IV. Некоторые выводы из истории гомеровского вопроса

IV. Некоторые выводы из истории гомеровского вопроса

а) Художественное единство эпоса — исходный пункт. Самое важное, самое основное с точки зрения историко-литературной — это неопровержимый и очевиднейший факт художественного единства поэм Гомера, которое необходимо утверждать, несмотря на многочисленные отдельные стилевые различия. Перед этим фактом меркнет проблема единоличия или множественности авторов. Она является, в сущности говоря, второстепенной, так как это художественное единство представлено и как результат индивидуального творчества и как результат творчества многих авторов, творивших в духе своей общей эпической эпохи.

б) Противоречия в поэмах совместимы и с коллективным и с индивидуальным авторством. Что касается вопроса о «добавлениях», «расширениях», «вставках» и пр., то действительно обращает на себя серьезное внимание большая нагроможденность эпизодов в «Илиаде», растянутость, непоследовательность и частая противоречивость.

Изучая характер всех этих противоречий, замечаем, что 1) все они чисто внешние, относятся только к внешнему содержанию и нисколько не нарушают самого стиля поэм; что 2) они могут быть объяснены как условиями личного творчества в ту эпоху, так и условиями коллективного творчества, равно и внешним редакторским соединением песен, имеющих разное происхождение. Таким образом, наличие противоречий очень мало говорит на тему об индивидуальном или коллективном творчестве.

в) Невозможность для общинно-родового строя глубокого и резкого разрыва индивидуума и коллектива. Наконец, самое противоречие отдельной творческой личности и коллектива является, несомненно, буржуазным предрассудком, лежащим в основе подавляющего числа исследований о Гомере. Такое противопоставление основано на признании извечного существования классового общества, в котором личность всегда находится в противоречии с коллективом. Это главным образом и заставляет буржуазных ученых заниматься изыскательством в этом «гомеровском вопросе». Но в общинно-родовом строе, как строе доклассовом, как раз этого противоречия не существует, так что был ли один автор или их было много, все равно в них действовало одно и единое коллективно-родовое творческое сознание. С этой точки зрения, если даже поэмы Гомера возникли в результате механического объединения песен, появившихся независимо одна от другой (для осторожности не будем исключать и этого случая), [47] все равно коллективное родовое творчество и авторство остается тут непоколебимым, хотя фактически осуществлялось оно, конечно, в отдельных творящих личностях. Поэтому с полным правом можно сказать, что греческий народ, взятый в своем единстве и цельности, и есть тот единственный и последний творческий индивидуум, который создал гомеровские поэмы, и что те творческие личности (одна или многие), которые создавали эти поэмы, были только проводниками общенародной воли, не привнося в это творчество ничего узко-субъективного и изолированно-личного.

2. Гомер — отражение истории греческого народа.

Этот творящий народ-индивидуум имел свою историю, и содержание поэм Гомера есть отражение этой истории. Этот греческий народ нельзя понимать отвлеченно, беря его, как это делалось часто, вне определенных пространственных и хронологических границ, но только со всеми теми длительными процессами его общесоциальной и военно-политической жизни, которые и были фактической средой, породившей гомеровские поэмы.

а) Общесоциальное развитие греческого народа, отразившееся в гомеровских поэмах, охватывает собою не только весь общинно-родовой строй в целом, но в значительной мере даже и выходит за его пределы. 1) Меньше всего нашла для себя отражение у Гомера самая ранняя эпоха общинно-родового строя — матриархат с его примитивными социальными отношениями и хтонической мифологией (от этого у Гомера только ничтожные остатки, то ли в виде Геи, которая здесь употребляется только в клятвах, то ли в виде Ириды-Радуги, оказавшейся теперь в полном подчинении у антропоморфного Зевса, то ли в виде картины человеческих жертвоприношений в Ил. XXIII, с которой, как видно, сам автор не знает, что делать, и т. д.). 2) Больше всего поэмы Гомера отражают собою последующую социальную ступень — патриархат с его организующими и рационализирующими функциями в хозяйственной жизни, с обособлением отдельных родов и с вождями и героями этих родов, являющихся выразителями их социальной и военной мощи в борьбе со стихийными силами природы и с окружающим «варварством» (т. н. «героический век»). 3) Но окончательное свое завершение и последнее свое оформление гомеровские поэмы получили только от эпохи далеко зашедшего разложения героического патриархата, а вместе с тем и всего общинно-родового строя, когда общенародная и героическая жизнь уже в значительной мере становилась предметом эстетической рефлексии, лишалась своего непосредственно-религиозного характера и превратилась в предмет светского поэтического творчества (это уже канун рабовладельческого строя и частичный переход в пределы этого строя). [48]

2) Военно-политическая история греческого народа, на основе которой образовались гомеровские поэмы, фактически была историей племен этого народа и их передвижений. 1) Можно считать вполне установленным фактом, что эолийцы, населявшие Фессалию и Беотию и достигшие весьма развитой ступени патриархального героизма, двинулись в третьей четверти второго тысячелетия до н. э. на северо-запад Малой Азии с завоевательными или колонизаторскими целями, неся с собой воспоминание о родине, ее быте, религии и мифах, о ее аристократически-героическом прошлом, т. е. о т. н. микенской культуре. 2) Можно даже с полной уверенностью утверждать, что эти эолийцы покорили упомянутую часть Малой Азии, вошли в теснейшее культурное соприкосновение с тамошними народами и переработали свою религию и мифы в связи со своей новой военной, морской и колонизаторской жизнью и в связи с усвоением местных малоазиатских мифов и культов. 3) Наконец, необходимо утверждать, что эти победители эолийцы около начала первого тысячелетия до н. э. были сами перекрыты еще новым потоком греческих переселенцев, ионийцев, которые заново переработали всю эолийскую эпику в связи не только с своим новым, ионийским, диалектом, но и с своим чрезвычайно живым, подвижным, чувствительным, экспансивным, веселым и почти легкомысленным характером, наложившим неизгладимую печать на суровый эолийский эпос и в этом виде передавшим его и всей последующей Греции и всему культурному человечеству вообще.

3. Личность Гомера и оформление его произведений. Все указанные выше факты из истории греческого народа говорят нам только о содержании поэм Гомера, в то время как художественное произведение состоит не только из какого-либо содержания, но и обязательно облечено в некую форму. Форму же всякому художественному произведению дает его автор. Следовательно, сам собой возникает вопрос об авторской личности Гомера. И 150-летняя история гомеровского вопроса, наполненная бесчисленными ложными представлениями об авторстве гомеровских поэм, дает возможность в настоящее время сделать по этому вопросу весьма ценные выводы.

а) Имманентный автор. Прежде всего одним из очевиднейших результатов 150-летней научной работы над Гомером является в настоящее время то простое и элементарное положение, что об авторе гомеровских поэм можно и нужно судить только по самим гомеровским поэмам, что подлинный автор этих поэм рисуется только самими же поэмами, что он для нас всецело остается в пределах этих поэм, почему и нужно назвать его имманентным автором (лат. immaneo — «нахожусь в чем-нибудь»). Когда исследователи говорили нам о множественности авторов, то, очевидно, они игнорировали поэмы Гомера как художественное [49] целое и, следовательно, игнорировали то единое поэтическое сознание, о котором только и можно говорить, если исходить из самих поэм. Поэтому никакая теория множественности в настоящее время неприемлема для науки. С другой стороны, если твердо стоять на почве самих поэм, учитывая их художественное целое, и говорить о таком их авторе, который вполне им имманентен, то, очевидно, для теперешней науки должна отпасть и всякая теория единоличного авторства, поскольку всякий изолированный автор отделял бы себя от воспеваемого им народа и не имел бы ничего общего с тем автором гомеровских поэм, который нами имманентно в них ощущается. Подлинный имманентный автор гомеровских поэм есть, как сказано выше, сам греческий народ, но в настоящее время мы должны сказать, что этот подлинный коллективный автор не только не исключает индивидуального авторства, а, наоборот, его предполагает, ибо только отдельные личности и могут что-нибудь придумывать и записывать; но зато это должны быть такие личности, которые в своем сознании неотделимы от народа и для которых самое интимное личное творчество — это и есть всенародное творчество, так что в них творит не кто иной, как сам греческий народ в виде некоего цельного индивидуума. Это очень близко и современным унитарным теориям, поскольку здесь действительно утверждается некий один и единственный творящий индивидуум, но это в то же время и очень далеко от них, поскольку утверждаемый нами здесь творческий индивидуум не абсолютизируется нами ни в качестве отвлеченной фикции народа, творящего вне отдельных личностей, ни в виде отдельной личности, которая бы творила вне своего народа, преследуя исключительно свои индивидуалистические цели. Это и есть тот подлинный имманентный автор гомеровских поэм, о котором мы только и можем говорить; и всякие другие авторы, с точки зрения современного состояния гомеровского вопроса, есть только научные фикции и односторонние абстракции, для которых невозможно привести никаких реальных оснований.

б) Художник. Всмотримся в этого подлинного имманентного автора, как его рисуют нам поэмы Гомера. Тут тоже приходится начать с утверждения одной очень простой и элементарной истины, которая игнорировалась большинством старых теорий по гомеровскому вопросу, а именно, что автор гомеровских поэм — художник. Все то, что говорилось и говорится, например, об истории греческих племен, отражением которой являются гомеровские поэмы, об истории разного рода культурных напластований в них, о смешении диалектов у Гомера, о разного рода механистических соединениях и разделениях в пределах гомеровского текста, об их редактировании, интерполировании, перелицовке и т. д., и т. д., все это говорит нам о чем угодно, но только не о том, что автор гомеровских поэм есть художник. Даже формально литературоведческий анализ поэм Гомера и их [50] традиционная поэтика, состоящая из перечисления и классификации литературных приемов у Гомера, тоже говорит нам очень мало о поэтической и художнической личности подлинного автора гомеровских поэм. Эти поэмы не есть ни история племен с их войнами и передвижениями, ни учебник греческой диалектологии или поэтики, но это есть прежде всего художественное произведение, это песни, содержащие в себе не буквальное и фотографическое отражение жизни и не научный ее анализ, но живые картины и образы, порожденные глубокими и мудрыми чувствами художника, захотевшего в обобщенной и красивой форме сказать о жизни своего народа. Поэтому, пока мы говорили выше об истории греческого народа, нашедшей себе отражение в поэмах Гомера, мы только научно конструировали эту историю на материале поэм, но этим еще ни слова не сказали об этих поэмах как художественном произведении и ни на один момент не прикоснулись к их автору как к художнику. Очень резкое и принципиальнейшее противопоставление нашей ученой реконструкции поэм и их подлинной художественной действительности — это тоже один из самых основных результатов истории гомеровского вопроса, которая, к сожалению, очень часто грешила полным непониманием этого противопоставления.

4. Эпический художник. Теперь спросим себя, что же это был за художник и в какую именно художественную форму он облек те материалы из истории греческого народа, которые мы выше реконструировали путем отвлеченно-научной абстракции. Это был эпический художник, каковая истина, несмотря на всю свою простоту, тоже далеко не всегда в достаточной мере принималась во внимание. Так, вся эта работа контаминирования, редактирования, интерполирования и пр. не имеет ничего общего с творчеством эпического художника. Ниже будет раскрыто мировоззрение и стиль такого художника; сейчас же необходимо сказать только то, что эпический художник это тот, сознание которого тождественно с сознанием народа на общинно-родовой ступени его истории, т. е. личное сознание такого художника вполне до-лично, или вне-лично, причем подобное сознание выбирает и соответствующие ему художественные формы.

5. Греческий эпический художник. Но и этого мало. Каждый народ имеет свой эпос, и чтобы не впасть в отвлеченную фикцию какого-то вне-национального эпоса, необходимо сказать, что Гомер есть еще и греческий эпический художник. Это не есть, например, средневековый христианский эпос житий святых, где на первом плане была проблема духа, а человеческое тело трактовалось как темница духа. Это не есть также и средневековый германский эпос какой-нибудь «Песни о Нибелунгах», где изображалась жизнь и подвиги мрачных и титанических героев. У Гомера была языческая влюбленность в земного и материального [51] человека, в его тело и материю, в физического героя, физически защищавшего свой народ и физически побеждавшего стихийные силы природы. Эта подчеркнутая телесность греческого языческого мироощущения вообще определила собой одно общепризнанное свойство античного гения, а именно его пластичность, которая и заставила Маркса увидеть в греческом искусстве «недосягаемый образец» и Энгельса во всем мировоззрении греков художественную «целостность». Вот что дало Гомеру его греческое происхождение.

6. Греческий ионийский эпический художник. Однако греки имели слишком длинную историю и слишком разнообразно проявляли себя в своем художественном творчестве, чтобы одно простое указание на греческое происхождение того или другого поэта могло конкретно нам его обрисовать. То, без чего невозможно даже и приблизиться к пониманию Гомера, это есть его ионийство, которое нужно уметь формулировать не только как сумму определенного рода диалектальных особенностей его языка, но и как целое мировоззрение, предопределившее также и его стиль. Это экспансивное и легкое настроение ионийца бьет нам в глаза почти в каждом стихе гомеровских поэм; но оно, ярко ощущаясь нами как факт и будучи установлено в науке как неопровержимая особенность гомеровского творчества, все еще, однако, не нашло для себя адекватного научного выражения и все еще излагается многими в самых общих, пока только восторженных тонах.

7. Греческий ионийский эпический художник эпохи разложения общинно-родового строя и перехода его в рабовладельческую формацию. Далее, и самое ионийство Гомера все еще не есть его последняя по конкретности характеристика. Автор гомеровских поэм есть тот иониец, который живет в Греции накануне классового рабовладельческого общества, а может быть, и в самом его начале; и это мы должны утверждать с полной уверенностью потому, что его отношение к общинно-родовой формации и прежде всего его отношение к мифологии, как общинно-родовой идеологии, чрезвычайно свободно и игриво, причем эта свобода доходит до юмористического отношения, а эта игривость часто граничит у него даже с некоторого рода фривольностью. Если Маркс говорит, что Гомер «выше своих богов», то, очевидно, это значит и то, что Гомер выше и вообще общинно-родовой формации, поскольку эти боги были именно порождением этой последней. Однако поскольку у Гомера все же еще нет никакого рабовладельческого общества в положительном смысле, а есть только критическое и эстетическое, чисто светское отношение к общинно-родовой формации, мы и должны говорить, что Гомер — это иониец именно эпохи перехода от одной общественной формации к другой, или поэт эпохи перехода греков «от варварства к цивилизации» (выражение Энгельса). [52]

8. Аттическое завершение гомеровского эпоса.

а) Восходящая классическая демократия. Наконец, чтобы дать последнюю по конкретности характеристику социальной и поэтической личности Гомера, необходимо учитывать, что в пределах указанного перехода от одной общественной формации к другой было много самых разнообразных и антагонистических прослоек и что Гомера необходимо связывать не только с этим временем вообще, но и специально с какой-нибудь определенной социальной средой этого времени. Если поставить вопрос о той общественности и публике, для которой пел Гомер, то это, конечно, были не цари и даже не аристократы, а та зарождающаяся и восходящая в VIII—VI вв. ионийская демократия, которая уже порвала с общинно-родовым строем, но еще не выработала своей законченной идеологии и потому пользовалась пока старой общинно-родовой поэзией, но в своей новой и вполне светской ее интерпретации.

Однако в настоящее время мы располагаем достаточным количеством данных об аттических элементах в гомеровском эпосе, которые трактуются разными исследователями, конечно, по-разному, но в которых ионийская стихия Гомера как раз и получила свое последнее завершение. У многочисленных теоретиков «ядра» — это грубые позднейшие интерполяции, у Кауэра — это культурные напластования, у Бете — это личные настроения самого автора, и т. д., и т. д. Эти аттические элементы совершенно нет никакой возможности игнорировать, поскольку они являются бесспорным фактом личности нашего «имманентного автора».

В отношении общей характеристики аттической культурной ступени Гомера многое дал уже Виламовиц в своей старой работе 1884 г., что и необходимо здесь привести с некоторыми поправками и дополнениями. [53]

Во-первых, Афины VII в. представляют собою восходящуюклассическую демократию со свойственным ей могучим культурным синтезом. Афины постепенно становились культурным центром для всей Греции; и эта их центральность оставалась даже тогда, когда они потерпели политический крах после Пелопонесской войны. Афины были наследником всех предыдущих, уже погибших или погибающих греческих культур, впитали в себя наивысшие достижения этих последних. Из Ионии Аттика получила мраморную живопись и из Коринфа — гончарную, создавши из этого новое и высшее искусство — свою краснофигурную живопись на вазах и фресках. Из Ионии Аттика получила эпос, который там уже был мертв, а из Коринфа — дифирамб и создала из этих двух художественных форм новое и небывалое искусство классической трагедии. Для того чтобы пользоваться эпосом в таких широких размерах, как это делали аттические трагики, необходимо было очень длительное время распевать этот эпос, слушать его, писать и читать, словом, так или иначе культивировать.

в) Специальные аргументы в пользу аттического завершения Гомера.

Прежде всего имеет огромное значение для характеристики гомеровского аттицизма уже тот простой факт, что сочинения Гомера были собраны именно в Афинах и что именно в Афинах они исполнялись на официальном общенародном празднике. Гомер имел распространение по всей Греции, но ни Коринф, ни Фивы, ни Спарта и ни один какой-либо из островов не оказались местом столь глубокого и принципиального возвеличения Гомера. Это могло быть, конечно, только в результате специфической близости Гомера аттическому сознанию.

Далее, имеется ряд античных свидетельств о том, что Писистрат сам делал вставки в гомеровский текст с политическими целями, для возвеличения престижа и роли Афин. Так, стих Ил., II.558 — «Мощный Аякс Теламоний двенадцать судов саламинских вывел с собою и стал, где стояли фаланги афинян» в античности трактовался как писистратовская вставка для подтверждения прав афинян на Саламин, отнятый ими у его законных владетелей, мегарян. Герей Мегарский утверждал, что Од., XI.631 — «Я б и увидел мужей стародавних, каких мне хотелось, — славных потомков богов Пирифоя, владыку Тесея» — тоже есть вставка Писистрата с целью возвеличения афинских героев. Традиция говорит, что Писистрат не стеснялся даже внесением в текст Гомера целых песен. Так, одна схолия в кодексе Twnleyanus к Ил. X сообщает: «говорят, что эта рапсодия была сочинена Гомером отдельно и не была частью «Илиады», но что она была внесена в произведение Писистратом». Диоген Лаэртский (1, 2, 9 в чтении Ричля) сообщает мнение некоего Диэвхида, мегарского историка, объяснявшего работу [54] Писистрата над Гомером тоже как направленную для возвеличения Афин. Все эти свидетельства говорят не только о том, что в античности тоже были охотники за механическими интерполяциями у Гомера, но самое главное и о том, что окончательная редакция всегреческого текста Гомера так или иначе связана не с каким-либо другим местом, но именно только с Афинами.

Но и без этих указаний на интерполяции Писистрата в Гомеровском эпосе можно выделить достаточное количество мест бесспорно аттического происхождения (эти места собраны у John. A. Scott. Athenian interpolations in Homer Class. Philology, VI 419 стр. 1911; IX 395 стр. 1914). Можно утверждать, например, что аттического происхождения весь каталог кораблей или уж, во всяком случае, — Ил. II.544-557. Виламовиц еще в своей старой работе 1884 г. прекрасно трактовал — Од., XI.566-631 как эпизод чисто аттического происхождения. «Дом Эрехфея» (Од., VII.82) есть тоже, конечно, не что иное, как храм Афины Паллады в Афинах.

В настоящее время все подобные аттические элементы в эпосе никак не могут трактоваться как простые интерполяции, т. к. подобный метод гомеровского анализа является слишком механистическим. Может быть, такое «аттическое место», как — Ил., II.557 сл., и вводит несколько неожиданно Аякса и о-в Саламин (так что эти два стиха можно было бы без труда и выпустить, подобно предшествующим стихам 553-555 с похвалой Афинскому Менесфею; однако Кауэр (стр. 118) совершенно прав, указывая, что не только эти места, но и весь «Каталог» не есть механическая вставка, ввиду его предвосхищения еще в предложении Нестора (в стихах 360-368) разделиться по филам и фратриям. Виламовиц устанавливает, что филы и фратрии в это время уже отсутствовали в Ионии, но были в силе в Аттике при Писистрате. Таким образом, аттическими во II песни «Илиады» являются вовсе не только те места, которые содержат аттические имена. Точно так же в Ил., XIII.195 сл. упоминается об афинских вождях Стихии и том же Менесфее, уносящих павшего с поля сражения. Если это интерполяция, то тогда нужно считать интерполяцией и Ил., XV.329-331, где этого Стихия убивает Гектор (причем Стихий назван товарищем Менесфея) и где говорится о гибели от руки Энея также еще Иасона, тоже афинского вождя. Но если согласиться, что в обоих случаях действовал тот же самый интерполятор, то тогда придется подвергнуть сомнению и всю XIII песнь «Илиады», в которой среди славных и героических народностей, изображаемых в 679-724, опять фигурируют афиняне, и опять с теми же Стихнем, Менесфеем и еще двумя другими — Фейдом и Биасом. Ясно, что эти «интерполяции» слишком выпукло говорят об аттическом заострении гомеровской идеологии, чтобы их считать только механическими интерполяциями. [55]