ГАЛЬЕНИ СТАНОВИТСЯ ПРАВОЙ РУКОЙ ЖОФФРА

ГАЛЬЕНИ СТАНОВИТСЯ ПРАВОЙ РУКОЙ ЖОФФРА

Когда Мессими, еще взволнованный и полный отчаяния, возвращается в свой кабинета, генерал Гальени уже ждет. Военный министр идет к нему навстречу с протянутыми руками.

Гальени — друг военного министра еще с тех времен, когда Мессими находился на действительной службе. Часто случалось, что Гальени давал своему товарищу ценные советы, — вот и теперь судьба свела их вместе.

В низких клубных креслах сидят они, и Мессими тихим голосом рассказывает своему гостю, который внимательно прислушивается к словам министра и маленькими глотками пьет вино. Военный министр обстоятельно рассказывает о положении дел на фронте, передает последние печальные известия из ставки Жоффра и, наконец, одним духом, и в резких тонах, посвящает его в то, что случилось на парижских фортах, в чем, по его мнению, кругом виноват ген. Мишель.

— Скажите, Гальени, — взволнованно спрашивает военный министр. — Если я дам в ваше распоряжение армию инженеров, рабочих, сапер и техников, — возможно ли в короткий срок наверстать упущенное?

Галеньи отвечает не сразу. Он хочет знать, строили ли вообще что-либо, если строили, то где, затвердели ли бетонные площадки для тяжелых орудий, сколько проложено стратегических подъездных железных дорог, и каждый раз Мессими дает ему искренний и исчерпывающий ответ, часто справляясь в толстых папках бумаг и на планах.

— Нет, — заявляет внезапно и решительно Гальени, — невозможно. Раз положение таково, как вы его описываете, нечего даже и думать привести Париж в обороноспособное состояние. Видите ли, мой друг, — продолжает он, — если бы дело шло об укреплении нескольких фортов с восточной стороны города, то дело обстояло бы не так уж скверно. Но немцы не преминут окружить Париж со всех сторон и, конечно, воспользуются для атаки самыми слабыми пунктами пояса укреплений. Таким образом, приходится восстановлять все, а это немыслимо сделать в короткий срок.

— Но что же нам предпринять? — в отчаянии спрашивает Мессими.

Гальени дает ответ опять лишь по истечении некоторой паузы. Он долго сидит перед картами, — высокий, худощавый, со свисающими усами, с глубоко впившимся в переносицу пенсне, под сильными стеклами которого поблескивают умные, серые глаза. Он долго взвешивает все обстоятельства за и против и, наконец, со вздохом произносит:

— Об обороне Парижа нечего и думать. Выход из положения заключается только в наступлении.

После этой фразы разговор переходит в стадию подлинного секретного совещания. Гальени, указывая пальцем на многочисленные пункты, нанесенные на планах, обстоятельно рисует, где и почему должны быть сосредоточены войска и какими дорогами надо их доставлять туда, чтобы занять опасные точки в возможно кратчайший срок.

Наступает глубокая ночь, а Гальени и военный министр все еще совещаются. Внезапно Мессими, изможденный и разнервничавшийся, вскакивает и сжимает голову.

— Но это ведь все теории, Гальени! — восклицает он. — Вы говорите о войсках, манипулируете корпусами, но у нас ведь нет ни корпусов, ни полков, которые не стояли бы на фронте! Откуда вы возьмете солдат?

— A марокканские дивизии?

— На этих днях в Марселе будет высажена последняя и большая часть их с тем, чтобы сразу отправиться на фронт...

— Тогда приказывайте! Вы ведь военный министр! Марокканские войска должны быть немедленно направлены в Париж.

Ночь проходить. Слабые блики рассвета начинают освещать плотно задернутые занавеси. В комнате густыми полосами плавает табачный дым. Оба, — военный министр и генерал, — нервно ходят из угла в угол, останавливаются у стен, по которым развешаны гигантские карты, водят пальцами по дорогам, очертаниям рек, переставляют разноцветные флажки.

В кабинет ударяет первый луч пробившегося в щель солнца, Гальени подходит к окну, раздвигает занавеси. С улицы доносится громкое чириканье птиц...

25 АВГУСТА

Ранним утром 25 августа Париж ошеломлен. Утренние газеты, разнесенные по подвалам консьержек и квартирам и розданные в руки толпы, впервые за все время войны сообщили весть о поражении французской армии. Правительственное коммюнике, которое в этом признавалось, было, правда, завуалировано цензурой, но с достаточной ясностью давало понять, что о каком-либо победоносном шествии на Берлин не могло быть и речи. Наоборот. Северо-восточная Франция оказывалась затопленной полками врагов.

Единственным отрадным обстоятельством было то, что правительство и командование приняли решительные меры к приостановлению наступления немцев, но все это было, однако, неубедительно.

Катастрофическое известие об отступлении поразило население Парижа, как удар грома. До сих пор газеты кричали только об успехах в Лотарингии и Эльзасе и обещали скорое занятие Берлина.

Парижский корреспондент «Нейе Цюрихер Цейтунг», доктор Макс Мюллер, который жил в Париже именно в эти тревожные дни, пишет:

«Утро 25 августа было преисполнено отчаяния. На трудолюбивую толпу французов, которая стремилась в бюро, на фабрики и в мастерские, со всей тяжестью опустился гнет уныния... Чувствовалось, что все большие ожидания, все надежды в один миг рассыпались в прах... Не слышно было больше голосов, говорящих о наступлении в Эльзасе, о бегстве перепуганного врага. Замолкли веселые анекдоты, почерпнутые из солдатских писем и передававшиеся из уст в уста. Анекдоты эти создавали то веселое и легкомысленное отношение к войне, которое столь необходимо для здорового духа нации. Война, которая до сих пор являлась патриотическим событием, полным героического подъема, превратилась в подлинную, пропитанную кровью правду, которая уже через несколько дней могла постучаться в ворота Парижа. Сразу поблекли военные трофеи — немецкие каски с шишаками, ранцы, пики и почетные сабли, — которые тысячами посылались в Париж солдатами и офицерами фронта. С неприкрытым ужасом внезапно на бульварах Парижа появились первые признаки военного разгрома, — тысячами прибывающие беженцы из Бельгии и северной Франции. Бульвары оживились, как в дни мобилизации: матери с грудными детьми, крестьянки в странных и красивых нарядах и огромных чепцах, полуголые пожилые рабочие, бежавшие прямо из шахт или рудников, осиротевшие дети, которые тащили на себе огромные узлы с добром, — все это толпилось у дверей различных учреждений, ожидая помощи, вымаливая ее, разражаясь слезами отчаяния. Нужда перемешала всех: и бедных, и богатых, и все с одинаковым отчаянием стучались в двери тех людей, которых завтра, может быть, ожидала та же участь».

жүктеу/скачать 3.01 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: