Мой мир оперы

Дюссельдорф

2013

Автор — многолетний поклонник оперы в первую очередь стремится рассказать о том, что слышал, видел и пережил сам. Это не всегда возможно, когда речь идёт о прошлом.

До эмиграции в Германию автор собрал коллекцию книг, посвящённых вокалу, в которую входили почти все произведения Фёдора Ивановича Шаляпина (которому помогал писать М. Горький).

Читатели познакомятся с коллекцией грампластинок, напетых самыми выдающими певцами прошлых веков, «встретятся» с лучшими певцами Большого театра, «побывают» с автором в Миланском театре Ла Скала. Дань поклонения будет отдана великим корифеям оперной сцены — Фёдору Шаляпину, Марии Калласс, нашим современникам известной певице и знатоку музыки прошлых веков — Чечилии Бартоли, знаменитой оперной певице Анне Нетребко и лучшим певцам 21 века Пласидо Доминго, Роландо Виллазону, Дмитрию Хворостовскому и Йонасу Кауфману, завоевавшим право называться самыми яркими звёздами своего поколения.

ПОКЛОН ОПЕРЕ
1. Мой первый «Соловей»
Музыкальный слух — органически присущая человеку способность восприятия звуков, в том числе музыкальных. Людей без слуха не бывает, но одни с детства могут запоминать и записывать музыку, а другие к ней равнодушны.

Оперное пение — сочетание слов и музыки. Об этом хорошо написано у великой русской поэтессы Марии Петровых:

И вдруг возникает какой-то напев,

Как шмель неотвязный гудит, ошалев,

Как хмель отлетает, нет сил разорвать,

И волей — неволей откроешь тетрадь…

Петровых пишет о рождении не музыки, а стихотворений, но музыка и слово — близнецы братья. Эта связь особенно тесно прорастает в романсах и операх — формах отражения жизни.

Истоки моей любви к опере зародились в детстве. Одесса, где я прожил до восьми лет, пока не началась война, была музыкальным городом, полным неосознанных тогда мной благозвучий.

Как ни странно, но иногда приятные звуки вырывались из хрипящих на улицах и в квартирах картонных (или пластмассовых?) громкоговорителей, сеявших до этого страх сообщениями военного времени в Уфе, Саратове или Москве.

В конце войны звуки военных песен и маршей сопровождались грохотом салютов и фейерверками огней на набережной Москва — реки напротив Кремля, где мы тогда временно жили.

Мелодии победы с громом врывались в юные сердца…

Потом мы переехали в Киев, где я впервые услышал мелодичные украинские песни. В детстве я не сразу их воспринимал, но постепенно они коснулись моих загадочных «внутренних струн», вызывая приятные чувства.

Не только подросткам, но и немолодым людям послевоенного времени очень нравились трофейные и подаренными союзниками кинофильмы с запоминающимися мелодиями и весёлыми красивыми артистами.

Фильмов было много — всех не запомнишь: «Серенада солнечной долины» с музыкой Глена Миллера, «Большой вальс» Иоганна Штрауса, «Пэтэр» с Франческой Гааль, несколько фильмов США с очаровательной Диной Дурбин, английский «Багдадский вор» (1940), «Три мушкетёра» (США).

Некоторые фильмы не разрешалось посещать детям до 14 лет. Иногда помогали взятки, которые давались билетёрам — первые взятки в нашей жизни.

Особым успехом у нас, подростков, пользовался немецкий фильм: «Девушка моей мечты» с Марикой Рёк. Прошёл слух, что героиня совершенно голой выскакивала из ведра. На самом деле на ней были маленькие трусики, напоминающие нынешние «бикини».

Никогда не забуду позора, когда меня за ухо вывели из зрительного зала. Это произошло в Киевском Доме Учёных. Я проник в зал, когда погас свет, но повёл себя неправильно — сжался от страха вместо того, чтобы распрямиться, показывая, что место занято. Контролёр указал на «пустое место» одному из зрителей, а меня с позором выставили в коридор.

Огромным успехом у зрителей всех возрастов пользовался фильм «Тарзан», в котором «дикий», почти полностью обнажённый атлет издавал пронзительный, отнюдь не благозвучный рёв.

Мы жили против городского парка «Владимирская горка», где мальчишки с помощью рогаток разбивали фонари, чтобы, залезая на деревья издавать по вечерам голосовые рулады…

Потом на экраны вышел замечательный фильм «Антон Иванович сердится…», который с восторгом смотрела вся страна. Главную героиню исполняла первая советская красавица — актриса Людмила Целиковская.

С четвёртого раза я запомнил все мелодии и слова, и дома их напевал.

— Ты знаешь, а у Бобы неплохой слух, — сказала отцу мама.

Моим родителям «медведь наступил на ухо».
* * *

Первыми музыкальными увлечениями стали для меня русские романсы и среди них «Соловей» Алябьева, написанный для колоратурного сопрано.

Его исполняли многие певицы. Перед именами некоторых голос диктора торжественно объявлял: «русский соловей». Со временем я стал понимать, что соловьи могут быть разными, и влюбился в «соловушку» с изумительным голосом, тёплого, задушевного тембра, исключительной прозрачности и чистоты.

По радио была названа и двойная фамилия певицы, которую я тогда не запомнил. Надеялся в радиотрансляциях услышать пленивший меня голос. Прислушивался к голосам дикторов, произносивших имена «русских соловьёв»: Антонины Неждановой, Валерии Барсовой и других замечательных певиц.

В концертном зале Дома Учёных мне повезло услышать великую певицу Большого театра Барсову, исполняющую арии из опер, романсы и песни.

После объявления: «Народная артистка СССР, лауреат Сталинских премий Валерия Барсова», на сцену вышла одетая в чёрное платье с бриллиантовым колье тучная дама среднего роста.

Голос у неё лился свободно, без напряжения, был гибким и подвижным, но спетый «Соловей» оказался не той птицей, по которой я уже начал тосковать…

Я прочёл фамилию «своего» «Соловья» с пластинки из коллекции С.Н. Оголевца, про которую я расскажу в следующей главе. Потом много раз имя этой певицы звучало по радио во время трансляций концертов, пока не обернулось живым лицом со сцены Кремлёвского дворца съездов во время Международного противоракового конгресса, в котором я принимал участие.

Дебора Яковлевна Пантофель-Нечецкая выступала со своим постоянным аккомпаниатором Семёном Стучевским и пела переложенную для неё музыку Фредерика Шопена. Подобные овации я слышал лишь раз на том же концерте после исполнения Майей Плисецкой «Умирающего лебедя» Сен-Санса…
* * *

Тайна этой великой певицы советского времени для меня раскрылась через полстолетия, когда, проживая в Кёльне, я прослушал по телевидению очередную передачу из серии: «Абсолютный слух».

Дебора Яковлевна Пантофель–Нечецкая (1905-1998) кроме «Соловья» спела много песен, романсов и оперных партий. В моём любимом фильме «Антон Иванович сердится…» именно она а, не прелестная Людмила Целиковская, исполнила «Весенний вальс» Кабалевского и все другие музыкальные номера.

Она завоевала первое место на Всесоюзном конкурсе артистов эстрады. На оперных сценах, включая филиал Большого театра, спела партии Розины, Джильды, Виолетты, Джульетты, Лакмэ, арию Шемаханской царицы и другие.

Была солисткой Московской филармонии, принимая участие в сотнях сольных, камерных и смешанных концертах. Обладала голосом удивительной красоты, блеска и виртуозности. Её репертуар насчитывал более тысячи произведений композиторов многих стран, и народных песен.

Деборе Яковлевне посвящали свои произведения композиторы самого высоко ранга: Р.М.Глиер, А.К.Глазунов, Дм. Шостакович, Виссарион Шебалин, и др.

Потрясающий успех имели её концерты в Большом театре с участием Семёна Стучевского.

Во время войны она выступала с концертами на фронтах.

Была Заслуженной артисткой РСФСР, лауреатом Государственной премии.

Умерла певица на 93 году жизни.

Память о ней, самой яркой звёзде советской концертной сцены, навсегда останется в сердцах её слушателей и учеников.

Мир оперы открылся для меня сначала через старые пластинки, на которых были записаны голоса великих певцов.

Подробный рассказ о моих «пластиночных» университетах описан в следующей главе.

Последующие главы посвящены погружению в мир оперы, который сделал мою жизнь более содержательной.

В нынешнее время триумф оперы породил замечательных педагогов, которые открывают для нас мир «нескучной» музыки.

Первое место среди них для меня заняла Сати Спивакова, талантливый музыковед и писатель, обладающая глубокими связями с миром музыки.

Её телевизионные передачи открывают студентам музыкальных вузов и широкому слушателю пути в широкий мир музыкального искусства.

Учиться никогда не поздно!
Недавно, благодаря программам на Youtube я познакомился с американским музыкальным просветителем Бенджамином Зандером.

Со свойственной ему горячностью и напором он утверждает, что людей без слуха не бывает. Надо с малых лет, играя на любом инструменте, стараться понять музыкальный настрой композитора — весёлый или печальный.

Индикатор восприятия музыки по Зандеру — «горящие глаза».

Теперь, в оперном или концертном зале задолго до грома аплодисментов я безошибочно по горящим глазам слушателей определяю своих единомышленников…

Миновав киевский ботанический сад, держась друг за друга, мы заскользили по крутой Паньковской улице, добравшись до старого дома — неопрятного, со старыми осыпающимися балконами, крутыми лестницами, по которым приходилось карабкаться мимо мелькающих дверей с налепленными, где попало почтовыми ящиками.

Юра почтительно надавил кнопку звонка. Дверь отворила дочь хозяина одной из комнат.

Много лет дважды в месяц мы стали приходить в это убогое жильё — место обитания семьи из трёх человек и одной из лучших в стране коллекций грампластинок.

Пространство вдоль стен было заставлено широкими шкафами с облупленной политурой. На них громоздились коричневые ящики граммофонов и отдельно стоящие изогнутые лакированные трубы.

Старомодными выглядели и хозяева. Внешность Старика трудно было назвать привлекательной. Большую яйцеобразную голову прикрывала вылинявшая коричневая ермолка; покрытое седеющей щетиной лицо казалось суровым, но ирония скрывалась в его карих, навыкате глазах.

Жена, Наталья Ивановна, худенькая, рано поседевшая, казалось, сошла со старых открыток с невестиным призывом — «люби меня, как я тебя». Много лет назад, сватаясь к симпатичной хористке, Сергей Николаевич честно признался, что приходит к ней не один, а с приданным — коллекцией пластинок, способной пожирать их будущий семейный бюджет. Что делать — сама из оперных фетишисток, она отказалась от ревности — лучше мужу собирать пластинки, чем выпивать и бить посуду.

Жизнь супруги прожили в любви и согласии.

Рассаживались по строго определённым хозяином местам — на широком диване, а кто на доске, поставленной между табуретками. На полинявшую клеёнку была наброшена вышитая скатерть и разложены альбомы с фотографиями знаменитых певцов. Коллекцию Старик претенциозно называл: «АФИША» (Академическая Фонотека имени Шаляпина).

Из 185 напетых Шаляпиным пластинок у Сергея Николаевича не хватало только 34 дисков. Грамзаписи 1902-1905 годов воспроизводили звучание голоса молодого певца, а на более поздних заграничных пластинках записан его голос в оперных партиях Бориса Годунова, Мельника, Ивана Грозного, Мефистофеля, и др.

Начало коллекции положила шаляпинская «Блоха», купленная в 1915 году на деньги, которые мать давала будущему собирателю грампластинок на завтраки…

В рамке под стеклом можно было прочесть слова дочери Шаляпина, Ирины Фёдоровны: «С благодарностью за любовь к отцу и с пожеланием успехов на ниве искусства».

Шаляпин был самой большой, но не единственной любовью Старика, который подписывал письма друзьям словами: от известного Вам филофониста — шаляпиниста, карузиста, руффиста, вертиниста, и др .

Домашний музей Оголевца в пору пятидесятилетия «Афиши» кроме огромной фонотеки содержал 10.000 изображений артистов (из них двести с автографами), две тысячи книг с очерками, мемуарами по вокалу, оперными либретто. Им составлена большая дискография всемирно известных певцов — Энрико Карузо, Тито Гобби, Матиа Баттистини, Беньямино Джильи, Гали Курчи, Марии Гальвани, Ван Занд, и наших русских исполнителей.

Сергей Николаевич всё свободное время посвящал дискографии — описанию пластинок: кем, когда напеты, номера матриц, наличие дублирования, и другие данные.

На мелованной бумаге аккуратным почерком коллекционера были записаны биографии певцов.

После просмотра альбомов начинался ритуал прослушивания…

— Вроде этот рыжеватый сегодня в голосе, — говорил Сергей Николаевич, выбирая один из трёх граммофонов и прилаживая трубу. Потом из коробочек поштучно вынимались иголки, острота проверялась приложением к щеке. Строго отмеренным числом оборотов заводилась пружина. Опускалась игла на вертящуюся пластинку — волшебный диск, сохраняющий живой человеческий голос.

Замечу, что тогдашнее замечание Старика о «рыжеватом» граммофоне, казавшееся нам шуткой, получает в наше время неожиданное подтверждение. Выдающиеся музыканты, играющие на старинных инструментах — Страдивари, Амати, Гварнери и лекари-мастера этих дорогостоящих раритетов в один голос утверждают, что их «подопечные» обладают своей внутренней энергетикой, влияющей на человека.

Эти интересные истории я слышал по телевидению от исполнителей, но они отвлекают нас от вокала.

Произвольный вначале выбор грампластинок у Сергея Николаевича сменялся коллективными заявками. Самой популярной у слушателей была ария Беллини «Фенеста», в конце которой в голосе Карузо звучали слёзы, и «Прощание с Неаполем». У певца были сложные отношения с любимым городом, и в эту песню он тоже вкладывал частицу своего сердца.

Нельзя назвать удачными записи знаменитых русских певцов — Неждановой, Собинова, Смирнова, Ершова, Сабинина, хотя их голоса сами по себе были уникальными. Например, для тенора Сабинина, Михаил Иванович Глинка специально написал арию: «Братцы, в метель!» из оперы: «Жизнь за царя» с верхними «ми» и «до», которую для последующих исполнителей приходилось транспонировать. Неповторимым тенором был и Ершов из Мариинского театра, пластинки которого сейчас представляют большую коллекционную ценность.

Вечер чаще всего завершался знаменитыми романсами Шаляпина: «Элегией», «Клубится волною…», «Сомнением», построенными на контрасте между трагизмом и тонкой лирикой; знаменитый шаляпинский фальцет в конце романсов вызывал у многих слёзы. Часто для поднятия духа Старик ставил напоследок «Очи чёрные», иногда с «сюрпризом» — пьяным казацким хором, вызывавшим общий смех. Стихи Гребинки Шаляпин после свадьбы с итальянской балериной Иолой Торнаги дописал двумя страстными куплетами…
* * *

Однажды Старик протянул нам с Юрой Фиалковым аккуратно завёрнутый в газетную бумагу свёрток с «Посевовским» изданием мемуаров Шаляпина «Маска и душа». В ней великий певец весьма критически отзывался о революции и советской власти. Во время идеологической оттепели разрешены были к печати воспоминания о Шаляпине, написанные А.М.Горьким и бывшим эмигрантом Львом Никулиным.

Узнав о моей командировке в Москву, Сергей Николаевич попросил зайти в особняк на Новинском бульваре в готовящийся к открытию музей музыкальной культуры, (которому ещё не было присвоено имя Шаляпина) и передать сотруднику маленькую коробочку граммофонных иголок.

При мне на одной из первых экскурсий этот молодой человек отбивался от посетителей, пытаясь доказать, что Шаляпин всегда оставался патриотом своей родины, но по причинам экономическим не мог прервать выступлений за границей.

Сергей Николаевич подарил музею граммофон и несколько старинных пластинок. Их использовала фирма «Мелодия» при изготовлении новых записей великого певца. Передав привет коллекционеру, сотрудник музея сказал мне с горечью:

• 
  Для этих оболдуев (посетителей музея) слово «невозвращенец» сейчас звучит хуже, чем эмигрант.
  

В своих воспоминаниях я ещё буду не раз возвращаться к этим книгам.

Мы с Юрой в Киевском доме кино оказались одними из первых зрителей фильма — оперы Массне «Дон-Кихот» с Шаляпиным в главной роли.

Через много лет в Кёльне, в наиболее крупном в Европе магазине компакт-дисков я обнаружил пластинку с надписью: «Карузо-2000». Великий певец пел с обновлённым оркестром — чудо музыкальной вивисекции: голос не тронули, а старый сипловатый оркестр заменили. Увы, на подобное обновление шаляпинских записей в России до сих пор не хватает денег.

Сергей Николаевич «знал одной лишь думы власть» — жажду приобретения пластинок, утолить которую не могла жалкая зарплата бухгалтера. Приходилось перепродавать крупные марочные и пластиночные коллекции. По воскресеньям на толчке им выставлялся и столик с энциклопедиями и кляссерами. Старые киевляне, чьи дети и внуки «заболевали» собирательством, — направляли своих отпрысков на учёбу к Старику.

При оценке уровня вокала Старик был строг и не признавал компромиссов, чем отпугивал даже известных певцов.

Так, при мне он с иронией спросил ведущего киевского баритона, народного артиста CCCР и лауреата Сталинской премии Михаила Гришко:

— Вы такой дородный и крупный мужчина. Я специально взял место в партере, чтобы послушать вас в «Травиате», но ваш Жермон настолько интимно общался с Виолеттой, что слышен был лишь её страдающий голос.
* * *

Здесь необходимо коснуться проблемы резонансного пения. Этот божественный дар рождения музыки связан с наиболее сложным инструментом — человеческим организмом. «Струнами» его служат резонаторы горла, мышцы, нервы, всё тело артиста. Качество звуков зависит не только от музыкальных способностей и физиологического состояния исполнителя, но и от вокальной школы. Так, в одном из интервью Анна Нетребко объяснила свою способность петь сидя или лёжа на сцене, уникальной постановкой её звукового «аппарата».

Даже очень сильные и красивые голоса не всегда обладают ангельской полётностью звука — формантой, способной сквозь оркестр проникать в зрительный зал.

Этот недостаток был присущ голосу Гришко, великолепно звучащему в концерте рядом с фортепиано или скрипкой, но плохо «прорезавшему» оркестровое сопровождение. Многие известные вокалисты, не обладающие формантой, завоевали заслуженную славу, благодаря записям с использованием микрофона.

В комнате, где проходили прослушивания и в коридоре вдоль стен стояли шкафы, забитые книгами, посвященными искусству пения.

Изредка наш друг устраивал общественные концерты, собирая зрителей в одной из аудиториий, но при этом он всегда нервничал — разбивалась какая-нибудь из пластинок, слушатели болтали во время пения Шаляпина или Карузо, задавались глупые вопросы, и пр. Но больше всего старый коллекционер не любил советскую власть, проявлениями «хамства» которой он делился осторожно только с моим другом, известным учёным Юрием Фиалковым, со мной и с хирургом Игорем Лиссовым, ставшим впоследствии владельцем его коллекции.

* * *

У Сергея Николаевича, к большому сожалению, не сложились отношения и с будущим кумиром советской камерной музыки шестидесятых — восьмидесятых годов, народным артистом СССР — Борисом Гмырей.

Впоследствии, прослушав несколько пластинок Гмыри, Старик горько пожалел, что не смог оценить бархатный баритональный бас и замечательное мастерство певца. Но, увы, старый коллекционер не имел возможности выезжать в города, где тогда гастролировал Гмыря, который, став знаменитым, редко выступал в Киеве.

На сцене Киевской оперы, я слышал его несколько раз — в роли Нилаканты, Томского и Тараса Бульбы. Качество оркестра было низким, дирижёры заглушали певца, не давали возможности показать свой уникальный голос. Над ним издевались — басу предлагали баритональные, и даже теноровые партии.

Плохое отношение к Гмыре носило политический характер — его обвиняли в сотрудничестве с немцами, поскольку он не смог эвакуироваться во время из Харькова, в котором тогда выступал.

Каплей, переполнившей чашу терпения, стал скандал с партией Галицкого в опере «Князь Игорь». Бориса Романовича обвинили «в неправильной трактовке образа, ведущей к растлению молодежи» (?), и он вынужден был уйти из украинской оперы.

Неприятности у певца прекратились, когда Сталин лично присвоил ему звание народного артиста СССР.

Низкий уровень Киевской оперы затянулся на много лет и продолжался до прихода Е. Мирошниченко, Е.Чавдар, Б.Руденко, Н. Ворвулева, Н. Гуляева, К.Лаптева и дирижёра С. Турчака.

Восторженным поклонником Бориса Гмыри я стал после одной из командировок в Ленинград. Возле знаменитого ленинградского филармонического зала, как всегда стояла густая толпа, и трудно было пробиться к афише.

Перейдя на другую сторону улицы, я собрался уйти, но обратил внимание на пожилого человека, доставшего из бумажника билет. Сразу сработал инстинкт охоты, — со словом: «лишний?», — я выхватил билет, не зная содержания концерта, с трудом пробился к своему месту в последних рядах партера, и, усевшись, увидел на сцене Гмырю с аккомпаниатором Львом Остриным.

После первого романса: «Благославляю вас, леса…», я понял, что слушаю одного из лучших в моей жизни певцов, а романс: «Мы сидели с тобой» вызвал у меня слёзы…

Гмыря, его потрясающей красоты и пластичности бархатный голос в диапазоне от баса до тенора; артистический темперамент в сочетании с безупречной дикцией и чувством меры не имели себе равных. Я ещё несколько раз побывал на его концертах, регулярно слушал выступления по радио, но в опере на его выступлениях, к сожалению, больше не был.

Конец карьеры Гмыри был связан с политической интригой. Его — любимца Ленинграда, Д.Д. Шостакович пригласил исполнить вокальную партию в Тринадцатой симфонии, написанной на слова Евтушенко. Вмешались партийные органы, и певец побоялся дать согласие на участие в концерте, чуть было не сорвав исполнение симфонии. При этом Гмыря боготворил Шостаковича. Совершённое из страха предательство вызвало у артиста тяжёлую нервную депрессию и ускорило его болезнь. Это рассказала мне Вера Августовна, жена Бориса Романовича…

Я посещал организуемые ею в квартире Гмыри на Крещатике вечера его памяти.

Вера Августовна внесла неоценимый вклад в ещё прижизненное формирование архива Гмыри, включающего почти 600 записей оперных и камерных произведений, многих трансляционных концертов, рукописи статей, тетрадей–дневников и писем.

Во время одного из таких вечеров я прочёл письмо Шостаковича, в котором он просил Гмырю спеть партию баса в симфонии «Бабий Яр» на слова Е. Евтушенко.

В письме есть такие строки: «мне очень хочется, чтобы «Бабий Яр» прозвучал и прозвучал в самом лучшем исполнении. Поэтому я обращаюсь к Вам. Если Вы согласны хотя бы познакомиться с этим сочинением, я Вам вышлю клавир, а ещё лучше, сам приеду к Вам и сам поиграю. Я бы приехал в Киев и потревожил Вас 20 минут (15 минут длится «Бабий Яр», и пяти минут вполне хватит на переговоры).

В этих строках из письма — потрясающая скромность гениального композитора и степень его преклонения перед Гмырей…

Жаль, что Вера Августовна не дожила до выхода в серии «Великие певцы России ХХ века» двух дисков Бориса Гмыри, звучащих одиннадцать часов.

К сожалению, на Украине память самого великого в истории украинского певца пока не отмечена ни памятником, ни музеем…
* * *

В апреле 2009 года в Киеве скончалась бывшая примадонна Киевской оперы Евгения Мирошниченко (1931-2009). Она была лучшей из четырёх очень хороших певиц, включая Елизавету Чавдар, Беллу Руденко и Ларису Руденко.

Евгения Мирошниченко была в молодые годы лауреатом престижного международного конкурса, короткое время стажировалась в Миланском театре Ла Скала. Она пела заглавные партии в 13 операх, включая три украинских, но по сути дела, оказалась великой певицей одной оперы — Лючии ди Ламмермур, композитора Доницетти.

В бывшем Советском Союзе партию Лючии никто не мог так спеть. Это исполнение стало одним из главных триумфов украинской оперы. Её участники были подобраны самой певицей, в том числе никому не известный тенор, исполнявший партию Эдгара.

Я слышал эту оперу три раза в разные годы, и Мирошниченко каждый раз «жила» по-другому на сцене. Её дуэты с флейтой и сцены безумия часто воскресают в моей памяти, хотя позже я видел и слышал в этой роли лучших европейских певиц.

По моему, за одну эту оперу Мирошниченко заслужила все свои звания — народной артистки СССР, лауреата Государственной премии, Героя Украины.

Очень интересен рассказ Сергея Николаевича о жизни «под немцами» — в нём хорошо передано его трепетное отношение к грампластинкам.

— Постыдись — людей тебе не жалко, а по пластинкам, как за покойником убиваешься».

Юра Фиалков в своей книге «Доля правды» написал рассказ, для которого перед изданием его книги я придумал название: «Любовь Баттистини».

Начну с фактической основы этого рассказа.

Однажды взволнованный Старик показал нам две старые помятые, надорванные открытки с автографами великого певца. Как они могли попасть на толчок? Выяснилось, что открытки были украдены у двух ветхих, полунищих старушек, одна из которых много лет была возлюбленной «короля баритонов», ради которой певец много сезонов приезжал на гастроли в Россию.

Позволю себе привести отрывки из романтического, хотя и не очень достоверного юриного рассказа.

«Тридцатитрёхлетний баритон на вершине славы, доводивший до экстаза киевлян…— стоит ли удивляться тому, что среди тех, кто сопровождал воплями восхищения карету, которую тащили студенты университета святого Владимира, была девятнадцатилетняя Nadine? Молодая меломанка кричала так восторженно, а ее раскрасневшееся личико было так привлекательно, что Баттистини, не без удовольствия наблюдавший за экспансивными киевлянами, не только приметил поклонницу, но, остановив впрягшихся в пролетку студентов, пригласил девушку следовать с ним...»

Потом были совместные поездки по России и другим странам. Певец подписывал невыгодные контракты, лишь бы не расставаться с Наденькой; их разлучил российский переворот. Надя осталась в России, а Баттистини постригся в монахи ордена Франциска Ассизского…

Дальше — уже наше время. Послевоенный Киев. «Ветхий дом» в районе, прилегавшем к бывшему Евбазу», «зрелище удручающей бедности», «рыдающие старушки», «сожжённые в 1937 году письма баритона», «но осталось несколько фотографий, на которые рука уже не поднялась»…

* * *

У старого коллекционера было меньше десяти пластинок Баттистини, но тут меня осенило — в Кёльне расположен крупнейший в мире магазин компакт-дисков и видеокассет. Дар судьбы, который, возможно, откроет для меня творчество великого баритона?

Задыхаясь, перескакивая через ступени, я оказался на втором этаже отдела классической музыки. С экранов DVD лучшие звёзды оперы исполняли сценические партии, но меня волновал каталог старых компакт-дисков. По алфавиту я нашёл ячейку Баттистини — семь дисков; некоторые повторялись, но здесь хранилось почти полное вокальное наследие певца, включая русские арии Онегина, Демона, Елецкого и даже басового Руслана.

Может быть, это Наденька в глуши Саратова или Тамбова, согревая сердце усатого баритона, рассказывала ему о героях русских книг? Как бы прослушать музыкальные отрывки прямо сейчас?

На помощь мне пришла стоящая рядом девушка — помогла надеть наушники и направить красный луч считывающего устройства на полоски, нанесенные на оборотную сторону коробки с дисками. Нажатие кнопки, и зазвучал голос знаменитого певца. По правде говоря, старый граммофон лучше передавал бархатистость и мягкость его пения, включавшего по диапазону две октавы!

Вечером перед сном я прослушал оба диска и перечитал биографию Баттистини — он был моложе своей жены, но в Италии разводы запрещены — это подтверждало романтическую версию моего друга. Хотя смазливая внешность певца с подкрученными вверх по тогдашней моде кончиками усов — «цель достигнута» — позволяла предположить, что у душки–баритона был богатый любовный опыт, а может, и другие увлечения.

В ту ночь я долго не мог заснуть, а потом вместо итальянского бельканто неожиданно для меня зазвучала русская мелодия:
Мой голос для тебя и ласковый и томный

Тревожит сонное молчанье ночи тёмной…
Почему вместо баритона звучит женское сопрано, и эти пушкинские строки в конце:
Мой друг, мой нежный друг… люблю… твоя… твоя.

Засыпая, я понял, что это звучал голос Nadine…

* * *

Кроме любви к хорошему пению, старый коллекционер заразил нас желанием собирать пластинки и книги по вокалу и истории оперы. Кроме нас с Юрой постоянными посетителями его вечеров стал хирург Игорь Лиссов и инженер, тенор-любитель Виталий, подготовивший несколько оперных партий.

Западные певцы по финансовым соображениям в Киев не приезжали — за одним, впрочем, исключением. Однажды перед оперным театром была вывешена афиша, извещавшая о гастролях премьера Миланского театра «Ла Скала» некого Луиджи Оттолини в опере Верди «Бал маскарад». В послужном списке загадочного певца значилось даже выступление в «Тоске» вместе с великим баритоном Тито Гобби.

Объявление не вызвало сенсации, поскольку киевские меломаны сочли эту гастроль очередной авантюрой тогдашнего директора киевской оперы, зятя Хрущёва Анатолия Гонтаря.

Первое выступление итальянца прошло без аншлага. Открылся занавес и на авансцене появился полный коротышка, необычайно похожий на куклу из известного спектакля Сергея Образцова «Необыкновенный концерт». Раздался смех, отдельные хлопки, заглушившие первые такты оперы; толстячок вздрогнул, затрясся, распахнул рот…, и произошло чудо — полилась изумительная по красоте мелодия Верди, причём в полном согласии со звуками оркестра. Правда, досконально зная эту арию по исполнениям Карузо и Джильи, можно было заметить потерю нескольких фиоритур с высокими нотами, но красота голоса певца и мастерство исполнения оказались безупречными. Дирижёр, которого в театре прозвали Громыхайло, на этот раз не заглушал певца и умело изменил тесситуру наиболее сложных для вокалиста мест. Восторг публики был неподдельным, и даже Сергей Николаевич украдкой вытирал набегавшую слезу.

В тот вечер мы поняли, что бельканто слагается не только из хорошего пения, но и умения скрывать погрешности голоса.

Концерты Гоар Гаспарян в Одессе
Было это летом 1950 года. Я, тогда ученик девятого класса, начинал собирать грампластинки. Обладал неплохим слухом и мог фальшиво воспроизвести нужную мелодию.

Выступала певица в зале Одесской филармонии, где раньше помещалась биржа. Говорили, что это здание при строительстве было лишено акустики, чтобы приглушить переговоры брокеров. Но голос певицы звучал в нём, как на лучшей оперной сцене.

Это было первое в моей жизни знакомство с живой замечательной певицей. Раньше подобные голоса я слышал только на пластинках или в трофейных кинофильмах с участием Беньямино Джильи, Джино Бекки, Тито Гобби, Марии Канальи и других прославленных солистов оперы.

Певица была молода, хороша собой, прекрасно усвоила итальянскую манеру пения (бельканто) и обладала обширным оперным и песенным репертуаром.

Потом из газет и радиопередач я узнал, что Гаспарян успешно гастролировала во многих странах, стала народной артисткой СССР, лауреатом многих премий.

Не знал я и того, что перед Одесскими концертами у певицы был большой оперный стаж. Она была солисткой Каирской оперы, а потом великой звездой армянской оперной сцены.

Некоторые исполненные ею произведения были мне знакомы: арии Царицы Ночи из «Волшебной флейты», Мими из «Богемы», Лиу из «Турандот», Севильяна Маританы из оперы «Дон Сезар де Базан», ария Джильды из «Риголетто».

Значительное место в Одесских концертах занимала армянская музыка. Как выяснилось потом, это были сцены из опер «Ануш», «Давид Бек» и потрясающие по красоте две армянские народные песни «Ласточка» и «Соловей».

Я прослушал все её концерты. Во время первого зал был полупустым, а потом билеты можно было купить только у перекупщиков.

Недавно на сайте Интернета в архиве классической музыки я нашёл все перечисленные мной и другие вокальные записи Гаспарян и не устаю их слушать. Они напоминают мне о юности, прекрасной Одессе, в которой я родился, и о великой неповторимой певице.