, княже, а по-твоему не хотим». Народные начала — это, надо сказать, еще только поиски основания; а основание есть жизнь во Христе. Например, для Киреевского чудотворная икона — это просто намоленная икона. К чему надо было «прорваться» славянофильскому мировоззрению — это к признанию трансцендентности Божественной благодати. Божественная благодать не вырабатывается обществом верующих, а подается свыше тем, кто способен принять.

Таким образом, славянофильству предстояло дойти до церковности, так сказать, достучаться до нее, как птица долбит-долбит и продалбливает. Славянофильство — это как бы попытка только подойти к церковной ограде. А путь, как я уже говорила, взят мыслительный, то есть подступы к церковной ограде через религиозную философию, через религиозную историософию и религиозную культурологию. Русское общество через своих славянофильских представителей научается не только выражать свою мысль в религиозных категориях, оно учится сличать свою мысль, или соотносить ее, со святоотеческой православной традицией.

В конце жизни И.В. Киреевский отчетливо понимает, что у святых отцов ответа на современные вопросы и современную жизнь, как правило, нет. Но у святых отцов мы найдем метод, как искать этот ответ, и даже, как вопрошать его у Господа, Творца всяческих.