Сборника рассказов «Синий фонарь»

Его новый роман «Чапаев и Пустота» опубликован в №4-5 журнала «Знамя».

История посмертного существования легендарного красного командира Василия Ивановича Чапаева берет свое начало от книги Фурманова, нашедшей свое экранное воплощение в знаменитом фильме братьев Васильевых. Казалось, что закончится она в многочисленных анекдотах или специальных исследованиях по истории гражданской войны. Однако в девяностые годы произошло второе пришествие Чапаева в русскую литературу.

Первым был Андрей Левкин, предположивший, что Чапаев был искусственным объектом, сконструированным в Риге великим мистиком Гурджиевым («Комментарии», №1, 1992). Через несколько лет Василий Аксенов увидел в Чапаеве «воплощение демонов Врутри, Мадху и Мура» искупившего в следующей жизни свои грехи в качестве героя анекдотов. Однако ни одна из этих версий не может сравниться по проработанности и парадоксальности с историей, рассказанной в новом романе Виктора Пелевина «Чапаев и Пустота».

Пелевинский Чапаев имеет весьма отдаленное отношение к анекдотическому герою гражданской войны. Несмотря на формальные признаки — бурка, шашка, броневик — он вовсе не красный командир, а Учитель, раскрывающий перед своим ординарцем Петром Пустотой («Петькой») истинную природу мира. Успешно пройдя обучение, Петр достигает Внутренней Монголии («она называется так, не потому, что она внутри Монголии. Она внутри того, кто видит пустоту, хотя слово «внутри» здесь совершенно не подходит»). И там, в месте, называемом Кафка-юрт, Пустота пишет роман о пустоте, повествование о пути к сокровенной истине.

Еще со времен своих ранних рассказов, Пелевин проявляет стойкий интерес к этому жанру. Кем бы ни были его герои — цыплятами, насекомыми, мертвецами или космонавтами — они постепенно осознают иллюзорность «реальности» и устремляются навстречу подлинному бытию, символизируемому миром за окном инкубатора, «лиловым заревом над дальней горой» или — как на этот раз — «условной рекой абсолютной любви» (сокращенно «Урал»), в которую и погружаются в финале герои романа. Читатель, хорошо знакомый с предшествующими вещами Пелевина, заметит переклички со многими его ранними произведениями: накокаиненная революционная Россия напоминает о «Хрустальном мире», название фирмы, возглавляемой одним из героев, — о «крайней Фуле» рассказов о третьем рейхе, многофигурная самопересекающаяся структура — о «Жизни насекомых». Одним словом, «Чапаев и Пустота» во многом итоговый для Пелевина роман, имеющий дело с тем же кругом идей, что и его ранняя проза.

Неизменным остается и список любимых авторов, обыгрываемых Пелевиным: «альтернативное» заглавие романа «Сад расходящихся Петек» отсылает к Борхесу, а башкирец-голем — к Майринку. Однако, главный материал, подлежащий пародированию и/или переосмыслению — это мистическая и религиозная литература: от Карлоса Кастанеды и Чжуан Цзы до Серафима Роуза и скандинавской мифологии. В эклектичном мире пелевинского романа находится место всем: братва, убитая с оружием в руках, попадает в Валгалу, где сидит и греется у вечного огня, вырывающегося из пентаграммы, символизирующей милосердие Будды; суждение «все бабы — суки» отражает иллюзорность мира, ибо «сука — это сокращение от «суккуб», а Анка поражает врагов из глиняного пулемета — левого мизинца будды Анагамы, упрятанного в ком застывшей глины: все, на что он указывает, обретает свою истинную природу, то есть превращается в пустоту.

В свою очередь, все, на что указывает перо Пелевина, приобретает новый смысл: песня «белая армия, черный барон» или роман «Всадник без головы». И, конечно, анекдоты про Василь Иваныча, оказывающиеся притчами, искаженными легкомысленным и злоупотребляющим кокаином Котовским. Кстати, этот красный командир благополучно бежит по Пелевину в Париж, где и создает всю ту «реальность», в котором мы живем сегодня — точнее, думаем, что живем. Только перенесшийся из двадцатых годов в образцовую семнадцатую психбольницу Петька догадывается о иллюзорном характере «новых русских», японских бизнесменов и наркоманящих бандитов, населяющих Москву наших дней, и раскрывает потаенный смысл всем известных анекдотов в беседе с соседями по палате.

Анекдот, оказывающийся притчей — ключ к поэтике романа Пелевина, в котором за байками и приколами проступает Послание. При желании можно поспорить о том, насколько сам автор верит в него (судя по длинным и временами тормозящим повествование беседам — действительно верит) или назвать это «двойным кодированием» и прописать по ведомству постмодернизма. Но лучше увидеть в этом следование буддистской традиции, в которой сожжение дзэнским мастером статуи Будды служит лучшим объяснением сущности буддизма: так, в книге Пелевина пародирование эзотерического знания служит лучшим подтверждением его сакральной ценности.

Давно замечено, что в России с ее литературоцентризмом, едва ли не каждый, испытавший мистический опыт, спешит поведать свои переживания городу и миру в форме романа или поэмы, не понимая, что тем самым сводит уникальность пережитого к банальности слов, давно перешедших от Эммануила Сведенборга к Ричарду Баху. И в этой ситуации путь «священной пародии», избранный Пелевиным — едва ли не единственный шанс передать мистическое послание, не опошлив его. Этот путь, разумеется, таит в себе опасность: даже те, кому близки развиваемые Пелевиным идеи, могут предпочесть читать романы и трактаты по-отдельности.