Сергей Л. Коркин

рассказ
- 1 -

Окружающий мир изменялся постепенно, но быстро, и когда Петрович наконец спохватился, было уже поздно бить тревогу - он остался один. Да и зачем, спрашивается, бить тревогу, когда продолжают исправно платить зарплату, а до пенсии осталось каких-то два года?

Одиночество же, не было для Петровича новым чувством. Его жена умерла еще лет десять назад, а единственный сын - Антон - еще раньше уехал в Германию, откуда давал о себе знать лишь редкими поздравительными открытками и хрустящими заграничными дензнаками, вложенными в конверт между двумя фотографиями. С фотографий на Петровича строго глядела незнакомая женщина с широкими квадратными скулами и отвратительно рыжими волосами - жена Антона - и белобрысая мордашка внучки Петровича - Барбары. Петрович не любил вглядываться в лица этих совсем чужих ему людей, чем-то холодным и могильным веяло от этого буржуйского фотографического глянца.

Жил Петрович в старой двухкомнатной квартире на седьмом этаже самой обычной панельной девятиэтажки, а работал в крупной коммерческой фирме в центре города. Его скромная должность во всех бумагах значилась как «работник административно-хозяйственной службы», на деле же он был обычным разнорабочим. Собрать новую мебель, дотащить до буфета ящики с продуктами, прочистить забившуюся раковину - все это и еще великое множество других, больших и маленьких дел, входило в обязанности Петровича.

Если бы не работа, которая отнимала у Петровича, без всякого преувеличения, все его, давно уже немолодые силы, а потому не давала глубоко вдуматься в суть происходящего, то наверное, он уже давно сошел бы с ума. Ведь теперь он был единственным живым человеком в своем городе, а может быть даже и в мире. Остальные люди давно куда-то исчезли и вместо них были только КОШКИ, КОШКИ, КОШКИ...

Кошки-продавщицы продавали Петровичу продукты и газеты, кошки-телеведущие читали новости о кошках-депутатах и кошках-спортсменах, кошки-бабушки сидели на лавочках около подъезда, а кошки-подростки гоняли футбольный мяч под окнами соседнего дома. Жизнь шла своим привычным чередом, только вместо людей повсюду были КОШКИ, КОШКИ, КОШКИ...

Наверное целую неделю наверху было тихо - ни тебе привычного протяжного храпа, ни звука бубнящего телевизора - тишина и покой! Но, как-то вечером, ложась спать, Петрович расслышал над собой странные скребущие звуки.

«Мыши!» - едва успел подумать Петрович, как наверху что-то щелкнуло и знакомый с детства голос Тамары Миансаровой запел, с легкость прорываясь сквозь тонкое бетонное перекрытие:
Жил да был черный кот за углом

И кота ненавидел весь дом...

Той памятной ночью Петровичу снился ужасный кошмарный сон, как-будто он идет по нескончаемому длинному темному коридору, вдоль которого куча комнат, и в каждой из них, сидит невидимое злобное чудовище, готовое на него наброситься и съесть заживо. Петрович идет все быстрее и быстрее, и кажется, что чудовища уже выбрались из своих комнат и теперь крадутся следом, дышат в затылок, щекочут шею хищными пушистыми лапами... Петрович в страхе ускоряет шаг, бежит - быстрее, еще быстрее и... просыпается.

Утром Петрович как обычно позавтракал бутербродом с маслом и розовым ломтиком докторской колбасы, который запил чашкой крепкого чая без сахара, надел свежевыстиранную куртку и отправился на работу. Лифт долго не вызывался и Петрович, устав давить на оплавленную зажигалками кнопку, собрался уже было спуститься вниз пешком, как двери лифта, лихорадочно подергиваясь, расползлись в стороны. Обрадованный Петрович занес было ногу, чтобы туда войти, но тут же в страхе отпрянул - из лифта на него глядел огромный рыжий кот.

Петрович еще никогда не видел таких громадных котов - кот стоял на задних лапах и наверное, доходил Петровичу до самого плеча. На коте была длинная белая майка с надписью «Kiss Me Kisa!», из-под которой торчали тщательно вылизанные мохнатые лапы в белых найковских кроссовках. Зеленые кошачьи глаза секунду изучающе рассматривали Петровича. Затем под розовым кошачьим носом зашевелились рыжие подушечки с тонкими прутиками усов и кот, на чистейшем русском языке, но с какой-то мяукающей интонацией, произнес:

- Ну-у-у, Вы едите?

Петрович попятился, сглотнул застрявший в горле комок, но ничего не ответил, а лишь слегка помотал головой в знак отрицательного ответа. Двери лифта захлопнулись и он с железным стуком и грохотом умчался вниз. Петрович еще некоторое время постоял на площадке, а затем стал медленно спускаться по ступенькам. В памяти его тут же всплыла увиденная пару месяцев назад телепередача, в которой показывали сразу несколько живых говорящих котов. Но - одно дело, когда что-то диковинное видишь по ящику, и совсем другое, когда сталкиваешься с подобным феноменом в собственном, загаженном подростками, лифте!

На работе у Петровича тоже произошли небольшие, но разительные перемены. Вместо старого начальника, уехавшего в другой город раскручивать очередной филиал фирмы, появился новый. Теперь в просторном директорском кабинете, в мягком кресле из дорогой буйволовой кожи, важно восседал толстый черный кот с белой треугольной манишкой на блестящей угольной груди.

Петрович увидел его вблизи уже на второй день, после смены руководства - новый начальник заказал в свой кабинет большой аквариум и Петрович, вместе с сотрудником из фирмы по продаже аквариумов, целый день провозился в директорском кабинете, передвигая мебель и проводя новые электрические розетки. К удивлению Петровича, сотрудник аквариумной фирмы также оказался котом, но обычной серой окраски. Мурлыча вполголоса, он лихо носился вокруг тумбы с аквариумом, устанавливал и настраивал хитрые приборы, умело работая коротко остриженными когтями, засыпал грунт, рассаживал растения и заливал воду.

Когда в аквариум запускали каких-то золотисто-полосатых рыбок, напомнивших Петровичу маленьких шустрых окуньков, новый начальник заметно оживился. Одной лапой он вяло перебирал на столе бумаги, второй же нервно барабанил по столу слегка выпущенными когтями, а его круглые желтовато-зеленые глаза то и дело косили в сторону тумбы с пузырящимся аквариумом.

И вообще, как заметил Петрович, коты очень любили рыбу. Да, это и трудно было не заметить! В большом продовольственном магазине, где Петрович покупал большую часть своих съестных припасов, рыбный отдел увеличился в два или три раза. Появилось сразу несколько новых открытых холодильных прилавков, на которых ровными рядами лежали длинные тушки лососей, плоские блины камбалы, запаянные в полиэтиленовую пленку копченые скумбрии и малосольные селедки. Здесь всегда толпилось множество покупателей новой - кошечьей - национальности. Они жадно нюхали пропитанный рыбой воздух, перемяукивались на своем родном языке, очевидно обсуждая тот или иной деликатес, а затем ловко цепляли когтями понравившуюся рыбешку и одну за другой торопливо погружали ее в свои пластмассовые корзинки.

Мясной отдел также увеличился вдвое, а фруктово-овощной, наоборот, совсем съежился. Если бы у Петровича не было своего маленького дачного участка, он наверно давно бы уже лишился и свежей капусты, из которой готовил великолепный бигос, и традиционного воскресного борща - ведь не из свекольных же кубиков его варить?

Да-а-а, при покупке продуктов теперь приходилось быть настороже! Чуть зазеваешься, и, вместо любимой «Докторской», тебе взвесят полкило «Мышиной пикантной» или «Крысиной полукопченой», а вместо пакетика кальмаров, прихватишь упаковку сушеных крысиных хвостиков.

В телевизоре тоже было сплошное кошачье засилье. Детективный сериал «Крысоловы Санкт-Петербурга» сменялся триллером «На псарне», а после вечернего коток-шоу «Грязно-серые окна» следовал эротический фильм Тинто Брысса - «Мяуранда». Появилось даже несколько новых телеканалов - музыкальный «МяуTV» и спортивный «КиссаСпорт», с бесконечными кошачьими боями без правил.

По пятницам, Петрович любил возвращаться с работы пешком. В один из таких дней, он шел вдоль дороги по узкому тротуару, осторожно перешагивая через вспучившиеся, от прорастающих сквозь асфальт тополей, трещины, когда, уже почти перед самым домом, вдруг поймал себя на мысли, что за все время пути ему не попалось навстречу ни одного человеческого лица! Да и на работе давно уже не было видно никого из прежних сотрудников-людей. Ошарашенный своим внезапным открытием Петрович замер на месте и в страхе огляделся. И действительно, вокруг были только КОШКИ, КОШКИ, КОШКИ...

Кое-как доковыляв до своей квартиры, Петрович устало опустился в кресло да так и просидел до самого вечера, погрузившись в какое-то заторможенное дремотное состояние. Ни о чем конкретно он не думал, мысли пробегали в голове разрозненными обрывками. Сцены далекого детства Петровича, сменялись образами товарищей по техникуму, перекрывались воспоминаниями о шумное свадьбе и смешивались с уже позабытой пьяной радостью у дверей родильного дома...

Из забытья Петровича вывел какой-то шум на лестничной клетке. За окном был уже поздний вечер. Не включая свет, Петрович открыл дверь и выглянул на площадку. Три темных остроухих силуэта вырисовывались на ступеньках лестницы в тусклом свете далекой слабенькой лампочки. На Петровича пахнуло затхлым запахом перегара, кошачьей мочи и сушеной воблы.

- Совсем оборзели, - пробормотал Петрович.

Очевидно, услышав его слова, коты разом обернулись. Цепочка светящихся глаз медленно поднялась и, сопровождаемая угрожающим утробным завыванием, двинулась на Петровича.

Петрович в страхе отшатнулся и машинально захлопнул входную дверь. И вовремя! Невидимая Петровичу гигантская кошачья лапа с противным лязгом полоснула по железной двери. Петрович быстро защелкнул дверь на второй замок и прислушался. Пару секунд на площадке было тихо, а потом тишину разрезал протяжный звериный вой.

Петрович осторожно открыл кладовку, достал старенький топор, попробовал лезвие пальцем - проверяя достаточно ли тот наточен - и аккуратно поставил его у входной двери, рядом с полкой для обуви. Затем отправился на кухню, порылся в кухонном столе, выбрал самый длинный и острый нож, и спрятал его под своей кроватью.

Этой ночью Петровича опять мучили кошмары. Он снова бежал по длинному темному коридору и сотни светящихся зеленых и красных глаз с ревом и мявканьем преследовали его. Петрович все бежал и бежал по коридору, переходя с бега на длинные прыжки, покрывавшие одним махом сразу по десять метров, но преследовали не отставали... Вдруг, впереди Петрович увидел пятно белого света. «Выход!» - пронеслось у него в голове и совершив последний гигантский прыжок, Петрович пробил телом какое-то стекло и стал быстро падать куда-то вниз, погружаясь во что-то светлое и мягкое, напоминающее облако.

Постепенно падение замедлилось и окружающий свет стал приобретать какие-то смутно знакомые очертания. Петрович попытался сосредоточиться, но мысли расползались в разные стороны, а когда наконец собрались воедино, то Петрович увидел, а скорее всего даже не увидел, а лишь почувствовал, что вокруг него целое море улыбающихся ему человеческих лиц...

Мама бросила в ведро мокрую тряпку, которой протирала окно, торопливо вытерла руки сухим полотенцем и, на ходу теряя шлепанцы, побежала вслед за девочкой в одну из дальних комнат. Там, в углу, за столом, в старой коробке из-под видеомагнитофона, лежала трехцветная кошка Муська, а рядом, слабо попискивая, копошились четверо только что родившихся котят...

- Мама, а давай одного назовем Петровичем, - почему-то сказала девочка и вопросительно посмотрела на маму.
май 2003 г.
Сергей Л. Коркин
ЖМУРКИ

рассказ

Ну, иногда еще любил Витя музыку послушать - тяжелую, апокалиптическую, там, где татуированные мужики дикими голосами орут и волосьями длинными из стороны в сторону машут. А когда слушал Витя такую музыку, а слушал он ее громко, до потрескивания хрустальных ваз в соседских квартирах, то у него правый глаз слегка подергивался. Потому, как прилетела Вите в детстве, в этот самый глаз, щепка-щепочка, в момент сооружения Витей хоккейной клюшки из старой новогодней елки.

Так бы и жил себе Витя Вишняков, не приключись с ним однажды, скворчаще-журчащим весенним днем, небывалое происшествие, изменившее всю жизнь его дальнейшую до неузнаваемости и направившее ее в некое, сказочно-мистическое русло.

Тем, памятным для Вити днем, сбежал он с занятий пораньше, от желания свежими автомобильными выхлопами подышать, да на почки набухающие посмотреть. А точнее - надоело ему зад свой джинсовый в аудитории просиживать, да лектора очкасто-животастого выслушивать. Вырвался Витя на волю, на простор городских проспектов и скверов, окурками заплеванных. И было Вите офигительно хорошо, от того что солнце сверху вовсю уже припекает, да купально-плавательный сезон приближается.

Шел Витя по городу, вдоль магазинов шикарных и бутиков элитных, и увидел вдруг, афишу-вывеску, что в зале неподалеку, выставка открылась, художников молодых, но не в меру талантливых. И решил Витя, под влиянием настроения весеннего, на выставку ту заглянуть, окунуться, так сказать, в мир прекрасный и удивительный. К тому же, вспомнил Витя, что и сам когда-то, полгодика целых, в школу художественную хаживал, да чегой-то там карандашиком почеркивал и акварелью на мольбертике шершавом намалевывал.

Купил Витя билет копеечный и оказался в зальчике тесненьком в окружении живописных творений авторов молодых, но талантливых, просто до неприличия! И неприличие это, было тут же на стене вывешено, в виде женщины голозадой целлюлитно-бедрастой на диване возлежащей, да бестыжими глазами на зрителя, то есть на его Витю, взирающей. Усмехнулся Витя наглости художника, ковырнул пальцем макушку короткоостриженную и шагнул к другой картине. А там, полянка зеленая, сосенками-березками зубчатыми от синего горизонта очерченная, мысли определенные навевающая: «Вот бы, где шашлычков пожарить, да в волейбольчик с приятелями порезаться!». Почувствовал Витя, что искусство современное, близко ему и понятно, и за живые струны души, прям как пьяный гитарист медиатром пластмассовым, безжалостно трогает.

Шагнул Витя дальше, а там картина другая - улица городская, но какая-то ненашенская - с соборами крестово-купольными да каналами речными мерцающими. Пешеходики головастые цветными пятнышками по тротуару мечутся - то ли в храм золоченый торопятся, то ли к ларькам-павильонам за сосисками в тесте. Буркнуло что-то в витином животе и зажурчало от мысли такой хот-договой, потому как не кушал Витя ничего с утра самого, почитай часиков шесть уже.

А, от следующей картины, в животе прям горная речка проснулась и водоворотами-вентиляторами забурлила. На холсте расписном - вкусности деликатесные: колбасы копченые палкообразные, кренделя румяные пузатые с начинкой мясною и рыбною, бутыли формы мудреной с пойлом заграничным-импортным. Облизнулся Витя, не вытерпел, и аж глаза от вожделения аппетитного зажмурил! А, как открыл глаза обратно, так чуть не заорал от неожиданности и, стыдно сказать, от страха чуть в джинсики свои вранглеровские не наделал жидкого. А все потому, что оказался вдруг Витя, не в зале выставочном, где слюну тягучую сглатывал, а в картине той самой, яствами уставленной! И все бы хорошо - вот они деликатесы пахучие - кушай да поглубже заглатывай, но, место вокруг, все же какое-то незнакомое, странное - посреди стол со вкусностями, а вокруг туман ватный клубами клубится. Хотел Витя сквозь туман протиснуться, но стена невидимая упругая не пускает и в пределах картины строго удерживает!

Покружил Витя вокруг стола, попринюхивался, выждал для надежности - вроде тихо все вокруг, спокойненько. Схватил тогда Витя рукою дерзкою, но все же несмелою, кусок колбасы кроваво-коричневой, да зубами голодными впился кощунственно. Колбаса настоящая оказалась, наивкуснейшая, во рту сама тает и по пищеводу вниз, как желе сползает.

Осмелел Витя - накушался пирогов с семгою, вина заморского напробовался, да опосля загрустил не на шутку - выбираться наружу все равно ведь надобно! А туман подлый не пущает, только клубами насмешливыми у лица витиного вьется. Зажмурился Витя от тоски нахлынувшей, да снова вдруг в зале выставочном очутился. И вроде время совсем не продвинулось - солнце, все в ту же щелочку в шторках светит, да смотрительница, все так же, на стульчике дремлет. Подивился Витя чуду чудному, живот потолстевший ощупал, да отрыжку винную сглотнул - значит не привиделось все, а взаправду с ним приключилось!

Двинулся тогда Витя обратно - к картине, где баба голая бестыжими глазенками прямо в область ширинки молниевой посматривает. Встал Витя напротив, да зажмурился, что есть силы, аж пятна фиолетовые в глазах проступили! А, как открыл глаза, так чуть с ног от ожидаемой неожиданности не скопытился - вот она девица круглоформенная во всей своей сексуально-возбужденной прелести. Только, что-то уж больно неподвижно лежащая! Пригляделся Витя внимательней и точно - взгляд стеклянный, как в школьном кабинете биологии у белки тасидермированной. Жутко стало Вите - вдруг баба на него бросится да зубами дракуловскими в горло вопьется! Огляделся Витя, а вокруг туман знакомый клубится, значит обратно бежать не иначе как через зажмуривание, Витей случайно в этим днем открытое. Помялся Витя пару минут, да не утерпел - по груди обнаженной, бабу пальчиком осторожненько погладил. Тепленькая оказалась, значит все же живая, только кем-то вроде как заколдованная.

Решил тогда Витя схулиганить немного, раз случай такой редкий представился - ухватил бабу за сосок розовый, а сам отскочил быстренько и зажмуриться приготовился, чтоб значит, ежели она оживет и вампиром саблезубым накинется, то быстренько в мир свой реальный, обратно юркнуть, как мышь серая в норку под старым плинтусом. Но, напрасно Витя предосторожности такие предпринимал - как была девица неподвижно-стеклянною так такою же и осталась. Потоптался Витя еще немного вокруг, да решил судьбу новую не испытывать и вернулся, зажмурившись крепко, обратно, в зал выставочный. Кто его знает, как мир тот картинный на самом деле устроен, вдруг если сильно шалить будешь и не выпустят обратно, даже через зажмуривание?

А в зале, все по-прежнему, вроде и не отлучался Витя никуда, только может на тысячную долю секунды по реальному времени, что глаз человеческий заметить вовсе не в силах, а уж дремлющей смотрительницы и подавно. Только, вернувшись в этот раз, вдруг почувствовал Витя усталость неимоверную, штангой многокилограммовою на плечи давящей. Видать энергии много на сии путешествия потратилось, и сил витиных осталось, только до дома дотопать, да в перину мягкую мордой обалдевшей уткнуться.
С тех самых пор, стал Витя завсегдатаем салонов и галерей художественных. Сбежит с занятий пораньше и на вернисаж выставочный. Но про открытие свое никому не рассказывал, все равно не поверит никто, а только посрамят и психом свихнувшимся обзовут. Тем более, никаких вещественных доказательств у Вити и не было. Сколько ни старался Витя что-нибудь из картинного мира в реальный перетянуть - не получалось никогда. Там - пожалуйста - сколько хочешь окороков телячьих кушай, в море айвазовском купайся, красавиц рубенсовых щупай, а в этот мир - ни-ни! - ни крошки, ни монетки!

Наберет, бывало, Витя целую охапку вещиц всяческих, прижмет к груди крепко-накрепко и, сюда скорей. А как глаза раскроет, и нет ничего при нем! Досадно, хоть вой! Пробовал даже, ради эксперимента, глотать, там колечки разные, каменьями драгоценными инкрустированные, но бесполезно все - сколько на унитазе потом не просиживал - не выходит ничего! Даже как-то рентгеном для верности просветился - полный ноль!