Михаил васильевич ломоносов
жүктеу/скачать 134.5 Kb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Рассуждение об обязанностях журналистов при изложении ими
- Примечание
- Всеобщая придворная грамматика
- Глава первая: ВСТУПЛЕНИЕ
- Глава вторая: О ГЛАСНЫХ И О ЧАСТЯХ РЕЧИ
- Глава третья: О ГЛАГОЛАХ
- Каким должен быть автор еженедельных сочинений
- Печатается по: Новиков Н. Избранное. – М., 1983.
| СОДЕРЖАНИЕ
МИХАИЛ ВАСИЛЬЕВИЧ ЛОМОНОСОВ Рассуждение об обязанностях журналистов при изложении ими сочинений, предназначенное для поддержания свободы философии Лирика
ДЕНИС ИВАНОВИЧ ФОНВИЗИН Всеобщая придворная грамматика НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ НОВИКОВ Каким должен быть автор еженедельных сочинений ВАСИЛИЙ АНДРЕЕВИЧ ЖУКОВСКИЙ Лирика
О басне и баснях Крылова ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ ЧААДАЕВ Философические письма. Письмо первое. АЛЕКСАНДР СЕРГЕЕВИЧ ГРИБОЕДОВ <Ответ П. А. Катенину по поводу «Горя от ума»> МИХАИЛ ПЕТРОВИЧ ПОГОДИН Воспоминание о Ломоносове ВЛАДИМИР ФЕДОРОВИЧ ОДОЕВСКИЙ Последний квартет Бетховена ФЕДОР ИВАНОВИЧ ТЮТЧЕВ Лирика АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ ХОМЯКОВ Лирика НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ НАДЕЖДИН «Борис Годунов». Сочинение А. Пушкина ДМИТРИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ ВЕНЕВИТИНОВ Лирика АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ КОШЕЛЕВ Записки (1812–1883 годы) ВИССАРИОН ГРИГОРЬЕВИЧ БЕЛИНСКИЙ Петербург и Москва АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ ГЕРЦЕН Былое и думы. Часть пятая. Париж – Италия (1847–1852) МИХАИЛ ЮРЬЕВИЧ ЛЕРМОНТОВ Лирика КОНСТАНТИН СЕРГЕЕВИЧ АКСАКОВ Несколько слов о поэме Гоголя: Похождения Чичикова, или Мертвые души ИВАН АЛЕКСАНДРОВИЧ ГОНЧАРОВ Намерения, задачи и идеи романа «Обрыв» ФЕДОР ИВАНОВИЧ БУСЛАЕВ Идеальные женские характеры Древней Руси ЯКОВ ПЕТРОВИЧ ПОЛОНСКИЙ Лирика ИВАН СЕРГЕЕВИЧ ТУРГЕНЕВ Стихотворения в прозе АФАНАСИЙ АФАНАСЬЕВИЧ ФЕТ Лирика АПОЛЛОН АЛЕКСАНДРОВИЧ ГРИГОРЬЕВ Искусство и нравственность. Новые grubeleien по поводу старого вопроса (Н. Н. Страхову) АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ ОСТРОВСКИЙ Записки замоскворецкого жителя КОНСТАНТИН НИКОЛАЕВИЧ ЛЕОНТЬЕВ Наше общество и наша изящная литература ВАСИЛИЙ ОСИПОВИЧ КЛЮЧЕВСКИЙ Значение преподобного Сергия для русского народа и государства НИКОЛАЙ ЯКОВЛЕВИЧ ГРОТ Нравственные идеалы нашего времени ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ СОЛОВЬЕВ Смысл любви ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ РОЗАНОВ С вершины тысячелетней пирамиды (Размышление о ходе русской литературы) АНТОН ПАВЛОВИЧ ЧЕХОВ Студент ПАВЕЛ НИКОЛАЕВИЧ МИЛЮКОВ Очерки русской культуры СЕРГЕЙ НИКОЛАЕВИЧ ТРУБЕЦКОЙ От редакции «Московской недели» АЛЕКСАНДР ВАЛЕНТИНОВИЧ АМФИТЕАТРОВ Двести лет ЕВГЕНИЙ НИКОЛАЕВИЧ ТРУБЕЦКОЙ Умозрение в красках ВЯЧЕСЛАВ ИВАНОВИЧ ИВАНОВ Лирика ЛЕВ ИСААКОВИЧ ШЕСТОВ На весах Иова. Часть третья. Неистовые речи (Об экстазах Плотина) КОНСТАНТИН ДМИТРИЕВИЧ БАЛЬМОНТ Лирика ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ ВЕРНАДСКИЙ Общественное значение Ломоносовского дня. ВАСИЛИЙ АЛЕКСЕЕВИЧ МАКЛАКОВ Университет и Толстой ЕВГЕНИЙ НИКОЛАЕВИЧ ПОСЕЛЯНИН Детская вера и оптинский старец Амвросий ЛЕОНИД НИКОЛАЕВИЧ АНДРЕЕВ Рассказ о семи повешенных СЕРГЕЙ НИКОЛАЕВИЧ БУЛГАКОВ Религия человекобожия в русской революции ИВАН СЕРГЕЕВИЧ ШМЕЛЁВ Блаженные МАКСИМИЛИАН АЛЕКСАНДРОВИЧ ВОЛОШИН Лирика АЛЕКСЕЙ МИХАЙЛОВИЧ РЕМИЗОВ Подстриженными глазами. Книга узлов и закрут памяти ВАЛЕРИЙ ЯКОВЛЕВИЧ БРЮСОВ Лирика ГЕОРГИЙ ИВАНОВИЧ ЧУЛКОВ Казни АНДРЕЙ БЕЛЫЙ Лирика БОРИС КОНСТАНТИНОВИЧ ЗАЙЦЕВ Знак Креста ПАВЕЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ ФЛОРЕНСКИЙ Имена ИВАН АЛЕКСАНДРОВИЧ ИЛЬИН Искусство и вкус толпы ВЛАДИСЛАВ ФЕЛИЦИАНОВИЧ ХОДАСЕВИЧ Лирика НИКОЛАЙ ЕВГРАФОВИЧ ОСИПОВ Корсаков и Сербский. Первые профессора психиатрии Московского университета НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ АРСЕНЬЕВ О духовной и культурной традиции русской семьи БОРИС ЛЕОНИДОВИЧ ПАСТЕРНАК Лирика АЛЕКСЕЙ ФЕДОРОВИЧ ЛОСЕВ Об интеллигентности МИХАИЛ ВАСИЛЬЕВИЧ ЛОМОНОСОВ Ломоносов М. В. (1711, около села Холмогоры, Архангельская губ. – 1765, Санкт-Петербург) – поэт, ученый-энциклопедист, «междисциплинарный ученый»1, просветитель, общественный деятель, один из первых российских журналистов, инициатор создания Московского университета. «...Он создал первый университет, он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом» (А. С. Пушкин). Зачинатель отечественной словесности: «Письмо о правилах российского стихотворства» (1739), «Российская грамматика» (1754–1755), «Предисловие о пользе книг церковных в российском языке» (1757) надолго определили ход ее развития и преподавания в учебных заведениях. Трактат М. В. Ломоносова «Рассуждение об обязанностях журналистов при изложении ими сочинений, предназначенное для поддержания свободы философии» носит ярко выраженный полемический характер. Поводом к написанию статьи послужила необходимость ответить немецкому рецензенту. Не ограничиваясь полемикой по научным вопросам, он формулирует общие правила ведения журнальной полемики, поднимает проблемы, касающиеся прав и обязанностей журналистов. Роль Ломоносова, одного из первых профессиональных журналистов, «в развитии публичных коммуникаций до сих пор недооценена», – считает декан факультета журналистики Московского университета Е. Л. Вартанова. Ломоносов сформулировал семь правил, или, по ее замечанию, «стандартов работы журналиста, которые на современном языке звучали бы так: точность, объективность, уважение к источнику, невозможность плагиата, важность анализа, скромность и уважение к читателям… Мы можем вернуться к идеям Ломоносова, который сказал, что журналисты не должны переступать “надлежащих граней”, определяемых задачами их деятельности, добавив: “Силы и добрая воля – вот что от них требуется”»2. Рассуждение об обязанностях журналистов при изложении имисочинений, предназначенное для поддержания свободы философииВсем известно, сколь значительны и быстры были успехи наук, достигнутые ими с тех пор, как сброшено ярмо рабства и его сменила свобода философии. Но нельзя не знать и того, что злоупотребление этой свободой причинило очень неприятные беды, количество которых было бы далеко не так велико, если бы большинство пишущих не превращало писание своих сочинений в ремесло и орудие для заработка средств к жизни, вместо того чтобы поставить себе целью строгое и правильное разыскание истины. Отсюда проистекает столько рискованных положений, столько странных систем, столько противоречивых мнений, столько отклонений и нелепостей, что науки уже давно задохлись бы под этой огромной грудой, если бы ученые объединения не направили своих совместных усилий на то, чтобы противостоять этой катастрофе. Лишь только было замечено, что литературный поток несет в своих водах одинаково и истину и ложь, и бесспорное и небесспорное, и что философия, если ее не извлекут из этого состояния, рискует потерять весь свой авторитет, – образовались общества ученых и были учреждены своего рода литературные трибуналы для оценки сочинений и воздания должного каждому автору согласно строжайшим правилам естественного права. Вот откуда произошли как академии, так – равным образом – и объединения, ведающие изданием журналов. Первые – еще до того, как писания их членов выйдут в свет – подвергают их внимательному и строгому разбору, не позволяя примешивать заблуждение к истине и выдавать простые предположения за доказательства, а старое – за новое. Что же касается журналов, то их обязанность состоит в том, чтобы давать ясные и верные краткие изложения содержания появляющихся сочинений, иногда с добавлением справедливого суждения либо по существу дела, либо о некоторых подробностях выполнения. Цель и польза извлечений состоит в том, чтобы быстрее распространять в республике наук сведения о книгах. Не к чему указывать здесь, сколько услуг наукам оказали академии своими усердными трудами и учеными работами, насколько усилился и расширился свет истины со времени основания этих благотворных учреждений. Журналы могли бы также очень благотворно влиять на приращение человеческих знаний, если бы их сотрудники были в состоянии выполнить целиком взятую ими на себя задачу и согласились не переступать надлежащих граней, определяемых этой задачей. Силы и добрая воля – вот что от них требуется. Силы – чтобы основательно и со знанием дела обсуждать те многочисленные и разнообразные вопросы, которые входят в их план; воля – для того, чтобы иметь в виду одну только истину, не делать никаких уступок ни предубеждению, ни страсти. Те, кто, не имея этих талантов и этих склонностей, выступают в качестве журналистов, никогда не сделали бы этого, если бы, как указано, голод не подстрекал их и не вынуждал рассуждать и судить о том, чего они совсем не понимают. Дело дошло до того, что нет сочинения, как бы плохо оно ни было, чтобы его не превозносили и не восхваляли в каком-нибудь журнале; и, наоборот, нет сочинения, как бы превосходно оно ни было, которого не хулил бы и не терзал какой-нибудь невежественный или несправедливый критик. Затем, число журналов увеличилось до того, что у тех, кто пожелал бы собирать и только перелистывать «Эфемериды», «Ученые газеты», «Литературные акты», «Библиотеки», «Записки» и другие подобного рода периодические издания, не оставалось бы времени для чтения полезных и необходимых книг и для собственных размышлений и работ. Поэтому здравомыслящие читатели охотно пользуются теми из журналов, которые признаны лучшими, и оставляют без внимания все жалкие компиляции, в которых только списывается и часто коверкается то, что уже сказано другими, или такие, вся заслуга которых в том, чтобы неумеренно и без всякой сдержки изливать желчь и яд. Ученый, проницательный, справедливый и скромный журналист стал чем-то вроде феникса. Доказывая то, что я только что высказал, я испытываю затруднение скорее вследствие обилия примеров, чем их недостатка. Пример, на который я буду опираться в последующей части этого рассуждения, взят из журнала, издаваемого в Лейпциге и имеющего целью давать отчеты о сочинениях по естественным наукам и медицине3. Среди других вещей там изложено содержание «Записок Петербургской Академии». Однако нет ничего более поверхностного, чем это изложение, в котором опущено самое любопытное и самое интересное и одновременно содержатся жалобы на то, что академики пренебрегли фактами или свойствами, очень хорошо известными специалистам; между тем выставлять их напоказ было бы просто смешно, особенно в предметах, не допускающих строгого математического доказательства. Одно из самых неудачных и наименее сообразных с правилами здравой критики извлечений – это извлечение из работ г-на советника и профессора химии Михаила Ломоносов4; в нем допущено много промахов, которые стоит отметить, чтобы научить рецензентов такого сорта не выходить из своей сферы. В начале объявляется о замысле журналиста; оно – грозное, молния уже образуется в туче и готова сверкнуть. «Г-н Ломоносов, – так сказано, – хочет дойти до чего-то большего, чем простые опыты». Как будто естествоиспытатель действительно не имеет права подняться над рутиной и техникой опытов и не призван подчинить их рассуждению, чтобы отсюда перейти к открытиям. Разве, например, химик осужден на то, чтобы вечно держать в одной руке щипцы, а в другой тигель и ни на одно мгновение не отходить от углей и пепла? Затем критик старается высмеять академика за то, что тот пользуется принципом достаточного основания и, по его выражению, истекает потом и кровью, применяя этот принцип при доказательстве истин, которые он мог бы предложить сразу как аксиомы. Во всяком случае, он говорит, что сам он принял бы их за таковые. Однако в то же время он отвергает самые очевидные положения, считая их чистым вымыслом, и тем самым впадает в противоречие с самим собой. Он издевается над строгими доказательствами там, где они необходимы, и требует их там, где они излишни. Пусть философы, желающие избежать столь разумных насмешек, подумают, как им взяться за дело, чтобы ничего не доказывать и в то же время все-таки доказывать. Движение колоколов – предмет, который журналист подвергает критике, лишенной всякой основательности. Он упрекает Ломоносова в том, что тот не дает правильного представления об этом вопросе. Но можно ли судить с большей дерзостью? Когда говорят таким образом, то что это: недостаток ума, внимательности или справедливости? Критик смешивает внутреннее движение колокола с его движением в целом, хотя это две совершенно разные вещи, и никто не может принять дрожания колокола за его внутреннее движение, после того как академик так определенно сказал в § 3 своей работы, что внутреннее движение состоит в изменении положения нечувствительных частиц. Раскачивается ли колокол, совершает ли он вращательное движение, передвигается ли он из одного места в другое, – все эти движения не будут иметь ничего общего с его внутренним движением и, следовательно, не могут рассматриваться как причина теплоты. Действительно, когда колокол дрожит, части колеблются вместе с целым. Дело обстоит так же, как в целом теле, совершающем поступательное движение: все частицы также движутся вместе; но тут совсем нет внутреннего движения; так же обстоит дело и в случае дрожания колокола. Пусть же рецензент узнает, что при дрожании внутреннее движение происходит лишь в том случае, когда частицы колеблющегося тела изменяют свое взаимное расположение в течение неуловимого промежутка времени (§ 3, 6) и, следовательно, очень быстро воздействуя друг на друга и друг другу противодействуя. Это, однако, может происходить лишь в таком теле, которое свободно от сцепления частей; так, разумеется, ведут себя частицы воздуха при изысканиях, имеющих своим предметом их упругость. Пусть тот же рецензент узнает отсюда, что никто в большей степени, чем он, не нарушает закона, который он хочет установить для других: хорошо развертывать первые основания, служащие для объяснения какого-нибудь предмета. Поступательное движение или дрожание не могли бы быть причиной внутренней теплоты; критик не имел бы возможности упорствовать в своем заблуждении по этому поводу, если бы он знал, что колокола, когда они звонят и раскачиваются с наибольшей силой, тем не менее остаются холодными. Таким образом, он сам ничего не смыслит и совсем некстати силится быть любезным, приписывая автору утверждение, будто вращательное движение частей есть причина теплоты. Не более основательно – в его рассуждении о § 14 работы г-на Ломоносова – мнение, будто математики никогда не применяют способа a posteriori для подтверждения уже доказанных истин. Разве не достоверно, что как в элементарной, так и в высшей геометрии пользуются числами и фигурами для того, чтобы объяснять теоремы и в некотором смысле представлять их наглядно, и что затем в приложении математики к физике постоянно пользуются опытами для обоснования доказательств? Этого не будут отрицать те, кто имеет хотя бы самое поверхностное знакомство с математикой. Г-н Вольф сделал из этого даже закон в своей «Арифметике» (§ 125). Стыдно судье не знать такого закона или пренебрегать им. <...> До сих пор приводились бесспорные доказательства неспособности и крайней небрежности журналиста. Но вот место, где под большим подозрением его добросовестность и где он, по-видимому, решительно задался целью ввести в заблуждение мир, полагая, должно быть, что «Записки императорской Петербургской Академии» – книга редкая, к которой не всякий имеет возможность обратиться. Уверенный в этом, он осмеливается приписывать академику невежество, доходящее до отрицания существования воздуха в порах соли, тогда как даже новички в физике не могут не знать этого. Нет никакой возможности вывести что-либо подобное из рассуждений автора даже путем любого насилия над ними; отсюда вытекает вполне естественный вывод. Ведь следующие слова § 41-го не могут подать к тому повода: «... воздух, рассеянный в воде, не входит в поры соли». Слово «входить» не было никогда синонимом слова «содержаться». Академик хочет сказать и не может хотеть сказать что-либо другое, как только то, что воздух не входит из воды в соли, которые в ней растворяются, и непонятно, как можно переделать это утверждение в другое: «Поры солей совсем не содержат воздуха». Большого труда стоит журналисту признание, что г-н Ломоносов дал очень удачное объяснение движения воздуха в рудниках; он вынужден согласиться с этим против своей воли. Он все-таки думает, что в некоторых отношениях оно еще страдает недостатками. Вот две вещи, которые он отмечает. Прежде всего, он полагает, что нельзя допустить, чтобы в глубине шахт температура воздуха долго оставалась одинаковой. Он прав, если он понимает под этим температуру, одинаковую в строгом смысле слова. Однако он должен знать, что к такого рода случаям неприменима строгая точность геометрических измерений, которая здесь не может и не должна иметь места. Таким образом, автор был вправе предположить, что человек, пребывающий в рудниках, продолжает очень долго не замечать перемен, происходящих во внешнем воздухе. Рецензент говорит далее, что другие лица, дававшие ему сведения о том же явлении, сообщали ему, что перемены, происходящие в воздухе рудников, не имеют никакой связи со сменой зимы и лета и зависят единственно от разницы в давлении атмосферы в течение одного и того же времени года. Что касается этого последнего вопроса, то всякий, знакомый с законами аэрометрии и гидростатики, что бы ему ни говорили, никогда не поверит, что когда-либо были произведены подобные наблюдения. Ибо когда тяжесть атмосферы возрастает или убывает, увеличение или уменьшение давления оказывается равным и одновременным на таком небольшом расстоянии, какое бывает между двумя шахтами. Или же, если бы действительно была какая-нибудь разница во времени или в давлении, то она будет столь малой и столь кратковременной, что не повлечет за собой расстройства движения воздуха в рудниках. Но если в летние дни наступит холод, приближающийся к зимнему, или в зимние дни – летняя погода, то, вполне естественно (и никто не станет удивляться этому), что резкая перемена, произошедшая во внешнем воздухе, будет менее ощутимой в глубине рудников, как это уже заметил Агрикола. Ввиду того, что разумные люди могут очень легко представить себе все это, не было надобности выдвигать вперед подобные трудности и стремиться к такой степени точности, какая в настоящем случае не имеет никакого значения и о которой было бы бесполезно создавать себе представление в теории, если приходится отказаться от нее на практике. Не следует упускать из виду еще одного, последнего, признака той спешки, которую наш судья считает возможным сочетать со своей строгостью, хотя они и несовместимы. Он воображает, будто г-н Ломоносов в своем «Прибавлении к размышлениям об упругости воздуха» имел главным образом в виду исследовать «то свойство упругого воздуха, благодаря которому его сила пропорциональна его плотности». Он ошибается и обманывает других, высказывая такое суждение. При несколько большей внимательности он увидел бы и прочитал бы, что дело идет здесь именно о противоположном и что утверждается необходимость – для уплотнения воздуха – наличия сдавливающих сил в тем более значительной степени, в чем более узкие пределы заключен этот воздух; отсюда следует, что плотность не пропорциональна силам. Разве не это называется самой настоящей уликой, изобличающей все недостатки, из-за которых журналист может потерять авторитет и доверие, которые он намерен приобрести у публики? Может ли кто-либо, обладающий хотя бы тенью стыда и остатком совести, оправдывать подобные приемы? Давая таким способом отчет о сочинениях людей науки, человек не только наносит вред их репутации, на которую он не имеет никаких прав, но и душит истину, представляя читателю мысли, совершенно с ней не сообразные. Поэтому естественно всеми силами бороться против столь несправедливых приемов. Если продолжать обращаться таким образом с теми, кто стремится приносить пользу республике наук, то они могут впасть в полное уныние, и успехи наук потерпят значительный урон. Это было бы прежде всего полным крушением свободы философии. <...> Вот правила, … просим хорошо запомнить их. 1. Всякий, кто берет на себя труд осведомлять публику о том, что содержится в новых сочинениях, должен прежде всего взвесить свои силы. Ведь он затевает трудную и очень сложную работу, при которой приходится докладывать не об обыкновенных вещах и не просто об общих местах, но схватывать то новое и существенное, что заключается в произведениях, создаваемых часто величайшими людьми. Высказывать при этом неточные и безвкусные суждения значит сделать себя предметом презрения и насмешки; это значит уподобиться карлику, который хотел бы поднять горы. 2. Чтобы быть в состоянии произносить искренние и справедливые суждения, нужно изгнать из своего ума всякое предубеждение, всякую предвзятость и не требовать, чтобы авторы, о которых мы беремся судить, рабски подчинялись мыслям, которые властвуют над нами, а в противном случае не смотреть на них как на настоящих врагов, с которыми мы призваны вести открытую войну. 3. Сочинения, о которых дается отчет, должны быть разделены на две группы. Первая включает в себя сочинения одного автора, который написал их в качестве частного лица; вторая – те, которые публикуются целыми учеными обществами с общего согласия и после тщательного рассмотрения. И те и другие, разумеется, заслуживают со стороны рецензентов всякой осмотрительности и внимательности. Нет сочинений, по отношению к которым не следовало бы соблюдать естественные законы справедливости и благопристойности. Однако надо согласиться с тем, что осторожность следует удвоить, когда дело идет о сочинениях, уже отмеченных печатью одобрения, внушающего почтение, сочинениях, просмотренных и признанных достойными опубликования людьми, соединенные познания которых естественно должны превосходить познания журналиста. Прежде чем бранить и осуждать, следует не один раз взвесить то, что скажешь, для того чтобы быть в состоянии, если потребуется, защитить и оправдать свои слова. Так как сочинения этого рода обычно обрабатываются с тщательностью и предмет разбирается в них в систематическом порядке, то малейшие упущения и невнимательность могут довести к опрометчивым суждениям, которые уже сами по себе постыдны, но становятся еще гораздо более постыдными, если в них скрываются небрежность, невежество, поспешность, дух пристрастия и недобросовестность. 4. Журналист не должен спешить с осуждением гипотез. Они дозволены в философских предметах и даже представляют собой единственный путь, которым величайшие люди дошли до открытия самых важных истин. Это – нечто вроде порыва, который делает их способными достигнуть знаний, до каких никогда не доходят умы низменных и пресмыкающихся во прахе. 5. Главным образом пусть журналист усвоит, что для него нет ничего более позорного, чем красть у кого-либо из собратьев высказанные последним мысли и суждения и присваивать их себе, как будто он высказывает их от себя, тогда как ему едва известны заглавия тех книг, которые он терзает. Это часто бывает с дерзким писателем, вздумавшим делать извлечения из сочинений по естественным наукам и медицине. 6. Журналисту позволительно опровергать в новых сочинениях то, что, по его мнению, заслуживает этого, – хотя не в этом заключается его прямая задача и его призвание в собственном смысле; но раз уже он занялся этим, он должен хорошо усвоить учение автора, проанализировать все его доказательства и противопоставить им действительные возражения и основательные рассуждения, прежде чем присвоить себе право осудить его. Простые сомнения или произвольно поставленные вопросы не дают такого права; ибо нет такого невежды, который не мог бы задать больше вопросов, чем может их разрешить самый знающий человек. Особенно не следует журналисту воображать, будто то, чего не понимает и не может объяснить он, является таким же для автора, у которого могли быть свои основания сокращать и опускать некоторые подробности. 7. Наконец, он никогда не должен создавать себе слишком высокого представления о своем превосходстве, о своей авторитетности, о ценности своих суждений. Ввиду того, что деятельность, которой он занимается, уже сама по себе неприятна для самолюбия тех, на кого она распространяется, он оказался бы совершенно неправ, если бы сознательно причинял им неудовольствие и вынуждал их выставлять на свет его несостоятельность. 1754 Печатается (с небольшими сокращениями) по: Ломоносов М. В. Полн. собр. соч. : в 10 т. – Т. 3. – М.- Л. : Изд-во АН СССР, 1952. – С. 217–232.Впервые: в журнале «Nouvell Bibliotheque germanique, ou I’histoire litteraire de I’Allemagne, de la Suisse et des pays du Nord» («Новая немецкая библиотека, или Литературная история Германии, Швейцарии и северных стран») в Голландии. 1755. Т. VII. Ч. 2; без подписи автора.ПримечаниеПоводом для написания «Рассуждения...» стала анонимная, оскорбительная для Ломоносова рецензия в лейпцигском журнале «Commentarii de rebus in scientia naturali et medicina gestis» (1752. Ч. II) на его труды, изданные Академией наук в т. 1 «Новых комментариев» в 1750 г.Свой ответ на критику Ломоносов переслал знаменитому математику Эйлеру, поместившему его в журнале в переводе с латинского языка на французский. Перевод с французского на русский язык был осуществлен Я. К. Гротом в книге «Сборник материалов для истории императорской Академии наук в XVIII веке» (СПб., 1865, с сокращ., под названием «О должности журналистов». С. 515–519). Вечернее размышление о Божием величестве при случае великого северного сияния Лице свое скрывает день; Поля покрыла мрачна ночь; Взошла на горы черна тень; Лучи от нас склонились прочь; Открылась бездна звезд полна; Звездам числа нет, бездне дна. Песчинка как в морских волнах, Как мала искра в вечном льде, Как в сильном вихре тонкий прах, В свирепом как перо огне, Так я, в сей бездне углублен, Теряюсь, мысльми утомлен! Уста премудрых нам гласят: Там разных множество светов; Несчетны солнца там горят, Народы там и круг веков: Для общей славы божества Там равна сила естества. Но где ж, натура, твой закон? С полночных стран встает заря! Не солнце ль ставит там свой трон? Не льдисты ль мещут огнь моря? Се хладный пламень нас покрыл! Се в ночь на землю день вступил! О вы, которых быстрый зрак Пронзает в книгу вечных прав, Которым малый вещи знак Являет естества устав, Вам путь известен всех планет, – Скажите, что нас так мятет? <…> Сомнений полон ваш ответ О том, что окрест ближних мест. Скажите ж, коль пространен свет? И что малейших дале звезд? Несведом тварей вам конец? Скажите ж, коль велик Творец? 1743 ***
Я знак бессмертия себе воздвигнул5 Превыше пирамид и крепче меди, Что бурный аквилон сотреть не может, Ни множество веков, ни едка древность. Не вовсе я умру; но смерть оставит Велику часть мою, как жизнь скончаю. Я буду возрастать повсюду славой, Пока великий Рим владеет светом. Где быстрыми шумит струями Авфид, Где Давнус царствовал в простом народе, Отечество моё молчать не будет, Что мне беззнатный род препятством не был, Чтоб внесть в Италию стихи эольски И первому звенеть Алцейской лирой. Взгордися праведной заслугой, муза, И увенчай главу дельфийским лавром. 1747 ДЕНИС ИВАНОВИЧ ФОНВИЗИН Фонвизин Д. И. (1745, Москва – 1792, Санкт-Петербург) – писатель, «друг свободы», «сатиры смелый властелин», журналист, публицист, переводчик, мемуарист. В 1755 г. поступил в только что открытую гимназию при Московском университете, в 1760 г. «произведен в студенты» философского факультета Московского университета. Писать начал еще в университетские годы, занимался также переводами. В журнале М. М. Хераскова «Полезное увеселение» поместил переводную статью «Правосудный Юпитер». С юных лет начинается восхищение театром; прославился своими комедиями «Бригадир» (1769) и «Недоросль» (1781). Фонвизина сравнивали с Мольером, его комедии не сходили со сцены. Сотрудник журналов «Пустомеля», «Полезное увеселение», участник сборников «Собеседник любителей российского слова», «Распускающийся цветок, или Собрание разных сочинений и переводов, издаваемых питомцами учрежденного при Московском университете Вольного благородного пансиона». Автор «Челобитной российской Минерве от российских писателей», «Всеобщей придворной грамматики», «Вопросов автору былей и небылиц». Острый ум, вольнодумство его сатиры, публицистики привели к неизбежной отставке (1782), прекращению литературной и журналистской деятельности: не были разрешены ни задуманный журнал «Друг честных людей, или Стародум», ни «Московские сочинения». Автор незавершенных записок «Чистосердечное признание в делах моих и помышлениях», в коих прозвучали слова благодарности Московскому университету: «а паче всего в нем получил я вкус к словесным наукам»6.
ПредуведомлениеСия Грамматика не принадлежит частно ни до которого двора: она есть всеобщая, или философская. Рукописный подлинник оной найден в Азии, где, как сказывают, был первый царь и первый двор. Древность сего сочинения глубочайшая, ибо на первом листе Грамматики хотя год и не назначен, но именно изображены сии слова: вскоре после всеобщего потопа. Глава первая: ВСТУПЛЕНИЕВопр. Что есть Придворная Грамматика? Отв. Придворная Грамматика есть наука хитро льстить языком и пером. Вопр. Что значит хитро льстить? Отв. Значит говорить и писать такую ложь, которая была бы знатным приятна, а льстецу полезна. Вопр. Что есть придворная ложь? Отв. Есть выражение души подлой пред душою надменною. Она состоит из бесстыдных похвал большому барину за те заслуги, которых он не делал, и за те достоинства, которых не имеет. Вопр. На сколько родов разделяются подлые души? Отв. На шесть. Вопр. Какие подлые души первого рода? Отв. Те, кои сделали несчастную привычку, без малейшей нужды, в передних знатных господ шататься вседневно. Вопр. Какие подлые души второго рода? Отв. Те, кои, с благоговением предстоя большому барину, смотрят ему в очи раболепно и алчут предузнать мысли его, чтобы заранее угодить ему подлым таканьем. Вопр. Какие суть подлые души третьего рода? Отв. Те, которые пред лицом большого барина, из одной трусости, рады все всклепать на себя небывальщины и от всего отпереться. Вопр. А какие подлые души рода четвертого? Отв. Те, кои в больших господах превозносят и то похвалами, чем гнушаться должны честные люди. Вопр. Какие суть подлые души пятого рода? Отв. Те, кои имеют бесстыдство за свои прислуги принимать воздаяния, принадлежащие одним заслугам. Вопр. Какие же суть подлые души рода шестого? Отв. Те, которые презрительнейшим притворством обманывают публику: вне двора кажутся Катонами, вопиют против льстецов; ругают язвительно и беспощадно всех тех, которых трепещут единого взора; проповедуют неустрашимость; и по их отзывам кажется, что они одни своею твердостию стерегут целость отечества и несчастных избавляют от погибели; но, переступя чрез порог в чертоги государя, делается с ними совершенное превращение: язык, ругавший льстецов, сам подлаживает им подлейшею лестию; кого ругал за полчаса, пред тем безгласный раб; проповедник неустрашимости боится некстати взглянуть, некстати подойти; страж целости отечества, если находит случай, первый протягивает руку ограбить отечество; заступник несчастных, для малейшей своей выгоды, рад погубить невинного. Вопр. Какое разделение слов у двора примечается? Отв. Обыкновенные слова бывают: односложные, двусложные, троесложные и многосложные. Односложные: так, князь, раб; двусложные: силен, случай, упал; троесложные: милостив, жаловать, угождать, и, наконец, многосложные: Высокопревосходительство. Вопр. Какие люди обыкновенно составляют двор? Отв. Гласные и безгласные.
Вопр. Что разумеешь ты чрез гласных? Отв. Чрез гласных разумею тех сильных вельмож, кои по большей части самым простым звуком, чрез одно отверстие рта, производят уже в безгласных то действие, какое им угодно. Например: если большой барин, при докладе ему о каком-нибудь деле, нахмурясь скажет: О! – того дела вечно сделать не посмеют, разве как-нибудь перетолкуют ему об оном другим образом, и он, получа о деле другие мысли, скажет тоном, изъявляющим свою ошибку: А! – тогда дело обыкновенно в тот же час и решено. Вопр. Сколько у двора бывает гласных? Отв. Обыкновенно мало: три, четыре, редко пять. Вопр. Но между гласными и безгласными нет ли еще какого рода? Отв. Есть: полугласные, или полубояре. Вопр. Что есть полубоярин? Отв. Полубоярин есть тот, который уже вышел из безгласных, но не попал еще в гласные; или, иначе сказать, тот, который пред гласными хотя еще безгласный, но пред безгласными уже гласный. Вопр. Что разумеешь ты чрез придворных безгласных? Отв. Они у двора точно то, что в азбуке буква ъ, то есть, сами собою, без помощи других букв, никакого звука не производят. Вопр. Что при словах примечать должно? Отв. Род, число и падеж. Вопр. Что есть придворный род? Отв. Есть различие между душою мужескою и женскою. Сие различие от пола не зависит: ибо у двора иногда женщина стоит мужчины, а иной мужчина хуже бабы. Вопр. Что есть число? Отв. Число у двора значит счет: за сколько подлостей сколько милостей достать можно; а иногда счет: сколькими полугласными и безгласными можно свалить одного гласного; или же иногда, сколько один гласный, чтоб устоять в гласных, должен повалить полугласных и безгласных. Вопр. Что есть придворный падеж? Отв. Придворный падеж есть наклонение сильных к наглости, а бессильных к подлости. Впрочем, большая часть бояр думает, что все находятся перед ними в винительном падеже; снискивают же их расположение и покровительство обыкновенно падежом дательным. Вопр. Сколько у двора глаголов? Отв. Три: действительный, страдательный, а чаще всего отложительный. Вопр. Какие наклонения обыкновенно у двора употребляются? Отв. Повелительное и неопределенное. Вопр. У людей заслуженных, но беспомощных, какое время употребляется по большей части в разговорах с большими господами? Отв. Прошедшее, например: я изранен, я служил, и тому подобное. Вопр. В каком времени бывает их ответ? Отв. В будущем, например: посмотрю, доложу, и так далее.
Отв. Как у двора, так и в столице никто без долгу не живет, для того чаще всех спрягается глагол: быть должным. (Для примера прилагается здесь спряжение настоящего времени чаще всех употребительнейшего): Настоящее: Я должен. Мы должны. Ты должен. Вы должны. Он должен. Они должны. Вопр. Спрягается ли сей глагол в прошедшем времени? Отв. Весьма редко: ибо никто долгов своих не платит. Вопр. А в будущем? Отв. В будущем спряжение сего глагола употребительно: ибо само собою разумеется, что всякий непременно в долгу будет, если еще не есть.
Организовал первое в России книгоиздательское объединение «Общество, старающееся о напечатании книг» (1773). Создал центр просвещения, объединил передовых деятелей русской культуры, студентов Московского университета. Десять лет (с 1779 г., по предложению М. М. Хераскова) возглавлял типографию Московского университета и книжную лавку, успешно издавал университетскую газету «Московские ведомости», «Приложение к “Московским ведомостям”», «Московское ежемесячное издание» (1783–1784). Основал в 1782 г. с И. Г. Шварцем филантропическое просветительское «Дружеское ученое общество» для распространения просвещения в народе, воспитания юношества. «Типографская (типографическая) компания» с тремя типографиями издавала множество книг, особенно заботясь о печатании книг духовно-нравственных и учебных. Учебные книги раздавались бесплатно. За несколько лет им издано более десятка журналов, сочинения по философии, педагогике. Издавал: сатирические журналы «Трутень», «Пустомеля», «Живописец», «Кошелек»; «Модное ежемесячное издание, или Библиотеки для дамского туалета», «Экономический магазин» (1780–1789), литературный журнал «Полезное увеселение», ряд исторических изданий, «Древнюю Российскую Вивлиофику»; первый русский журнал для детей «Детское чтение для сердца и разума» (1785–1789), журналы, посвященные вопросам нравственности и самопознания, – «Утренний свет» (1777–1780), «Вечерняя заря» (1782) и «Покоящийся трудолюбец» (1784). В двух последних участвовали студенты университета. Его «Опыт исторического словаря о российских писателях» (1772) – первое пособие по истории русской литературы. Статьи «О воспитании и наставлении детей» (1783), «О эстетическом воспитании» (1784) посвящены вопросам преподавания словесных наук. Его статья о проблемах журналистики «Каким должен быть автор еженедельных сочинений» актуальна и в наши дни. «…Именно как издатель и книгопродавец Новиков сослужил русскому просвещению большую службу, своеобразную и неповторенную. <... > В лице Новикова неслужащий русский дворянин едва ли не впервые выходил на службу отечеству с пером и книгой, как его предки выходили с конем и мечом. К книге Новиков относился, мало сказать, с любовью, а с какою-то верой в ее чудодейственную просветительную силу. Истина, зародившаяся в одной голове, так веровал он, посредством книги родит столько же подобных правомыслящих голов, сколько у этой книги читателей. Поэтому книгопечатание считал он наивеличайшим изобретением человеческого разума»7.
Самое негодное дело быть автором ежемесячных или еженедельных сочинений: я не говорю о тех почтенных авторах, которые за свои сочинения заслужили вечную похвалу; ни о сих марателях, которые, следуя пословице, не учась грамоте, становятся попами. Ежели посмотреть на молодых нынешних писцов, то подумать можно, что труднее быть посредственным сапожником, нежели автором: все обучаются тому ремеслу, в котором хотят упражняться, но безграмотные писцы учиться и знать правилы почитают за стыд. Сими-то примерами по несчастью завлечен я в неисходимый авторства ров. С начала моего издания думал и я так, как многие господа сочинители, что ничего легче нет, как сочинять, но в продолжение узнал, что ничего труднее нет, как писать с рассуждением. Не успел я отпечатать первого месяца моего сочинения, как уже сам стал находить в нем погрешности, стал бояться, что он читателям не понравится, что станут меня за то критиковать; но что ж из сего вышло? Рассуждение изволило замолчать, а самолюбие торжествовало и в знак победы вместо трофей выдало в свет первый месяц «Пустомели»8. Он показался и заслужил от некоторых благоволение, я сам слышал похвалы моему сочинению от людей знающих, не будучи им известен: они говорили, этот человек подает надежду быть хорошим писцом, слог его чист и плавен, продолжали они, но надобно ему побольше упражняться. Слыша сие, самолюбие шептало мне в уши: ты еще и большей достоин похвалы, но рассуждение кричало: неправда, однако ж я этого не слыхал. Не столько радуется мать, когда слышит похвалу своему любезному и избалованному сынку, не столько восхищается любовник, когда по трех годах бесплодного своего старания и страдания противу чаяния от любовницы своей услышит: и я тебя люблю; не столько веселится и щеголиха, когда удастся ей сделать платье по вкусу и удачно одеться и когда ей все мужчины кричали: мила, как ангел! а она, приехавши домой, станет перед зеркалом и переговаривает те же самые слова: мил, как ангел! Короче сказать, радости моей ни сравнить ни с чем, ни изъяснить невозможно. Г. читатель, ежели ты автор и ежели тебя когда-либо хвалили, так спроси ты у себя, сколь велика была моя радость. В другом месте услышал, надобно этому автору, говорили мои судьи, надобно ему побольше просвещения, впрочем, пишет он не худо. Третьи хвалили предисловие, но недовольны были сказкою9. Иные хвалили сказку, но недовольны были предисловием. Еще были люди, которые говорили, на что ему мешаться в политические дела, мало ли в городе новостей, которыми бы он читателям своим намного больше сделал угождения, нежели как ведомостями о политических делах. Иные по известному своему добросердечию ругали мои загадки10, говоря, что это не загадки, а наглый вздор. Такие рассуждения и толки привели меня в замешательство и дали рассуждению на несколько минут торжествовать над самолюбием. Надобно угодить всем читателям, размышлял я; но что такое им сообщать? И достанет ли к этому сил моих? – Нет, нет, это невозможно. Сто раз принимался я писать и опять вычернивал; что понравилось, по моему мнению, одним, то заключал я тотчас, не понравится другим читателям. Горестное состояние! Глупое упражнение! Бесполезный и ненавистный труд быть автором без достоинств или не иметь довольно бесстыдства все написанное предлагать, одобрять и превозносить еще больше славных сочинений! Тут-то я и узнал, что не всякий может быть хорошим писателем, кто только писать имеет охоту, так, как не всякий тот хороший имеет в напитках вкус, кто только пить хочет: пьяница и простое вино хвалит лучше шампанского, а самолюбивый автор и прескверное свое сочинение ставит лучше чужого совершенного. Несносное, не имеющее среднего пути, состояние! Надобно быть или хорошим писателем и быть из зависти поминутно критиковану, или скверным и быть посмешищем всего города; слыть ругателем или дураком. Вот два награждения, которые авторы получают за свои труды. Я бесился, рвал бумагу, ломал перья: но они ли виноваты? Проклинал ту несчастную минуту, в которую в первый раз написал: «Пустомеля». Словом сказать, если когда-нибудь тебе, читатель, случалося быть в беседе с пустомелею, который беспрестанно болтает, а сам никого не слушает; или престарелою кокеткою, которая рассказыванием своих любовных дел, себя утешая, наводит скуку другим и слушателей отягощает, или с трусом, который на военной своей лире напевает все свои походы, осады городов, сражения, превозносит свою храбрость до небес, описывает робость других и удивляется нынешним обрядам, или со школьным педантом, который иначе не умеет говорить, как силлогизмами, и без чего ни единого не выговорит слова; или с ветреным молодчиком, который опричь из романов о любви вытверженного ничего говорить не может; или с судьею, приказным крючком, который и с девицами ничего иного не говорит, как о указах, приказных крючках и пытках; или, наконец, со стихотворцем, который равняет себя со славными российскими писателями и говорит только о чищении российского языка, похвалу себе и хвалу другим, и которое чищение разумные люди называют порчею российского без порчи прекрасного наречия; итак, если г. читатель с сими людьми когда-нибудь бывал, так ты знаешь, каковы они несносны, таков-то несносен был я сам себе, или еще столько, сколько несносны Талии11 Л** комедии12. Вот в каком я был тогда состоянии, но в самое сие время вошел ко мне незнакомый человек. Во время моего с ним разговора беспокойствие мое уменьшалося, а по выходе его и совсем успокоился. Я стал на авторство смотреть другими глазами, после того взял перо, написал, предаю тиснению и оставляю горестные авторские минуты позднейшим моим потомкам: пусть будут они со временем трудиться узнать, подлинно ли был я в таком жестоком состоянии или только выдумал, чистосердечно ли я сам про себя это написал или целил на известное мне какое-нибудь лицо; пусть будут делать заключения, какие им угодны; а я между тем опишу разговор мой с незнакомым человеком и читателю моему сообщу, только не теперь, а со временем. Печатается по: Новиков Н. Избранное. – М., 1983.1 Cм.: Вартанова Е. Л. Университетский формат журналистики // Независимая газета. –2011, 9 нояб.; Новые известия. – 2011, 18 нояб. – Прим. сост. 2 Там же. – Прим. сост. 3 Ломоносов говорит о себе в третьем лице. – Прим. сост. 4 «Commentarii de rebus in scientia naturali et medicina gestis» (1752. Ч. II). – Прим. сост. 5 Перевод оды Горация «К Мельпомене». После Ломоносова Г. Р. Державин дерзнул «склонить» оду Горация «на русские нравы». Вслед за ним А. С. Пушкин – «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...» Так возникла поэтическая традиция, восходящая к Ломоносову. – Прим. сост. 6 Московский университет в судьбе русских писателей и журналистов. – М. : ВК, 2005. – С. 59. – Прим. сост. 7 Ключевский В. О. Воспоминание о Н. И. Новикове и его времени // Московский университет в судьбе русских писателей и журналистов. – М. : ВК, 2005. – Прим. сост. 8 «Пустомеля» – журнал издавался Новиковым в июне – июле 1770 г. Вышло два номера. – Прим. сост. 9 Имеются в виду статьи «То, что употребил я вместо предисловия» (1770, июнь, разд. 1) и «Историческое приключение» (1770, июнь, разд. 2). – Прим. сост. 10 «К читателю. Загадки» (1770, июнь, разд. 4). «Вот мои загадки, извольте их отгадывать и пришлите ко мне решение, ежели заблагорассудится», – обращается Новиков к читателю. Приводим первую из четырех загадок: «Ласкатель бесстыдно всех знатных господ в глаза похваляет, угождает их слабостям, а за очи смеется тому, что они ему верят, а иногда и бранит их; какого за то ожидает он награждения? Отгадай». – Прим. сост. 11 Талия – в греческой мифологии Муза, покровительница комедии; изображалась с комической маской в руках и венком из плюща на голове. – Прим. сост. 12 Комедии В. И. Лукина. – Прим. сост. жүктеу/скачать 134.5 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|