Малинин николай Васильевич, старший советник юстиции. Участник Великой Отечест­венной войны. За ратные подвиги награжден орденами Отечественной войны I и II степени, пятью боевыми медалями, многими юбилей­ными медалями

Вспоминая минувшие дни
21 июня 1941 года в вестибюле Удомельской образцовой средней школы гремела музыка выпускного бала десятиклассников. Все веселились, радо­вались окончанию учебы, танцевали...

Бал закончился. Десятиклассники в приподнятом настроении отправились покататься на лодках по озерам Песьево и Удомля. Праздник продолжался на живописных островах этих двух озер. Домой возвратились на рассвете 22 июня. Тогда еще не знали, что уже началась Великая Отечественная война с фашистской Германией. С ужасами этой войны многие из нас столкнутся позже.

Война для меня началась с мобилизации на оборонные работы уже спустя месяц после выпускного бала. Вместе с другими выпускниками школы нас призвали рыть противотанковые рвы по берегу озера Селигер Осташковского района около деревни Заплавье. Копали трехметровой глубины рвы обыкновенными лопатами по 12 часов в день, набивая кровяные мозоли на руках. Кормили нас супом и кашей из чечевицы. Работали до глубокой осени 1941 года. Это было первое испытание для нас, еще неокрепших физически и духовно наивных мальчишек. Настоящие испытания, испытания войной были впереди.

Теперь, в канун Победы над Германией, хочу поделиться воспоминаниями о своем фронтовом пути. Воспоминаниями о боях под Ленинградом, на Синявинских высотах Волховского фронта, под Донецком и Кенигсбергом до Дня Победы, который я встретил на берегах Балтийского моря в Германии в предместье города Росток.

Вспоминать о любой войне, и тем более о Великой Отечественной, фрон­товику-окопнику не просто.

Забыть «о боях пожарищах», «о друзьях товарищах» нельзя, невозможно. Конечно, ряд моментов стерся в памяти, потерял прежнюю остроту и боль. Но тех, с кем ходил в атаку, зарывался в мерзлую землю или в торфяную жижу Синявинских болот, переносил изнурительные физические и психологические нагрузки, делил холод и голод - забыть не­возможно. И что с тобой было и как было на войне - все помнится. Отдель­ные моменты даже в подробностях.

Писать о фронтовых днях наступления, длительной активной обороне нелегко еще и потому, что приходится, хотя и в мыслях, переживать все заново. Война остается в нашей памяти навсегда, на всю оставшуюся жизнь

Оборонные работы - это еще не война. Ведь бои шли где-то в другом мес­те. Там, где стреляют, то есть на войне, я оказался в августе 1942 года. До этого был курсантом Московского минометно-пулеметного училища. Там получил определенную закалку, изучил орудия войны, привык к учебным и физическим перегрузкам. Закончить училище и получить офицерское звание не пришлось. Обострилась обстановка на Волховском фронте, связанная с неудачной попыткой прорыва блокады Ленинграда. Училище в полном составе курсантов экстренно «бросили» в тяжелые бои в район Синявинских высот. Восьмого августа, после выгрузки из вагонов, с ходу мы, вооруженные винтовками калибра 7,62 мм, безуспешно начали штурмовать эти Синявинское высоты и так, до конца ноября 1942 года.

Это было второе мое испытание, но уже испытание войной. В боях под Синявинскими высотами в свои 18 лет получил настоящее боевое крещение. Мы «сидели» в окопах и блиндажах из кусков торфа покрытых накатом из бревен или металлических труб, по которым до войны транспортировали сжиженный торф. При прямом попадании в такой блиндаж в нем стоял сильный звон и гул. Здесь впервые я был свидетелем стрельбы по Синявинским высотам так называемыми реактивными «воющими» снарядами в отличие от всем известных «Катюш». Это были снаряды полутора-двухметровой длины, упакованные в деревянные решетки. Они устанавливались прямо на землю под определенным углом в ряд и залпом стреляли по противнику. Иногда снаряды летели прямо с решеткой обшивки. Синявинские высоты с торфяной жижей мне запомнились на всю жизнь. Я не предполагал, что мне повторно, уже в 1943 году, придется вновь оказаться в болотах, и опять под Синявинскими высотами.

Из курсантов училища в этих боях мало кто уцелел: некоторые попали в плен, в том числе мой сосед по койке в училище, с которым я встретился после войны. Когда мы перешли к активной обороне, в одну из темных ночей я с напарником заблудился, и по ошибке вместо своих окопов мы оказались на ничейной разделительной полосе. И могли попасть в плен. Но как нередко бывает на войне, нам повезло. Немцы осветили местность ракетами, заметили нас и открыли пулеметный огонь. Мой напарник, фамилию которого я забыл, был тяжело ранен в бедро, я только в подошву правой ноги. Не знаю, сколько времени мы просидели в воронке от снаряда. Когда все затихло, я «вытащил» напарника, и как санитар доволок его до наших окопов. После выздоровления он вернулся в наш стрелковый взвод и поблагодарил меня.

Бои под Синявиным затихли. Прорвать блокаду Ленинграда нашим войскам тогда не удалось. Нашу дивизию, изрядно потрепанную, отвели на переформирование в леса возле станции Малая Вишера.

Известно, что судьба каждого солдата полна неожиданных поворотов. Пока мы готовились к новым боям, в ставке Верховного Главнокоман­дующего в это время, как нам потом стало известно, разрабатывался план новой операции по прорыву блокады Ленинграда под кодовым названием «Искра». Поэтому в январе 1943 года я вновь оказался у берегов Ладожского озера, в составе второй ударной армии. На этот раз блокада Ленинграда бы­ла прорвана. Эта победа окончательно устранила угрозу соединения немецких и финских войск в районе Ладожского озера. Она была убедительной, но нелегкой победой Волховского и Ленинградского фронтов. На торфяных и болотистых участках, где нельзя было отрыть траншеи, гитлеровцы возвели прочные укрепления, состоящие из двух бревенчатых стен с заполнением между ними замлей и бревнами. Получились такие боевые деревоземельные заборы. Толщина и высота их достигала 1,5-2 метров. В заборах располага­лись дзоты, убежища, площадки для орудий и минометов. Подступы к ним были прикрыты минными полями и проволочными заграждениями, простреливались огнем с Синявинских высот, которые возвышались над болотами - торфяниками на 25-30 метров. От семи до девяти линий таких заборов и торфяных снежно-ледяных валов пришлось прорывать солдатам 2-ой ударной армии Волховского фронта до встречи с воинами 67-ой армии Ленинградского фронта в районе деревни Марьино. Наша дивизия наступала на рабочий поселок № 8 и рощу «Круглую», которую мы не могли взять летом и осенью 1942 года. Сейчас в пандусе вновь построенного моста через реку Неву открыта диорама 7-дневных боев по прорыву блокады Ленинграда.

Такую оборону было преодолеть непросто. Но на нашем Волховском фронте были сосредоточены крупные артиллерийские группировки. На каждом километре прорыва Волховского фронта было сосредоточено до 180 орудий и минометов. Именно они прокладывали путь пехоте, танкам и ору­диям сопровождения пехоты. Такой большой плотности наши войска до сих пор не имели. Она была выше, чем при контрнаступлении под Сталинградом. Как сейчас представляю, ровно в 9 часов 30 минут 12 января 1943 года залпы «Катюш» прорезали морозный воздух. Артподготовка длилась 1 час 45 минут. Операция по прорыву блокады Ленинграда под названием «Искра» началась. Она продолжалась всего 7 дней - с 12 по 18 января 1943 года. Артиллеристы только нашей 2-ой ударной армии обрушили на врага около 630 тысяч снарядов и мин. Это было неописуемое зрелище. Плотность огня доходила до 2-х снарядов на каждый квадратный метр укреплений врага.

Через 25 лет после прорыва блокады, в 1968 году, следопыты школы-интерната города Кировска определили, что на одном квадратном метре Синявинских высот было по 4,5 килограмма осколков мин и снарядов.

Я дважды после окончания войны побывал на месте боев, ходил по Синявинским высотам, торфяным болотам, где мне приходилось бегать, стрелять, ползать и падать. Однако было трудно найти блиндаж, где я лежал на льду и отстреливался от немцев. Время усердно стирает с Приладожья следы жесто­ких боев. На месте прорыва блокады сохранились лишь глубокие воронки от тяжелых бомб и снарядов, редкие противотанковые надолбы немцев в роще «Круглой». На месте поселка № 8 раскинулись садоводческие огороды, а места боев, траншеи вообще не просматриваются. Местные жители утверждают, что они и поныне выпахивают из земли человеческие кости, черепа погибших солдат.

Бои по прорыву блокады Ленинграда закончились. Наши войска перешли к обороне, так и не овладев Синявинскими высотами. Сражения за Ленинград продолжались вплоть до начала 1944 года и закончились полным разгромом немецких захватчиков. В этих боях я участия не принимал. Меня направили, как не окончившего Московское училище, на краткие ротные фронтовые курсы. После окончания курсов мне присвоили звание младшего лейтенан­та - минометчика и направили в город Ленинград. Так я попал впервые в этот замечательный и красивый город на Неве. Это было в марте 1944 года. Уже будучи на Ленинградском, затем на первом и втором Прибалтийском фронтах в составе 218 стрелкового полка 80 стрелковой дивизии и той же 2-ой ударной армии в качестве командира минометного взвода участвовал в боях до второго ранения. На автомашине санитарного батальона меня сначала доставили в город Выборг, а затем перевезли в город Ленинград. Здесь в этом городе, в прорыве блокады которого мне дважды пришлось принимать участие, я получил первую красноармейскую награду - медаль «За боевые заслуги». Этой медалью я горжусь, может, больше, чем другими. Дорожу потому, что с городом Ленинградом меня связывает и личное в послевоенной жизни. В Ленинграде я окончил 2-х годичную юридическую школу и Ленин­градский юридический институт. Но об этом позже.

После окончания лечения в середине сентября 1944 года я получил направление в 326 стрелковую Рославльскую дивизию, где в качестве лейтенанта принял командование минометным взводом. И снова оказался во 2-ой ударной армии, которой командовал генерал армии И.И. Федюнинский. Войска располагались вблизи города Тарту Эстонской ССР. Там со мной произошел забавный случай. Из расположения части на велосипеде поехал в город Тарту. Еду по хорошей асфальтовой дороге, и вдруг совершенно неожиданно меня обстрелял снайпер. Пуля ударилась в руль велосипеда и срикошетила. Опять я остался жив и невредим. Надо сказать, что эстонцы недоброжелательно к нам относились и часто обстреливали наши части. Даже в городе, когда мы строем шли в баню, нас обстреляли с чердаков домов. Под городом Тарту мы находились недолго.

Вспоминаю, как мы находились под Нарвой в районе 10-километровой деревянной лежневой дороги. Эта дорога проходила безо всяких зигзагов и упиралась в берег реки Нарва. Что это за дорога! Многокилометровая, прямая как стрела, она проходила по болотистой местности. Именно по ней шли автомашины, пехота, орудия до оборонительных сооружений вдоль реки. Шириной она была примерно 6 метров. Огромные бревна положены не поперек, а вдоль движения. В середине между, как бы ролик рельсов, на который при движении опирались колеса автомобилей в полутораметровом пространстве. Красивая дорога. По обеим сторонам дороги на всем ее про­тяжении до реки возвышался сосновый лес.

В форсировании реки Нарва принимать участие нам не удалось. Мы на­ступали западнее г. Тарту. Овладели городом Вильянди. Это были обычные наступательные бои и чем-то примечательным не запомнились. Правда, был такой факт: после боя противник спешно отступал. Начали его преследование. Вышли из леса в поле, и нас начали обстреливать. Развернувшись, залегли. На поле были снопы, сложенные в копны. Оказалось, что немцы под ними вырыли персональные окопы, и из-под них стали вести огонь. Когда мы поняли, откуда ведется огонь, начали трассирующими пулями поджигать копны. Было лето. Копны загорелись. Немцы попали в сложное положение. Вызвали авиацию. На открытом поле для авиации мы тоже оказались в пиковом положении.

Октябрь 1944 года. Глубокая осень. Ночь. Наш эшелон мчится в неизве­стном направлении. Мы в Польше. Едем на 2-й Белорусский фронт. Сюда направлена наша 2 ударная армия. Выгрузка происходила в районе города Осетрув Мозоветский в 70-километрах от линии фронта. В лесу недалеко от этого города мы готовились к наступательным боям с плацдарма в полосе шириной всего 7 километров. Наступление началось 14 января. Ровно два года назад, в 1943 году, в этот день мы прорывали блокаду Ленинграда, и теперь перед нами лежала колыбель германского милитаризма - Восточная Пруссия. Бои приняли исключительно упорный характер. Орудия на участке прорыва стояли чуть ли не колесо к колесу. Наш минометный взвод выпустил по противнику более 700 мин. Стволы раскалялись и становились синими. Артподготовка началась в 10 часов. Стреляли по заранее пристрелянным целям, так как артподготовка и бой происходили в густом тумане. После овладения городом Пултуск фронт повернул на север и к 25 января войска вышли к рекам Висла и Ногат. На берегу реки Ногат заняли оборону на высо­ком, тянущемся по берегу реки широком рве.

Как в любой обороне, стороны обменивались перестрелками. Командиром пулеметной роты был капитан Казнов. С ним приключилась беда. В нетрезвом состоянии он вскочил на вершину рва и во весь рост ходил, бравируя перед противником. Казалось, что он ищет смерти. При очередной такой прогулке он был убит не снайпером, а очередью из пулемета.

Пришло время войскам форсировать реку по льду. Пересекли ров на противоположном берегу и погнали немцев по чистой снежной поляне. Преследование противника закончилось. Он остановился на заранее подготовленном рубеже. Остановились и мы - минометчики. Поставили минометы в боевую позицию во дворце Фольварка. Командиры взводов минометной роты расположились на втором этаже дома Фольварка. Завели патефон, отдыхали, обсуждали только что закончившееся преследование противника. Кто-то случайно посмотрел в окно и от увиденной картины невольно вскрик­нул. По дороге, что шла мимо дома, в беспорядке, если не сказать в панике, бежала наша пехота. Солдаты бежали и ехали на повозках, погоняя лошадей, обратно в тыл.

Было очевидно, что солдаты драпали. Но почему драпали, не было понятно. Ведь только недавно так бежал от нас противник. Разбираться было некогда. Мы тоже присоединились к общей панике. Выскочили на дорогу и драпанули. Очутившись за валом нашей обороны, остановились и заняли оборону в первых траншеях. Ко мне подошел и, как бы сказать помягче, серьезно поинтересовался особист нашей части, спросив меня: «Известно ли мне, кто первый побежал и посеял панику». Что было ему ответить. Сказал, не знаю. Бежали, и я бежал вместе со всеми. Этот инцидент как-то замяли. Позже стало известно, что пехота не успела закрепиться на новой позиции, когда наступление захлебнулось. И тогда немцы предприняли атаку с применением десяти танков. Солдаты не выдержали и драпанули.

Или другой случай. Ночью наша дивизия маршем направлялась к берегу Балтийского моря, к какой-то косе. Сейчас не припомню. Шел проливной дождь. Остановились, чтобы переждать его в каком-то населенном пункте. Я по своей дурной привычке заскочил в один из домов. Вошел в комнату. Темно, ничего не видно. Наткнулся на какой-то предмет. Хотел перешагнуть его и вдруг услышал хриплое рычание. От такой неожиданности и испуга я сел на него. Оказалось, что это был труп немецкого солдата. Осветив поме­щение спичкой обнаружил, что трупов было несколько. Об этом никому не сказал. Было стыдно сознаться, что испугался.

На память приходит много других моментов, имевших место уже в последний год войны. Не помню в каком месяце, в марте или апреле 1945 года, мы столкнулись с ожесточенным сопротивлением немцев при наступлении на небольшой город в Польше или Восточной Пруссии. Здесь против наступавших немцы применяли огнеметы. Людей просто сжигали. Это переполнило терпение командования. К городу были подтянуты крупнокалиберные пушки из резерва фронта. Они обрушили на оборону немцев массу снарядов. Причем, в основном били прямой наводкой. Как только наши солдаты добежали до домов, из подвалов вновь стали стрелять огнеметами. Картина ужасная. Обгорелые трупы в различных позах лежали на подступах к этим домам. Оказалось, что среди немцев были и власовцы. В подвале одного из домов наши окружили немцев. Когда я подошел к выходу из подвала этого дома, то увидел трудно, а может, наоборот просто объяснимую картину. Наводчик нашей минометной роты, фамилию не припомню, стоит с боку у выхода из подвала и хладнокровно из автомата убивает каждого немца, выходящего из него. Уже «положил» около десятка солдат противника. Я с трудом прекратил продолжение такой экзекуции. Потом этот минометный наводчик пояснил, что он убивал немцев за применение ими огнеметов. «Это они варвары, а не я», - говорил он. Невозможно не согласиться в то военное время с таким простым объяснением.

Наш полк форсировал реку Ногат. Немцы упорно сопротивлялись. Боеприпасы в ящиках переправлены по льду реки. Ящики с патронами тащили через реку веревками. На другом берегу со мной произошел такой случай. Пехота пошла вперед, а я решил немного передохнуть на берегу. Закурил. Вдруг слышу ржание лошади из близлежащих зарослей на берегу. Там оказалась брошенная немцами пушка с передком, запряженным двумя здоровенными немецкими битюгами. Я отцепил передок пушки, надел немецкий тулуп, оказавшийся в передке под сиденьем, выехал на дорогу в надежде нагнать нашу пехоту. Я тогда находился в ее составе, так как коррек­тировал огонь минометов. Проехал примерно с километр. Вдруг надо мной в воздухе появился краснозвездный ястребок. Летчик увидел немецкого офицера, восседавшего в белом тулупе на передке от пушки, запряженном двумя немецкими лошадьми и с азартом стал поливать меня огнем из крупнокалиберного пулемета. Тяжелые пули с брызгами отскакивали от асфальта. Но летчик видимо слишком был уверен в исходе атаки, поторопился и... промазал. Ну, думаю, в следующий заход не пропустит. Я соскользнул с передка, лег в придорожный кювет, сбросил тулуп и притворился убитым. Летчик развернул самолет и вновь очередью обстрелял меня повторно. Убедился, что дело сделано и улетел. Я опять остался жив. Мне почему-то на войне везло. Все такие единичные попытки убить меня оказывались безрезультатными. Далее я еще приведу несколько подобных случаев, когда прицельно стреляли по мне.

Мы продолжали успешно гнать немцев. За двадцать дней войска прошли в боях свыше 200 километров. Не лишним будет привести пример с результатами использования нашей минометной роты 81 миллиметровых немецких мин при стрельбе из советских минометов 82 калибра. Если мне не изменяет память, во время наступления на подступах к городу Меве около дороги был обнаружен большой склад немецких мин 81 калибра. Решили их использовать при ведении боя по захвату этого города.

Мин немецких не жалели. Но, как и надо полагать, поскольку калибр их был меньше на один миллиметр, и стреляли мы при наводке на цель с применением наших таблиц стрельб, мины до города не долетали. Потом оказалось, недолет сыграл с противником большую шутку. Мины ложились на расположения обороны немецкого минометно-пулеметного батальона. Личный состав батальона был практически полностью уничтожен. Командир батальона раненый был обнаружен бойцом нашей минометной роты в сарае и без сопротивления сдался в плен.

Позднее 2-я ударная армия форсировала реку Висла в районе Ноенбурга и стала наступать в северном направлении во фланг противнику. Войска стремительно двинулись на большой город Данциг.

В середине марта мы оказались перед этим хорошо укрепленным городом. Немцы неоднократно предпринимали сильные контратаки. В отдельные дни наши войска продвигались всего на один-два километра.

В ходе штурма Данцига со мной произошел ряд запомнившихся боевых эпизодов. Наш батальон, в том числе и минометная рота, в которой я был командиром одного из взводов, расположился в двух километрах от окраины города. Строения на окраине хорошо просматривались невооруженным глазом. Как сейчас отчетливо помню, со старшиной пехоты Рокоптянским мы решили ночью самостоятельно проникнуть в город. Решение, конечно, было рискованное и вопреки воинской дисциплины. Нам удалось беспрепятственно войти в город. Там встретили одного поляка с охотничьим ружьем. С ним мы нашли общий язык, и он привел нас в подвал одного из кирпичных домов. Там в одной из комнат за огромным столом сидело человек двадцать гражданских поляков.

Немцев, как они сказали, в этой части города нет. Якобы, они ушли в порт Гданьск. Мы попировали с поляками и благополучно вернулись в располо­жение части. После этого с минометчиками решили двинуться в город. Только поднялись на взгорье, где были траншеи и многочисленные ходы сообщения, как противник открыл по нам сильный огонь. Только благодаря этим траншеям от обстрела практически никто из нас не пострадал. Мы ввязались в бой. Когда немного стихло, я обнаружил небольшой окопчик, в котором стояла на треноге стереотруба. Я сел, спустил ноги в окопчик, закурил. И вдруг снайперская пуля попала точно в линзу окуляра стереотрубы. Снова мне повезло, жив остался. Когда мы ворвались в город, в возбужденном состоянии я заскочил в один дом. В большой комнате плотной стеной стояло человек 10-20 женщин. Я остолбенел и не знал, как поступить, что делать. И вдруг женщины как по команде расступились и через освободившееся пространство вышли на меня два немецких солдата с автоматами. Но опять удача. Мы смотрели друг другу в глаза. Немцы опустили автоматы, а я ретировался.

Еще раз со снайпером пришлось повстречаться непосредственно в Дан­циге. Мне необходимо было быть на наблюдательном пункте, оборудованном в кирпичной водокачке. Там находились и другие офицеры, корректирующие огонь. Так вот, немецкий снайпер с одного из домов пристрелял вход в водокачку и сразил уже несколько наших бойцов. Они горкой лежали перед входом. Я побежал к входу сразу после очередной жертвы и успел проскочить невредимым. Но это так, еще один из эпизодов войны.

С серьезной проблемой в боях за Данциг я столкнулся позднее. Шел, как всегда, с пехотой, корректировал огонь минометной роты. Не понятно как случилось, я потерял связь с ротой и потерял ее. Три дня пришлось искать целое подразделение минометчиков. На третий день я обнаружил роту в под­земном тоннеле. Два с лишним дня рота не воевала. Это, как дезертирством назвать было нельзя. Предстояло серьезно объясняться с высоким началь­ством, а далее трибунал. Я ринулся искать командира полка. Командиром полка был полковник Скопенко. Мне повезло. Встретил связного - солдата из соседнего батальона. Он шел с донесением именно к командиру полка. Разговорился с ним, он обрисовал место нахождения своего подразделения, а я ему то, как наша минометная рота воевала с ними. Я первым вошел в блиндаж командира полка и более или менее связно доложил о том, что наша рота эти дни воевала с подразделениями соседнего батальона другого полка. Конечно, он мне не поверил, вышел из себя и пригрозил расстрелом. Я стал оправдываться и в подтверждение своей версии сослался на связного, что находился на улице. Поверить в это командир полка, естественно, не мог и еще более разбушевался. И поделом. Но в дело вмешался замполит и предложил пригласить связного и выслушать его. Все обошлось, как нельзя к лучшему. Потом командир полка полковник Скопенко вручил мне удостоверение о том, что «За участие в штурме и овладении городом «Гданьск» (Данциг) Верховным Главнокомандующим Маршалом Советского Союза товарищем Сталиным приказом № 319 от 30 марта 1945 года» мне объявлена благодарность, и пожелал новых успехов в боях с фашистскими захватчиками. Удостоверение это храню до настоящего времени. В Данцигской операции было немало других ярких моментов, но обо всем не напишешь.

Война продолжалась. Вместе со 2-й ударной армией, совершив 300-километровый марш, наши части передислоцировались на восточный берег Штеттинской бухты. 26 апреля мы переправились через Одер и вступили в город Штеттин, оставленный противником без боя. В городе произошло лишь несколько перестрелок. До вступления в город со мной опять произошел каверзный случай. Точно не помню конкретного места, но когда мы передислоцировались в Штеттинскую бухту, на пути не единожды вступали в местные бои. Недалеко от города нас остановил огонь противника. Завязался бой. Продвижению пехоты (я шел с пехотой) постоянно мешал немецкий пулемет. Мы пытались подавить огонь пулемета минометными залпами, но безуспешно. Затем все же удалось его уничтожить. Мы ринулись на позиции противника. Бегу в ту сторону, откуда строчил злосчастный пулемет. И вдруг проваливаюсь в подземелье, скатываюсь по лестнице и оказываюсь в боль­шом бункере. В нем были поляки, гражданские лица. Посреди бункера стоял стол, за которым они сидели. Можно представить мое состояние. Это была война, и в бункере могли быть немецкие солдаты. Но, как и в других случаях, все обошлось мирно. Более того, после общего испуга меня любезно угостили вином многолетней выдержки. Оно сыграло со мной злую шутку. После выпивки я не мог встать, отказали ноги. Все прекрасно соображал, но с трудом встал и пошел. Меня подобрали подоспевшие солдаты минометного взвода.

От Штеттина вместе с другими соединениями 2-й ударной армии мы продолжали наступление на Анклам - довольно крупный город и важный узел дорог. Двигались быстро. В конце апреля 1945 года с войсками 2-й ударной армии с боем овладели городом Анклам. Затем вступили в город Грайфальд. Гарнизон города капитулировал без боя. Не буду описывать какой это красивый город со старинным университетом. Чистый и совершенно целый. Никаких разрушений. В тоже время, когда мы приблизились к другому городу - Штрользунду - городу и порту на побережье Балтийского моря, пришлось брать его с боем. Гарнизон сдавать город отказался. Это было в апреле. 5 мая 1945 года мы овладели этим крупным портом и военно-морской базой гитлеровцев на Балтийском море - городом Свинемюнде. После них без боя сдался гарнизон острова Рюген.

С овладением островом Рюген боевые действия войск 2-й ударной армии, по существу, закончились. Практически для меня Отечественная война закончилась. Всех перипетий войны в коротком воспоминании изложить не пре­дставляется возможным. Остались за рамками воспоминаний бои за крепость Кенигсберг, за штурм которого награжден медалью «За взятие Кенигсберга».