От критической теории к постмарксизму

От критической теории к постмарксизму: Введение

Пер. О. Давыдик и А. Серяковой

Прежде всего, постмарксизм связывают с работой Эрнесто Лакло и Шанталь Муфф «Гегемония и Социалистическая традиция», которая была издана в 1985 году. Для многих политических деятелей и представителей критической теории эта работа является, пожалуй, ключевым текстом постмарксизма, кроме того «Гегемония» осмысляется и как подлинно постмарскистский текст (Джерас 1987 г.; Можелис 1988 г.). Именно здесь мы находим интуицию, которая маркирует сущность постмарксизма: оставить Маркса и в то же самое время признать важность марксистской теории, что раскрывается в задаче сформировать левый радикальный дискурс «после» исчезновения марксизма с исторической сцены. Несмотря на то, что однозначно можно говорить о несомненных сдвигах в понимании марксизма, все же несомненным остается тот факт, что представителей данного течения, т.е. тех, кто эксплицитно или имплицитно работают в поле постмарксиского дискурса, остается сравнительно небольшое количество. Даже те, кто разделяют их широкие взгляды, например, Славой Жижек, все же стремятся воздержаться от название «постмарксизм», и применяют его по отношению к другим (Жижек, 1998). «Постмарксизм» представляет собой название, которое один применяет по отношению к другому, вместо того, что бы оно стола подлинным признаком самоидентификации.

Что, однако, не стало препятствием к тому, чтобы многие критики и интеллектуалы, апеллировали термином постмарксизм, например, Стюарт Сим, описывает постмарксизм как полновластное и развитое интеллектуальное «движение», корни которого следует искать в западном марксизме после раздвоения его в период русской революции (речь идет об Октябрьской революции 1917 года – Прим. переводчика) и краха Второго Интернационала (Сим, 1998: 1; 2000). Постмарксизм включает в себя большое количество мыслителей, которых, так или иначе, называют неортодоксальными или западными «марксистами», такими, как Джорджио Лукач или Антонио Грамши. Таким образом, мы довольно быстро можем двигаться от идеи о том, что постмарксизм представляет собой результат сотрудничества двух теоретических парадигм к определению, которое ориентируется на то, что постмарксизм – это полновластное и развитое «движение», которое включает в себя многих ключевых фигур критической теории. Вместе с тем, оба определения постмарксизма недостаточны. Вышеупомянутые определения слишком быстро и жестко расставляют акценты о том, что форма и сущность проекта, который ассоциируется с именами Лакло и Муфф, является уникальным или особенным, и таким образом, в добавок ко всему, он репрезентирует разрыв в «нормальном» положении дел. Кое того, как принято, название является сомоописанием феномена, в данном случае обесценено. Поскольку сам Маркс не раз говорил о том, что он не является «марксистом», так как будто он этим жестом мог бы предотвратить использование этого термина другими в качестве принадлежности к таковым. В этой связи, принципиальным является тот факт, что только два мыслителя – Лакло и Муфф – пытались добраться до самого Маркса через проблематизацию и вытеснение его работ.

С другой стороны, не стоит думать о постмарксизме как о движении, восходящим назад к первым десятилетиям двадцатого столетия. Он не восходит к неортодоксальныме вариантам марксизма и около марксистским течениям, которые, как утверждают, больше не работают. Ясно, что эти течения существовали. Однако, в чем принципиальное отличие постмарксизма от остальных течений, так это то, что Лакло и Муфф подвергли сомнению законность или уместность марксизма как теоретической и идеологической практики, и их направление мысли сильно отличались от исследования «западных марксистов». Лукач, Блох, Грамши и другие представители «западных» марксистов не были мотивированы очевидным истощением марксизма, т.к. они продолжали линию «возрождения» марксизма, которая берет свое начало от Лукача (Лукач, 1971, предесловие 1967). Данные исследователи видели дальнейшее развитие марксизма, не в вытеснении некоторых других мыслительных системах или теоретической точки зрения. Это Они чувствовали себя марксистами – не постмарксистами, как их иногда определяли. Постмарксисты чувствовали себя поколением после событий 1968 года, родившихся из событий 1968 года. Почему 1968? Что является определяющим в контексте этой даты?

1968 год, как бы драматично это не звучало, является началом конца как «западного», так и «восточного» марксизма. Относительно Востока, Пражская весна показало несостоятельность образа Советского Союза как источника антикапиталистических инициатив, что эксплицитно можно выразить в лозунге «Трудящиеся всех стран объединяйтесь!» окончательно Прага Spring видела побуждение понятия, что Советский Союз представлял местоположение антикапиталистических инициатив и модели для того, чтобы 'трудиться массы вокруг мира. С входом советских войск на улицы Праги даже те, кто до последнего цеплялся за миф советского пути к коммунизму, бытии вынуждены признать, что данная перспектива не оправдывает себя. Сторонники реформистского пути, те, кто питал надежду на прозападную интеллигенцию, а также многие левые, были переданы суду. Советский путь держался исключительно Только самые рьяные и радикальные приверженцы сталинизма продолжали цепляться за осколки надежд и ожиданий относительно прогрессивного хурактера советского пути развития. Пражская весна, таким образом, вызвала к жизни пересмотр самого советского пути развития, однако это был пересмотр Пражская Весна таким образом вызвала пересмотр советской дороги, но это был пересмотр без ностальгии к пониманию пролетариата как авангарда и главной революционной силы современной истории.

1968 год дал свидетеля парижскому Evenements, который развернул вопреки всему официальную Коммунистическую партию Франции (КПФ). КПФ стала позиционироваться как часть проблемы, которую следует преодолеть, но не в качестве искры или катализатора для революционной политики. Вновь организованному марксизму был нанесен удар, после которого он больше не возраждался в Европе, расщепившись на разнообразные Еврокоммунизмы, маосизмы, троцкизмы и сталинизмы, ожидающие порой запоздалого «возрождения». В самом общем виде, 1968 год показал, что прогрессивная политика существовала «где угодно», но не в марксистских партиях и не под их руководством. Она была «на улицах», «под мостовой» в новых социальных движениях феминисток и инваироменталистов: во всем мире, казалось бы, но не в партии. Традиционный революционный субъект, индустриальный рабочий класс – эти понятия мутировали, рассеялись, «погибли» или просто отсановились в развитии. Все это породило, возможно, центральную проблематику, возродившую левую теорию и практику 1968 года. Что или кто должен был стать новых агентом социальных изменений, более глубокой критики? Не взирая на его еретичность, троцкизм полагался на перспективу возрождения революционного сознания в рабочем классе. Но он также попался в круг ожиданий, что развитие со времен Второй мировой войны неизбежно привело к проблемам. Тому подтверждением, в итоге, явились кризис, стагнация и безработица. Все же, ни один из этих феноменов не напоминает и близко уговоры рабочего класса развитого индустриального мира в целях реформации, продвигаемой социально-демократическими партиями и профсоюзами. Хуже того, развитие в области рекламы и маркетинга товаров походило, как жаловались бесчисленное количество критиков вроде Герберта Маркузе и Даниеля Белла, на упрощение глубоко смысла той альтернативы, которая была предложена взамен развитому капитализму (Белл, 1960; Маркузе, 1964). Откуда же, тогда, пришел новый революционный субъект?

Постмарксизм явился ответом на сложившийся кризис. Подоплека для «проекта» Лакло и Муфф была достаточно очевидной, также, как и для большинства подходов, теоретических инноваций и стратегий, для всех тех, кто разделял желание избавиться от марксизма и советского коммунизма. Для целей этой книги 1968 год взят как таковой в качестве точки отсчета для создавшихся дискуссий. Но даже если мы примем оправдание 1968 года как точки отсчета для переосмысления проблемы, все равно остается вопрос о том, что есть постмарксизм, что он приводит к жизни, и каковы его основные черты и характеристики, имея в виду, что здесь подразумевается нечто большее, чем «Лакло и Муфф». Что же далее?

Представляя суть этой книги, которая призвана рассказать о предмете студентам и заинтересованным читателям, мы должны отказаться от задачи предложить и раскрыть дефиницию «постмарксизма», даже спекулятивного характера. Вместо этого, мы предпочитаем использовать «момент» 1968 года в качестве проводника в деле выбора мыслителей (Мюррэй и Шулер, 1988). Очевидно, мы включили сюда Лакло и Муфф, раз им посчастливилось представить свой проект в качестве постмарксистского. Однако же, причины намного запутаннее, учитывая возражения многих теоретиков против приставки «пост» в общем и термина «постмарксизм» в частности. Мы заинтересованы в тех, кто хоть раз упоминал о «кризисе» марксизма, что марксистская ортодоксия находится в коллапсе в противовес тем, кто настаивает на необходимости рефлексии в отношении работ Маркса и его легитимация в качестве реконституирующей критики и политического ответа развитому капитализму. В этом смысле, мы пришли к выводу, что центральным элементом постмарксизма является идея нахождения внутри марксистской проблематики, даже отрицая потенциал марксизма в обновлении критики. Наш интерес предсталяют те, кто находятся в непосредственном соприкосновении с мыслью Маркса, но не те, кто отправился в далекий космос, оставляя свои марксистские настроения далеко позади, как хвост кометы. Другой путь установления причины исследования, это обратиться к Витгенштейну и определить, что мы заинтересованы в картографировании «семейного подобия» между мыслителями и теоретиками, которые, впрочем, могут и не иметь ничего общего в смысле той традиции, к кторой они принадлежат, страны происхождения или соответствующих траекторий. Конечно, многие из этих мыслителей остаются ближе к Марксу, чем другие. Некоторых из них мы называем «сильными» постмарксистами в том смысле, что они хотят быть восприняты, как работающие в рамках марксистской проблематики. Другие являются «слабыми» постмарксистами, предпочитающими думать о себе, как о противостоящих ортодоксальному марксизму. Объединяющей темой постмарксизма все же остается идея позиционирования прямого противостояния ортодоксии, в противопложность стремлению скрыть ее или замаскировать.

Утверждая такую задачу, мы в тоже время подвергаем сомнению цель, намеченную ранее: к примеру, постмарксизм может быть определен в качестве движения, неважно, интеллектуального или политического. Это подчеркивает тот пункт, что «не только политического». Мы не будем здесь обсуждать такие работы, которые имеют «органическую» связь с социальной борьбой в духе Ленина и его отношения к Русской социальной демократии или Грамши и Итальянской коммунистической партии (ИКП). В действительности же, одной из характреистик постмарксизма является его дистанцирование, намеренное или нет, от всякого рода борьбы и партий, движений и социальных групп. Постмарксизм является, наряду с некоторыми знаковыми исключениями, интеллектуальной и академической практикой, в противоположность революционному духу. Мы также не утверждаем, что постмарксизм являеться определенной идеологией, также как и определенным цельным видением или набором утверждений, касаемых источника и возможной судьбы модерных обществ, или традицией мышления с четкими границами соприкосновения, симпатией или взаимной плодотворной работой между наиболее значительными фигурами. «Связи» между персонажами менее осязаемы, более иллюзорные и их более сложно проследить, чем предлагалось выше. С другой стороны, мы действительно полагаем, что интеллектуального и иногда политического сходства иногда достаточно, чтобы заполнить это загадочное означающее – «постмарксизм».

Как мы видим, существует богатое разнообразие постмарксистских подходов, но что их объединяет – это вера в то, что не может быть простого «возвращения» к Марксу. Рабочим предположением всех этих теоретиков является то, что существует нечто более глубинное в теории Маркса и в марксизме помимо проблематики человеческой эмансипации. Их эмансипоторные убеждения привели их к проблематизации ядра марксистской концепции. Кратко, можно перечислить следующее:

• 
  Марксова теория истории. Постмарксисты имплицитно или эксплицитно понимали марксов исторический процесс в качестве телеологии (история-как-цель) или как «великий нарратив» (Лиотар). В этом подходе отражается убеждение, что «история» на стороне рабочего класса, который демонстрирует неизбежную неудачу капитализма, и объединяет «факты» исторического развития с ценностями «хорошего» коммунистического общества». Они подвергают сомнению марксистское объяснение, облаченное в термины проиводительных сил, вступающих в противоречие с проивзодственными отношениями.
  
• 
  Марксово понимание революционного субъекта. Постмарксисты понимают вышеуказанный подход в качестве формы исторического детерминизма, который настаивает на центральном положении Партии, как локуса всякого противостояния капитализму. Партия позиционируется в качестве хранилища теоретического знания и, таким образом, умоляет роль любого другого агента как жертвы «спонтанного» и необразованного убеждения.
  
• 
  Марксова учение об этике. Связанное с этим детерминизмом, отрицание важности деятельности человека и обсуждения по поводу этики. В идеале, марксизм предлагает чрезмерный рационализм и довольно узкое понимание человеческой мотивации. Марксисты подразумевают, что рабочие будут неизбежно объединяться, чтобы превозмочь капиталистскую эксплуотацию, как результат их материального обнищания (см. Манифест Коммунистической партии). В противоположность, постмарксисты утверждают, что человееские существа (мужчины и женщины) ведомы большим количеством страстей, сознательными и бессознательными.
  
• 
  Марксизм и позитивизм. Марксизм базируется на позитивистской методологии, которая ствит научное знание превыше любой другой формы знания, начиная от этики и эстетики и до «опыта». Марксистская партия обладает привелегированным знанием, представляя наиболее прогрессивные силы (рабочий класс) в истории, а также исключительную привелегию борьбы (чаще мужской) рабочего класса по сравнению с другими формами борьбы против угнетения и эксплуотации. Причиной тому является привелигированный статус капиталистического «производящего» рабочего по сравнению с другими рабочими (к таковым относят воспроизводящих). Далее, это привело к превосходству одной идентичности (класса) над другой, которая чаще всего считалась формой «ложного сознания». Борьба вокруг идентичности и субъективности в любой случае является вторичной и производной из главного противостояния: борьбы «рабочих».
  
• 
  Авангард и интеллектуалы. Маркс неоднозначен в понимании роли радикального интеллектуала в эмансипаторном процессе, однако он вполне понятен в том, что партия неотделима от более глобальной борьбы за свержение капитализма, и в том, что партия и интеллектуалы отражают истинные интересы. Марксисты были склонны к позиционированию себя в качестве центра процессов освобождения, и стали крайне авторитарными, когда пришли к власти.
  
• 
  Проблема демократии. Неважно, что говорится в Манифесте коммунистической партии о «победе в борьбе за демократию», марксистская политическая практика только «запудривала мозги» подобным утверждением. Как может теория освобождения быть искренне демократичной и аккумулировать в себе различные ценности и идентичности? Как мы в частности можем быть уверены, что наше коммунистическое будущее было искренне демократичным, открытым и плюралистичным? Последствия марксистской практики врядли могут служить подтверждением этому, и, безусловно, постмарксисты совершили множество ошибок «действительно существующего социализма».
  

Тогда все еще остается вопрос о селекции². Кто еще так давлеет над нашим пониманием термина как не “пост-марксиситы”?³ Здесь снова потребуется осторожность. Наш интерес в этой книге не связан с исчерпывающим пониманием⁴. Напротив, наша избирательность направляется желанием обрисовать импликации критики, к которым обращается “пост-марксизм”. В рамках такой селективности появляются такие теоретики, чьи многочисленные публикации превосходят все ожидания; в иных случаях, это может быть единичная интервенция или несколько эссе, которые имеют отношение к интересующему нас предмету, артикулированным в этой книге. Мы начнем с нескольких персонажей, которые тесно связаны с событиями 1968 года, в частности, с Парижским восстанием. Сюда входят Корнелиус Касториадис, Жан-Франсуа Лиотар и пишуший тандем “Делез и Гваттари”.

Касториадис менее всех ассоциировался с группой Социализм и Варваство⁵, которая развивала пост-Троцкистские взгляды в анализе как капитализма, так и советского коммунизма. Остальные члены группы включали Лиотара и Клода Лефора, которые развивали пост-марксисткие взгляды. Касториадис развивал агрессивную критику марксизма по всем направлениям, сохраняя бескомпромисную радикальную политику. В действительности, в его понимании, марксизм не был достаточно радикальным, он был верен авторитарному и анахроничному набору возможностей и потенций обычных людей развивать формы само-организации. Марксизм остался патерналистическим и бюрократичным в своих возможностях к органическому революционному действию и, следовательно, должен быть сражен, чтобы поддержать радикальные надежды и энергии живыми. Пост-марксизм Касториадиса является очень мощным противостоянием самому марксизму, который, как он заявлял, в версии большевиков был несколько примитивен по отношению к возможности быть развитым до истинных форм радикальной политической практики. Силой Касториадиса были полемические эссе, иногда подписываемые одним из его псевдонимов. Но он также написал несколько больших отрывков, которые демонтсрируют в полной мере силу его критики. Сюда включают Воображаемые институты общества, где отображен центральный момент анализа, представленного в этой книге (Касториадис, 1987).

Во второй части мы взглянем на работу Жиля Делеза и Феликса Гваттари, ответственных за две части Капитализма и шизофрении, бессомненно самая важная теоретическая интервенция, которая зародилась в недрах 1968-го (Делез и Гваттари, 1984; 1988). Делез и Гваттари создали интригу, соотнося себя к марксистами (Тоберн, 2003: 1 — 4). Все же, даже при поверхностном обращении к их работам, это не марксизм, как многие “марксисты” хотели бы думать или склонялись бы к этому. Их работа представляет собой комплексный сплав огромного разнооборазия течений и направлений от витализма до экзистенциализма, от теории хаоса до психоанализа. Наверняка более аккуратным определением станет вывод о том, что они сгенерировали весьма оригинальный синтезированный подход, опираясь на различные теоретические традиции и жанры, тонкое искусство — такое же, как и сама работа Маркса. Единственной причиной, по которой они включены в книгу, является то, что по крайней мере, они представляют, среди прочего, достаточно интересное толкование пост-марксистов. Здесь сохраняется нечто марксистское, не только в терминах внутреннего или оживленного принципа: критики капитализма во всех его формах и манифестациях. Но также остается многое из марксизма “за кадром”. Это будет марксизм тех марксистов, которых они критиковали: герметично запечатанный ортодоксальный иммунитет от крититизма, развития или ревизии. Вслед за Касториадисом, конечным результатом явился подход, который абсолютно реальным образом прорывается из политики Ленина и его последователей, преследующий цель обуздать воображение и желание в угоду политике освобождения. Одним из общих мест в этом подходе является такое противостояние марксизму как консервативной и ограниченной доктрине. Как и Касториадис, Делез и Гваттари ощущали потребность “прорваться сквозь марксизм”, или более того, сквозь партийный марксизм или самозванный авангард в попытке найти непосредственный или имманентный радикализм, о котором говорили ранние поколения анархистов.

В третьей главе мы будем работать с Лиотаром, пожалуй с самым известным из так называемых постмодернистов и самым критикуемым со стороны Касториадиса и Гваттари среди многих других. Его важность заключается более в теоретическом и философском, нежели политическом пласте. Именно Лиотар развил одну из ключевых тем, которая подразумевает постмодернистский момент, что, в свою очередь, является основным элементом постмарксизма. Это определение марксизма в качестве мета-нарратива или “тотализирующего” описания природы или исторического процесса и, таким образом, в качестве философии, которая элиминирует человеческий фактор⁶ и ответственность. Лиотар в своих поздних работах призывал к такой политике, которая избегает того, что он назвал различение⁷, отказ⁸, который не оставляет альтернатив кроме трансцендирования системы, тотальности, из которой все вырастает (Лиотар, 1988). Такой стартовый тезис попахивал для Лиотара револиционизмом и практически юношеским презрением к действию здесь и сейчас с целью улучшения и исправления настоящего. В его понимании, это было не столько примирение с либерал-капитализмом, сколько напоминание об опастностях, которые скрыты за требованием сделать тотальность ”презентабельной”⁹. Институт благосостояния имеет много проблем; но для Лиотара он был более приемлемым, чем сомнительные результаты революционного романтизма.

Затем мы перейдем к четвертой главе, к постмарксизму “постмарксистов”, Лакло и Муфф. Их постмарксизм был построен на базе наследия Луиса Альцюссера, который наряду с Сартром, стал, возможно, наиболее влиятельным персонажем марксистской сцены во Франции 1960х. Альцюссер находился под сильным влиянием Жака Лакана, ключевым интерпретатором фрейдийского психоанализа. В отличие от, к примеру, теории потока и избытка¹⁰ Делеза и Гваттари, подход Лакана-Альцюссера акцентирует внимание на центральной категории “нехватки” и “антагонизма” как элементе в конституировании социальной реальности и несомненного человеческого состояния как такового (Ставракакис, 1999: гл. 1). Подход Лакло и Муфф подобным образом помещает нехватку в сердце политики, и продуктивность подхода заключается в соединении субъекта и объекта, языка и мира в некотором всеобъемлющем или тотальном моменте трансценденции. Универсальное в этом смысле всегда находится в противоборстве; смысл в том, чтобы до такой степени радикализировать природу противостояния, чтобы различные видения и идентичности смогли участвовать в том, что инаковое узко описывающее видение политической жизни разрешается в либеральном капитализме. В следующей главе мы ознакомимся с одним разменным ключом в период после 1968 года. Это нечто между и внутри феминизма – некоторые марксисты, некоторые “социалисты”, другие в той или иной степени осведомлены о работах Маркса. Как мы отметим в этой главе, отношения между марксизмом и феминизмом иногда характреизуются в качестве брака, хоть и “несчастливого”. Оба представляют критику либерал-капитализма и оба были способны к мобилизации социального движения за пределами разных видений того, как должен быть переустроен мир во имя человеческого освобождения. Элемент постмарксизма был установлен теми, кто верил, что в обоих присутствуют элементы разделенной ответственности за современный кризис марксизма и феминизма. Понимание неспособности, эпистемологически, философски и политически, к истинному взгляду на угнетенное положение женщин привело к пролиферации радикального феминизма постмарксистского образца: феминизма с любой мировоззренческой позицией, противостоящего феминизма, материалистического феминизма. Нашей целью в этой главе являлось обозначить эти различные реакции и предложить пути, в которых эволюция постмарксизма, отходящего от критики, может быть продуктивной в духе развивающейся феминистской критики.

В тоже самое время, когда Лакло и Муфф развивали свой постмарксизм, Агнес Хеллер развивала свой подход, похожий по внутренней критике марксизма и политики на подход Лакло-Муфф. Хеллер исходила, однако, из гуманистической марксистской базы, противопоставленной анти-гуманистической позиции Альцюссера и его последователей (Торми, 2001, введение). Критика Хеллер была достаточно близка к дискуссии, обозначенной Касториадисом и Лиотаром. Изначально, политика Хеллер происходила из опыта венгерского подъема 1958 года, в который она была непосредственно вовлечена. Здесь подразумевалась политика само-управления, советов¹¹ и прямой демократии. Не смотря на это, ее вера в проникающие во все сферы существования демократические практики едва ли выжила под давлением действительности существования демократии (Хеллер уехала из Венгрии в Австралию в 1976 году). Действительно, сторона «состояния политики постмодерна», над которой она кропотливо работала, привела к возрастающему пессимизму касательно перспектив перехода от модернити и либерал-капитализма к демократическому само-управлению. Вместо этого, как и Лиотар, она все боле смирялась с существующей открытостью и случайностью, диагностированной в либерал-демократии. Это в итоге привело к утверждению, что не существует фундаментальных убеждений или доктрин, которые бы упредили переубеждение общества теми индивидами, которые действуют в рамках контекста о наличном существовании демократии и политической свободы. Безусловно, это долгий путь, проделанный от модели венгерского подъема. Но определяющим для Хеллер был дальноидущий потенциал демократии в адаптации и изменения в современных условиях. Демократия преобразовалась в «радикальную демократию» и, в итоге, самым основанием универсализации ценностей справедливости и равенства, которую поддерживали и сами марксисты.

В ранних работах Хеллер прослеживается влияние Хабермаса, чьи некоторые работы мы рассмотрим в седьмой главе. Хабермас реже упоминается в качестве постмарксиста, (мы опять ссылаемся на понятие постмаркизма как на орбиту, внутри которой работают многие теоретики в оппозицю новой ортодоксии или школе). Один из величайших мыслителей последних четырех десятилетий, все работы Хабермаса могут быть помыслены в качестве медитации над релевантностью и значением работ Маркса. И действительно, Хабермас однажды упоминал о своей собственной соотнесенности с попытками оживить исторический материализм. Его работы воплощают собой не столько иконостас, сколько инновацию и эксперимент. Его отношение к Марксу подобно такой кропотливой работе студента с понятиями, в которой они должны наиболее соответствовать оригинальному смыслу. Но возвращаясь к нашей книге. В наиболее поздних работах Хабермас также «заворачивает» Маркса к позициям, которые по смыслу соотносятся с постмарксизмом. Это связано с его отстаиванием установления, развития таких форм политики, которые связаны и выстраиваются вокруг понятия публичной сферы, что в конечном счете является предметом одной из его ранних работ. Что свидетельствует о значительной ангажированности постмарксизмом. Маркс, как отмечает Хабермас, мало уделил внимания природе публичности, низводя ее до буржуазного общества, и, таким образом, представляя тем, что скорее привносится в его систему, нежели включается в рассуждения о будущих возможностях. Вклад Хабермаса, таким образом, заключается в переосмыслении наследия демократической теории, к котором привели все значительные упущения теории Маркса.

Последней значительной фигуре, к которой мы обратимся, будет Жак Деррида. Деррида наиболее известен разработкой контуров деконструкции и «пост-струтурализма» в ответ на кризис в «гуманитарных науках» в конце 1960х. Наиболее известен в качестве философа и теоретика Деррида стал после поразительного «выступления» в дебатах о будущем теории радикализма в его «Призраках Маркса». Полная аллюзий, притязательная работа огромной силы и креативноти. Призраки, как они обозначаются Дерридой, как важнейшим из теоретиков постарксизма, похожи на то, как если бы некто обозначил важность Маркса, даже при осуществлении попытки адаптировать и интерпретировать его работы во имя «Нового Интернационала», как это называет Деррида в качестве необходимого проводника к эмансипаторной политике. Вклад Дерриды стал не только ключом к тому, что он обозначил – продолжающуюся значимость Маркса – но и к тому, что он предвещал: возникновению диффузии, почти призрачному анти-капиталистическому движению практически постмарксистского толка. К нашему обсужднию, Деррида практически предвидел одну из ключевых проблематик нового века: как поддержать дух Маркса живым, не поддаваясь ностальгии об ушедших временах или пассивной позиции, которая настаивает на ожидании возвращения призрака. Мы вынуждены жить с или без Маркса – мы должны жить с и для его духа – весьма постмаркситский жест, как мы увидим далее (Деррида, 1994).

Все это вынуждает нас к новому подтверждению того, что все, что мы здесь представим, не может быть исчерпывающим или всеобъемлющим анализом постмарксистской мысли. Как мы отмечали ранее, такая цель только собьет нас с толку в понимании того, чем является для на постмарксизм: диффузивная модель замыающихся дрг на друге и взаимосвязанных между собой мыслей, описаний и критики. Такая цель также будет подрывать тот смысл, что каждый из мыслителей приводит свою оригинальную идею. В виду этого последнего замечания, мы предполагаем сделать каждую главу наиболее самостоятельной, понимая, что наверняка будут здесь те, кто наименее интересуется историей постмарксизма, но более заинтересован в том вкладе, который он или она вносят в развитие критики или своего собственного права. Мы также понимаем, что существует множество мыслителей и теоретиков, которые подразумевались здесь, но по разным причинам не были приведены. Возможно уместным будет создание альтернативной книги о постмарксизме, в которую войдут такие персонажи, как Андре Горж, Жан Бодрияр, Славой Жижек и Клод Лефор, множество зеленых постмарксистов (Джон Беллами-Фостер, Джеймс О'Коннер) и неортодоксальные квази-марксисты (Фредерик Джеймисон, Девид Харви, Эллен Мейксинс Вуд). Подобные фигуры могут поняты в том же ключе, что и приведенные здесь, как теоретики, которые остаются в рамках марксизма и в модуле критики, представленной этим течением. Выражаем надежду, однако, что читатель увидит связь между мыслителями, которые в иных условиях не могут быть восприняты в рамках заявленной теоретической или политической программы и продолжит изучать (если возникнет необходимость) этих теоретиков для себя.