Незримо меж ныне живущих ступая
жүктеу/скачать 251.83 Kb.
|
| Незримо меж ныне живущих ступая
Наши мертвые нас не оставят в беде, Наши павшие как часовые… В.С. Высоцкий Ванечка ненавидел свое имя. Слишком простое, слишком деревенское, слишком русское… «И почему из всех героев этих народных сказок одноклассники запомнили только Иванушку-дурачка? Хотя был там, например, Иван-царевич. Или вообще царь Иван Грозный. Или Иван-коровин-сын… нет, это не считается… Хотя Ивашка-из-Дворца-Пионеров неплохой вроде парень, технически развитый». Стыдно было и перед иностранцами, раздававшими в актовом зале гуманитарную помощь, состоящую из больших белых банок с маленькими консервированными яблочками и разноцветной воздушной кукурузы. Они-то думали, что каждый второй русский – «Ванья», а оказалось, что у них у всех имена нормальные, человеческие, только он один ходит как дурак. А вот Джессика – Первая Американка Посетившая Нашу Школу – сначала назвала его Айвен. Вот уж имя так имя! Настоящее, заграничное, благородное. Даже напоминающее о доблестном рыцаре Айвенго. Но пацаны сразу завопили: «Какой Айвен?!? Ванька он!». Вот так вот. Был рыцарь, стал «Вянькя». Обидно, да?.. Еще можно было изящно уйти от Ванюшки-вонючки, если стать Джоном. Но погоняло «Джонни» уже забил Женька из «Б» класса, чтобы отличаться от Жеки, который в «Д». А стать Вано мешал курчавый Сакварелидзе-младший из дома напротив. Аванес? Вообще не вариант. «Выходила луна из армянских небес». Каждая собака во дворе знает эту песню. «Чем думали эти тупые предки, когда меня так называли??? Жить с таким именем патологически невозможно. Нет, я не знаю, что это значит. Пусть будет кататонически. Или катастрофически. Какая вам разница? Не мешайте страдать…» А потом он нашел Таинственный Лес. Тайна его была, в общем-то, несложная. Но от этого не менее притягательная. Надо было всего лишь в обычном нашем лесу, не там, где провалы землянок, сырые воронки, ржавые гильзы и бетонные колпаки, гордо именуемые «дотами», а дальше – за ручьем, куда мало кто доходит, увлеченный игрой в войнушку на подступах – пройти под аркой неведомо как оказавшейся здесь П-образной конструкции из какого-то черного металла. Только войти надо, прикоснувшись обеими руками к прохладным даже в разгаре лета опорам. Это важно. Иначе не сработает. Вот и всё волшебство. Но зато там, за Потайными Вратами, небо становилось призрачно-синим, звуки более приглушенными и мягкими, куда-то пропадали слепни и комары, а главное – здесь тебя никто не найдет. Проверено. Могут даже проходить в двух шагах от тебя, тихо хихикающего над книжкой. Пока ты не в лесу, а в Лесу, магия этого места скрывает тебя лучше, чем плащ-накидка из искусственной травы, которую привозил из Германии для Мишки отец. Жаль только, что убегать в свой Таинственный Лес можно было только с мая по сентябрь. Зимой здесь, конечно, потеплее, чем снаружи, из-за отсутствия ветра, но пока придешь из школы, похлебаешь вчерашний супчик, поделаешь уроки, так уже и стемнеет. А в темноте-то какой идиот в лес попрётся?.. Но всё изменилось, когда появились Они. В тот год никак не хотел таять снег, но в конце апреля сошел буквально за считанные дни, потому что температура быстро подскочила до «можно ходить без куртки». По-взрослому это градусов шестнадцать-восемнадцать. Ваня сразу помчался в свой Лес. Побродил по знакомым полянкам, проверил свои лежки, разыскал «секретики» и уже в сумерках засобирался домой. И тут заметил огонек, мелькающий где-то за деревьями, еще не одевшими обычную листву. Странно. Вроде бы раньше там ничего такого не было. Оказалось, что в низинке, еще покрытой мелкими лужицами талой воды, стоит довольно необычное строение, вызывающее в памяти глупое детское название «Избушка на курьих ножках». На высоком каменном постаменте размером чуть ли не в человеческий рост стоял вполне себе обычный деревянный дачный домик. Только к входу в него вело не крыльцо, а крутая лестница, поскольку в каменной кладке не было ни окон, ни дверей. Если бы не вера в защитные чары Таинственного Леса, охраняющие от всякой опасности, Ванюша вряд ли рискнул бы на такое. Ведь это же его Лес. Что с ним может здесь случиться? Недрогнувшей рукой Ваня взялся за перила, проворно сделал несколько шагов вверх по лестнице, потом еще чуть-чуть расхрабрился и решительно распахнул дверь. - Хай, Джонни. Проходи. Мы ждем тебя… Здесь жили Смитсоны. Папа, мама, дочка и сынок. Ванечка понятия не имел, кто Они и откуда, как построили дом и чем добывают пропитание. Главным было то, что их дом (теперь уже, конечно, Дом) был единственным местом, где его действительно понимают. Дети звали его не осточертевшим Ивашкой, а называли Джонни. Взрослые же предпочитали обращаться к нему «Айвен». И не было более сладкой музыки для слуха… Теперь он проводил в Лесу едва ли не больше времени, чем дома (дом с маленькой буквы – там, где злые родоки и нищее убожество их совдеповского существования, да). Сразу после школы он бежал через Потайные Врата прямо к Дому. Здесь он делал уроки, болтал с младшими, учился играть в их настольные игры. Тут всегда можно было перекусить гамбургером, чипсами или пиццей (хотя в Доме не было электричества, а Ванюшка ни разу не видел, чтобы хоть кто-то стоял у плиты или прибирал мусор). Большие мягкие руки жизнерадостного толстячка Па и надушенные узкие кисти всегда нарядной и ухоженной Ма не шли ни в какое сравнение с грубыми мозолистыми лапищами отца, насквозь пропахшими мазутом и машинным маслом, и растрескавшимися от постоянной готовки-стирки-уборки материнскими пальцами. Теперь Ваня всячески старался избегать физического контакта с биологическими родителями – их нечаянные прикосновения стали ему особенно неприятны. Зато с малышней, представленной ему как Джуниор и Тутси, он мог возиться часами. Никогда бы не поверил, что братишки и сестренки – это так классно (а предки, похоже, что-то скрывали – один раз, еще до ухода в Лес, когда он спросил, почему у него нет ни братьев, ни сестер, мать почему-то расплакалась, а отец ругнулся и вышел из комнаты). После того, как мать начала закатывать истерики «Тыжесовсемничегонеешь», «Тебяникогданебываетдома» и «Мыдлятебяничегонежалели», а отец сгоряча надрал ему уши, чтоб не грубил матери, Ванечка совсем прекратил с ними хоть как-то общаться. Он их даже не презирал теперь – просто игнорировал. А родители лишь тяжко вздохнули: «Трудный период» и оставили свои попытки достучаться до сына. «Лишь бы не навредить» - говорили они, всё сильнее отдаляясь от ребенка. Эти люди окончательно перестали для него существовать… Ванюшка с удовольствием покинул бы этот неблагодарный мир и насовсем поселился в Доме, если бы не Он. Этот Он пришел в его Лес вслед за Домом. В столь привычной для уха тишине Таинственного Леса Ванечка начал различать чьи-то шаги, а затем всё чаще по дороге к Дому и назад ему стала мерещиться какая-то черная тень, перемещающаяся в отдалении, прикрываясь кустами и стволами деревьев. Теперь оставаться здесь на ночь стало просто немыслимо. Забыты прежние прогулки, заброшены тайники, пустеют тщательно оборудованные для комфортного времяпрепровождения лежанки. Только бегом, и только засветло. По знакомому до мельчайших подробностей маршруту. От Ворот к Дому. От Дома до Ворот. Можно даже зажмурившись пробежать, если надо будет. И каждый раз туда и обратно идет за ним этот темный силуэт. Как будто поджидает, как будто сторожит его за дверью. Рассказав о Черном Человеке Па, Ваня попросил, чтобы кто-нибудь из Смитсонов провожал его до Ворот – всё же будет не так страшно, как одному. - Мне очень жаль, Джонни-бой. – Покачал тот головой, положив свою пухлую руку к нему на плечо. – Боюсь, что ничем не смогу тебе помочь. По условиям Договора мы не имеем права покидать Дом… - А что за договор? - Прости, но это не твое дело, Айвен. Ничего личного, только бизнес. Ванюша попробовал даже пару дней не ходить к Смитсонам. Но были уже каникулы, отвлечься на учебу не получалось, и такой нестерпимо унылой показалась ему обычная домашняя жизнь, такой несносной дразнящаяся пацанва во дворе, что на третий день он помчался в Лес ни свет ни заря, чем не на шутку встревожил разбуженных хлопком входной двери родителей. Смитсоны и большие и маленькие сначала набросились на него с упреками – чего они ему такого сделали, что он их совсем позабыл и даже на минутку не заходит. А потом вдруг как по команде стали еще более нежными, заботливыми и предупредительными. Когда дети, разгоряченные после беготни, запищали, что хотят пить, Па лично принес им всем по бутылке холодного чая (холодильника, кстати, Ваня здесь тоже не видел). А Ма достала из буфета – сурпрайз! – превкуснейший яблочный пирог. Смолотив свою порцию первым, Ванечка поднял голову и доверчиво улыбнулся неспешно приближающемуся к нему Па – а ну-ка, чем еще попотчует? Но тот, не торопясь, поправил галстук и начал толкать речь, до которых был большой охотник. - Дорогой Айвен. Ты видишь, как мы все тебя любим. – Ребятня в этот момент прекратила жевать и дружно закивала головами, не имея возможности хоть что-нибудь произнести набитыми до отказа ртами. – Я думаю, что ты ценишь нашу дружбу не меньше, чем мы твою. И теперь настало время это доказать. От тебя требуется сущий пустяк – ответить маленькой, чисто формальной, любезностью на всю ту добросердечность, которой мы столь щедро тебя одариваем. Ты готов, мой друг? Ванюша, хоть и проглотил уже давно последний кусок пирога, смог лишь закивать подобно Джуньке с Тутькой, не в силах сообразить, чего от него хотят. - Отлично, дружище, я верю, что ты нас не подведешь. Сегодня великий день, Айвен! Отойдя на пару шагов назад, Па с натугой наклонился и поднял прорезанный в полу люк, ведущий куда-то вниз. Вот это да! Ваня никогда не замечал, чтобы хоть кто-то хоть словом обмолвился, что из кухни можно попасть в подвал. Интересно, что там?..
- Просто войди туда, Джонни, просто войди… - Шепнула ему вслед Ма. - Войди, войди, войди… - эхом вторили дети.
- Войййдииии, войййдииии, войййдииии… - доносилось тонкоголосое шипение. - Смелее, рыцарь Айвенго! Я знаю, ты сможешь! Ты сделаешь это! Па ободряюще приобнял его за плечи, но на этот раз в руках не было теплоты – они кололись, будто сухой чертополох. Ваня внезапно ощутил сильнейшее омерзение, несопоставимое с отвращением от грубоватых «телячьих нежностей» родного отца. Спасаясь от этих жутких объятий, Ванечка инстинктивно сделал шажок вперед. Потом еще. И еще. Но руки Па всё вытягивались за ним и никак не хотели отставать. Полшага, не больше, отделяли его от разверзнувшейся пред ним бездны. Громовой удар потряс дверь. - А ну ша! Не замай младенца! От второго удара дверь затрещала и покосилась, а от третьего слетела с петель. На пороге стоял Он. И был Он еще страшнее, чем казался в Лесу. Вместо лица – черно-красная корка, глаза без век сверкают голыми белками, сквозь разбитые губы виднеются десны. На голове облезает ватой странная кожаная шапка с ушами, как у спаниеля, а туловище затянуто в рваный черный комбинезон. «Мне конец…» – обреченно подумал Ванюшка. – «Вокруг одни чудовища…»
- Еще как могу!!! – Расхохотался Он и занес было ногу в стоптанном сапоге, но так и застыл в дверном проеме, будто на фотографии. - Инферно Протектед! – Благоговейно возвестил Па, воздев руки к потолку. - С мягким знаком! – Прорычал Черный Человек, с трудом протискиваясь в открытую дверь, словно продираясь через какую-то невидимую преграду. - Инферно Протектед!!! – Истошно завопило всё семейство. Черный мгновенно окутался ярким пламенем, от которого валил густой вонючий дым. Он полностью скрылся за этим желто-коричневым дымом, но через секунду вышел из него преображенным. Вместо грязных кирзачей у него на ногах оказались сандалии, комбез превратился в снежно-белую долгополую хламиду, а лицо… лица не было видно – от него исходило ослепительное сияние, заставившее Смитсонов попятиться назад. Этот свет их ломал и корежил, точно выворачивая все суставы одновременно. Ужасная метаморфоза, приключившаяся с ними минуту назад, дошла до своего логического конца, превратив очаровательную семью в невообразимых тварей. Но они до сих пор продолжали говорить знакомыми голосами: - Прыгай! Прыгни туда! Ну, прыгай же!.. оу, ступид рашн Ванья… Это стало последней каплей. Ванюшка всхлипнул и бросился вон отсюда. «Как, как они – лучшие из людей – могли его так назвать? Да как у них только язык повернулся…» Почти сразу вслед за ним вышел Он. Не касаясь перил, спустился по лестнице. Остановившись у последней ступеньки, демонстративно отряхнул свои сандалии. Затем обернулся и очень по пролетарски сплюнул. В тот же миг Дом исчез, и Он вместе с ним. Тут Ваня не выдержал и отключился – сознание отказалось дальше воспринимать происходящее. Если ты чего-то не видишь, то этого как бы и нет. Очень удобно. Очнулся Ванечка уже ближе к закату. Он лежал на спине, а у него по лицу ползала какая-то наглая муха, щекоча своими лапками крылья носа. Ваня чихнул, согнав муху, затем открыл глаза и уселся. И тут же пожалел о том, что пришел в себя… Рядом с ним, на поваленной и вдавленной в землю арке Потайных Врат, оперев на колени сцепленные в «замок» руки, сидел Черный Человек, и смотрел прямо на него. - Ты прости, Ванёк, что я так затянул. Хотелось этих гадов взять с поличным… - Эээ… Каких гадов?.. – Выдавил из себя Ванюшка. - Да жил совсем недавно с другой стороны земного шарика некий управляющий акционерным обществом «Мэджик Форест» по фамилии Креббс. Жил себе, не тужил, имуществом в рассрочку обзаводился – домом владел на одну треть, автомобилем – на две трети. И вдруг в один не очень прекрасный день игра в фантики на бирже не сложилась, и он вместе с десятком таких же бедолаг вылетел в трубу. И вроде как полагалось ему по ихним понятиям всё свое добро с молотка пустить и раздать по частям тем, кто в его дело вложился. А его, видать, жаба задушила. Выправил себе документ на фамилию Смитсон, закинул в багажник чемодан с ассигнациями и рванул в соседнюю губернию. Штат, то есть. Но неудачно. На полной скорости вломился в авто, где дама с двумя детьми куда-то ехала. Она, кажется, тоже что-то нарушила, но не суть важно. Тут пусть ныне живущие разбираются. А эти деятели залетели к нам в предвариловку … - Куда? - В карантин, так сказать. Следственный изолятор, в общем. - А за что? - Креббс – за подлянку. Ибо здесь в Уставе сказано «Что вы сделали одному из малых сих – то сделали Мне». А дамочку с детишками задержали до выяснения. Они-то себя христианами считали, почти каждое воскресенье ездили в какой-то сарай со стульями и крестом над входом, смотрели там мультики на ветхозаветные сюжеты и хором пели песенки вроде «Стройте свой дом на Иисусе Христе». А у нас загвоздка – по какому ведомству их определять? Никаких внешних признаков, никаких зацепок. В формуляре по проведенным таинствам одни прочерки стоят. Разослали запросы по епархиям, ждем, кто их за своих признает. А им в это время побег устроили на нейтральную территорию… - Ничего не понимаю. Кто, куда, зачем? - Ох, тезка, ты такие вопросы задаешь, что по каждому надо отдельную лекцию о международном положении читать. В общем, есть одна организация, с работой которой ты сегодня утром непосредственно ознакомился. И есть мнение, что тебе не понравилось. Ванюшка вспомнил багровое свечение, звериные оскалы Смитсонов, костлявую ладонь Па у себя на плече и несколько раз торопливо кивнул.
- Да не знаю я, если честно. Только агентурные данные с той стороны, что вроде бы подписались они тебя выдать на заклание. А доказательной базы – ноль. Потому не мог я им ничего предъявить, пока они тебя обхаживали. Руками бы развели – живем мы тут, начальник, еще вопросы есть? Были, кстати, прецеденты… - А что это? - Ох, Ванятка, чую, наговорюсь я с тобой столько, сколько у нас батальонный комиссар никогда не говорил. В общем, пренцен… нет, пре-це-дент – это такой похожий случай, который однажды уже был. Когда я сюда только попал, мне такую историю рассказали: Давным-давно в далеких краях на крутых берегах жило одно малочисленное племя, набегать на которое местные морские разбойники решались только от отчаянной нужды, а чужаки, раз попытавшись, уходили не солоно хлебавши. Как и прочие прибрежные жители, выставляли они дозоры, чтобы те, увидев подходящий корабль, подали условный сигнал огнем и дымом. По сигналу женщины с детьми бежали прятаться, ну а мужики от мала до велика хватали оружье, какое есть, и шли на бой. Понятно, что волкам матерым селяне, пусть даже чему-то обученные, не противники. Но и здесь своя тонкость была. Мало их учили уклоняться, отбивать и отводить удары, а больше – атаковать, да так, чтобы любой ценой поразить врага. «Я умру, но и ты, гад, погибнешь» – вот какая тактика. А нападавшим умирать хотелось как-то меньше, чем пограбить. Оно, конечно, можно было и такую защиту раскидать, да на дымы эти от соседних деревень бежала подмога, так же смерть презирающая. Тут уж не до жиру… В подобном селении жили когда-то парень и девица, а звали их Белосвет и Заряница. Истинные имена их нам неведомы, но дошло до нас то, что у Белосвета кудри на свету становились почти молочного цвета, а у Заряницы косы полыхали закатным пламенем. То ли сговаривали их родители, то ли нет, только каждому на селе было известно – жених и невеста они, а кто другой может даже и не пытаться свататься. Однако не довелось им свадебным поездом по окрестностям проехать. В недобрый час поднялся над берегом густой дым, возвещающий об опасности. Схватил Белосвет тогда топор на длинной рукояти, накинул куртку дубленой кожи на плечи да шлем медный на голову и бросился бегом вслед за остальными. А обратно его принесли на рогожке. Он и не дышал уже… Завыла с горя над младшим сыном мать, но Заряница зря рыдать не стала, а вытащила из своего приданого серьги серебряные и упала в ноги ведуну – дай хоть попрощаться с ненаглядным, проводить его в последний путь. Велел ей тогда мудрый старец настоя испить тягучего из трав горьких, и заснула дева для всего внешнего мира крепким сном. - А есть и не внешние? - Молодец, соображаешь. Очутилась она в Междумирье. Только зашла сюда не полностью и с черного хода. Поэтому было ей здесь темно и холодно, и не могла она идти Тропою Мертвых – то о камни споткнется, то в болото провалится. Поняла она, что не догнать ей так своего милого, остановилась и начала звать его по имени. Услыхал Белосвет родимый голос, вернулся с полдороги, и повел ее дальше за собой. Так дошли они до высокой стены из громадных каменных глыб. А у ворот дубовых стоял исполинский привратник в три человечьих роста. И глас его был суров и оглушителен: «Ты, павший с оружием в руках, иди смело. А тебе путь закрыт. Живые здесь не ходят». Отказался тогда Белосвет проходить сквозь ворота. Но и обратно вернуться не мог, ибо не было начала у этой Тропы – каждый попадал на нее в свое время и в своем месте. Нашел он тогда укромную ложбинку меж холмами, навалил сухостоя и построил маленькую хижину, где они ютились вдвоем. Заряница редко выходила из нее – мерзла она здесь, хоть и отдал ей милый свою куртку. Там она поварничала, как умела, вместо котелка шлем боевой приспособив. А Белосвет рыскал вокруг с топором. Он-то всё здесь видел. Рубил дрова, собирал ягоды, иногда добывал и мелкую зверюшку. Сам он без пищи мог обходиться, а вот она – нет. И жили они, как муж и жена, пока не заметила вдруг дева, что тяжела она стала. Долго спорили молодые, убеждая друг друга, прежде чем согласилась Заряница уйти. Отыскал тогда Белосвет по следам ее ног то место, где она появилась, и нашел там травы нездешние с запахом пряным. Обняла его крепко суженая, поцеловала на прощанье и выпила отвар из них единым махом. Так и есть. Проснулась она у знахаря в лачуге. Пошла домой, а мать приметила, что девка на сносях, и на порог ее не пустила. Иди, говорит, туда, где приплод нагуляла, бесстыдница. Пришлось обратно к ведуну возвращаться. Принял старик, не прогнал, начал молодицу внучкой кликать. Стала она у него жить, помогать по хозяйству. А когда сынок у нее появился, встал на ножки, увидела его раз Белосветова мать и обомлела. Один в один, как ее младшенький в детстве был. Те же глазенки, те же кудряшки, та же походка… Ввела ее к себе в дом, назвала дочерью, а малого – внуком. Тут уж и родная мать прилюдно прощения попросила… - А Белосвет что? Прошел через ворота? - В том-то и дело, что нет. Остался жить в доме, где был когда-то счастлив. Для умерших ведь смерти нет. А что с ним стало – никто не знает. И хижина та сейчас пустая стоит… Помолчали. Ванюшка, наконец, набрался решимости спросить: - А что у тебя с лицом? - Ничего особенного… – В задумчивости отковырнул с щеки черную чешуйку Он. – Сгорел под Рассейнаем.
- Городок такой на речке Дубисса в Литовской ССР. Я тогда служил в дивизии генерал-майора Солянкина… - Где? - Во второй танковой дивизии третьего механизированного корпуса. Так понятней? - Не-а… - Вот и не перебивай. – Черный собрался с мыслями и продолжил. – 23 июня немцы захватили город и переправились через реку. Вечером их потеснила пехота из второго мотострелкового полка нашей дивизии, а на следующий день подтянулись третий и четвертый танковые полки. Я был командиром танка КВ. «Клим Ворошилов» хорошая машина – толстая броня, мощная пушка. Только тяжелый он очень и ломается часто. Но зато «бэтушки» и «двадцатьшестые» рядом с ним как консервные банки – одна быстроногая, другая тихоходная. Целый день мы пытались их выбить оттуда, потеряли почти все Т-26 и БТ, но фашисты вцепились в высоту 106 как в свое – удержались на позиции, несмотря на все наши старания. 25 июня для прикрытия отхода остатков дивизии рота КВ атаковала превосходящие силы противника. От роты осталось в живых три человека. Была среда, четвертый день войны. Такие дела, брат… - И ты был среди этих троих? - Да нет, Ванёк. Это я уже потом узнал. Я-то как раз не выжил. У нас на башне после дня боев образовался целый лунный пейзаж – кратеры, воронки, выбоины. Но броня пока держалась. И вот там нам не свезло – словили снаряд из зенитки в лобовой бронелист. Как мы встали, так нам еще добавили. Вижу, горим. Даю команду покинуть машину. Открыл люк, рванулся вверх, но повис на проводах – забыл тангенту от шлемофона отключить. Что дальше было – не скажу точно. Вскоре очухался на траве рядом с гусеницами, танк не взорвался, спокойно себе догорает – большую часть боекомплекта мы вчера расстреляли – а в ушах стоит такой скрипучий шепот «вармес блют». Ванечка вспомнил шипящий свист «войййдииии» и его передернуло. Черный меж тем продолжал. Было заметно, что каждое слово дается ему с трудом. - Отполз кое-как от пожарища, поднялся на ноги, меня шатает, перед глазами всё плывет, но вижу – застыли и остальные «кавэшки», чадят жаркими факелами. Добрел до деревни, там литовцы меня шуганули. Иди, мол, отсюда, а не то немцам сдадим. Одна тетушка сжалилась, у ней вроде сын в Красной Армии был, подсказала, где хутор с русскими поселенцами найти. Там я воды попросил – попить, умыться. Нагнулся, стала бабка сверху меня поливать, а потом как уронит ковшик мне на голову. Ой, кричит, упырь! Ну вот, думаю, бабуля хорошая, добрая, но – насквозь старорежимная. Спокойно, говорю, мамаша. Все упыри в семнадцатом году отменены историческим материализмом. Да что я, не вижу, отвечает. У тебя же свежий укус на шее. И кладет мою руку туда – на, щупай! У меня хоть пальцы и поджарились, но чувствую что-то не то – ранки узкие, глубокие. Если б это осколки брони были, так они бы там, наверное, остались. Стали тут воспоминания паршивые всплывать – будто тащат меня из огня, потом словно укол в этом самом месте и такое довольное причмокивание. И еще шепот этот – «вармессс блююют…» Тут меня затрясло. Что же это такое? Как быть-то теперь? Научи, бабушка, сделай милость. Она призадумалась и говорит – вурдалаков здесь давненько не видали. Этот среди германцев затесался, вестимо. А сходи-ка ты, милок, к поповишне. Она туточки, рядом с околицей живет. Попроси у нее святой водицы, что с тех пор, как батюшку выслали, еще осталась. А я тебе пока кой-чего в дорогу соберу. Взял я у поповны этой флакончик, возвращаюсь, а старушка моя мне узелок протягивает – краюха хлеба да головка чеснока в тряпицу завернуты и к острой палке привязаны. И еще подмигивает заковыристо так – осина, мол, Иудино дерево. Да мне-то что – хоть сосна, хоть береза. Поблагодарил я ее за заботу, взвалил на плечо поклажу и потопал по лесам на восток – своих догонять, искать, на каком рубеже наш мехкорпус закрепился. Как стемнело, сел я под деревом перекусить. Натер горбушку чесноком, жую, блаженствую – с начала войны нормально поесть не удавалось. И чую, жжется мне во рту до одури. Ого, думаю, какой ядреный чесночище. Надо бы запить. А с точки зрения марксизма-ленинизма вода всегда водой остается, даже если в нее крест серебряный окунуть. Откупориваю флакончик, делаю глоток – и будто спиртом медицинским горло опалило! Что за дела? У бабки во дворе из колодца нормально же выпил… И тут щелкнуло что-то в голове. Верно, превращаюсь в кровососа – буду пить рабоче-крестьянскую кровушку, как эксплуататор трудового народа эпохи прогнившего царизма. Ну и взыграло ретивое – да неужто я, лейтенант Иванов, позволю себе стать классовым врагом родной большевистской партии??? Укрепил я этот сук в земле, залез на дерево и сиганул сверху грудью на острие. Всё – занавес. Конец первого действия. Антракт. Мертвый танкист протянул руку в сторону, вытащил откуда-то из воздуха металлическую фляжку защитного цвета и приник губами к горлышку, жадно дергая кадыком, словно опять пытался смыть осевшую в гортани пороховую гарь. Ваня, безмолвно внимавший всё это время, даже не переспрашивая незнакомые слова, отважился уточнить: - Иванов – это фамилия? - Ну да. Лейтенант танковых войск И.И. Иванов. Ребята в полку порой дразнились: «Иван Иваныч Иванов с утра ходит без штанов. Иванов Иван Иваныч надевает штаны на ночь». Только я не Иваныч, а Ильич… Ладно, заканчиваем митинг. Убрав фляжку туда, откуда взял, то есть – в никуда, лейтенант продолжил рассказ: - После этого оказался я вообще непонятно где. То ли лежу, то ли сижу, то ли воздухе вишу. И нет там ничего, только с одной стороны свет яркий всё заливает, а с другой – темнота непроглядная. И еще два голоса друг с другом переругиваются. - Пал смертью храбрых в боях за Родину. Заслуживает войти в жизнь вечную. - Нет уж, позвольте. Погиб он от кола осинового. Его душа нам отходит. - Это вы позвольте! Смотрите, по документам: «Сгорел в танке». - Да, но у нас записано: «Проткнут осиной». - Сгорел! - Проткнут! - Кол??? - Танк?.. - Тут третий голос их обоих перекрыл: «Бюрократы! Почему один дух человеческий два раза учтен в расход и ни разу – в приход? А ну марш по конторам бардак разгребать!». А потом ко мне обращается: «Сам-то куда хочешь? В верхний мир пойдешь или в нижний? Или здесь, в промежутке останешься?». Я так понимаю, что уже начальство предо мной какое-то, подобрался, встал по стойке смирно, рапортую: «Никак нет! Я – кадровый командир РККА. Мое место на фронте! Прошу направить для дальнейшего прохождения службы по специальности». Он отвечает: «Так ведь между мирами свой фронт проходит. И не менее важный, чем ваш. А назад я тебя вернуть не смогу. Ты уже выбыл из списков живущих. Причем, два раза. И я бы тебя попросил здесь задержаться, раз уж такой случай выдался». Огляделся я по сторонам – пустота вокруг, куда взгляд не кинешь, говорю: «Товарищ дорогой, извините, не знаю, как вас по званию, но много ли я тут в одиночку смогу делов натворить? Один, как известно, и в поле не воин и в танке без экипажа сражаться нельзя». А он всё гнет свою линию: «Звания у меня нет. Если скажешь «Господи» – я услышу. А что один будешь – не переживай. В нужное время и в нужном месте оказавшись, можно больше пользы принести, чем целая армия. Ну что, пойдешь в мое войско?». Я уже смекать начинаю, с кем беседу веду, но ведь если не поторговался – считай, на ярмарке не был. Заявляю так: «Опять нестыковка получается. Я же в вас не верю. Я комсомолец, воинствующий безбожник и научный атеист. Как меня в небесную рать зачислить?». Смеется: «Можешь не верить. Я разрешаю. Главком ведь не каждый день с лейтенантами общается, правда? А ты по специфике работы в Междумирье будешь непосредственно разведуправлению подчинен. Там тебе и задачи будут ставить и отчеты принимать. А по документам можно и задним числом провести… Хотя… В личном деле стоит отметка, что тебя бабушка в детстве тайно крестила. Так что и этот вопрос с повестки дня снимается». Ну, бабуля, думаю, ну удружила. Нашел ее там потом. Спросил. Говорит – было дело. Появился я на третьем году революции, наши уже в город переехали. Там и расписались без венчания и детей некрещеными собирались растить. А я-то первенец был, бабусе досадно перед другими бабками, что внучок вроде как нехристь. Улучила она минуту, когда родителей дома не было, завернула меня в одеяло и понесла к отцу Сергию. Тот быстренько воды нагрел, свечи зажег, меня в купели макнул, как надо подул, слова нужные сказал – вот и вся недолга. Как будто знала, что так выйдет… В общем, уболтали меня. Даже форму выдали – ты ее видел. Правда, ношу я ее только при исполнении, мне моя больше нравится. Так с тех пор и мотаюсь через линию фронта. Чем ближе к умершим – тем я сильнее, чем ближе к живущим – тем я нужнее. Вот и подгадываю момент, где проявиться. Я как угрюмый танк, что где угодно проползет и ничего с ним не случится. Например, у друзей твоих дверь была заговорена, чтоб без их приглашения ни живой, ни мертвый не вошел. А я ни жив, ни мертв, мне их заговоры – до коленвала. Взял и пролез. Ловко, а?.. Но Ванюшка не стал восхищаться, несмотря на вполне недвусмысленный намек, а спросил то, что серьезно мучило его последнее время: - Слушай… а почему они так со мной поступили?.. Невесело усмехнулся бывший Черный: - Трудно сказать наверняка, тезка. Думаю, потому это, что привыкли они жрать в три горла и брать от жизни всё, и всего им было мало. Только брали они почему-то только то, что с собой в посмертие не прихватишь. Вот и согласны на любую подлость, лишь бы еще чуточку живыми среди живых походить. А меня если отпустить, так я тут же обратно в танк сяду и в атаку пойду. И сгорю второй раз без сожаления. Разве что на этот раз повнимательней стану смотреть, где зенитка фашистская свой хобот высовывает. Не страшно быть мертвым, братишка, страшно быть неживым…
- Хм… Ну старшие, допустим, себе геенну огненную уже заработали, а младших, скорее всего, амнистируют. Тут пару тысяч лет назад прошла директива «Будьте как дети», так что за них не переживай – всё нормально будет… - А что за гиена? - Да есть тут такая. И пренеприятнейшая, доложу я тебе… Ладно! – Упершись в колени ладонями, Иван встал, потянулся всем телом и протянул Ванюшке опаленную руку. – Давай прощаться, тезка. Нечего тут рассиживаться, пора дальше двигаться… После секундной заминки Ваня ответил на рукопожатие, затем поднял голову и заглянул в глаза так своевременно пришедшему из прошлого танкисту: - Ты знаешь… Я всегда мечтал, чтоб у меня был старший брат. Такой, как ты… Забрав руку, лейтенант поднес ко рту молитвенно сложенные кисти и что-то туда шепнул. Причем, Ванечка готов был поклясться, что расслышал не «Иже еси на небеси», а «Тридцать пятый, ответь девяносто второму». Видимо, получив устраивающий его ответ, Иванов опустил руки и широко улыбнулся всем своим черным лицом: - За старшего ничего не скажу, а вот младшие брат и сестра у тебя есть. - И где же они? - Покамест тут, у нас… - Как это? Помрачнел неожиданный спаситель: - Понимаешь, Ванёк, порядок такой, что душа образуется непосредственно в миг зачатия, а новый человек от матери отделяется только через девять месяцев. А за это время много чего может случиться. Так что не все рождаются… не все… Таких душ неприкаянных там полные детсады набираются. Те, кому при жизни не удалось детишков завести, любят туда заходить – с маляпутами повозиться. Вот и твои пока там обретаются… - Да мне-то что с того? - Не гони лошадей, Ванятка. Случай, конечно, тяжелый. Медицина ваша практически бессильна. Без вмешательства свыше, увы, не обойтись. Но ведь тебе за успешное завершение операции награда полагается от Небесной Канцелярии. Так что, если хочешь, могу за тебя похлопотать… - А… нууу… ты это… похлопочи, да. – Растерялся Ванюшка. - Ну тогда не поминай лихом. И будь, пожалуйста, счастлив. – Быстрым и четким движением коснувшись пальцами виска, лейтенант исчез. Растворился в воздухе. Как и не бывало. Ни его, ни Смитсонов, ни Таинственного Леса… Приоткрыв без скрипа входную дверь, Ваня ужом проскользнул в коридор. Родительская комната была заперта, но оттуда доносились приглушенные голоса. Судя по хриплому тембру и тяжелому дыханию, заканчивалась крупная ссора. Крадучись на цыпочках к себе, он на секунду задержался и прислушался. Говорила мать: - …пусть доктор болтает, что хочет, но этого ребенка я оставлю. И тех деточек своих я бы тоже сейчас родила. Обошлись бы мы прекрасно и без телевизора цветного и без пианины этой – всё равно на ней никто не играет, для Ваньки гаммы хуже горькой редьки… Затворившись в комнате, Иван (теперь он мысленно называл себя именно так) разделся, бросил на пол скомканную одежду и шмыгнул в кровать. Уже смеркалось, и ему вдруг показалось, что из темного угла на него неодобрительно смотрит Черный Человек. Поднявшись, он собрал одежду, расправил и аккуратно развесил на спинке стула. С чувством выполненного долга растянувшись на кровати, Ваня успел лишь подумать «Да, похоже, что не только у меня был сегодня трудный день» и тут же провалился в глубокий и здоровый сон без сновидений. *** Школа напоминала разворошенный муравейник, в котором каждый второй муравей был дополнительно ошпарен кипятком, а каждый третий ужален пчелой в нижнее брюшко. Сегодня все, от первоклашки до директора, готовились встречать местное телевидение. Пусть картинка в кадре дергалась и временами расплывалась. Пусть молодые корреспондентки с непривычки громко сопели в фонящий микрофон. Пусть монтаж был непрофессионален и звукоряд порой запаздывал, а порой опережал события. Но это было маленьким чудом – видеть на телеэкране не мировые столицы и западных знаменитостей, а с детства знакомые обшарпанные стены и ежедневно встречаемые на улицах лица. Поэтому популярность передач о жизни небольшого провинциального городка с лихвой перекрывала всё остальное, что показывалось в национальной сетке вещания. Репортаж завершался опросом семиклассников – кто кем хочет быть? Один за другим подходили к объективу телекамеры школьники, разряженные кто во что горазд, лишь бы помоднее да позаграничней. Летели в микрофон ответы, соответствующие духу времени: - Певицей! - Актрисой! - Банкиром! - Бизнесменом! - Фотомоделью! - Ведущим «Поля Чудес»!
- Валютной проституткой! - Наемным убийцей!
- А я бы хотел… – Театральная пауза, незнакомый нынешним детям хитрый прищур. – Танкистом! жүктеу/скачать 251.83 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|