Памяти Леонида Абрамовича Гордона

В.А. ЯДОВ

Памяти Леонида Абрамовича Гордона

Не могу не рассказать как Леонид Гордон реагировал на доклад А. Н. Яковлева при торжественном открытии фонда М.С. Горбачева, в котором А. Яковлев только что (правда не надолго) занявший должность исполнительного директора представил доклад солидной, но достаточно узкой элитной аудитории “шестидесятников”. Его сообщение называлось примерно так: “Что из социальных теорий нашего века способно перейти в наступающее столетие”. В своем часовом выступлении докладчик уделил немало внимания критике ошибок Маркса и марксистов. Первым, кто задал вопрос выступавшему, был Леонид Гордон. “Александр Николаевич, - сказал Гордон, - я никогда не был членом партии, но считаю себя марксистом. Вы же были Секретарем ЦК КПСС по идеологии. Неужели Вы не находите у Маркса ничего позитивного?” Последовала незабываемая реплика А. Яковлева: “Если хотите, чтобы вам осветили позитивные стороны марксистской теории, пригласите другого оратора”. Позже Владимир Шляпентох с присущим ему сарказмом комментировал этот эпизод как образец “кассетного мышления”. Одна кассета изъята, другая вставлена.

Монография о потерях и обретениях российского населения в 90-е годы демонстрирует принципиально иной интеллектуальный аппарат работы ученых: авторы ничего не забыли из классики, питавшей социал-демократов, но многому научились. Они не забыли, что общественное устройство – это, прежде всего способ производства и соответствующие ему взаимоотношения социальных групп и классов, но помимо того это социально-культурная система, что в марксистской традиции определенно недооценивалось, а то и вовсе игнорировалось. Они остаются на позициях скрупулезного анализа экономических реалий реформируемого общества и интенсивно обращаются к статистике труда, показателям уровня доходов населения (явных и скрытых), статистике забастовок рабочих и данным опросов относительно мотивации рабочего движения, анализируют историю профсоюзного движения последних лет и сравнивают трудовые отношения советского периода с сегодняшним состоянием по сути катастрофического упадка функций профсоюзов как представителей интересов наемных работников (приводятся соответствующие данные представительных опросов). Авторы детально описывают процессы социального расслоения, проявления теневой экономики в области трудовых отношений (укрываемые от налогов выплаты “в лапу” с подсчетом пропорций легальных и нелегальных выплат); они рассматривают повседневный быт россиянина и сдвиги в том, что называлось досугом трудящихся (вспомним работу Л. Гордона и Э. Клопова “Человек после работы”). Наконец, они пытаются “свести баланс” того, что выиграла и что потеряла основная масса нашего населения вследствие непоследовательных реформ.

Прежде всего следует обратиться к первому тому издания, в котором Леонид Гордон (историк по базовому образованию) обсуждает особенности российских трансформаций в ретроспективе и перспективе². Главная мысль состоит в том, что при некоторых общих закономерностях перехода к “научно-индустриальному обществу”, вследствие разницы предшествующего развития, сдвиги, составляющие научно-технический переход, в разных странах, и, что еще важнее, в разных типах стран, отличаются существенным разнообразием. (с. 20). Здесь существенно заметить более точное наименование фазы европейских трансформаций, нежели переход от доиндустриального к индустриальному обществу. И я чувствую благотворное влияние именно Маркса, который утверждал, что, когда наука станет непосредственной производительной силой, весь облик социально-экономического устройства радикально изменится. Маркс, правда связывал этот прелом с возникновением коммунистической формации, но методологически он схватил проблему точнее, чем другие видные мыслители. Сегодня мы имеем разнородные концепции, одна из которых доиндустриальное – постиндустриальное, а другая - технотронное, либо информационное. Л. Гордон объединил данные концепции в одну и сделал маленькое открытие. Впрочем, когда Питирим Сорокин впервые употребил понятие социально-культурная система, это тоже было маленьким открытием, поскольку нынче никто не задумывается об “изобретателе” термина, настолько он стал привычным.

Особенности наших прорывов к научно-индустриальному обществу Л. Гордон усматривает в отсутствии политической демократии, патриархальности и необразованности, отсутствии гражданского общества и безусловном давлении государственных структур. В итоге – постоянное отставание и “догоняние”: в 90-е годы мы отставали от развитых стран Запада на 2-3 порядка по всем главным направлениям экономико-социального развития (с. 29). Из этого авторы делают вывод, что российские преобразования займут период не одного поколения (страстные возражения против такого заключения и в частности на международных конференциях “Куда идет Россия?” имеют больше эмоциональную, нежели рациональную основу).

Авторы точно указывают на наиболее уязвимое место наших трансформаций – слабость государства, развал государственных институтов, а отсюда все “прелести” ельцинского периода и нынешние, далеко не преодоленные: недоверие ко всем социальным институтам, теневая экономика и т.д.

В восстановлении государственности усматриваются не только плюсы, но и опасность авторитаризма. Историко-прогностические схемы, приводимые в книге (например, на с. 85) указывают на высокие возможности становления авторитарного режима. Л. Гордон и Э. Клопов еще не знали, что случилось в сентябре 2001 г. в США и к чему это ведет не только в России, но и в самой демократической державе мира, где Президент санкционировал прослушку телефонных переговоров. А что дальше? Мы еще будем вспоминать 90-е годы как эпоху невиданного либерализма.

Перспективы развития гражданского общества авторы также оценивают достаточно пессимистично (достаточно заметить, что само государство в лице президента собирает “Гражданский форум”, чтобы что называется начать построение гражданского общества в России как всегда “сверху”. Воистину Россия – это “другая Европа”, как сформулировала В.Г. Федотова).

Большая часть двухтомного сочинения посвящена анализу реального экономического и социального положения граждан России и положению рабочих, в особенности, а в частности роли профсоюзного движения. Здесь нельзя не отметить скрупулезность, детальность, фактуальную обоснованность анализа тех тенденций, которые “у всех на виду”. Мы знаем о расслоении на богатейших и основную массу бедствующих, знаем о бессилии профсоюзов (даже неофициальные профобъединения сближаются с традиционными профсоюзами, ничуть не выигрывая от этого в своем авторитете среди наемных работников). Используя данные ВЦИОМ, авторы показывают (с. 219), что с 1994 по 2000 гг. доля “вполне доверяющих профсоюзам” колебалась среди всех групп населения в пределах 8 –10%, в среде рабочих от 9 до 14%, а доля считающих что профсоюзы “совершенно не заслуживают доверия”, постоянно и во всех группах составляет четыре десятых! Как далеки мы от цивилизованного классового капиталистического общества, где одни владеют средствами производства и извлекают прибавочную стоимость от эксплуатации труда наемных работников, а последние продают свою рабочую силу, но как при этом торгуются! Дело не в той классовой солидарности пролетариата, каковая революционным путем “повернет ход истории”, - здесь пророчества марксистов исторически не подтвердились. Проблема в осознании солидарности работников наемного труда в их переговорах с работодателями под гарантии достигнутых договоренностей со стороны закона – так называемый трипартизм.

Позволю себе отступление в личные воспоминания, связанные с впечатлениями о действии данного правила межклассовых отношений в “цивилизованной” Германии. В 1957 г. я имел возможность “включенного наблюдения” переговорного процесса между советом профсоюзов и хозяевами IG Farbenindustri (сталелитейная компания). С обеих сторон выступали эксперты, которые анализировали экономическую коньюнктуру и выдвигали свои требования: профсоюзы – повысить тарифные ставки, работодатели против. Аргумент со стороны последних таков: да, мы находимся на подъеме и можем поднять тарифы, но не настолько, как вы требуете. Почему? А по той причине, что ваши товарищи (из бывшей ГДР) находятся в тяжелейшем положении и следует увеличить отчисления в бюджет для подтягивания Восточных земель. Кто должен помогать восточным сталелитейщикам, как не IG Farbenindustri - монополия в сталелитейном производстве? Вы намерены проявить солидарность с восточными немцами?

Таков был общий тон переговоров, длившихся три дня. Я вернулся в штаб-квартиру компании к моменту подписания Генерального соглашения. И что услышал? Профсоюзники заявляли о безусловной солидарности с восточными товарищами, представители капитала выражали сожаление, то не могут поднять ставки выше не помню какой суммы. Далее – подписание Генерального соглашения и фуршет. Самое главное: соглашение устанавливает нормативы оплаты труда по профессиям и разрядам, и если соглашение нарушит работодатель, узаконена забастовка (с оплатой по суду нерабочих дней). Если же рабочие потребуют более высокой, чем определено соглашением оплаты труда, закон не признает забастовку правомочной.

Будет ли такое в близком или отдаленном будущем в системе наших трудовых отношений?

Но вернемся к книге. Сильное впечатление производят статистические свидетельства соотношения легальных и теневых выплат работникам. Резюмируя многочисленные статистики, авторы заключают, что “с разумной уверенностью можно говорить, что действительные размеры заработной платы в нашей стране превосходили официальные показатели не менее, чем в 1.1-1.3 раза и не более, чем в 1,4–1,5 раза за период 1995- 1999 гг.”(т. 2, с. 271). Отсюда, - заключают они, – разрушение нравов, что не менее, а явно более существенно в социальном смысле и на длительную перспективу.

Надо отметить тонкий анализ именно морально-психологических следствий экономического неустройства. В книге содержится фрагмент, ранее опубликованный Л. Гордоном в “Независимой газете”. Показано, что задержки с выплатами вызвали особый психологический стресс, стимулировали бурные протесты вроде “рельсовой войны” шахтеров. Но... оказывается, что при аккуратных экономических подсчетах, работодатель терял больше, сравнительно с тем, что было бы при стабильных выплатах. Воруют! Потому что не немцы, а так сказать бизнесмены “отечественного разлива”.

Авторы совершили методологическое открытие в наиважнейшей проблематике анализа социального расслоения. Они предложили свой многомерный метод расчетов уровня благосостояния. В интегральном показателе учитываются: общая оценка материального положения (самооценка), уровень душевого дохода, качественно-описательная характеристика уровня жизни (живем без забот - экономим, но все же.., - едва сводим концы с концами, - живем за гранью бедности), обеспеченность современным домашне-семейным имуществом (высокая, средняя, низкая, полня необеспеченность), удовлетворенность питанием (от “вполне удовлетворен” до “совсем не удовлетворен”) и, наконец, удовлетворенность жильем. (с. 442). По существу это показатели качества жизни, т.е. самовосприятия благополучия-неблагополучия, что классические марксисты никоим образом бы не одобрили (сколько споров на эту тему было в середине 70-х годов и сколько обвинений в буржуазном идеализме со стороны таких ученых, как, например И. Чангли). Между тем именно самовосприятие условий жизни есть факт, достойный самого пристального внимания социолога, ибо оно-то и образует “социальную реальность”, побуждающую живого субъекта к социальному действию или бездействию. В итоге авторами книги было установлено, что с 1995 до 1997 гг. имело место вполне устойчивое расслоение граждан России: в относительно благоприятном положении пребывали 15%, в бедственном постоянно находилось около трети, остальные – в промежуточном состоянии (с. 453). Другие исследователи приводят иные статистики, а “по гамбургскому счету” картина получается аналогичной.

Еще один сюжет (на всех проблемах, затрагиваемых в сочинении, остановиться невозможно) достоин быть отмечен – концепция “усеченной безработицы”. Излишки рабочей силы, детально показывают авторы были повседневной нормой советской экономики, отчего и ужасающе низкая производительность труда в расчете на одного работающего.

Опять тянет меня поделиться собственными впечатлениями по той же Германии. На этот раз – впечатления инвалида с вывихнутой рукой, которого добрый немецкий профессор за свои деньги пригласил обследоваться в Билефельдском Krankenhaus (Дом для больных - элегантное название обычной немецкой больницы). Стоит ли говорить, что ни я, ни кто-либо из местных калек не ждали более 3-5 минут приема врача. Фантастическое шоу последовало немедля после приема. Доктор отдал распоряжения по обследованиям, каковые его сестра вручила набранными на компьютере высокому персонажу в белом халате. Дальше разные люди (младший персонал – в зеленых халатах) как по конвейеру в фильме Чарли Чаплина буквально “протащили” меня, помогая несколько раз снять и одеть одежду. Помогали и те, кто в белом, и те кто в зеленом. При снятии томограммы дама в белом детально объясняла что происходит в моих сосудах, развернула аппарат так, чтобы я сам мог читать картинку на экране. Внимание! Когда кто-либо из “белых халатов” нуждался в помощи сотрудника в зеленом, он вызывал его по микрофону, приколотому к вороту халата. Ни в одном из кабинетов я не видел двух человек, если возникала необходимость, второй появлялся на время, а затем исчезал.

Сравним с приемом в поликлинике РАН. Спецобслуживание крупных ученых, академиков. Ожидание у врача не менее получаса, если повезет. В кабинете непременно сестра, которой решительно нечего делать во время осмотра больного, ее функция – выписать назначение на какой-нибудь анализ, тогда как доктор сам аккуратно заполняет историю болезни. Таких “глупостей” как помочь пациенту снять одежду даже, если твоя рука недвижно висит, естественно ожидать не приходится.

Итак, вернемся к проблемам производительности труда в книге коллег. Избыток рабочей силы – факт. Унаследованный избыток рабочей силы авторы оценивают в 15% плюс экономический спад. “Полноценной работой”, по оценкам специалистов, могли быть заняты 3/5 или 2/3, а фактически работали 9/10. Если на рубеже 90-х годов превышение потребной рабочей силы оценивалось примерно в 15% экономически активного населения, то к концу 90-х годов оно составляло одну треть или две пятых числящихся работающими, но фактически занятых далеко не в полную меру (с. 63). Это и определено авторами в качестве усеченной безработицы. Что дальше? При такой ситуации - низкие заработки с обоюдного согласия работодателя и работника. И как на этом фоне президент В.В. Путин настаивает на вхождении во Всемирную торговую ассоциацию? Там же существуют общие нормативы, определяющие рыночную стоимость товаров, что непосредственно зависит от уровня производительности труда. Социологу, как и рядовому гражданину понять способ решения проблемы не под силу. Мы же не рассчитываем на достойные по западным стандартам пособия безработным? Неужто опять эксперты=экономисты предложат реформы, напрочь игнорируя их социальные следствия?

Стоит поразмыслить над заключением проведенного авторами добротного анализа положения народных масс в России. Каков же “баланс” потерь и приобретений? Авторы сводят итоги своего труда в прозрачную схему на с. 480. Показатели улучшения и прогресса они фиксируют так: а) формирование подлинных профсоюзов, свобода забастовок, начало демократизации трудовых отношений; б) преодоление дефицита промышленных и потребительских товаров; в) обновление и рост товаров бытовой техники; г) прогресс в автомобилизации и телефонизации; д) свобода в выборе форм досуга и получении информации; е) свобода выезда за границу. Потери: а) сокращение доходов и покупательной способности большинства населения, низкие пенсии и потеря прежних сбережений; б) задержки выплат зарплаты, пенсий, пособий; в) безработица); г) ухудшение питания; д) потери в досуге и обеспечении отпускного отдыха; е) деградация воспитания и отдыха детей; ж) кризис образования вплоть до отсева из школ и детской беспризорности; з) опасность распада жилищного и коммунального обслуживания.