Джеймс Гибсон и экологический строй*: примат восприятия

Объемлющий зрительный ряд Гибсона

Традиционные психологические и философские подходы к познанию постулируют внутренние процессы или представления, которые каким-то образом «конструируют» наше сознание мира. Считается, что информация из внешнего мира «разбирается» би-

Английский термин «array» можно перевести как «ряд», «строй», «порядок», «матрица», «массив» и т. п. В книге «Экологический подход к зрительному восприятию», М.: Прогресс, 1988, используется термин «строй» (например, «световой строй», «объемлющий (ambient) строй» и т. п. В данной книге, в зависимости от контекста, будут использоваться термины «ряд», «строй» или «порядок». — Прим. пер.

нарными нейронными импульсами и затем снова собирается в центральной нервной системе. Наши мысли о восприятии, судя по всему, всегда склонялись к представлению об изолированном субъекте, который складывает реальность из мозаики количественных битов информации, применяя к ней рациональные категории пространства, времени и причинности.

Поэтому предложенное Джеймсом Гибсоном (1966, 1979) объяснение восприятия, как не связанного с умозаключениями и конструированием прямого «считывания» информации с непосредственной оптической конфигурации окружающего экологического строя, вызвало как восхищение, так и споры. Вопреки всей нашей эпистемологической традиции, Гибсон обратил внимание на сложность непосредственно предстающих периферическим чувствам оптических паттернов, которые образуют вокруг организма динамический поток градиентов и текстур — в особенности при движении. Гибсон критиковал традиционные «статичные» подходы к восприятию, в которых неподвижный наблюдатель является пассивным приемником внешней информации. Искусственное устранение движения из функционального восприятия приводит к тому, что лабораторные исследования восприятия имеют дело с чрезвычайно упрощенными видимостями «сейчас отсюда»; требуются сложные и неестественные стратегии умозаключения, чтобы на их основе составить представление об окружающем мире, который всегда показывает нам движение. По мнению Гибсона, большая часть интереса гештальт-психологии к восприятию формы отражает именно такую аналитическую или пиктографическую установку, тесно связанную с эстетическим очарованием «оптической структурой» как таковой. Это не то функциональное восприятие, которое позволяет нам активно ориентироваться в окружающей среде. Гибсон считает, что ничего не нужно снова собирать глубоко «внутри» чего бы то ни было, поскольку с самого начала не было никакой разборки. Вместо этого, коль скоро организм находится в Движении, окружающий порядок предоставляет нам сложно структурированную информацию.

Восприятие — это, прежде всего, вопрос навигации. Оно неотделимо от движения чувствующих существ через объемлющий или ^0кРУжающий их порядок. Возникающий в результате этого движе-^ния поток градиентов мимо организма позволяет ему извлекать

«инварианты» из специфической динамики изменения текстуры поверхностей, нарастания (наплыва) или уменьшения поверхностей и постоянно меняющегося перекрывания фона поверхностями, которые прибавляют или отнимают информацию. В этих сложных градиентах потока существуют — возможно, кто-то теперь предпочтет сказать «самоорганизуются» — определенные устойчивые конфигурации. Эти инварианты могут давать организму непосредственную, не требующую вывода информацию о том, что данный конкретный порядок «предоставляет» или допускает в качестве возможностей для движения созданию с данными конкретными размером, формой и скоростью. Хотя специфические особенности такого «объемлющего потока» будут различными для каждого вида, его принципы универсальны, поскольку основываются на наслоениях, наплывах и перекрываниях, создаваемых движением.

По мнению Гибсона, любое восприятие окружающего динамического порядка, или строя, одновременно и внутренне представляет собой проприоцепцию, или самовосприятие конкретного положения организма в этом строе. Иными словами, некоторый специфический поток наслоений, наплывов и перекрываний возможен только при столь же специфических положении и пути. По существу, строй всегда возвращает уникальное положение и телесную позу, из которых мог переживаться данный поток. Поэтому объемлющий экологический строй Гибсона исключает любую дихотомию субъекта и объекта. Он утверждает, что нет никакой информации о «там», которая одновременно не дает свое конкретное «здесь» как две фазы уникального соединения. Восприятие, действие и проприоцепция не являются разными функциями или альтернативами:

Оптическая информация, характеризующая себя, в том числе голову, тело, руки и кисти, сопровождает оптическую информацию, характеризующую окружающую среду. Оба эти источника информации сосуществуют. Один не мог бы существовать без другого... Дуализм наблюдателя и окружающей среды не обязателен. Информация для восприятия «здесь» относится к тому же типу, что и информация для восприятия «там», и от одного до другого пролегает непрерывная раскладка поверхностей. (Gibson, 1979, стр. 116.)

Отказ Гибсона отделять субъект от объекта, восприятие от действия, «возможности» от «осуществленное™» (Shaw & Turvey, 1981) ставит его объемлющий экологический строй рядом с аналогично понимаемым бытием-в-мире Хайдеггера — в качестве несводимых феноменов, не подлежащих аналитическому разложению. Организм и окружающая среда представляют собой уникально согласованное сочетание:

Взаимность животного и окружающей среды не следует из физики и физических наук. Фундаментальные понятия пространства, времени, материи и энергии не ведут естественным образом к представлению об организме и среде или о виде и его местообитании. Вместо этого они, по-видимому, ведут к представлению о животном как о чрезвычайно сложном объекте физического мира... Такой образ мышления оставляет без внимания тот факт, что животное-объект существует в особом окружении, что для живого объекта окружающая среда является внешней по-другому, чем множество объектов — внешними для физического объекта. (Gibson, 1979, стр. 8.)

Сходство с попыткой Хайдеггера охарактеризовать «бытие там» живых форм в мире просто поразительно.⁴

Говоря конкретнее, согласно представлениям Гибсона, каждое положение/путь движущегося существа создает специфический «зрительный конус», который раскрывается вперед из неопределенного горизонта и становится уникально дифференцированным по текстуре, когда сходится на организме — чья форма становится перекрывающим краем зрительного ряда (рис. 1). Гибсон описывает это как «текущую перспективу», «оболочку потока» или «семейство кривых, имеющее форму арбуза». Оболочка потока расширяется в направлении движения и сжимается в противоположном направлении, показывая организму и где он находится, и куда движется (рис. 2). Эта оболочка потока имеет форму непрерывно перестраивающейся воронки, открытой с обоих концов. Заметьте, что как горизонтальная открытость вперед, так и перекрывание потока позади движущегося существа всегда должны достигаться в принципе даже для животного, роющего нору под землей, поскольку земля перед ним сходным образом является неопределенной и открытой для более непосредственных определений, которые также

118

Сознание, мозг и организм

прекращаются сразу позади. Гибсон считает градиент «откуда-куда» внутренне присущим опыту всех живых организмов. Каждый паттерн потока будет иметь свою специфическую структуру «откуда-куда».

Рис. 1. Зрительный конус Гибсона. Из книги «Экологический подход к зрительному восприятию».

Это очень похоже на описание Хайдеггером нашего бытия как всегда «опережающего себя». Однако Хайдеггер считал такой «временный характер» специфичным для человеческого Dasein и нашего бытия в направлении более абстрактного неизвестного, принадлежащего будущему, тогда как по мнению Гибсона, градиент «откуда-куда», вытекающий из горизонтальной открытости, внутренне присущ объемлющему строю всех чувствующих существ. Временность встроена в любой объемлющий динамический порядок: «Предпринимаются попытки говорить о "сознательном" настоящем, или "правдоподобном" настоящем, или "временном охвате" восприятия настоящего, или охвате "непосредственной памяти", но все они основаны на том простом факте, что не суще-

Сознание как эмерджентное качество

119

ствует никакой разделительной линии между настоящим и прошлым, между восприятием и воспоминанием... На самом деле восприятие не имеет конца. Восприятие продолжается» (Gibson, 1979, стр. 253). Позднее я буду рассматривать следствия обнаружения этого ключевого аспекта Dasein в объемлющем строе всех чувствующих существ (см. главу 11). Безусловно, этот факт будет иметь существенное влияние на то, где нам, возможно, лучше всего искать постулированные Сперри «эмерджентные свойства» с точки зрения эволюции.

Рис. 2. Оболочка потока в оптическом строе Гибсона. Из книги «Экологический подход к зрительному восприятию».

Объемлющий экологический строй Гибсона, с его неразделимостью «там» и «здесь», кроме того, обеспечивает оригинальную ^ПеРЦептуальную матрицу для того само-отнесения, которое часто считается специфическим для человеческого символического познания и сознания. Если опыт непосредственного физического положения организма и течение объемлющего строя с необходимостью являются совместно данными и совместно определяемыми, то

120

Сознание, мозг и организм

слегка видоизменяя терминологию Мида, можно сказать, что все подвижные воспринимающие организмы «занимают положение, отражаемое окружающим другим». Отражающие игры матери и младенца, в которых мы находили первое проявление «вхождения в роль другого» по Миду, также служат примером исключительно перцептуального соединения «здесь» и «там» по Гибсону, поскольку младенец находит в отражающем лице матери именно свое собственное лицо. Мы можем с определенностью говорить, что символическое познание повторно утилизирует и перестраивает структуры восприятия, но матрица для его самосоотносительной организации, по-видимому, находится в объемлющем строе Гибсона.

Мы даже, кажется, находим в этом строе и его горизонтальной открытости матрицу для непознаваемого «я» Мида, «обхода самости» Юнга и «вычеркивания субъекта» Лакана — которые все справедливо понимаются на человеческом уровне как необходимые последствия символического само-отнесения. В то же время в той степени, в которой чувствующее подвижное существо всегда ориентировано, среди всего прочего, на горизонтальную открытость, как источник градиента потока и потенциальную причину любого появления неожиданного, его «позиция» должна на каком-то уровне отражать и эту открытость. У любого существа должна быть перцептуальная готовность к внезапным реорганизациям мира, которых всегда можно ожидать. Подобно тому как более детальные текстуры и поверхности объемлющего строя «дают» организму его конкретное местоположение с точки зрения специфической оболочки потока, так и горизонтальная открытость вперед, во всей ее неопределенности, дает в обмен соответствующие открытость и готовность. Эта готовность перед лицом неопределенного горизонта, как минимум, аналогична сформулированному Хайдеггером понятию специфически человеческой «заботы», порождаемой открытостью времени впереди. Опять же, горизонтальная открытость должна быть исходной матрицей, повторная утилизация которой на уровне символического познания создает нашу ориентацию в направлении более абстрактного неизвестного. Все чувствующие существа ориентированы на неожиданное, готовы к тому, что будет следующим, и это, судя по всему, обусловлено тем, что горизонт всегда открывается вперед.

Сознание как эмерджентное качество

121

Две системы восприятия:

«непосредственное восприятие» по Гибсону

и «распознавание»

Очень много споров породило утверждение Гибсона о том, что восприятие всегда бывает «прямым», непосредственно данным зрительным рядом, и потому не имеет никаких предварительных микрогенетических фаз организации или отдельных подпроцессов, посвященных таким измерениям, как размер, форма и движение (Ullman, 1980). Представление о том, что восприятие образовано компонентами, которые претерпевают определенный процесс конструирования, составляет основу традиционных теорий восприятия. Однако представляется, что Гибсон понимает под восприятием нечто совершенно иное, нежели то, о чем идет речь в традиции гештальта, модели «бессознательного вывода» Ирвина Рока (Rock, 1983), микрогенетических теориях и большинстве подходов с точки зрения нервных сетей. Ульрик Найссер (Neisser, 1989, 1991) и другие (Leibowitz & Post, 1982) помогли прояснить этот вопрос, предположив, что мы проводим в восприятии различие между двумя системами: «прямым восприятием» Гибсона, которое определяет «где» мы находимся по отношению к навигационным возможностям, допускаемым объемлющим строем, и способностью «распознавания» для выявления в этом строе разнообразных потенциально значимых «что». Исследования обезьян с экспериментальными повреждениями мозга (Mishkin, Ungerleider, and Macko, 1983) позволяют предполагать, что эти системы могут использовать разные проводящие пути коры — таламическую проекцию для распознавания и верхний зрительный бугор для прямого восприятия.

Прямое восприятие действует посредством асимметрии, так как для продолжения ориентации в движении и избегания столкновений симметрично наплывающие поверхности должны преобразовываться обратно в асимметричный поток. С другой стороны, Распознавание — по крайней мере его аспект, требующий базовых способностей к памяти и предвидению, имеющихся у всех мини-^мально сложных организмов — нуждается в «статичном» и симметричном. Оно основано на абстракции из текущего строя готовых паттернов, вроде двумерной формы ястреба, на которую так

сильно реагируют кролики и куры. По словам Найссера (1989), для того чтобы распознать что-либо, нам нужно, чтобы оно было неподвижным. Вращение препятствует распознаванию — например, постепенная адаптация к переворачивающим призмам позволяет испытуемым управлять автомобилем (прямое восприятие), но не читать номерные знаки. Поведение приближения, вызванное распознаванием, основанным на потребности, ведет к симметричному увеличению таких абстрагируемых форм, тогда как избегание требует в равной степени симметричного уменьшения для достижения конечного избавления.

Наконец, в соответствии с утверждением Гибсона о непригодности тахистоскопа для изучения прямого восприятия, система распознавания должна быть способна ориентироваться на информацию, предстающую короткими вспышками — как мы на мгновенье видим отдаленные объекты, идя через густой лес. При таких обстоятельствах тахистоскоп вряд ли может быть чуждым тому, как действует распознавание в природном мире, по контрасту с его непригодностью для изучения навигационного потока. Представляется невозможным считать одну из этих систем эволюционно первичной, а другую — производной от нее. Столь же трудно вообразить существо, ориентирующееся в объемлющем строе, в котором оно не «распознает» избранные паттерны в качестве особо важных, как и распознающее существо, движущееся в окружающей среде, к которой оно в других отношениях бесчувственно. Подвижные создания должны как ориентироваться в среде, так и выявлять значимые паттерны.

Судя по всему, большую часть «восприятия формы» в модели Рока (1983) следует относить к тому, что Найссер называет «распознаванием», и не путать с основой прямого восприятия, которое должно оставаться, как и предполагал Гибсон, навигацией в окружающей среде. Большая часть того, что Гибсон описывает в качестве прямого восприятия, происходит на периферии зрения (Магг, 1982), в том, что гештальтисты называют «фоном». Именно прямое восприятие позволяет нам находить путь через загроможденную комнату, при этом читая книгу (Leibowitz & Post, 1982). Все те феномены, которые Рок исследует в качестве свидетельств участия когнитивного вывода в восприятии, например, обратимые и неоднозначные фигуры, иллюзорные очертания и гештальт-принципЫ

восприятия формы связаны с тем, что Гибсон называет «пиктографическим» отношением к абстрагируемым свойствам оптической структуры, которое он тщательно отделяет от навигационных требований прямого восприятия.

Предложенная Роком модель «разумоподобных» операций, связанных с достраиванием формы, восприятием кажущегося движения и суждениями о постоянстве размера, наряду с его уступкой в отношении того, что в восприятии более простых организмов, возможно, в большей степени участвуют «некогнитивные» процессы, упускает из виду более правдоподобное эволюционное воззрение, что именно разум возникает из повторной утилизации и реорганизации процессов, вовлеченных как в прямое восприятие, так и в распознавание, а не наоборот. Как мы уже видели (глава 2), отдельное проявление процессов, относящихся к размеру (движения расширения и сокращения), форме (геометризации) и движению (выразительная динамика), как в тахистоскопических феноменах (Shilder, 1942), так и в психоделических переживаниях (Kluver, 19j66), позволяет предполагать, что эти эффекты имеют большее отношение к перцептуальным перестройкам, вовлеченным в символическое познание, нежели к любой из систем первичного восприятия.

Сознание и мир у Гибсона, Хайдеггера и Лейбница

Предложенная Гибсоном концепция прямого восприятия как чувствительного резонанса с потоком объемлющего строя, определяющего собственное положение воспринимающего организма, представляется неясной без непосредственного, нерефлексивного сознания, которое Нэтсоулс (1983) называет первичным осознанием, или первичной осведомленностью, с ее собственной неотделимостью от интенциональности и «специфики» осознающего бытия. Такая первичная осведомленность должна существовать в двух формах: как более избирательная и последовательная распознающая осведомленность и как более периферическое «течение», связь которого с фоновым сознанием сразу же становится ясной, когда мы пытаемся двигаться в незнакомой обстановке с закрытыми глазами. Нам нет нужды добавлять чувствительность или первичную осведомленность к «прямому восприятию» Гибсона, поскольку она ему у_же внутренне присуща и предполагается заранее.

124

Сознание, мозг и организм

Так как считывание информации с объемлющего строя при функциональной навигации происходит «напрямую», восприятие является первичным и несводимым. Его нельзя объяснить вычислениями в нервных сетях, поскольку каждое существо, движущееся в объемлющем строе, будет чувствительным к этому строю и будет иллюстрировать основные принципы Гибсона, независимо от того, имеет ли оно нервную сеть (см. главу 5 о поведении простейших). Безусловно, эволюционная дифференциация и организация нервных сетей позволяет организму становиться все более приспособленным к более сложным и отдаленным градиентам потока, поверхности и текстуры. Кроме того, она позволяет проводить все большее различение между размерностями множественных модальностей восприятия. Карл Прибрам (1991) — возможно, единственный крупный нейрофизиолог, который принимает вызов Гибсона. Он показывает, каким образом холономные нервные сети могли бы превращать гибсоновские градиенты потока в распределенные компоненты преобразования Фурье посредством недавно открытых дендро-дендритных связей, которые бы создавали рецептивные нервные поля, действующие независимо от специфической импульсной активности аксонов. Такие повторяющиеся преобразования и распределения перспективы потока могли бы обеспечивать реализацию процесса резонанса, описанного Гибсоном. Соответственно, более локализованное «вертикальное» извлечение отдельных характеристик объекта, таких как краевые и цветовые свойства, а также свойства движения, было бы частью системы первичного распознавания и ее действия в виде быстрых последовательных «импульсов». Предложенные Прибрамом рецептивные поля нейронных сетей не столько объясняют прямое восприятие, сколько обеспечивают возможность его все большей дифференциации, организации и автоматизации.

Объемлющий строй Гибсона может быть потенциальным источником специфически человеческой структуры бытия-в-мире, о которой писал Хайдеггер; для этого потребуется некоторое видоизменение основных исходных положений Хайдеггера (см. главу 11). Оба мыслителя предполагают одно и то же со-определение окружающей среды и чувствующего существа, одну и ту же структуру «откуда-куда», вытекающую из горизонтальной открытости, и, как следствие, то же самое «вычеркивание» основной позиции орга-
Сознание как эмерджентное качество

125

низма с точки зрения его готовности и открытости к «нескрытому» грядущему. Если, как утверждали Найссер (1976) и Бартлетт (1932), самосоотносительные символические познавательные способности основываются на реорганизации и рекомбинации процессов восприятия, то можно было бы ожидать, что гибсоновская динамика потока снова появляется в качестве организующей матрицы для высших умственных процессов. Конечно, эта перцептуальная основа символического познания должна быть более всего заметна в презентативных состояниях, и мы позднее будем находить ключевые аспекты гибсоновского строя в медитативных постижениях открытости всего опыта (главы 10 и 11).

В противовес традиционным представлениям о частном характере сознания, важно отметить, что гибсоновское «течение» в принципе является разделяемым, не только между символизирующими личностями, но и между видами, поскольку основное определение слоистости, наплыва и перекрывания должно быть применимо ко всем движущимся организмам. Глобальные физические инварианты, которыми могут руководствоваться в своей навигации движущиеся существа, включают в себя, вдобавок к горизонту, направление силы тяжести, градиент текстуры земной поверхности и меняющиеся узоры теней, возникающие в результате движения солнца (Shaw & Mclntyre, 1974). Они присутствовали на протяжении всей эволюции. Разумеется, имеются глубокие различия в результирующих оболочках потока, в зависимости от размеров и маневренности существа и того, живет ли оно в основном на земле, под землей, в воде или в воздухе, не говоря уже о различно организованных системах потребностей, которые будут настраивать организмы на разные аспекты их объемлющего строя. Из-за всего этого, в соответствии с утверждением Нэйджела (1974), невозможно знать, каково это — быть летучей мышью, что составляет «специфику» этого чувствующего существа. Но звуковой локатор летучей мыши Реагирует на те же самые свойства потока, перекрывания и наплыва, которые характеризуют зрительный ряд. Первичная осведомленность, несомненно, является разделяемой с точки зрения ее организующих принципов, как самого фундаментального уровня ее «специфики». Нерефлексивное перцептуальное сознание — это «созна-^ние с», принципиально «не-частное» сознание, на отсутствии которого настаивала большая часть западной философии и психологии.

126

Сознание, мозг и организм

Следствия гибсоновского анализа объемлющего экологического строя свидетельствуют против кантианских исходных допущений большей части современной психологии, согласно которым ум конструирует мир на основе репрезентативных категорий. Вместо этого точка зрения Гибсона полностью соответствует традиции, идущей от Лейбница (см. также Weimer, 1982). Лейбниц считал, что разум и вселенная организованы на основе общих движущих сил или начал, которые образуют предустановленную гармонию — в более средневековом, нежели современном понимании. У Гибсона действующее начало (Shaw, Turvey, and Mace, 1982) — это тоже принцип объединений, в которых «здесь» отражает «там», и каждый видоспецифичный объемлющий строй отражает общие принципы динамического течения в физической окружающей среде.⁶ В этом смысле, современный интерес к константам формы и нелинейной динамике, проявляющимся на всех уровнях физической реальности, включая восприятие и нервные сети, глубоко созвучен идеям Лейбница.

Для Лейбница (1898, 1951) фундаментальными единицами реальности были монады, как нечто не подлежащее дальнейшему анализу, в отличие от физических атомов. Монады характеризовались «восприятием» и «аппетитом», или влечением. Их лучше всего иллюстрирует осведомленность животных (прямое восприятие Гибсона), которых Лейбниц называл живыми зеркалами вселенной. Бесконечное множество вселенных, образованных восприятиями каждого живого вида, существует в предустановленной гармонии, основанной на общих организационных формах. Человеческие существа представляют собой «само-сознающие» монады, в то время как «простые» монады иногда характеризуются как природные силы, «аналогичные» желанию и влечению, которые Лейбниц иллюстрирует ссылками на действующие начала огня и воздушных потоков.⁷ Именно такие физические процессы открытое Лейбницем «исчисление бесконечно малых» делало потенциально доступными для количественного представления в термодинамике, а теперь в нелинейной динамике. С современной точки зрения, весьма разумно выбирать в качестве фундаментальной единицы анализа «восприятие» или «чувственный мир жизни». Придание восприятию статуса фундаментальной эпистемологической и онтологической категории выдвигает на первый план ту точку зрения, что вся «ре'

Сознание как эмерджентное качество

127

альность» должна, в первую очередь, познаваться живыми существами — как считал Хайдеггер, который видел в Dasein дальнейшее развитие Монады (Heidegger, 1928). В самом деле если основной интерес сосредоточивается на самоорганизующихся динамических системах в природе, их вполне могут лучше всего представлять живые формы.

Помимо Dasein Хайдеггера и объемлющего экологического строя Гибсона, монады Лейбница представляют собой еще одну главную точку в истории западной мысли — от досократиков до Хайдеггера, — где сознание по своей сути приспособлено к окружающей его динамике, а также ко всем собственным проявлениям в многообразных видах. В этой мысли дихотомии субъекта и объекта, разума—тела и сознания—мозга оказываются чисто производными. Они представляют собой вторичные и даже извращенные последствия социокультурного кризиса и личного отчуждения.

4 СОЗНАНИЕ КАК ЛОКАЛИЗОВАННОЕ: НЕРВНЫЕ ЗОНЫ КОНВЕРГЕНЦИИ И СИСТЕМА СОЗНАТЕЛЬНОЙ ОСВЕДОМЛЕННОСТИ

Локализация функции*, объяснение или конкретное воплощение?

Даже если мы делаем вывод, что сознание представляет собой эмерджентное свойство нервной связности, скоро становится ясно, что в определенных областях сложной нервной системы плотность взаимосвязей особенно велика. Эти «зоны конвергенции» становятся очевидными кандидатами для любой более конкретной мозговой локализации сознания, особенно в отношении его способности к непосредственному синтезу. Прежде чем рассматривать возможные варианты такой локализации в различных зонах, важно уяснить, что могут и чего не могут объяснить такие попытки. Я уже подчеркивал, что и в эволюции, и в онтогенетическом развитии нервной системы зарождающиеся функции, судя по всему, присутствуют еще до появления специализированных нервных и сенсорных областей, в которых они будут локализованы. Например, хотя ухо дельфина устроено так, что оно способствует триангуляционному определению местонахождения источников звука под водой, у ныряльщиков-людей постепенно развивается более грубая форма такой чувствительности, несмотря на отсутствие соответствующий анатомии (McNulty, 1967). Нахождение в нервной системе позвоночных особых зон конвергенции, высокая внутренняя связность которых, возможно, «воплощает» синтезирующие функции сознания, еще не позволяет делать вывод об

отсутствии разумности у более простых организмов. Возможно, сама простота их организации и поведения не требует такого рода специализации.

Многие теоретики пытались выводить возникновение сознания в эволюции из наличия достаточно сложных нервных структур. Однако такие претензии на локализацию могут в большей степени отражать конкретизацию уже имеющихся функций, чем объяснение столь фундаментальной способности, как чувствительная навигация организма в объемлющем строе. Конечно, может быть и так, что физиолого-химические «следы», оставленные последовательной дифференциацией функций в качестве локализованных во все более и более сложных нервных сетях, способны очень многое рассказать о самих функциях. Если структура не всегда объясняет функцию, то она в любом случае ее отражает. Нельзя сказать, что сегодняшнее восхищение подлинными прорывами в нейронауке ничем не оправдано, однако всегда должен оставаться вопрос, объясняют ли эти физиологические процессы то, что делают организмы в своем активном приспособлении к окружающей среде, или же сами объясняются этим. В следующей главе я буду более конкретно рассматривать вопрос о том, какие формы поведения организмов могут быть способны что-либо сказать нам о чувствительности/разумности и ее многочисленных уровнях.

В последние годы среди тех, кто стремится найти нервную локализацию, если не обязательно объяснение сознания, было много споров относительно того, должно ли быть сознание, реализованное в нервной системе, единичным или множественным. Следует ли считать самой важной одну из множества зон конвергенции или даже холономного наложения, предложенных в качестве мест локализации сознания? Или они действуют вместе как единая, множественно распределенная синтезирующая система? С одной стороны, есть те, кто постулируют единичную систему сознания, хотя и не без некоторых споров относительно главной зоны конвергенции. Например, Шактер (1989) и Даймонд (Dimond, 1976) помещают такого рода систему в теменной доле правого полушария, в то ^время как Баарс (1988) и Пенфилд (1975) сосредоточиваются на ^таламо-ретикулярной системе ствола мозга. Затем есть такие, как Кингсборн (Kingsbourne, 1988), Гольдман-Ракич (Goldman-Rakic,

природе сознания

130

Сознание, мозг и организм

1988) и Дамасио (Damasio, 1989), которые, основываясь как раз на этих разногласиях, считают, что таламо-ретикулярная система, лимбическая система (с ее височными и лобными связями), лобные доли и теменные области как правого, так и левого полушария, образуют отдельные системы первичной чувствительности, которые могут объединяться двусторонними взаимными связями в меняющееся, множественно определяемое поле осознания. Дамасио предполагает, что нет никакой необходимости выбирать из них какую-то одну область, поскольку они могут функционировать как единая система, основанная на синхронной ритмичной электрохимической активности.

Мы будем конкретно рассматривать три зоны конвергенции, которые все связаны с полимодальной интеграцией, но на очень различных организационных и, потенциально, эволюционных уровнях. Во-первых, имеется общее для всех позвоночных схождение прямых связей от периферических органов чувств в ретикулярной формации верхней части ствола мозга. Эта область также включает в себя ориентировочную реакцию на новизну и более специфические таламические проекции к ассоциативным областям новой коры (Moruzzi & Magoun, 1949; Penfield, 1975). Предложенное Гиб-соном понятие о «дублировании» информации от различных модальностей восприятия, предположительно опосредуемом верхним зрительным бугром среднего мозга (Stein & Meredith, 1993), также относится к этой общей системе сенсорного наложения. Во-вторых, есть более специфичная для млекопитающих область гиппокампа и миндалины в лимбической системе, связанная со способностью к образной памяти и координацией разных модальностей при ассоциативном научении под влиянием подкрепления. У людей такие способности организованы в форме эпизодической или автобиографической памяти, которая утрачивается при повреждении этих областей переднего мозга (Tulving, 1983). В-третьих, мы рассмотрим «третичные» области новой коры, особенно в правом полушарии, которые вовлечены в интеграцию и реорганизацию различных модальностей восприятия. Гешвинд (1965), Лурия (1973) и Шак-тер (1989) придают этим областям фундаментальное значение для символических познавательных способностей и самоосознания. Вдобавок, нам будет нужно рассмотреть сопутствующий спор с теми, кто настаивает на локализации человеческой самосоотноси-
Сознание как локализованное

131

тельной способности исключительно в левом полушарии и в качестве аспекта языка (Gazzaniga, 1988).

Споры о том, какая из этих областей может быть самой главной в системе сознательной осведомленности, судя по всему, зависят от того, считают ли более фундаментальной и всеобъемлющей способностью восприятие, память и научение, или же мышление. Я уже высказывал предположение, что восприятие в обоих его аспектах — прямом и распознающем — представляет собой способность организма, наиболее явно требующую первичного осознания. Память связана с абстрагированием значимых намеков и ассоциаций из распознающего восприятия, постепенно все более развиваясь как способность к запоминанию и предвидению. Мышление должно отражать более радикальную реорганизацию и рекомбинацию перцептуальных процессов. Мы могли бы сказать, что сознание сперва присутствует в непосредственном восприятии, в качестве повышения как общей, так и модально-специфичной чувствительности к непосредственному окружению. Его область действия значительно расширяется образностью предвидения и вспоминания, _ в затем оно радикально преобразуется с появлением символического самоотнесения и «схематической реорганизации».

С учетом этого, представляется ясным, что самосоотносительная символическая способность, вдобавок, будет преобразовывать память в нечто более конструктивно автобиографическое, а также приводить к тому, что реакция на новизну, основанная на структурах ствола мозга, будет все более вовлекаться в задачи, связанные с воображением и языком. Иными словами, хотя можно прослеживать базовые формы осознания в более высоких, более сложных формах, эти более интегративные уровни будут, в свою очередь, реорганизовывать и преобразовывать низшие уровни той же самой функции. Поистине, будет трудно отделить ложные проекции символической способности на наше понимание более простых форм памяти и восприятия от столь же ошибочного сведения эмерджентного самосоотносительного сознания к его более простым корням. Нам предстоит найти богатые иллюстрации этой дилеммы.