Слово «декаданс» (франц decadance-упадок, разложение) в применении к культуре ввел в речевой обиход, и отнюдь не в отрицательном значении, Теофиль Готье

Слово «декаданс» (франц. decadance-упадок, разложение) в применении к культуре ввел в речевой обиход, и отнюдь не в отрицательном значении, Теофиль Готье. Поэт-романтик, он находил особое очарование в культуре поздней античности (античном декаденсе), его привлекали изящный аморализм, утонченное эстетство, сумеречные настроения, этакое красивое и меланхоличное.

(лат. «неприятие жизни»). Позднее этот термин уже с отрицательной эмоциональной окраской стал применяться для наименования всех болезненных явлений в культуре. К декадентам стали относить как философ (Ницше, Шопенгауэра, Бергсона), так и деятелей искусства – поэтов, писателей, художников, причем часто самых различных школ и групп, самых различных эстетических систем (парнасцев, символистов, модернистов первых десятилетий XX в., даже натуралистов).

Группа «Парнас» начала создаваться еще в 50-е годы XIX века. Это поэты Леконт де Лиль, Теодор де Банвиль, Жозе-Мариа Эредиа, Катулл Мндес и др. Парнасцы объявили о своей приверженности к культу чистого искусства, который превратился в пессимистическое отрицание смысла жизни, в презрение к действительности, в призыв к технической виртуозности стиха.

Для искусства цели нет - это лишь игра, забава, наслаждение, это своеобразный наркоз, позволяющий забыть ненавистную действительность. «Рифма- золотой гвоздь. Он украшает стих, скрепляя с ним мечту поэта»-писал Теодор де Банвиль

Искусство, по мнению парнасавцев, - дитя праздности. Прекрасное –антипод полезного. «Когда вещь становится полезной, она перестает быть прекрасной…Живопись, скульптура, музыка не служат абсолютно ничему»-писал Теофиль Готье.

Теофиль Готье родился в 1811 году в небольшом пограничном городке Тарб на юге Франции. Поэт Теофиль Готье родился в Париже в 1830 году. Между двумя этими датами пропасть глубиною в девятнадцать лет нехитрой биографии и одно знакомство. Знакомство, состоявшееся по всем законам волшебной сказки лишь после двух неудачных попыток и определившее не только стиль жизни Готье, но и день внезапной, еще не заслуженной славы. Знакомство с Виктором Гюго.

Эта встреча произошла ранней весной 1830 года. Молодой художник, выпускник колледжа Карла Великого, Теофиль Готье пришел выразить свое восхищение мэтру французского романтизма, а 25 февраля этого же года в зале Французской комедии во главе небольшого отряда молодежи, собравшейся на премьеру пьесы Гюго «Эрнани», появился молодой атлет с гривой черных волос, грудь которого пламенела алым атласом жилета диковинного покроя, вызывая негодование почтенных театралов. «Человек в красном жилете» –это прозвище надолго заменит Готье имя. Даже в конце пятидесятых, уже прославленный литератор, кавалер ордена Почетного легиона, знаменитый путешественник и придворный поэт принцессы Матильды, он не раз услышит его и подивится памятливости парижского буржуа. Визит к Гюго сделал из юного пажа короля поэтов, как назвал себя Готье, стихотворца. Однако именно поэтическая слава долго обходила его стороной. Прослыв эксцентричным денди, обратив на себя внимание читающей публики романами «Мадемуазель де Мопен», «Фортунио», сборником великолепных литературных портретов писателей прошлого, поэт Готье все еще далек от известности. Признание придет в 1852 году, когда на прилавках парижских книжных магазинов появится тоненькая книжечка из восемнадцати стихотворений с изящным названием «Эмали и камеи». Уже при жизни Готье она четыре раза будет переиздана, разрастаясь с каждым новым изданием. Эти восемнадцать стихов подарят автору титул непогрешимого поэта. Бодлер, прочтя их, назовет Готье совершеннейшим волшебником французской словесности и посвятит ему свои «Цветы Зла». «Эмали и камеи» в шестидесятые годы заменят новому поколению романтиков поэзию Виктора Гюго, и бывший паж сам станет королем. Но титул родит новую легенду о бесстрастном эстете, магистре холодной рифмы, и эта легенда на беду Готье переживет историю о человеке в красном жилете.

Обе легенды - правда. И обе – ложь. Потому что ни одна из них не вместит в себя веселого журналиста, писавшего фельетоны в «Ла Пресс», ироничного и наблюдательного странника, исколесившего мир от Алжира до Петербурга, проницательного театрального критика, беспечного гуляку, вылезавшего из окна запертого отцом кабинета, чтобы пройтись по вечерним бульварам, и теоретика «искусства для искусства».

Готье бесконечно разнообразен. Влюбленный в него Николай Гумилев написал однажды, что полное собрание сочинений поэта составило бы триста томов, и если он преувеличил, то ненамного. Нам, издерганным детям двадцатого века, трудно представить, как уживались в одном человеке буйная радость бытия и столь же могучая радость работы, в которой каждое слово тщательно выверено и вместе с тем не погибло в руках эстета-гранильщика, а лишь напиталось волшебной энергией текста.

Готье уникален тем, что создал особый и, видимо, неповторимый тип эстетизма, живого и полнокровного, не тронутого тленом тоски и не замутненного метафизикой романтических видений.

Он умер в 1872-м, в возрасте шестидесяти одного года, оборвав на полуслове письмо к своей возлюбленной, танцовщице Карлотте Гризи. С его смертью завершилась эпоха французского романтизма, эпоха людей, о которых сам Готье сказал так: «Нам выпала честь принадлежать к этому юношескому отряду, который сражался за идеал, поэзию и свободу искусства с такою пылкою отвагой и самопожертвованием, какие уже неведомы ныне».

(Максим Ненароков)
Писатели и поэты группы «Парнас» -пессимисты. Кошмарные видения наполняют поэтическое воображение большинства из низ: обезглавленные трупы, заживо разлагающиеся от венерических болезней люди, мертвецы, выходящие из могил, и .д.

Эстетические принципы парнасцев противоречивы. С одной стороны, они требуют документальной точности в описании явлений, провозглашают культ науки, низводя художника до уровня простого регистратора страстей и событий. С другой - отрицание всякой точности, любовь ко всему неясному, неуловимому, подсознательному, культ чистого искусства. Художник здесь-жрец, великий служитель непостижимого. Легендами овеяно имя самого талантливого поэта, примыкавшего к этой группе, ШАРЛЯ БОДЛЕРА.

Шарля Бодлера рисовали часто. При жизни - Манэ, курбэ, Фантен-Латур, позже-Матисс, Дерен. Его описывали, о нем вспоминали. Он был знаменит и непонятен.

Поэт всегда легенда, и чем ярче дар, тем ярче сплетня, тем ближе он к мифу, сказке, к притче и тем дальше они от поэта. Еще при жизни Бодлера сравнили с Данте, Вийоном, Байроном, еще при жизни назвали богохульником, развратником, наркоманом.

Легенда обвивала его и в конце шестидесятых годов XIX века, когда больной, он умирал в клинике Дюваля, даже самые близкие не могли разобраться, где ложь, а где истина в его судьбе. Так и сошел в землю Шарль Бодлер, человек-легенда. Так и возродился в камне, на кладбище Монпарнас, туго спеленутый то ли в саван, то ли в смирительную рубаху. 17 апреля 1821 года в Париже в доме хранителя Люксембургского музея Жозефа-Франсуа Бодлера родился сын. Первые шесть лет жизни будущего поэта мало чем примечательны. Любовь отца, забота матери, картины на стенах дома и легкий запах краски, когда Бодлер –старший брался за кисть.

Перелом наступил в 1827 году. Умер отец, через год мать вышла замуж вторично за молодого способного офицера по фамилии Опик. Ненависть к этому человеку Шарль Бодлер сохранит надолго. Когда в 1848 году он выйдет на баррикады, друзья запомнят его слова - иду сражаться с Опиком.

Детство и отрочество. Годы странствий –из Парижа в Лион, из Лиона в Париж, вслед за отчимом, меняющим мета службы. Опостылевший кочевой быт и скучная учеба в колледже, который он так никогда и не закончит. Обычная жизнь подростка из буржуазной семьи. Судьба началась календарно - в год совершенствования.

В начале лета 1842 года на улицах латинского квартала появился молодой щеголь. Одетый как истый денди, он легко острил, столь де легко заводил знакомства и с той же легкостью тратил деньги, доставшиеся от умершего отца. На вопросы, почему он отделился от семьи, юноша отвечал: «В этом семействе любят только бургундское, а я сем винам предпочитаю бордо… Ну можно ли было это терпеть?» В те дни молодой наследник Жозефа-Франсуа еще не знает своего предназначения. Он неплохо рисует, часами беседует с Готье и Бальзаком, втайне пробует сочинять. Но пока если что-то и роднит его с воришкой-поэтом, что бродил по кривым улицам Латинского квартала четыреста лет назад, то только кинжал. Хотя и тут девятнадцатый век вносит поправки, и кинжал молодого денди лежит не в ножнах за поясом, а в жилетном кармане для визитных карточек. От напечатан типографски и служит фамилией. «Бодлер-в переводе- - обоюдоострый нож». А владелец ножа красит волосы в зеленый цвет и забавляется возмущением буржуа. Два года –время праздника.

В 1844 году, испуганные скоростью, с которой тают деньги бывшего хранителя Люксембургского музея, мать и отчим добиваются опеки над Шарлем. Начинается пытка унижением. Она продлится всю жизнь Бодлера.

Его дебют в печати - критическая статья в «Ревю де Пари»-остался незамеченным. Вторая работа «Салон 1845 года», сделала его одним из сильнейших художественных критиков Франции. Тогда же он начинает собирать первый сборник стихов. Его хлесткое название «Лесбиянки» –первая проба ножа, укрытого в родовом имени. Книга не появилась в печати, замысел остался на бумаге, но уже родился поэт, о котором точно скажет Александр Блок – «судьбой предназначенный к пытке». Эта пытка неразделенных Любовей, пережитых идеалов, несовпадения стиха и жизни приведет Бодлера к той страшной болезни гениев, которая разрушит мозг сорокашестилетнего поэта, к тоске, истовой тоске человека, знающего, что есть красота, и бессильного ее воплотить.

Ты всюду смотришь, ты всюду полон веры

И всюду тайною раздавлен человек!-

так он напишет за три года до смерти. А в сороковые еще хватает сил терпеть нужду, радоваться красоте холодной содержанки, восхвалять утонченный слог Готье и с именем Робеспьера сражаться на парижских баррикадах.

Это позже он скажет, что революция –вредная утопия, а Робеспьер достоин уважения за несколько красивых фраз, позже он проклянет продажную чувствительность и пойдет под суд за свои стихи. А пока Бодлер растит будущие «Цветы зла», и лезвие его дара грозит французскому мещанину.

Первая и единственная книга его стихов появится в 1857 году. В тот же год, осужденная парижским судом, она лишится шести стихотворений, а автор, запятнанный приговором, уедет из столицы. История Вийона, смягченная гуманным веком, повторится на новом витке. После суда Бодлер проживет еще десять лет, ровно столько, сколько должен был провести в изгнании школяр, исчезнувший за воротами Сен-Дени.

До последних дней он будет исправлять свой сборник, меняя местами части, добавляя новые стихи и исправляя уже напечатанные. За составлением этого букета Бодлера настигнет безумие, и в 1867 году он умрет, так и не закончив работы. Его наследие велико. Десятки критических статей, книги стихотворений в прозе, работа о наркотических видениях, тома дневников и около ста пятидесяти стихотворений, составивших славу поэта Шарля Бодлера и уничтоживших его жизнь. Фамилия оправдала себя - лезвие таланта оказалось опасным для самого творца. И в этой гибельной сути дара, наверное, и есть высшее наслаждение, которое познал бунтарь и эстет, поэт, философ и критик–неистовый Шарль Бодлер.

Сплин.

Я словно царь страны, где дождь извечно льет,

Ему наскучили слова придворной лести.

Он среди псов хандрит, как средь двуногих бестий.

Его не веселят ни звонкий рог в лесах,

Ни всенародный мор, ни вид кровавых плах,

Ни дерзкого шута насмешливое слово,-

Ничто не радует властителя больного.

Он спит меж лилий, гроб в постели преобразив,

И дамы (а для дам любой король красив)

Не могут никаким бесстыдством туалета

Привлечь внимание ходячего скелета.

Мог делать золото придворный астролог,

Но эту порчу снять с владыки он не мог.

И ванна с кровью –та, что по заветам Рима

Любым властителем на склоне лет любима,

Не согревая жил, где крови ни следа,

И только Леты спит зеленая вода.
Цветы зла.

У нас в мозгу кишит рой демонов безумный

Как бесконечный клуб змеящихся червей;

Вдохнет ли воздух грудь-уж смерть клокочет в ей,

Вливаясь в легкие струей незримо-шумной.
До сей поры кинжал, огонь и горький яд

Еще не вывели багрового узора;

Как по канве, по дням бессилья и позора,

Наш дух растлением до сей поры объят!

Средь обезьян, пантер, голодных псов и змей,

Средь хищных коршунов, в зверинце всех страстей.
Одно ужасней всех: в нем жестов нет грозящих,

Нет криков яростных, но странно слиты в нем

Все исступления, безумства, искушенья;

Оно весь мир отдаст, смеясь, на разрушенье,

Оно поглотит мир одним своим зевком!
То-Скука!-Облаком своей houka одета,

Она, тоскуя, ждет, чтоб эшафот возник.

Скажи, читатель-лжец, мой брат и мой двойник,

Ты знал чудовище утонченное это?

(Эллис)


Французский символизм.
Вслед за парнасцами в литературу пришли символисты, их кровные родственники, «сыновья Бодлера» и его соратников:

Поль Верлен (1844-1896)

Артюр Рембо (1854-1891)

Стефан Малларме (1842-1898)

В 1886 г. В газете «Фигаро» был опубликован «Манифест символизма». Идейные позиции символистов мало отличаются от позиций парнасцев. Те же декаденские мотивы отчаяния, неверия в человеческие силы, та же тоска, те же мрачные образы.

Теоретик символизма Малларме писал:

Скончалось Небо! Я к тебе бегом, Земное!

Да будет Идеал, свиреп, как грех забыт

Страдальцем, ныне там взыскующим покоя,

Где на соломе скот людской блаженно спит.

Символисты стремятся проникнуть в тайны мира, выразить невыразимое. Считали, что сделать это можно только в поэзии и только с помощью символа. «…В истинно художественном создании за внешним конкретным содержанием всегда должно скрываться иное, более глубокое. На место художественного образа, определенно выражающего одно явление они, символисты, поставили художественный символ, таящий в себе целый ряд значений, - писал В.Брюсов.

Идейной основой французских символистов была философия. Шопенгауэра, Бергсона и Ницше. Так, Шопенгауэр считал, что не люди управляют ходом событий а некая высшая сила –«мировая воля». Зло и страдания в жизни неотвратимы, борьба с ними бесполезна, т.к. рок, судьба определяют человеческое существование. Только через красоту, через искусство можно приблизиться к познанию мира. Художник может проникнуть в тайны его только с помощью интуиции. Рассудочное, интеллектуальное познание искусства Шопенгауэр отвергал. Истинная мудрость связана с загадочным духовным миром, миром души, который невозможно постигнуть. Искусство для Шопенгауэра –это музыка только она может проникнуть в сущность вещей.

Подобные рассуждения импонировали символистам. Не художественный образ, как у парнасцев, а символ д/б главным. Их лозунг «Долой логическую ясность стиха, да здравствует загадочный смысл звуков!».

Обратимся в поэзии одного из самых трепетных и проникновенных поэтов французских и даже мировых-Поля Верлена.

Его внешность относится к числу таких о ком хочется сказать: «Не смотри на него! Не смотри - это лицо собьет тебя с толку, оно помешает поэзии, оно противоречит ей».

С первого взгляда его можно принять за деревенского колдуна, - писал А. Франс, близко знавший Верлена.-Голый, отливающий медью череп, шишковатый, как старый котел; маленькие раскосые глазки, курносый нос с широкими ноздрями, редкая, жесткая, коротко постриженная борода –все в нем напоминает Сократа, только без его философии и умения владеть собой». «Нет этот фавн, этот сатир, полузверь-полубог, ничуть не похоже на автора «Песен без слов», составивших всемирную славу Верлена.

Сам Верлен старательно отделял себя, бродягу и скандалиста, забулдыгу и сквернослова, от героя своих стихов, который, конечно, и был настоящим Верленом, прожившим тяжелую жизнь. Недобрая судьба забрасывала его то в Бельгию, Англию и Германию, то в тюрьму, то в больницу для бедняков. Однако, оставим Верлена –человека, поговорим о поэте.

Почти во всех стихах Верлена ничего не происходит, в них нет событий. Герой не совершает поступков. А ведь Верлен писал в то время, когда была революция, война с Пруссией, захват Индокитая и т.д.

У Верлена нет этических повествований. Его стихи воссоздают внутреннюю жизнь современника.

Казалось бы, его герой живет вне общества и вне истории, и даже вне природы.

Осень, о которой Верлен так охотно пишет, - не столько время года, сколько символ усталости, обреченности, близящейся смерти. Ветер, порывы которого часты в его поэзии, не только пригибает кусты и срывает листья, но и символизирует всевластный Рок, грозящий гибелью. Сумерки, сгущающиеся над землей во множество стихов, -образ зыбкости горестного бытия, угасающей мысли, тающих воспоминаний.

Лес, в котором так любит блуждать Верлен, -это не столько реальные дубы и сосны, сколько угрызения совести, материализованные разочарования.

Бескрайние равнины, покрытые снегом, - тоска, угнетающая душу.

Душа- таково место действия почти всех его стихотворений.

Самое прославленное стихотворение Верлена, ставшее хрестоматийным, его учат наизусть все французские школьники «Осенняя песня». И здесь осень- усталость, осень-тоска, осень-приближение смерти. Ветер-рок, который гонит человека словно листву.

И до утра меня

Злые ветра

В жалобном вое

Кружат меня

Словно гоня

С палой листвою.

Осмысление человека как существа бессильного, безвольного.

Поэт-не столько личность, сколько медиум внешних сил. Поэтому его одолевают кошмары: возникает образ всадника- смерти с мечом, со страшным оскалом зубов; жуткое видение повешенных, болтающихся на перекладине на фоне готического городка («Ночное зрелище», 1866, пер. Пастернака); Шабаш ведьм в вальпургиеву ночь. Все это рождается не во внешнем мире, а представляет смятенную душу поэта.

Что за виденья беспокойные? Поэта

Хмельного бред. Его отчаянья гонцы?

Посланцы бедных сожалений? Иль это

Быть может, просто мертвецы

Не все ли нам равно, твои ль то угрызенья,

Мечтатель, чьи мечты лишь с ужасом в ладу

Плоды ли дум твоих в мерцающем движеньи

Иль просто мертвецы в бреду.

(Классическая Вальпургиевая ночь»)

Сборник дерзко названный «Песни без слов» (1873 г.0 сделал его знаменитым. Здесь взаимопроникновение природы и душевного состояния человека достигло высшей точки.

Над городом тихо накрапывает дождь. А. Рембо.

И в сердце расправа, Откуда ж кручина

И дождик с утра. И сердца вдовство?

Откуда бы, право, Хандра без причины

Такая хандра? И ни от чего.
О дождик желанный, Хандра ниоткуда,

Твой шорох –предлог Но та и хандра,

Душе бесталанной Когда не от куда

Всплакнуть под шумок. И не от добра.

1872 г.
Есть в сборнике «Песни без слов» циклы бельгийских и английских пейзажей. Недаром исследователи писали, что они сходны с полотнами Клода Моне и Писсарро. В самом деле, здесь цвет важнее формы предметов, оттенок-важнее цвета, освещенность важнее оттенка, а душевное настроение важнее освещенности.
То розоваты, то зелены

Под фонарями белесыми

Пляшут холмы и расселины

В беге сливаясь с откосами.

В золоте дали глубокие

Тускло горят багрянцами.

Два деревца кособокие

Хохлятся сирыми птицами.

Эти приметы осенние,

Я мои беды баюкаю

Под монотонное пение.

(Брюссель, 1872 г.)
Словесно-музыкальное и в то же время живописно-импрессионистическое изображение Брюсселя.

В 1874 году обобщал свои открытия в стихотворении. «Искусство поэзии», которое он озаглавил наподобие трактата Буало и в котором высказал свое поэтическое кредо.

Буало Верлен

Эстетика классицизма Эстетика символизма.