Либерализм слово сухо, но мне ласкает слух оно. Почти Владимир Сергеевич Соловьев

Почти Владимир Сергеевич Соловьев

мы доехали примерно до времени Наполеона III…

Вячеслав Всеволодович Иванов
ЭДУАР ЛАБУЛЭ

В очерках «За рубежом» (1880) Салтыков-Щедрин рисует злую карикатуру на французского политика и подписывает ее именем сенатора Лабулэ, предупредив, правда, подстрочным примечанием мелким шрифтом, что сюжет вымышленный.

«- А не выпить ли нам еще бутылочку? На мой счет… а?

- С удовольствием поспешил согласиться он, и, взяв со стола опорожненную бутылку, посмотрел через нее на свет, и сказал – пусто!

Принесли другую бутылку. Лабулэ налил стакан и сейчас же выпил…

… Он опять взял опорожненную бутылку и посмотрел на свет, но уже не смог сказать: пусто! а как сноп грохнулся в кресло и моментально заснул. Увидевши это, я пошевелил мозгами и в уме моем столь же моментально созрела идея: уйду-ка я за добра-ума из отеля, а ежели меня остановят, то скажу, что по счету сполна заплатит Лабулэ.

Так я и поступил»¹.

Что побудило М. Е. Салтыкова-Щедрина подписать эту карикатуру именем одного из виднейших представителей европейского либерализма?

Отвечая на этот вопросы, быть может, мы лучше поймем болезненные и все еще неизжитые симптомы отечественной общественной мысли, а вместе с этим и всю глубину с детства известной морали: «Чем кумушек считать, рядиться, не лучше ль на себя оборотиться».

Каков же был на самом деле пожизненный сенатор Эдуар Рене Лефевр де Лабулэ (Édouard René Lefebvre de Laboulaye)?

Выйдем в Интернет и наберем в окошке поиска Лабулэ (или Laboulaye).

Прежде всего мы узнаем погоду в аргентинском городе Лабулэ, названном так в 1886 году в честь президента Французского антирабовладельческого общества (la Société contre l'esclavage) и писателя Эдуара де Лабулэ.

Продолжим поиски и увидим статью о Шарле Пьере Лефевре де Лабулэ², артиллерийском офицере, инженере, изобретателе, который усовершенствовал типографское дело и издал Словарь ремесел и промышленности, опубликовал монографии по кинематике, кораблестроению и организации производства. Нам сообщат также, что он был младшим братом выдающегося ученого юриста, члена Института Эдуара де Лабулэ.

Потом наступит очередь Антуана Рене Поля Лефевра де Лабулэ³, французского дипломата, посла Французской республики в России (1886 - 1891), стоявшего у истоков «сердечного согласия - l’entente cordiale». В том числе и благодаря его усилиям состоялся в 1891 году визит в Кронштадт французской эскадры с президентом Сади Карно⁴, внуком великого республиканца Лазара Карно⁵. На обеде в Петергофе русскому императору пришлось, стоя с непокрытой головой, выслушать запрещенную в России Марсельезу, а в Париже в 1900 году был открыт мост Александра III, соединяющий эспланаду Дома Инвалидов с Елисейскими полями. Мы прочитаем, что Антуан был сыном известного политического деятеля Второй Империи и Третьей Республики, пожизненного сенатора Эдуара де Лабулэ.

И наконец, найдем то, что искали.

Эдуар Лабулэ родился 18 января 1811 в Версале в окрестностях Парижа в семье, генеалогическое древо которой можно проследить до 1630 года. Судя по этому древу⁶, дворянское де Лабулэ присоединил к фамилии Лефевр его прадед⁷, на современном языке юрисконсульт властей (Chargé des Affaires de la Régie). Дед писателя⁸, как утверждал Анри Александр Валлон⁹, также был юристом. Родители Эдуара – Август Рене Лефевр де Лабулэ (  Auguste René Lefebvre de Laboulaye; 1779-1824) управляющий акцизными делами Парижа, кавалер ордена Почетного Легиона, мать – Аглая-Шарлотта Мартинон (Aglaé Charlotte Martinon; 1791-1867). К моменту рождения Лабулэ семья имела вековые культурные традиции и насчитывала не менее трех поколений юристов.

Детство Эдуара протекало среди природы и книг. «Не раз, завладев одним из этих драгоценных томов, я забирался в дальний угол сада и там, под пологом ветвей, окруженный стеной кустарника, за которой простиралась Сена с островом, поросшим высокими тополями, шелестевшими при каждом дуновении ветра, замирая от восторга, вступал в королевство фантазии...

Я опьянялся чтением этих чудесных историй. Мне казалось, что деревья, воды, цветы разговаривают со мной. И когда скучавшая без меня собака прибегала из дому и бесцеремонно вторгалась в мои грезы, положив лапу или морду на книгу, я глядел в преданные кроткие глаза моего Дракона, почти уверенный, что это принцесса, заколдованная какой-нибудь злой волшебницей. Но принцесса громким лаем разрушала все очарование волшебства»¹⁰.

Совсем молодым в 1832 году Лабулэ женился на Августе Парадис (Augusta Paradis; 1796 – 1841). Глядя на годы жизни супруги, легко понять, что брак был совершенно в бальзаковском духе. В 1833 году родился сын Антуан Рене Поль, ставший видным дипломатом. Через два года после безвременной кончины первой супруги женой Лабулэ стала Луиза Мишлен-Тронсон дю Кудрэ (Louise Michlin-Tronçon du Coudray; 1818–1911), дед которой адвокат Тронсон дю Кудрэ (Guillaume Alexandre Tronçon du Coudray; 1750–1798), защищал на суде Марию-Антуанетту. От этого брака был еще один сын Рене Виктор (René Victor Lefebvre de Laboulaye; 1844–1916). В отличие от старшего брата сам Рене Виктор, генеральный инспектор почт и связи, не был послом, но стал родоначальником трех поколений дипломатов Французской Республики. Внук Эдуара Лабулэ работал в России во времена Г. В. Чичерина, а праправнук был послом Франции в России в 2006 – 2008 годах.

Получив классическое среднее образование и окончив коллеж Людовика Великого в Школе правоведения в 1833 году, Лабулэ приобрел знания и степень лиценциата права, что открывало ему путь в юридическую карьеру. Однако младший брат, выпускник Политехнической школы и талантливый изобретатель, увлек его работой в словолитне – мастерской по изготовлению шрифтов и печатных форм. Поэтому, представив на конкурс Академии надписей и изящной словесности мемуар по земельному праву у римлян и варваров, Эдуар указал в графе профессии «типографский литейщик – le fondeur en caracteres». Работа «литейщика» с отличным знанием древних языков и античной литературы произвела яркое впечатление и получила академическую награду в 1838 году, а годом позже вышла первая книга Лабулэ «История земельного права в западных странах» (Histoire du droit de propriété foncière en Occident, Paris, 1839).

Следующая книга «Очерк жизни и доктрин Фридриха-Карла де Савиньи» (Essai sur la vie et les doctrines F.-Ch. de Savigny, 1840), посвященная выдающемуся немецкому правоведу¹¹, окончательно определила дальнейшее научное направление Лабулэ, ставшего во Франции основателем исторической школы правоведения.

В 1842 году Лабулэ был принят в коллегию практикующих адвокатов апелляционного суда Парижа. И в этом же году получил новую академическую награду на этот раз от Академии моральных и политических наук в конкурсе на тему «Проследить развитие правового положения женщин у различных народов средневековой Европы». В следующем году Лабулэ опубликовал книгу «Исследования по гражданскому и политическому положению женщин от римлян до наших дней» (Recherches sur la condition civile et politique des femmes depuis les Romains jusqu'à nos jours , Paris, 1843) с посвящением памяти недавно скончавшейся жены. Еще одна его историко-юридическая работа была премирована в 1845 году, и в этом же году он был избран членом Французского Института в Академии надписей и изящной словесности, несмотря на отсутствие докторской степени. Спустя еще четыре года, Лабулэ становится профессором сравнительного правоведения в Коллеж де Франс, основанном в 1530 году во времена Франциска I.

Уже в своих первых работах Лабулэ наметил собственный широкий подход к правоведению: «Право – это критерий цивилизации, и история права – это прежде всего история общественного развития»¹².

Извилист, запутан и кровав путь цивилизации. В «Русской Правде» XI века не было смертной казни. Марк Твен писал: «В Коннектикуте – при Синих законах и при других – не было такого времени, когда бы смертью каралось более четырнадцати различных преступлений. А в Англии еще на памяти ныне живущих людей 123 различных преступления карались смертью»¹³. Современная Европа вновь отказалась от смертной казни. Сравнивая законодательство разных стран и эпох, можно разглядеть вектор цивилизации, который, в конечном счете, указывает на идеалы человечности.

В 1846 – 1848 годах Лабулэ редактирует и издает труды французского средневекового адвоката Луазеля¹⁴ (1536-1617). Владея немецким, английским, итальянским и испанским языками, Лабулэ пишет статьи и участвует в редактировании нескольких научных журналов в области права и политических наук, создает в 1855 году журнал «История французского и зарубежного права» (La Revue historique de droit français et étranger).

В отличие от многих гуманитариев Лабулэ не чурался математики. В литературных его произведениях неожиданно возникают периодические десятичные дроби. А в одной из его публицистических работ есть фраза: «Мир – это алгебра, а люди – лишь обозначения переменных, которых вводят или исключают по ходу преобразования формул»¹⁵. Речь здесь идет о том, что имена и судьбы исторических деятелей – это символы исторических событий.

Революция 1848 года побуждает академического ученого заняться политическими аспектами права. В начале 1851 года он публикует работу «Пересмотр Конституции – La Révision de la Constitution)» с эпиграфом из «Общественного договора» Руссо¹⁶, в которой предупреждает об опасности противостояния парламента и президента, предлагает конституционные изменения, уточняющие полномочия законодательной и исполнительной властей, двухпалатную систему для разрешения конфликтов между ветвями власти. Глава исполнительной власти, обладая широкими полномочиями и определенной независимостью от парламента, должен безоговорочно подчиняться конституции. По мнению Лабулэ, изменения в конституции должны утверждаться плебисцитом – всеобщим голосованием страны.

События развивались по другому сценарию. И 2 декабря 1851 года произошел государственный переворот, установивший диктатуру, а ровно через год и Вторую Империю Луи Бонапарта¹⁷. При этом состоялся и плебисцит, но вовсе не тот, о котором мечтал Лабулэ. В условиях полицейского террора за империю было подано 7,5 миллионов голосов, против 640 тысяч.

Теперь во Франции действовала монархическая власть почти абсолютистского толка, хотя в преамбуле новой конституции и была ссылка на идеи 1789 года. В стране установился полицейский режим, суды стали орудием исполнительной власти, парламентские выборы проходили под сильнейшим давлением администрации, свобода печати подавлялась режимом предостережений.

Размышляя над перипетиями французской политической истории, насчитывающей с 1789 по 1870 год 17 конституций¹⁸, и опираясь на свои знания правоведа – историка, Эдуар Лабулэ обращается к опыту Соединенных Штатов, в котором англосаксонские политические традиции сочетались с идеями французских просветителей. Лабулэ читает в Коллеж де Франс курс политической истории Соединенных Штатов Америки (L’Histoire politique des Etats-Unis), который выходит в трех томах в 1854 – 1856 годах. В 1862 году публикует работу «Соединенные Штаты и Франция» (Les États-Unis et la France), в 1866 - 1867 издает мемуары и переписку Франклина.

В 1854 - 1857 годах Лабулэ переводит и публикует работы американского мыслителя и проповедника Уильяма Чаннинга¹⁹. Будучи искренне верующим католиком, он разделяет взгляды протестанта Чаннинга и публикует брошюру «Религиозная Свобода» (La Liberté religieuse, Paris, 1858), в которой настаивает на свободе вероисповедания и отделении церкви от государства. В посвящении к одной из своих публикаций 1862 года Лабулэ писал: «… я остался верен нашему девизу: Евангелие и свобода»²⁰.

Политические, точнее, политико-юридические взгляды Лабулэ изложены в работах «Государство и пределы его влияния с анализом Политических очерков господина де Токвиля» (L'État et ses limites, suivi d'Essais politiques sur M. de Tocqueville, 1863), «Либеральная партия, ее программа и ее будущее» (Le Parti libéral, son programme et son avenir; в конце 1863 года), «Конституционные вопросы» (Questions constitutionnelles; 1872).

Его «Либеральная партия…» только к 1865 году выдержала шесть изданий и была переведена на все основные европейские языки. Эта работа Лабулэ вместе с книгой Прево-Парадоля²¹ «Новая Франция» (La France nouvelle, Paris, 1865) оказала существенное влияние на формирование в будущем Третьей Республики.

Эпиграфом к своей брошюре Лабулэ взял слова Гёте. Этим же словами он и закончил ее: «Лучшее правление – это то, которое учит людей самоуправлению».

Как юрист Эдуар Лабулэ стремился дать правовое, общепонятное и основанное на историческом опыте определение свободы.

Он пишет: «Во Франции, где много говорят о свободе, но не пользуются ей, быть может, с некоторым интересом посмотрят, что делают народы, которые живут в свободе, а не только упражняются в разговорах о ней.

В этой небольшой публикации не найдут рассуждений о преимуществах какой-либо политической системы. Здесь нет ни искусных теорий, ни соблазнительных утопий. У меня нет амбиций переделывать человечество. Я просто собрал накопленный опыт; я рассказал, как англичане, американцы, голландцы, бельгийцы и швейцарцы понимают и практикуют свободу»²².

Обратим внимание на этот список Лабулэ. Это именно те страны, три монархии и две республики, которые и по сей день, спустя почти полтора века, сохраняют политическую стабильность.

Лабулэ описывает и разъясняет, используя исторический материал, понятия личной свободы, общественной свободы, муниципальной свободы. В личную свободу он включает свободу личности, деятельности и собственности. В общественной свободе он выделяет религиозную свободу – отделение церкви от государства, свободу образования, свободу благотворительности, свободу ассоциаций. Лабулэ бескомпромиссно защищает право собственности, утверждая, что покушение на собственность, подрывает свободу, а отсутствие свободы угрожает праву собственности.

Политическая свобода и свобода прессы рассматриваются как гарантия личной и общественной свободы. В работе подробно обсуждаются учреждения и процедуры политической деятельности, включая двухпалатный парламент, независимую судебную систему и всеобщее избирательное право. Много внимания он уделяет роли верхней палаты – сенату как средству защиты интересов меньшинства и важному звену системы сдержек и противовесов, берущей начало еще от Монтескье²³. Всеобщее избирательное право рассматривается автором как важнейшее средство гражданского воспитания нации.

Лабулэ подчеркивает, что только совместная реализация личной и общественной свободы, с одной стороны, и гарантий их в виде политической свободы и свободы прессы, с другой, обеспечивает успешное и стабильное развитие общества. Достаточно вырвать из этого круга свобод хотя бы один сегмент и появится риск крушения всей политической системы.

Эта «небольшая публикация» в 304 страницы завершается приложением Декларации прав человека и гражданина и Конституции 1791 года.

Конечно, современный читатель заметит, что в работе Лабулэ нет упоминаний о важности трудового законодательства, социальных гарантий государства, антимонопольных законов, регулирования финансового рынка. Но тот способ управления обществом, который предлагал Лабулэ, оставлял двери открытыми для публичного обсуждения и разумного мирного решения любых возникающих проблем. И примеры у нас перед глазами.

Многие положения, которые горячо отстаивал Лабулэ, стали аксиомами политического устройства. К сожалению, не всюду.

В 1875—1879 годах под редакцией Лабулэ вышло семитомное собрание сочинений Монтескье. Надо отметить, что из французских мыслителей именно взгляды Монтескье, Констана²⁴, Дону²⁵ и Токвиля²⁶ оказали наибольшее влияние на политические работы Лабулэ.

В 1873 году Лабулэ был избран администратором Коллеж де Франс и дважды единогласно переизбирался на этот почетный пост в 1876 и в 1879 годах.

Эдуар Рене Лефевр де Лабулэ скончался 25 мая 1883 года.

А. Валлон писал: «На его похоронах не было речей. Наш собрат был из тех христиан, которые желают чего-то иного, чем восхваления на краю могилы. Но его память почтили всюду, где так часто слышался его голос: в Коллеж де Франс, на высокой кафедре, которую он занимал, в Обществе Франклина, в Обществе сравнительного правоведения, в Обществе труда, в Сенате. Институт Франции, где он пребывал в течение сорока лет, также имел полное право отдать ему этот последний долг».²⁷

Посмертно были изданы «Последние популярные речи» (Derniers discours populaires, 1886) и «Тридцать лет преподавания в Коллеж де Франс» (Trente ans d'enseignement au Collège de France в 1849-82, 1888).

Список опубликованных работ Лабулэ насчитывает не мене 418 позиций.

Сразу после переворота Луи-Наполеона Лабулэ занял отрицательную позицию по отношению к авторитарной власти. В условиях жестокой цензуры средством борьбы с режимом стало противопоставление ему американской демократии: «Я хотел бы, чтобы во Франции, как в Америке, и на гражданском, и на военном поприще каждый видел перед собой открытые возможности и мог достичь всего своим талантом, своим трудом и своей честью»²⁸.

Знаток истории права с древнейших времен Эдуар Лабулэ понимал единство греко-римской европейской цивилизации и был одним из немногих, кто предвидел ту роль, которую далекой заокеанской стране суждено сыграть в будущем для укрепления и развития классического наследия. «Франция должна брать пример с Америки, где царствует английская свобода, очищенная от феодальной скорлупы»²⁹.

А ведь это было сказано на родине Николя Шовена. Тогда французы упивались идеей своего превосходства и блеском Второй Империи, хотя до ее краха и тяжкого похмелья оставалось не так уж много лет.

Да и в тогдашней России не полагалось увлекаться американским примером. В сатирической поэме А.К. Толстого «Сон Попова» царский сановник, еще не выпустив розги из рук, излагает свой манифест:

«Искать себе не будем идеала,

Ни основных общественных начал

В Америке. Америка отстала:

В ней собственность царит и капитал»³⁰.

В годы Гражданской войны в Америке Лабулэ, президент Французского антирабовладельческого общества, горячо поддерживает северян. В 1865 году Лабулэ подал идею создания Статуи Свободы в дар Америке от Франции и активно содействовал сбору пожертвований на строительство монумента. Скульптор Фредерик Огюст Бартольди³¹ взялся за создание статуи, и в 1886 она была установлена у входа в гавань Нью-Йорка. В сборе средств и в создании гигантского сооружения (высота с пьедесталом около 100 метров) участвовали многие знаменитые люди: инженер Эйфель³², строитель Суэцкого канала Лессепс³³, композитор Гуно³⁴. На одном из вечеров, посвященных сбору средств на статую, в 1875 году хор из семисот певцов исполнил специально написанную кантату Шарля Гуно. В Париже у моста Гренель через Сену стоит маленькая копия этой скульптуры – Свобода, озаряющая мир. В том же 1875 году Лабулэ был избран председателем Франко-американского союза, созданного, чтобы отметить столетие Соединенных Штатов.

Даже во внешнем виде Лабулэ следовал американским традициям. На портрете мы видим его не во фраке или смокинге, а в застегнутом на все пуговицы сюртуке американского квакера³⁵.

Однако, испытывая горячие симпатии к Америке, Лабулэ ни разу не пересекал Атлантический океан, возможно, оберегая чистоту своего платонического чувства от весьма противоречивых впечатлений. Побывавший в за океаном в 1842 году Чарльз Диккенс писал «Дебаты в Конгрессе ведутся с неизменным взаимоуважением (в отличие от нашего Парламента), но если иностранцу случится побывать в кулуарах Капитолия, советую ему не смотреть на пол»

В годы активной политической деятельности он был горячим сторонником европейского единства и разоружения, сотрудничал с основателем общества «Друзей мира» Фредериком Пасси³⁶.

С 1857 по 1869 год Лабулэ четыре раза выставляет свою кандидатуру на выборах в Законодательное Собрание, но всегда терпит поражение³⁷.

Через восемь лет после восшествия на трон, император пошел на первые уступки общественному мнению, еще через восемь лет было ослаблено давление на печать, а к началу 1870 года правительством Оливье³⁸ была разработана конституция, превращавшая Францию в либеральную конституционную монархию. Лабулэ призвал поддержать на референдуме проект либеральной конституции Второй Империи, в которой, разумеется, отсутствовало слово «республика».

Эту поддержку идеи либеральной конституции при сохранении наследственной монархии радикальные демократы расценили как предательство. На лекциях в Коллеж де Франс в конце мая 1870 года ему устраивали обструкции, а один из журналистов потребовал, чтобы Лабулэ возвратил художественно исполненный письменный прибор и почетный адрес, врученные ему в 1866 году избирателями Страсбурга как борцу за свободу и демократию. Студенты скандировали: «Верните чернильницу!». Лабулэ пришлось временно прекратить чтение лекций и сообщить руководству Коллеж де Франс: «Я думаю, что старому профессору уместно лишь пожалеть глупцов, которые оскорбляют в его лице свободу мнений и свободу преподавания»³⁹.

Странно, что разочарованные республиканцы не заметили, что еще в 1863 году в упомянутой выше работе «Либеральная партия» Лабулэ писал, что «Показать, как ориентировать в духе либерализма и даже, как улучшить конституцию 1852, значит оказать услугу одновременно и стране и властям»⁴⁰.

Была еще одна особенность политической позиции Лабулэ, которая раздражала радикалов: «Я нападаю не на людей, а на порядки»⁴¹. Он сражался не против личностей, а за победу своих принципов. По-человечески понятно желание прежде всего покарать зло, например, в лице узурпатора власти, но Лабулэ считал первоочередным добиться добра: «То, что я хотел бы ввести в наши законы и нашу повседневность – это свобода для всех, свобода – единственная защита меньшинства и личности»⁴².

Главным для Лабулэ был принцип конституционности, а не форма правления: «Есть два подхода к пониманию общественного порядка: это царство закона или это царство людей… Наш девиз: Sub lege libertas, свобода под эгидой закона»⁴³. Разумеется, Лабулэ – сторонник царства закона. Действительно, важно не только, что записано в конституции, но, быть может, еще важнее, чтобы неукоснительно исполнялось то, что в ней записано. Отечественный исторический опыт, начиная с 17 октября 1905 года и по сей день, дает много печальных примеров.

Лабулэ отвергал политические крайности как несовместимые с его идеалом свободы.

«Постоянной целью моих работ является доказательство, что свобода и революция – это две совсем различные вещи, а зачастую и противоположные... Монархисты полагаются лишь на твердую власть, они приняли Империю и государственный переворот, чтобы избавиться от деятелей и установлений 1848; республиканцы коленопреклоненно молятся на Святую Республику. Наиболее крайние – монтаньяры, подобно ультрамонтанам, верят в непогрешимость Робеспьера или Бабефа. Для этих адептов революции конституционные свободы суть монархическая уловка; они якобинцы, они в упоении собой и понимают лишь одно: диктатура, провозглашенная от имени народа, то есть ими же самими и для их же блага. Я же люблю демократию, то есть национальное правительство, созданное нацией и для нации: я ничуть не поклоняюсь революции»⁴⁴.

Но не всякую революцию отвергал Лабулэ. Революцию, которая совершается не столько на площадях, сколько в умах людей, и длится многими десятилетиями, он принимал.

«Именно за свободу наши отцы совершили революцию 1789 года, она продолжается по сей день и завершится только свободой»⁴⁵.

Характеризуя его политические взгляды, В.В. Водовозов⁴⁶ писал в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона: «Он является горячим сторонником широкой личной свободы, дающей полнейший простор всем способностям человеческого духа и потому развивающей самодеятельность, в особенности в экономической области. Роль государства сводится им до возможного минимума; главной, почти единственной его обязанностью Л. считает охрану личной, общественной и в особенности имущественной безопасности».

Почувствовав шаткость своей власти, Луи Наполеон пытался привлечь к руководству либералов. Так. либеральный журналист Прево-Парадоль был назначен полномочным послом в США, Лабулэ предлагали пост министра народного образования. Однако ни конституция, ни призыв во власть либеральных политиков уже не могли спасти режим. Франко-прусская война привела Францию к разгрому и свержению Луи Наполеона.

В феврале 1871 года Лабулэ снова терпит поражение на выборах в Национальное Собрание. Только после падения Парижской Коммуны Лабулэ при поддержке Союза парижской прессы проходит в депутаты Национального Собрания на дополнительных выборах в июле 1871 года. В силу своих взглядов на частную собственность Лабулэ отрицательно относился к Парижской Коммуне, но жестокость версальцев должна была вызвать осуждение. Возможно, Лабулэ считал Коммуну таким же проявлением диктатуры, как и бонапартизм. Однако отсутствие протеста против жестокости – это пятно в его биографии. Не забудем все же, что в 1876 году состоялась частичная, а в 1881 году полная амнистия оставшихся в живых парижских коммунаров.

В парламенте Лабулэ, один из руководителей левого центра, возглавляет комиссию по реорганизации высшего образования и участвует в разработке конституции 1875 года, существовавшей до 1940, то есть пока еще самой долго жившей конституции Франции. Удивительно, но эта республиканская конституция была принята Национальным Собранием, в котором монархисты составляли подавляющее большинство, разделенное однако на три фракции: легитимистов, орлеанистов и бонапартистов. Тридцатого января 1875 года Анри Валлон большинством в 253 голоса против 252 добился принятия поправки, включавшей слово «республика» в одну из статей конституционного закона. Авторитет и юридическая эрудиция Лабулэ сыграли не последнюю роль в принятии этого документа, впервые с 1789 года обеспечившего Франции политическую стабильность на столь долгий срок. Стоит отметить ту значительную роль, которую сыграли в создании Третьей Республики три историка, члены Института: А. Тьер⁴⁷, А. Валлон и Э. Лабулэ.

Преемник Лабулэ на его кафедре в Коллеж де Франс Жак Флак⁴⁸ писал в 1884 году: «Если господин Лабулэ и не был отцом республики, то он был по меньшей мере ее крестным отцом»⁴⁹. В 1875 году Лабулэ был избран пожизненным сенатором. В последнем выступлении в Сенате 9 февраля 1882 года Лабулэ отстаивал поправки в закон, гарантирующие личную свободу и неприкосновенность жилища. Сердечная аритмия вынудила его прекратить активную политическую деятельность.

Научные труды и публицистика Лабулэ наполнены яркими, порою парадоксальными фразами, адвокатское красноречие убедительно. Но лучше всего литературный талант Лабулэ проявился в его беллетристике, особенно в сказках и в сказках-памфлетах. Он собирал и обрабатывал сказки разных народов, но и собственной фантазии было вполне достаточно для неожиданных сюжетных поворотов и красочных подробностей.

Первые литературные опыты Лабулэ были опубликованы в 1858 году в виде сборника из пяти новелл «Воспоминания путешественника». В этом же году вышел его первый сборник сказок «Черные и белые сказки». Годом позже выходит в свет сказка «Абдаллах или трилистник с четырьмя листьями» (Abdallah où le trèfle à quatre feuilles, 1859), которая вместе с русским переводом его фантастического памфлета «Париж в Америке» имеется в библиотеке Льва Толстого, посещавшего лекции Лабулэ в «Коллеж де Франс» в 1857 году⁵⁰.

«Париж в Америке» (Paris en Amérique) был издан в 1863 году. Популярность этого произведения была столь велика, что в 1869 году вышло уже двадцать третье издание, а к 1886 году насчитывалось 35 французских и 8 английских изданий. Усилиями таинственного американского спирита типичная французская семья и ее соседи перемещаются из Парижа в Массачусетс и превращаются в чистокровных янки. Контраст между естественной свободой американской провинции и тиранией предрассудков французского общества и властей Второй Империи представлен с блеском, достойным члена Академии надписей и изящной словесности.

Далее наступает очередь «Синих сказок» (Contes bleus, 1864) и «Новых синих сказок» (Nouveaux contes bleus, 1867). По многим сказкам рассыпаны сатирические зарисовки. Например, в сказке «Зербино-нелюдим» (перевод Т Габбе и А. Любарской)⁵¹ начальник городской стражи докладывает правителю:

«Салернская гавань. Все спокойно. В таможне украдено не больше обычного. Три ссоры между матросами. Шесть ударов ножом. Пятеро отправлены в госпиталь. Один скончался. Происшествий нет.

Верхний город. Налог удвоен. Благосостояние и нравственность возрастают. Две женщины умерли голодной смертью… Тридцать краж. Два убийства. Три отравления. Происшествий нет».

Не правда ли, «что-то слышится родное»?

По этой сказке был сделан замечательный мультфильм «Исполнение желаний»⁵².

Осенью 1867 года Лабулэ заканчивает остро сатирическую сказку-памфлет «Государь-Пудель» (Le Prince-Caniche). Действие происходит в сказочной стране Ротозее, населенной соответственно ротозеями (дословно, «мухоглотами»). Современникам было нетрудно догадаться, что речь идет о Франции времени Луи Наполеона. В 1868 году вышли уже три издания этой книги, и в этом же году во второй книге «Отечественных записок» был опубликован перевод, сделанный Дмитрием Ивановичем Писаревым под заголовком «Принц – собачка».

В сказке есть и стихи, которые композитор Виктор Массе⁵³ положил на музыку.

Многому в этой сказке суждено было стать былью, и не только во Франции. Например, причина войны – стремление правящей верхушки сохранить и упрочить свое положение, повод к войне – уязвленное самолюбие властителя. Не прошло и двух лет, как амбиции Наполеона III и знаменитая провокация Бисмарка с «Эймской депешей» ввергли Францию в гибельную войну. В сказке войска подтягиваются к границе сопредельного государства под предлогом маневров, а дата генерального сражения бьет в сердце русского читателя – двадцать второе июня.

Есть в этой сказке и такое, что позволило литературоведу и философу, одному из основателей Вольфилы Р.В. Иванову-Разумнику⁵⁴ написать: «И мог ли думать Лабулэ, направлявший острие своей сатиры против правительства Наполеона III-гo, что ядовитые выпады его подойдут, как перчатка к руке, через полвека к деяниям победившей революции!»⁵⁵

Многие современники Лабулэ понимали, что его политические трактаты и сатиры далеко выходят за пространственные и временные рамки Второй Империи. В переписке с ним состоял его сверстник Доминго Фаустино Сармьенто Альбаррасин⁵⁶, аргентинский писатель и государственный деятель, президент Аргентины в1868-74 годах. Именно по его предложению в 1886 году одному из аргентинских городов было присвоено имя Эдуара Лабулэ.

Сказки Лабулэ несколько переделывал и переводил на испанский Хосе Марти⁵⁷. В Бразилии Лабулэ был удостоен государственной награды.

Вспоминая лишенную радио, телевидения и интернета эпоху Лабулэ, восхищаешься единством либеральной мысли от далекой Аргентины до северного Петербурга. Владимир Жемчужников⁵⁸ публикует в 1863 году «Проект о введении единомыслия в России». Вот отрывок:

«… Не скрою, что целесообразнейшим для сего средством было бы учреждение такого официального повременного издания, которое давало бы руководительные взгляды на каждый предмет. Этот правительственный орган, будучи поддержан достаточным, полицейским и административным, содействием властей, был бы для общественного мнения необходимою и надежною звездою, маяком, вехою. Пагубная наклонность человеческого разума обсуждать все происходящее на земном круге была бы обуздана и направлена к исключительному служению указанным целям и видам. Установилось бы одно господствующее мнение по всем событиям и вопросам…

1) Велеть всем редакторам частных печатных органов перепечатывать руководящие статьи из официального органа, дозволяя себе только их повторение и развитие. 2) Вменить в обязанность всем начальникам отдельных частей управления: неусыпно вести и постоянно сообщать в одно центральное учреждение списки всех лиц, служащих под их ведомством, с обозначением противу каждого: какие получает журналы и газеты. И не получающих официального органа, как не сочувствующих благодетельным указаниям начальства, отнюдь не повышать ни в должности, ни в чины и не удостаивать ни наград, ни командировок»⁵⁹.

А в сказке «Государь-Пудель», написанной в 1867 году, читаем:

«… Если и могло быть полезным в начале цивилизации, когда истина еще была неизвестна, предоставить людям искать ее на свой страх и риск, то сегодня, когда абсолютная истина открыта, подобное разномыслие лишь побуждает заблуждаться и вводить в заблуждение других. Учитывая сказанное,…мы предписываем следующее:

Статья 1. Да будет в нашем Государстве лишь единственная газета «Государственная Правда».

Статья 2. Все налогооблагаемые должны подписаться на эту газету и вкушать ее содержание дважды в день, утром и вечером.

Статья 3. Чтобы добиться успехов в познании подданными Государственной Правды и их совершенном единомыслии, учредить 33.333 инспекторов во всех 33.333 кантонах Государства.

Статья 4. Создать за государственный счет Официальную Библиотеку, содержащую все шедевры человеческого духа, тщательно проверенные, исправленные и очищенные; все предшествующие издания продать за рубеж или уничтожить под страхом штрафов и конфискации.

Статья 5. Чтобы вдохновить писателей и способствовать расцвету их талантов, учредить две премии, одну в поэзии и одну в красноречии. Премии в красноречии будут присуждаться за речи на тему: какой народ является сегодня самым лучшим на планете? Премии в поэзии предлагается присуждать за диалог двух пастухов: о новой звезде, воссиявшей на небе Ротозеи»⁶⁰.

Далеко ли это и от нашего недавнего прошлого (а может, и будущего)?

В сказке есть сентенции, не потерявшие и по сей день своей актуальности. Одна из них: «Скажу откровенно, как под присягой, будучи истинным ротозеем, я предпочитаю ошибаться вместе с моей Ротозеей, чем оказаться правым, разделяя мнение иностранца»⁶¹.

Лабулэ собирал, обрабатывал, а зачастую просто придумывал сказки до конца жизни. К сожалению, «Последние синие сказки» (Derniers contes bleus» 1883), действительно, оказались последними.

Эдуар де Лабулэ был современником Бальзака, Флобера, Гюго, Дюма, Мопассана, Золя. Его литературная звездочка не очень заметна в этом ярчайшем созвездии, но в своих произведениях он создавал канву, по которой другие авторы вышивали яркие узоры. Рискну предположить, что следы его влияния можно обнаружить и в американских романах Жюля Верна «С Земли на Луну» (1865), «Вокруг Луны» (1869), и в произведениях Анатоля Франса, и у других авторов.

Конечно, только с некоторой долей вероятности допустимо полагать, что и Марк Твен в своих романах «Принц и нищий» (1881) и «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» (1889) испытывал влияние Лабулэ. Например, в сказке «Государь-Пудель» короля, превращенного в пуделя, изгоняют из дворца прежде раболепствующие перед ним слуги, и он, в буквальном смысле на собственной шкуре, познает жестокость им же самим подписанных законов. Таким же образом изгоняют из дворца наследного принца в романе Марка Твена. А в «Париже в Америке» происходит нечто обратное американской фантазии о переносе янки из Нового Света в Европу в эпоху короля Артура, здесь парижанин чудесным образом становится янки из Массачусетса.

В сказке «Государь-Пудель» властный бюрократ восторженно описывает свою инновацию:

«Каждому жителю Ротозеи уже при рождении присваивается номер, который остается за ним вплоть до могилы…

Что может быть проще, чем сказать: я – 7349262⁵45, моя жена - 3219582⁵45…?»⁶²

В антиутопии Е. Замятина⁶³ «Мы», впервые опубликованной в 1920 году, читаем: « Я, Д-503, строитель Интеграла,…»⁶⁴.

По поводу сказанного сам юрист Лабулэ, наверное, заметил бы: «после этого не означает вследствие этого», но все же есть повод для размышлений и изысканий. А вот относительно рассказа А.И. Куприна «Собачье счастье»⁶⁵ можно почти с уверенностью утверждать, что его содержание навеяно «собачьими» страницами сказки «Государь-Пудель».

Как в публицистике, так и в литературных произведениях, Лабулэ беспощадно сражался с великим соблазном авторитарности. Отрешенный от власти сторонник авторитарной монархии в сказке «Государь-Пудель» объясняет преимущества своего режима перед конституционным устройством.

«Ваша свобода – это приманка и капкан. Вы сами определяете ее как царство закона. Что такое закон? Негибкое правило, применяемое неумолимыми судьями... Что такое администрация? Я беру вами же данное определение: это царство человека. Вы увидите в нем лишь чиновников, умных, просвещенных, снисходительных, только и применяющих в частных случаях такие меры, в которых нет ничего неизменно обязательного»⁶⁶.

В уже упомянутых стихах А.К. Толстого сановник, разделавшись с Америкой, продолжает:

«Британия строй жизни запятнала

Законностью. А я уж доказал:

Законность есть народное стесненье,

Гнуснейшее меж всеми преступленье».

Городничий в пьесе А.Н. Островского «Горячее сердце» говорит лавочникам:

– Как вас судить, мошенники? По закону или по совести?

– По совести, батюшка, по совести! – кричат лавочники и потрясают кульками с приношениями.

Р.В. Иванов-Разумник, вероятно, первым обратил внимание на идейную близость «Истории одного города» М.Е. Салтыкова-Щедрина, опубликованной в 1870 году, и сказки «Государь-Пудель»⁶⁷.

Приведем два примера. Цитата из сказки Лабулэ:

«Как можно руководить народом, более пестрым, чем одежда Арлекина? Если напротив, мы будем следовать твердым установлениям Ликурга, Платона, Томаса Мора, Фенелона, все наши подданные примут столь единообразный вид, что невозможно будет отличить одного от другого. Та же одежда, те же прически, та же покорность, та же исполнительность. Будут говорить не о нации, но о едином полчище ротозеев. Какой идеал!»⁶⁸. (Здесь еще и пародия на чудовищную эклектику в демагогии Луи Наполеона.)

Салтыков-Щедрин:

«Страшная масса исполнительности, действующая как один человек, поражала воображение. Весь мир представлялся испещренным черными точками, в которых под бой барабана двигаются по прямой линии люди, и все идут, все идут. Эти поселенные единицы, эти взводы, роты, полки – все это, взятое вместе, не намекает ли это на какую-то лучезарную даль, которая покамест еще задернута туманом, но со временем, когда туманы рассеются и когда даль откроется… Что же это, однако, за даль? Что скрывает она?

– Ка-зар-мы! – совершенно определительно подсказывает возбужденное до героизма воображение»⁶⁹.

Г. В. Иванов⁷⁰ писал в комментариях к 8-му тому двадцатитомного собрания сочинений Салтыкова-Щедрина 1969 года по поводу фразы из «Истории одного города» «Вору следует предоставить трепетать менее, нежели убийце; убийце же менее, нежели безбожному вольнодумцу»:

«Ср. с рассуждениями барона Плёрара (плаксы) в сказке Лабуле «Принц-собачка»: Важные преступники, — сказал барон Плёрар, — те нечестивые люди, которые злоупотребляют своим испорченным умом, чтобы нападать на религию, нравственность, государя и его министров. Убийца губит одну жертву, памфлетист отравляет целое поколение. (ОЗ, 1868, № 2, стр. 383)».

Казалось бы, что при таком единстве критических взглядов писатели легко поймут друг друга. Но не тут-то было.

Скорее всего упомянутая в начале статьи карикатура это был наш ответ на консерватизм Лабулэ и французского истеблишмента, особенно по отношению к Парижской Коммуне. Можно понять горечь великого сатирика, но нам, насмотревшимся на результаты победоносных социалистических революций вплоть до наследственной «диктатуры пролетариата», надо отнестись с пониманием и к позиции Лабулэ.

Вряд ли эти ядовитые стрелы из далекого Петербурга достигли Лабулэ, да и были они предназначены для внутреннего употребления.

К сожалению, в неприятии европейской демократии были единодушны противоположные фланги русской общественной мысли.

Приверженец абсолютной монархии Константин Леонтьев⁷¹:

«… не ужасно ли, не обидно ли было думать, что Моисей всходил на Синай, что эллины строили свои изящные акрополи, римляне вели Пунические войны, что гениальный красавец Александр в пернатом каком-нибудь шлеме переходил Граник и бился под Арабеллами, … для того только, чтобы французский, немецкий или русский буржуа в безобразной и комической своей одежде благодушествовал бы «индивидуально»» и «коллективно» на развалинах всего этого величия…

Стыдно было бы за человечество, если бы этот подлый идеал всеобщей пользы, мелочного труда и позорной прозы восторжествовал бы навеки!..»⁷².

Если бы Константин Леонтьев с его мечтами об античном величии и византийской власти чудесным образом дожил до эпохи каналов, грандиозных строек и «величайшего полководца всех времен и народов», то, наверное, не один раз вспомнил бы рассказ Уильяма Джейкобса⁷³ «Обезьянья лапа», в котором желания сбываются с убийственным буквализмом.

Член чрезвычайной следственной комиссии по делу царских властей Александр Блок: «Инстинктивная ненависть к парламентам, учредительным собраниям и пр. Потому что рано или поздно некий Милюков произнесет: «Законопроект в третьем чтении отвергнут большинством»… Для художника идея народного представительства, как всякое «отвлечение», может быть интересна только по внезапному капризу, а по существу – ненавистна»⁷⁴.

«… самые цивилизованные страны (Америка, Франция) сейчас захлебнулись в выборном мошенничестве, выборном взяточничестве»⁷⁵.

Напрасно опасался Блок этих «ужасов». Россия его времени не захлебнулась в выборном мошенничестве, она захлебнулась в крови, в голоде, в разрухе.

И тогда к Блоку пришло понимание других истин. «Для того, чтобы уничтожить что-нибудь на том месте, которое должно быть заполненным, следует иметь наготове то, чем заполнить»⁷⁶. К сожалению, это было записано незадолго до кончины при властях, которые запретили ему выехать из страны на лечение.

Дело не в конкретных именах. Просто эти художественно одаренные люди особенно ярко выразили те заблуждения, которые были свойственны многим в тогдашней (да и в теперешней) России. Свобода, в понимании Лабулэ, – не панацея немедленного всеобщего благоденствия, но необходимое условие движения к нему по тернистой тропе цивилизации. В то же время авторитарность даже при самых благих намерениях неизбежно ведет в тупики произвола и деспотии.

Если «История одного города» завершается неким космическим явлением, уничтожающим всю прежнюю жизнь, то в сказке «Государь-Пудель» авторитарный режим всего на всего сменяется конституционной монархией, при которой бывший душитель собак становится редактором оппозиционной газеты и обличает в ней новые порядки. «Граждане, вы в опасности! Ситуация прискорбна, страна идет к гибели. А прежде, при мудром и твердом правлении графа Вездесущего ротозеи наводили ужас на соседей, им завидовал весь мир… А теперь мы порабощены свободой»⁷⁷.

Велико было желание увидеть своими глазами «небо в алмазах», а то и уверенность, что «до грядущего подать рукой». Наверное, и у Лабулэ было это желание, но горький опыт жизни, истории и науки научил его, что долго еще предстоит идти людскому роду по дороге очеловечивания. Важно только не сбиваться с этого пути миражами имперского величия и авторитарности.

А пока утолить эту потребность в светлом будущем можно только в мечтах, в сказках.

«Поздно вечером, когда все спят вокруг меня, когда завершены, намеченные на этот день труды, и мне, измученному штудированием длинного свитка ужасов и безумств, именуемого историей, позволено отдаться своим сокровенным мечтам, я возвращаюсь к друзьям моего детства, скрытым в потайном углу библиотеки…

Сказки – это идеал, нечто более истинное, чем все истины мира, триумф добра, красоты, справедливости»⁷⁸.

И в своих научных трудах, и в публицистике, и в сказках Лабулэ стремился к тому, что Владимир Соловьев обозначил как «сознание безусловного человеческого достоинства, принцип самостоятельной и самодеятельной личности»⁷⁹. В основе всей деятельности Эдуара де Лабулэ был этический идеал. Его новелла «Дон Оттавио» завершается замечательной строчкой Гёте «Денн дас лебен ист либе», которую Лабулэ переводит на французский «vivre c’est aimer (жить значит любить)»⁸⁰.

Посвящая свои «Синие сказки» двухлетней внучке Габриэлле, он писал:

«… и быть может, тебе доставит удовольствие рассказать моим правнукам, что был такой добрый чудак, который испытывал радость, развлекая детей. Они будут слушать тебя с горящими глазками и будут гордиться своим прадедом. Я не хочу другой славы; такого бессмертия мне достаточно»⁸¹.