Нил Стивенсон Криптономикон. Часть 2

I.N.R.I

Гото Денго шесть недель лежит на тростниковой койке. Белую москитную сетку над ним колышет ветерок из окна. Во время тайфуна сестры закрывают окно перламутровыми ставнями, но обычно оно распахнуто и днем, и ночью. За окном – склон, превращенный трудами поколений в исполинскую лестницу. Когда встает солнце, рисовые всходы на террасах флюоресцируют; зеленый свет заливает комнату, как отблески пламени. Скрюченные людишки в яркой одежде пересаживают рисовые ростки и возятся с оросительной системой. Стены в палате белые, оштукатуренные, трещинки ветвятся на них, как кровеносные сосуды в глазу. Единственное украшение – резное деревянное распятие, выполненное в маниакальных подробностях, глазные яблоки у Христа – гладкие, без зрачка и радужки, как у римских статуй. Он кособоко обвис на кресте, руки раскинуты, связки, вероятно, порваны, ноги, перебитые древком римского копья, не в силах поддерживать тело. Каждая ладонь пробита корявым ржавым гвоздем; на ноги хватило одного. Через некоторое время Гото Денго замечает, что скульптор расположил все три гвоздя в вершинах идеального правильного треугольника. Они с Иисусом много часов и дней, не отрываясь, пялятся друг на друга сквозь белый марлевый полог; когда ветер колышет ткань, кажется, что Иисус корчится. Над распятием укреплен развернутый свиток, на нем надпись: «I.N.R.I.». Гото Денго мучительно пытается разгадать аббревиатуру, но в голову лезет какая то ерунда.

Занавеска расходится. Над койкой стоит идеальная девушка в строгом черно белом одеянии, осиянная зеленым светом рисовых всходов. Она снимает с Гото Денго больничный халат и начинает тереть его губкой. Гото Денго указывает на распятие и задает вопрос. Может быть, девушка немного знает японский. Если она и слышит, то не подает виду. Наверное, глухая, или дурочка, или то и другое вместе – христиане обожают убогих. Сосредоточив взгляд на его теле, она трет нежно, но неумолимо один квадратный сантиметр за другим. Сознание по прежнему временами шутит с ним шутки; когда Гото Денго смотрит на собственный голый торс, все на мгновение переворачивается: ему чудится, будто он смотрит на пригвожденного Христа. Ребра выпирают, кожа – сплошные рубцы и болячки. Он явно больше ни на что не годен; почему его не отправили в Японию? Почему просто не убили? «Вы говорите по английски?» – спрашивает Гото Денго. Большие карие глаза стремительно расширяются. Девушка несравненно хороша – красивее всех, кого он видел в своей жизни. Наверное, Гото ей омерзителен – препарат под микроскопом в прозекторской. Наверное, выйдя из палаты, она будет долго мыться, а потом постарается каким нибудь занятием изгнать воспоминание о его теле из своего чистого, целомудренного ума.

Он проваливается в забытье и видит себя глазами москита, лезущего сквозь марлю: искалеченное, распластанное на деревяшке тело, словно прихлопнутый комар. Узнать в нем японца можно лишь по белой полоске ткани на лбу, но вместо оранжевого солнца на ней надпись: «I.N.R.I.».

Рядом с кроватью сидит мужчина в черной рясе, перебирает красные коралловые четки с маленьким распятием. У него большая голова и выпуклый лоб, как у тех странных людей, которые копошатся на рисовых полях, однако высокие залысины и каштановые с проседью волосы – явно европейские, и внимательные глаза – тоже.

– Iesus Nasarenus Rex Iudaeorum, – говорит он. – Это латынь. Иисус Назорей Царь Иудейский.

– Иудейский? Я думал, Иисус был христианин, – говорит Гото Денго.

Человек в черной рясе смотрит на него, не отвечая. Гото Денго делает новый заход:

– Я не знал, что евреи говорят на латыни.

Однажды в комнату ввозят кресло каталку; Гото Денго таращится в тупом изумлении. Он слыхал про такие: на них за высокими стенами, вдали от посторонних глаз, возят из комнаты в комнату постыдно неполноценных людей. И вдруг хрупкие девушки хватают его и сажают в кресло! Они что то говорят про свежий воздух; в следующий миг Гото Денго выкатывают из палаты и везут по коридору! Его привязали, чтобы не вывалился; он смущенно ерзает, пытаясь спрятать лицо. Девушки выкатывают кресло на большую веранду с видом на гору. От листьев поднимается пар, кричат птицы. На стене за спиной – огромная картина: привязанный к столбу голый I.N.R.I. исполосован сотнями параллельных кровавых следов. Рядом центурион с бичом. Глаза у центуриона странно японские.

На веранде еще три японца в инвалидных креслах. Один невнятно разговаривает сам с собой и все время теребит болячку на руке, так что кровь капает на подстеленное полотенце. У другого обгорели руки и лицо, он смотрит на мир через единственную дырку в черном коллоидном рубце. Третьего накрепко прибинтовали к креслу, потому что он все время бьется, как рыба на песке, и бессвязно вскрикивает.

Гото Денго смотрит на перила веранды, прикидывая, хватит ли сил подъехать к ним и перекинуться через парапет. Почему ему не дали умереть с честью?

Команда подводной лодки обходилась с ним и другими эвакуированными непонятно: почтительно и в то же время гадливо.

Когда он стал изгоем? Явно задолго до эвакуации с Новой Гвинеи. Лейтенант, спасший его от охотников за головами, обходился с ним как с предателем. Но он и раньше был не таким, как все. Почему его не съели акулы? Может, его мясо пахло иначе? Он должен был погибнуть вместе с товарищами в море Бисмарка. Его спасло отчасти везение, отчасти умение плавать.

Почему он умеет плавать? Отчасти потому, что отец учил его не верить в демонов.

Он громко смеется. Другие японцы оборачиваются.

Его учили не верить в демонов, теперь он сам – демон.

В следующий приход чернорясый громко смеется над Гото Денго.

– Я не пытаюсь вас обратить, – уверяет он. – Пожалуйста не говорите об этом старшим. Заниматься прозелитизмом строго запрещено, и нас жестоко накажут.

– Вы пытаетесь обратить меня не словами, а тем, что держите здесь, – говорит Гото Денго. Ему не хватает английского.

Чернорясого зовут отец Фердинанд. Он иезуит или что то вроде того; владение английским дает ему неограниченную свободу маневра.

– Каким образом мы обращаем вас в свою веру, всего лишь приняв сюда? – Потом, чтобы окончательно выбить у Гото Денго землю из под ног, повторяет то же самое на более или менее сносном японском.

– Не знаю. Живопись. Скульптура.

– Если вам не нравится наша живопись, закройте глаза и думайте об императоре.

– Я не могу все время держать глаза закрытыми.

Отец Фердинанд фальшиво смеется.

– Почему? Большинство ваших соотечественников успешно живет с закрытыми глазами от колыбели до могилы.

– Почему бы вам не повесить что нибудь повеселее? Это больница или морг?

– La Pasyon очень важна здесь, – говорит отец Фердинанд.

– La Pasyon?

– Страдания Христа. Они очень понятны филиппинскому народу. Особенно сейчас.

У Гото Денго есть еще одна жалоба, но, чтобы ее высказать, приходится одолжить у отца Фердинанда японо английский словарь и поработать несколько дней.

– Правильно ли я понял? – говорит отец Фердинанд. – Вы считаете, что, окружив заботой и милосердием, мы тем самым исподволь пытаемся обратить вас в католичество?

– Вы извращаете мои слова, – говорит Гото Денго.

– Я их выправляю, – парирует отец Фердинанд.

– Вы пытаетесь сделать меня одним из вас.

– Одним из нас? В каком смысле?

– Презренной личностью.

– Зачем нам это?

– Потому что у вас жалкая религия. Религия побежденных. Если вы сделаете меня жалкой личностью, мне захочется принять вашу религию.

– Обходясь с вами достойно, мы пытаемся сделать вас жалкой личностью?

– В Японии с больным не обходились бы так хорошо.

– Можете не объяснять, – говорит отец Фердинанд. – Вы в стране, где многих женщин изнасиловали японские военные.

Пора менять тему.

– Ignoti et quasi occulti – Societas Eruditorum, – говорит Гото Денго, читая надпись на медальоне, который висит у отца Фердинанда на груди. – Опять латынь? Что это значит?

– Это организация, к которой я принадлежу. Она межконфессиональная.

– Что это значит?

– Любой может в нее вступить. Даже вы, когда поправитесь.

– Я поправлюсь, – говорит Гото Денго. – Никто не будет знать, что я болел.

– Кроме нас. Ах да, понял! Никто из японцев не узнает. Да, правда.

– Но другие не поправятся.

– Тоже правда. Из всех здешних пациентов у вас самый лучший прогноз.

– Вы взяли больных японцев на свое попечение…

– Да. Этого более или менее требует наша религия.

– Теперь они жалкие личности. Вы хотите, чтобы они приняли вашу жалкую религию.

– Только в той мере, насколько им это на благо, – говорит отец Фердинанд. – Не потому, что они побегут и построят нам новый собор.

На следующий день Гото Денго выписывают. Он не чувствует себя здоровым, однако готов на все, лишь бы выбраться из этой колеи – день за днем играть в гляделки с Царем Иудейским.

Он думает, что его нагрузят вещмешком и отправят на автобусную остановку – добирайся, как знаешь. Тем не менее за ним приезжает автомобиль. Мало того, автомобиль подруливает к лётному полю, где Гото Денго сажают на маленький самолет. Он впервые летит по воздуху: волнение живительнее, чем полтора месяца в больнице. Самолет пролетает между двумя зелеными горами и (судя по солнцу) берет курс на юг. Только сейчас Гото Денго понимает, где был: в центре острова Лусон, к северу от Манилы.

Через полчаса они над столицей; внизу река Пасиг, потом залив, сплошь забитый транспортными судами. Подступы к морю охраняет пикет кокосовых пальм. Когда смотришь сверху, кажется, что ветки корчатся на ветру, словно насаженные на шип исполинские тарантулы. Гото Денго заглядывает пилоту через плечо и видит к югу от города две пересекающиеся под острым углом взлетно посадочные полосы. Самолет начинает «козлить» от порывов ветра. Он подпрыгивает на полосе, словно передутый футбольный мяч, проносится мимо большей части ангаров и тормозит у отдельно стоящей караулки. Рядом дожидается человек на мотоцикле с коляской. Гото Денго жестами велят идти к мотоциклу; никто с ним не разговаривает. На нем армейская форма без знаков отличия.

На сиденье лежат мотоциклетные очки; Гото Денго надевает их, чтобы защитить глаза от насекомых. Немного страшно, потому что у него нет ни удостоверения, ни приказов. Однако с авиа базы их выпускают без всякой проверки документов.

Мотоциклист – молодой филиппинец – все время широко улыбается, не боясь, что насекомые застрянут в больших белых зубах. Он явно убежден, что у него лучшая работа в мире; может быть, так и есть. Он сворачивает на южную дорогу, которая, наверное, считается в здешних краях крупной магистралью, и начинает лавировать в потоке транспорта. В основном это повозки запряженные индийскими буйволами – огромными, с внушительными серповидными рогами. Автомобилей мало, изредка попадаются армейские грузовики.

Первые часа два дорога идет прямо, через плоскую сырую местность, где прежде выращивали рис. Гото Денго замечает слева водное пространство, но не знает, часть это океана или большое озеро.

– Лагуна де Бай, – говорит мотоциклист, проследив его взгляд. – Очень красиво.

Потом они сворачивают от лагуны на дорогу, что поднимается к плантациям сахарного тростника. Внезапно Гото Денго замечает вулкан: черный от растительности конус окутан туманом, словно москитной сеткой. Воздух такой плотный, что невозможно оценить размер и расстояние – то ли это шлаковый конус у самой дороги, то ли огромный стратовулкан в пятидесяти милях дальше.

Бананы, кокосовые пальмы, масличные и финиковые пальмы, поначалу редкие, преображают местность в своего рода влажную саванну. Мотоциклист заходит в придорожную лавчонку купить бензин. Гото Денго вытаскивает растрясенное тело из коляски и садится за столик под зонтиком. Достает из кармана чистый носовой платок, который нашел там сегодня утром, вытирает со лба пыль и капельки пота, потом заказывает питье. Ему приносят стакан ледяной воды, миску неочищенного местного сахара и тарелку лаймов каламанси размером с фасолину. Он выжимает лаймы в воду, размешивает сахар и жадно пьет.

Мотоциклист подсаживается за столик и убалтывает хозяина на стакан бесплатной воды. С его лица не сходит проказливая улыбка, как будто у них с Гото Денго какой то общий секрет. Он подносит к плечу воображаемое ружье.

– Ты солдат?

Гото Денго задумывается.

– Нет. Я недостоин зваться солдатом.

Мотоциклист изумляется.

– Не солдат? Я думал, ты солдат. А кто ты?

Гото Денго хочет ответить, что он поэт. Но и это для него слишком высокое звание.

– Я – горняк, – говорит он наконец. – Копаю землю.

– А а а… – тянет мотоциклист, как будто понял. – Хочешь?

Он вынимает из кармана две сигареты.

Уловка настолько изящная, что Гото Денго смеется.

– Эй! – говорит он хозяину. – Сигареты!

Водитель ухмыляется и прячет свои сигареты назад в карман. Хозяин подходит и протягивает Гото Денго пачку «Лаки Страйк» и коробок спичек.

– Сколько? – Гото Денго вынимает конверт с деньгами, которые утром нашел у себя в кармане. Вытаскивает купюры: на каждой по английски написано «ЯПОНСКОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО» и достоинство в песо. Посредине изображение обелиска, памятнику Хосе П. Рисалю перед гостиницей «Манила».

Хозяин морщится.

– Серебро есть?

– Серебро? Металл?

– Да, – говорит мотоциклист.

– Тут им расплачиваются?

Водитель кивает.

– А это не годится? – Гото Денго протягивает новенькие, хрустящие банкноты.

Хозяин берет конверт, отсчитывает несколько самых крупных купюр, сует их в карман и уходит.

Гото Денго срывает наклейку, постукивает пачкой по столу и распечатывает ее. Кроме сигарет, в ней карточка. Видна только верхняя часть: карандашный профиль мужчины в офицерской фуражке. Гото Денго медленно вытягивает карточку и видит сначала орла на фуражке, потом лётные очки, огромную трубку, лацкан с четырьмя звездами и, наконец, надпись печатными буквами «Я ВЕРНУСЬ».

Мотоциклист старательно разыгрывает беспечность. Гото Денго показывает ему карточку и поднимает брови.

– Глупости, – говорит мотоциклист. – Япония очень сильная. Японцы будут здесь всегда. Макартур умеет только продавать сигареты.

В спичечном коробке лежит такой же портрет Макартура с теми же словами на обороте.

Покурив, они едут дальше. Теперь уже повсюду – слепленные черные конусы вулканов, дорога ныряет то вверх, то вниз. Деревья подступают ближе и ближе, и вот они уже едут через своего рода культурные джунгли: ананасы внизу, кусты кофе и какао посередине, бананы и кокосовые пальмы наверху. Одна деревушка сменяется другой – покосившиеся лачуги жмутся к приземистой и крепкой, на случай землетрясения, большой белой церкви. У обочин свалены в кучу кокосовые орехи; они рассыпаются на дорогу, их приходится объезжать. Наконец мотоцикл сворачивает с основной дороги на проселочную, вьющуюся среди деревьев. Колеи разъезжены шинами грузовиков, слишком широких для проселка; земля усыпана недавно сбитыми ветками.

Им попадается брошенная деревня. Двери болтаются на петлях, по лачугам шастают бродячие псы. Над грудой зеленых кокосовых орехов роятся черные мухи.

Еще через милю культурный лес сменяется диким. Дорогу преграждает КПП. Водитель больше не улыбается.

Гото Денго называет часовому свою фамилию. Он не знает цели приезда, поэтому ничего больше сказать не может. Наверное, здесь концлагерь, куда его заключат. Присмотревшись, он видит натянутую между деревьями колючую проволоку и второе ограждение внутри первого. Видно, где вырыты бункеры и устроены доты; можно определить сектора обстрела. С верхушек самых высоких деревьев свешиваются веревки, чтобы снайперы могли при необходимости привязать себя к веткам. Все по науке, но на войне такого совершенства не бывает, только в учебке.

Постепенно до него доходит, что цель укреплений – не удержать людей внутри, а не допустить их снаружи.

Происходит телефонный разговор, барьер поднимают и машут: проезжайте. Примерно через милю они видят расчищенный кусок джунглей; на платформах из свежесрубленных стволов поставлены палатки. В тени дожидается лейтенант.

– Здравствуйте, лейтенант Гото. Я – лейтенант Мори.

– Вы недавно прибыли в Южную Сырьевую Зону, лейтенант Мори?

– Да. Как вы догадались?

– Вы стоите под кокосовой пальмой.

Лейтенант Мори поднимает голову и видит прямо над собой несколько коричневых волосатых ядер.

– Ах, вот как! – Он отходит от дерева. – Вы разговаривали с мотоциклистом по пути сюда?

– Мы перекинулись парой слов.

– О чем вы говорили?

– Сигареты. Серебро.

– Серебро? – Лейтенант очень заинтересован, и Гото Денго вынужден повторить весь разговор.

– Вы говорили ему, что были горняком?

– Да, что то в таком роде.

Лейтенант Мори отступает на шаг и кивает стоящему в сторонке рядовому. Тот отрывает приклад от земли, берет ружье наперевес и поворачивается к мотоциклисту. За шесть шагов он успевает набрать разгон и с гортанным криком вонзает штык в тощий живот филиппинца. Тот отрывается от земли и, ахнув, падает навзничь. Солдат, расставив ноги, встает над ним и еще несколько раз с влажным скрипом вгоняет штык в грудь.

Наконец тот застывает неподвижно, кровь хлещет из него во все стороны.

– Ваша неосторожность не будет поставлена вам в вину, – бодро говорит лейтенант Мори, – поскольку вы не знали, в чем состоит ваше новое задание.

– Простите?

– Горное дело. Вы будете заниматься горным делом, Гото сан. – Лейтенант замирает по стойке «смирно» и низко кланяется. – Позвольте мне первым вас поздравить. У вас очень важное задание.

Гото Денго возвращает поклон, не зная точно, как низко надо кланяться.

– Так я не… – Он судорожно ищет слова. Пария? Изгой? Приговоренный к смерти? – Я не жалкая личность?

– Вы здесь очень уважаемая личность, Гото сан. Прошу следовать за мной. – Лейтенант Мори указывает на одну из палаток.

Идя прочь, Гото Денго слышит, как молодой мотоциклист бормочет какие то слова.

– Что он сказал? – спрашивает лейтенант Мори.

– Он сказал: «Отче, в руки твои предаю дух мой». Это религиозное, – объясняет Гото Денго.