Старший советник юстиции Ковалев Валерий Николаевич

В этой подборке Альманаха публикуются воспоминания морских контрразведчиков Валерия Ковалева, Алексея Цаплина, Ивана Харина. Одна страничка посвещена безвременно ушедшему из жизни Алексею Гетю.

Старший советник юстиции

Выпускник ВКШ КГБ СССР. С 1971 по 1974 гг. участник государственных испытаний РПК СН 667Б проекта «Дельта». С 1978г. - оперуполномоченный ОО КГБ СССР по Краснознаменному Северному флоту. С 1989 по 2004 гг. ответственный работник Прокуратуры Союза ССР и Генеральной прокуратуры России.

Эти кадры обошли весь мир, учащая пульс тысяч людей. У одних - от раздражения за все еще невероятную мощь России, воплощенную в этом супер торпедно-ракетном крейсере, у других - от гордости за наш растерзанный, но все еще борющийся за живучесть Флот. У меня - от воспоминаний...

…Начало моей морской службы ведет отсчет с 13 ноября 1971 года, когда меня после окончания горного техникума, Брянковским горвоенкоматом Ворошиловградской области призвали на срочную службу в Вооруженные Силы Союза ССР.

По состоянию здоровья, а им бог меня не обидел, распределен в команду -70, направляемую в Военно- Морской Флот. В ней же оказались и мои друзья-одногодки Саша Йолтуховский, Витя Белецкий, Витя Костенко и Сережа Чмур.

Перспектива служить три года нас не радовала, но деваться было некуда, и внутри согревала мысль о красивой форме и морской романтике.

В Ворошиловграде команда пополнилась еще несколькими сотнями будущих моряков, а через неделю воинский эшелон, следовавший в сторону Прибалтики, насчитывал более тысячи человек. Помимо нас, в нем появились ребята из Воронежа, Калуги, Иваново и Подмосковья. Было также несколько десятков парней из Грузии и Узбекистана. Через две недели путешествия по бескрайним просторам Родины, поезд прибыл на станцию «Красная горка» Ленинградской области. Было раннее утро, мороз и сугробы искрящегося под солнцем снега. Из осени мы въехали прямо в зиму.

Последовала команда выгружаться. На перроне нас построили, пересчитали, и моряки в черных шинелях повели колонну по заснеженной улице пристанционного поселка в сторону видневшегося вдали соснового бора. Остановились у высоких металлических ворот с якорями на створках. Нас снова пересчитали, ворота открылись, пропустили колонну и закрылись, оставив за нашими спинами прошлую жизнь на гражданке. Мы очутились на пересыльном пункте Дважды Краснознаменного Балтийского Флота, гордо именуемом фортом «Красная Горка».

Он представлял собой обнесенную двухметровым сплошным забором обширную территорию, с расположенными на ней деревянными бараками, складами, камбузом и еще какими-то строениями. В центре располагался обширный плац, со снующими по нему моряками и рекрутами. Нас построили, пересчитали в третий раз и распределили по баракам, в которых уже ютились новобранцы, прибывшие ранее. Эти деревянные строения, со стенами из тонких досок и буржуйками вместо печей, были рассчитаны максимум на пятьдесят-шестьдесят человек. Нас же гостеприимные балтийцы, набили в каждый барак не менее двухсот. «Новоселье» сопровождалось далеко не радостными воплями аборигенов и гостей. Но хозяева и тут оказались на высоте.

Прибывших построили вдоль нар барака и внушительного роста старшина прорычал,- молчать, салаги! На флоте живут тесно, но весело и без обид! А чтобы было просторней - вещи к осмотру!

Присутствующая здесь же группа моряков быстро прошмонала наши пожитки, извлекая из них остатки домашней снеди, спиртное и одеколон.

-Этого вам не положено!,- многозначительно изрек верзила, - карантин!

Затем всех распределили по нарам, из расчета четыре человека на парный лежак, разъяснив, что ложиться на него нужно не вдоль, а поперек, вывели на плац, вручили лопаты и заставили чистить снег.

Ровно в полдень, по сигналу корабельной рынды, нас пересчитали в очередной раз и повели на обед. На камбузе было тесно, грязно и сыро. Одновременно кормили несколько сотен человек. Ели в верхней одежде щи с непроваренной капустой и перловку, чуть сдобренную маслом. На десерт компот, с запахом браги и тараканами. Ушли голодными.

Снова чистили снег, строились, пересчитывались, и это все при десятиградусном морозе. А одежда у нас осенняя, на «рыбьем меху». Ужин оказался таким же несъедобным, но есть его пришлось. В двадцать три часа отбой.

В казарме, несмотря на скученность, жуткий холод. Из щелей стен сквозняк и снежная пороша. На нары, с лежащими на них старыми матрацами, укладываемся по четверо, поперек, как учили, не снимая пальто и ватников.

У двух топящихся в проходе буржуек уютно располагаются опекающие нас моряки. Они ужинают отобранными у нас продуктами, запивая их водкой и разведенным в кружках одеколоном, ссорятся из-за каких-то принесенных с собой шмоток.
Мы все это видим и нам не по себе.

- Вот тебе и флот,- тихо шепчет лежащий рядом Витька Костенко.

Утро. Холод в казарме собачий. По углам иней. Буржуйки погасли.

Вокруг них в живописных позах спят балтийцы, от которых разит сивухой и парикмахерской. На полу разбросаны игральные карты, пустые бутылки и флаконы от одеколона. Здесь же лежат непонятно откуда взявшиеся два карабина.

Последующие дни мало чем отличаются от предыдущих. На пересылке царит невообразимый бардак. У нас отбирают или вынуждают отдавать личные вещи, заставляют выполнять бессмысленную работу, вроде выноса на улицу и проветривания деревянных топчанов, и все время пересчитывают, резонно понимая, что от такой жизни кто-нибудь обязательно ударится в бега.

Но и мы обживаемся. Посоветовавшись, подкупаем верзилу-старшину (дарим ему Санькины часы) и он разрешает нам не ходить на камбуз. Дело в том, что на пересылке есть несколько сносных буфетов, в которых продаются продукты и курево. А у нас имеются деньги, заначенные в потайных местах, причем неплохие, поскольку до призыва все мы трудились на шахтах и недурно зарабатывали.

В первый поход в буфет идем впятером - всем землячеством. Там очередь, человек двадцать. В основном кавказцы и азиаты. Эти ребята приспосабливаются везде. Впоследствии, на лодках, я их не видел. Зато на камбузах, складах и в других «хлебных» местах их хватало с избытком.

Пристраиваемся в хвост очереди, советуемся, чего взять и сколько. В это время, расталкивая локтями возмущающихся рекрутов, к витрине буфета нахраписто протискиваются трое парней во флотской форме без погон. По-видимому, такие же призывники, как и мы, но уже отправляемые в часть.

-Кончайте бузить, пацаны !, - пытается их урезонить Костенко. Он самый мелкий из нас, но очень задиристый и опасный в драке.

-Молчи, блоха!,- цедит самый рослый из троицы и, оттеснив плечом очередного парня, протягивает в окошко буфета деньги. Остальные громко ржут и добавляют еще несколько оскорбительных фраз в адрес Виктора.

Переглядываемся и подходим к витрине. Сашка резко хватает согнувшегося у окошка верзилу за плечо, рывком поворачивает к себе и, не давая опомниться, бьет в челюсть. По опыту зная, что после его кулака редко оставались на ногах даже матерые забойщики, набрасываемся на остальных двоих и быстро набиваем им морды.

-Чапайте отсюда,- зловеще шипит битым Чмур.

Подвывая и утирая розовые сопли, они волокут поверженного друга в сторону казарм. Пользуясь замешательством очереди, мы наспех отовариваемся хлебом, сухой колбасой и сгущенкой. Прихватываем несколько бутылок полузамерзшего лимонада и сигареты. Обедаем среди заснеженных сосен, в беседке за вещевыми складами.

После драки настроение улучшилось и нам весело. Оставшиеся продукты упаковываем в принесенный с собой рюкзак и зарываем в снег под небольшой елью.

- Запас карман не тянет, - смеется Вовка Белецкий, поглаживая заплывающий глаз.

Через несколько дней в медчасти пересылки проходим еще одну комиссию, где за мои часы подкупаем мичмана-медика, который обещает перевести Сашку в команду, направляемую в морскую авиацию. Там служат два года, а Саня у нас женатик. Мичман держит слово, и после комиссии Йолтуховского действительно переводят в команду 90 - морская авиация.

Между тем зима все сильнее осаждает Красную Горку. Почти каждый день идет снег, морозы усиливаются до двадцати градусов. Многие ребята заболевают. Особенно достаётся азиатам, которые легко одеты и не привыкли к таким холодам. Только из нашего барака, за несколько последних дней в госпиталь отправили человек двадцать. У всех подозрение на пневмонию и воспаление легких. Мы пока держимся.

Наведывался Саня (он теперь живет со своей командой), притащил литр водки и два старых флотских ватника. Нас, наконец, переодевают, это верный признак предстоящей отправки в части - какие, мы не знаем. Согласны хоть к черту на рога, только бы удрать из этого «Бухенвальда».

Форму получаем на складах, стоя под открытым небом в очереди к раздаточным окнам. Переодеваемся здесь же, под крытыми навесами, продуваемыми сквозняками. После такого моциона тела и лица у нас синие, как новые флотские робы. Оглядываем друг друга.

Вид у вновь испеченных мореманов аховый: черные длинные шинели почти волочатся по снегу, из-под них непрерывно сползают вниз широченные хлопчатобумажные штаны. Яловые ботинки из свиной кожи весят, кажется, не меньше пуда. Мы все напоминаем бурсака Хому Брута из гоголевского «Вия», но никак не моряков. К тому же эти флотские обновки совсем не греют.

Сложив свои домашние одежки в рюкзаки, уныло плетемся к казармам. И так целый день: под низким серым небом, с падающим из него снегом, в направлении складов непрерывным потоком уныло движутся стриженые пацаны, а оттуда - волочащие ноги и тихо матерящиеся Хомы Бруты.

Между казармами днем и ночью горят огромные дымные костры, в которых жгут одежду призывников, не подлежащую отправке домой. Здесь же снуют какие - то мичманы и старшины, набивающие мешки вещами получше.

- Смотрите хлопцы, мародеры, - шепчет Белецкий.

Я вытаскиваю из рюкзака почти новую меховую шапку, сую ее за пазуху, а сам мешок швыряю в костер. Минутой позже это делают и земляки.

Матерясь, к нам подбегает разгоряченный охотой за шмотьем краснорожий пожилой мичман.

- Вы что делаете, салаги!, - свирепо орет он. Не нужно, так мне бы отдали! - Возьми, если сможешь, - зло смеется Витька и мы уходим от места где сгорает наша последняя связь с домом. На душе погано. Не таким мы ожидали увидеть флот.

К вечеру прибыли «покупатели» из флотских экипажей Ленинграда и Кронштадта. Офицеры, мичманы и старшины держатся особняком. Местные балтийцы общаются с ними предупредительно и даже подобострастно.

Рослый капитан-лейтенант, с болтающимся у бедра пистолетом, строит нас, зачитывает список и кивает стоящим рядом подтянутым старшинам в бушлатах.

- Равняйсь! См-мирно! Напра- во! Прямо, ша-гом арш!, - звонко командует один из них и, шаркая ботинками, расхлябанный строй движется к воротам. Нас молча провожают оставшиеся ребята. Среди них Сашка. Он в кургузом ватнике и натянутой на уши кепке, хмур и подавлен. Мы уходим, а он остается. Вытаскиваю из-за пазухи шапку и перебрасываю ее другу.

- Носи Санек, мы тебя найдем и спишемся!,- кричат оба Витьки и Серега.

-Отставить разговоры! - бросает на ходу идущий сбоку старшина. - Конечно, спишетесь, ребята.

В лицо нам ветер, влажный и почему - то соленый.

О том, что следуем в этот знаменитый город-форт, узнаем, только погрузившись на паром, от сопровождающих моряков. Впервые за последние недели с нами говорят по-человечески и доброжелательно. На верхнюю палубу не выпускают, Финский залив слегка штормит. В салоне парома тепло и уютно, с подволока льется мягкий свет, чуть слышна приглушенная работа двигателей. Дремлем. Примерно через час чувствуем замедление, а затем и остановку хода судна.

- Кажись, приехали, - выдыхает Костенко.

- Не приехали, а пришли, - подмигивает ему разбитной старшина 1 статьи, сидящий рядом. Он тонок, строен и по-кошачьи ловок. Служит в бригаде тральщиков, куда доставит десяток из молодого пополнения, после чего уволится в запас.

Скользя на металлических аппарелях парома и с опаской поглядывая на свинцовую рябь залива, выбираемся на причал.

Нашу группу, человек в двадцать, забирает неразговорчивый мичман с двумя старшинами, поименно пересчитывает, строит и ведет из порта в город.

Уже довольно поздно. С залива тянет промозглым холодом, с неба сыплется снег вперемешку с дождем. Все кругом из камня, мрачное и туманное. Узкие улицы, освещенные редкими фонарями, пустынны. Наши ботинки мрачно громыхают по булыжной мостовой. Останавливаемся у высокой кирпичной стены с массивными воротами и узкой нишей двери сбоку от них.

- Вперед!, - командует мичман.

За дверью помещение КПП, с вооруженным старшиной и матросами. За ним огромный, вымощенный булыжником плац, на противоположной стороне которого длинная трехэтажная казарма с пятью арочными входами по фасаду.

Следуем к крайнему справа, по крутой чугунной лестнице поднимаемся на второй этаж. Мичман звонит в обитую черным дерматином массивную дверь, она распахивается, и мы попадаем в просторное помещение, со стоящим у тумбочки моряком с сине-белой повязкой на рукаве и штыком у пояса.

-Дежурный, на выход!- фальцетом орет матрос.

Из бокового помещения появляются несколько старшин в светло-синих робах и пожимают мичману руку.

- Чего хмурый, Михалыч?, - басит борцовского вида старшина, с такой же нарукавной повязкой как у дневального.

- Да снова на этой пересылке бардак!- в сердцах роняет мичман.

- Половина ребят, - он кивает на нас,- простужены, давай, принимай их.

Передает «борцу» планшет с нашими документами и вместе с другими старшинами уходит в комнату, на двери которой табличка « Командир роты».

Старшина заводит нас в просторное светлое помещение, выкрашенное в светло-оранжевый цвет, с расставленными вдоль стен гладильными столами и витиеватыми бронзовыми светильниками над ними. Выстраивает, критически оглядывая.

Вид у него действительно внушительный. Явно старше нас на три - четыре года, выше среднего роста, с широченными плечами и выпирающей из-под форменки мускулистой грудью, старшина производит впечатление тяжелоатлета. Заслуживает внимание и лицо. Оно волевое, малоподвижное, с серыми угрюмыми глазами, тонким прямым носом и тяжелым подбородком. Волосы короткие, светлые. Явно северный, скандинавский тип.

Заложив руки за спину и ритмично раскачиваясь с пятки на носок, хрипловатым басом скандинав провозглашает.

- Вы прибыли в Кронштадтский учебный отряд подводного плавания ДКБФ. Будем готовить из вас торпедистов дизельных подводных лодок. Я - командир смены - старшина 2 статьи Захаров. Вопросы?

Переминаемся с ноги на ногу, молчим. Слишком много впечатлений за последние сутки.

- Вопросов нет, - благодушно гудит старшина, после чего препровождает нас в разделенное широким коридором на две половины обширное помещение с двумя рядами двухъярусных металлических кроватей с матрацами, но без белья.

- Здесь будете спать, - сообщает он. Эту ночь - без белья. Дневальный!

-Я!, - вытягивается появившийся как черт из табакерки матрос со штыком.

- Организуешь парням чай и немедленно отбой.

Через десять минут в баталерке пьем обжигающий чай с ржаными сухарями и заваливаемся в настоящие койки, укрывшись шинелями.

С этого момента время полетело с потрясающей быстротой. В течение нескольких дней учебную роту торпедистов укомплектовали молодым пополнением, прибывшим из Ленинграда, Чебоксар, Ярославля и Москвы. Нас в ней сто пятьдесят человек. Рота разбита на четыре взвода (смены), которым присвоены номера с 81 по 84. Критерий - рост курсантов. В 81-й - «фитили» от 1.80 до 2 метров, в 82-й, - «ординары» - от 176 до 1.80, в последних двух, «шкентеля» до 1.76. Меньше ростом тогда на флот не брали.

Мы с Чмуром попадаем в 82 смену к Захарову, Костенко и Белецквй - в 83, где инструктором старшина 2 статьи Лайконен, из Прибалтики. «Фитилями» командует старшина 2 статьи Сомряков.

Вместе с двумя офицерами и несколькими мичманами роту возглавляет капитан З ранга Иванов. Он невысок ростом, сухощав и лысоват, но очень подвижен и деятелен. Недостаток волос на голове командир компенсирует рыжеватой эспаньолкой. Помимо этого курит трубку с душистым «кэптеном» и носит отлично пошитую форму. На его тужурке жетоны на право самостоятельного управления кораблем и «За дальний поход», а также два ряда орденских нашивок.

Еще в подразделении есть девушка - старшина сверхсрочной службы, тоненькая, красивая и злая.

Рота входит в состав школы, в которой мы непосредственно находимся, а школа в Кронштадский учебный отряд подводного плавания. В ней семь рот, где готовят штурманских электриков, рулевых сигнальщиков, торпедистов, коков и гидроакустиков для дизельных подводных лодок ВМФ. Общее количество обучающихся в школе курсантов 1200 человек. В отряде - более трех тысяч. Командует им контр-адмирал Прибытков.

Наша школа самая старая на Балтике, как по времени ее создания, так и по комплексу зданий, в которых располагается. Помещение казармы построено в прошлом веке из звонкого красного кирпича, добротно и монолитно. До революции в нем были расквартированы кирасирский, а затем казачий полки. Справа от казармы, окруженный голубыми елями помпезный трехэтажный особняк, выстроенный в стиле ренессанс, используемый в настоящее время под клуб школы. Раньше, по рассказам мичманов-старожилов, в нем жил командир полка с семьей и прислугой. Напротив него небольшой сквер с мраморным фонтаном и посыпанными гравием дорожками. С тыла казармы - остатки высокого, метров шести, насыпного вала и старинной крепостной стены. За ними, но уже в помещениях современной постройки, расположены учебные практические циклы, котельная и теплицы. Плац школы вымощен серым гранитным булыжником. Вся территория обнесена глухой кирпичной стеной, содержится в образцовом порядке и чистоте.

Режим обитания предельно жесткий. Подъем в шесть, и при любой погоде трехкилометровый кросс по спящему Кронштадту. Затем зарядка на плацу и умывание ледяной водой по пояс, завтрак, приборка и занятия до обеда. После него - час отдыха, и занятия до ужина. Далее приборка и личное время. Отбой в двадцать три часа.

За первый месяц службы мы похудели и устали, кажется на всю оставшуюся жизнь. Особенно мучительны ежедневные утренние кроссы. На них выводят в одних робах и головных уборах. При том, что зима в Кронштадте в тот год была особенно снежная и холодная, а морозы постоянно перемежались оттепелью.

К концу каждого кросса несколько человек падают замертво и их тащат обратно под руки. От ледяной воды в умывальниках, подаваемой из залива, нас едва не хватает обморок. Но сачкануть от этих мероприятий не удается. Любые такие попытки безжалостно пресекаются вездесущими старшинами.

Мы не видим, когда они ложатся и встают. Такое впечатление, что это не люди, а постоянно действующие механизмы.

После описанных моционов несколько человек попадают в санчасть, а добрая половина роты постоянно кашляет, чихает и пускает сопли, пытаясь разжалобить командиров. Эффект получается обратный.

На одном из утренних построений, как всегда бодрый Иванов, выслушав доклады инструкторов смен о состоянии дел в подразделениях и участившихся обращениях курсантов в санчасть, в сердцах изрек.

-Вот раньше был моряк, - ссыт и булыжники вылетают, а сейчас писает - и снег не тает! Вы же будущие подводники, не дрейфьте, скоро будет легче!

Через месяц из роты по состоянию здоровья на бербазу были списаны пять курсантов. Но, удивительно, остальные значительно окрепли, стали жилистыми и выносливыми. Кросс и обливание водой, из пытки превратились в образ жизни. Многие, в том числе и я, по примеру старшин стали обливаться холодной водой и перед отбоем.

Из специальных дисциплин нам читали устройство подводной лодки (Иванов), торпедное и минное оружие (Захаров и Сомряков), устройство торпедных аппаратов (Лайконен) и борьбу за живучесть (Мальцев).

Занятия проводились в отлично оборудованных кабинетах, где находились действующие образцы всех мин и торпед, состоявших в то время на вооружении Флота. Помимо этого, как и во всех родах Вооруженных Сил СССР, мы проходили курс молодого бойца, изучая стрелковое оружие и правила обращения с ним, строевую подготовку и уставы. По понедельникам, до обеда, с нами проводились политзанятия.

В отличие от многих, учеба в минной школе, с первых же дней мне очень понравилась и давалась легко, без напряжения. Это незамедлительно было отмечено несколькими благодарностями от инструкторов смен и командира взвода.

В январе 1972 года мы приняли Воинскую Присягу и в это же время начались практические занятия по легководолазной подготовке и борьбе за живучесть в условиях аварийной подводной лодки.. Они проводились на спецполигонах (циклах) учебного отряда, расположенного на Якорной площади.

Под руководством опытных специалистов - водолазов мы кропотливо изучали легководолазное снаряжение подводника (ИСП-60), изолирующий дыхательный аппарат (ИДА-59) и правила работы с ними. Все шло хорошо до начала практических спусков под воду, выхода наверх из рубки-имитатора затонувшей подводной лодки и из торпедных аппаратов.

Мы сдрейфили. В результате, уже на первых спусках под воду, многие до икоты нахлебались морской воды, а двоих пришлось откачивать и приводить в чувство. Наиболее сложными отказались выходы из торпедного аппарата с глубины 50 метров. Несколько курсантов не смогли преодолеть чувство страха и были списаны для дальнейшего прохождения службы на надводные корабли.

Инструкторы-водолазы, как правило, были здоровенными крепкими мичманами или старшинами-сверхсрочниками. И это не удивительно, поскольку работа на глубине требует крепкого здоровья и большой физической силы. Обучали они нас с мрачным юмором, который присущ людям этой профессии, постоянно рискующим жизнью.

Поныне помню преподанный ими словесный порядок «включения» в дыхательный аппарат при выходе на поверхность с затонувшей подводной лодки.

- Господи, ( закрывается головной клапан наполнения на дыхательной маске) - спаси, (обеими руками одновременно открываются вентили баллонов с дыхательной смесью) - помилуй, ( открывается травящий клапан на дыхательном мешке) – аминь, ( флажок маски переключается на дыхание под водой). Согласитесь, после такой «молитвы» задумаешься, а стоит ли всплывать?

Были у них шутки и покруче. Если курсант путал очередность названных манипуляций, а глубина выхода была небольшая, инструктора не поправляли бедолагу. В результате из воды его вытаскивали за страховочный конец полузадушенным. Действовал жесткий, но оправданный принцип: трус, неуч и слабак, на лодке не жилец. Одновременно проверялась и устойчивость психики будущих подводников.

Предельно жестко проводились и занятия по борьбе с водой, поступающей в отсек, тушению пожаров в нем. Делалось это так.

В находящийся на цикле отсек подводной лодки, точнее его имитатор, запускалась аварийная группа курсантов, облаченных в гидрокомбинезоны.

В разных его местах, порой непредсказуемых, располагались заранее выполненные пробоины, трещины и другие повреждения прочного корпуса. Снаружи к ним подводились трубопроводы, замыкающиеся на насосную станцию.

Отсек был укомплектован штатным количеством аварийных средств для борьбы с водой: раздвижными упорами, клиньями, пластырями, матами и кувалдами.

Для наблюдения за действиями аварийной партии, в переборку были вмонтированы герметичные иллюминаторы. Вода в отсек подавалась без предупреждения и в различные пробоины. Ее давление достигало от одной до пяти атмосфер. К сведению, на глубине ста метров, давление воды на один квадратный сантиметр площади составляет десять атмосфер, что соответствует весу десяти килограммов.

По звуковому и световому сигналам аварийной тревоги, вода с ревом врывается в одну из пробоин. По мере ее заделки, но под более высоким давлением, подается в следующую, как правило, находящуюся в противоположном конце отсека в палубе, борту или подволоке. Затем в третью, четвертую и так далее, пока отсек не заполняется до уровня плеч, а порой и лиц борющихся за живучесть курсантов.

Мощными водяными фонтанами нас нередко сбивало с ног или отбрасывало от пробоин, срывало уже установленные упоры и закрепленные маты, рушащиеся на защищенные только резиной масок головы. При этом мозг сверлила навязчивая мысль, - а что будет, если наблюдающий за отработкой инструктор не успеет вовремя перекрыть клапан подачи воды в почти затопленный отсек, или этот клапан заклинит!?

После осушения отсека мы покидали его, чуть ли не ползком, кляня все на свете.

Тело после таких тренировок неделями было покрыто кровоподтеками и ссадинами. Аналогичным образом проводились и тренировки по борьбе с пожарами, с той лишь разницей, что в этих случаях мы задыхались от дыма и нередко получали ожоги.

Кроме учебы и практических занятий, курсанты несли все внутренние наряды и ходили в караулы, выполняли массу хозяйственных работ.

Особенно донимали нас в ту зиму постоянные снегопады, в связи с чем кроссы нередко стали заменяться чисткой снега.

Рано утром на плац выводилось несколько рот с лопатами и скребками. До завтрака от снега не оставалось и следа, но днем и ночью он шел снова, и вечером мы вновь брались за орудия дворников.

В связи с насыщенной умственной и физической деятельностью, нам постоянно хотелось есть. Питание, в школе, было организовано прилично. Действовал принцип «море любит сильных, а сильный любит пожрать». На завтрак подавались поочередно гречневые, перловые, пшенные или ячневые каши с мясным гарниром или молоком, чай, сахар, масло. На обед - овощные салаты, первое и второе, с обязательным мясом, компот или кисель. На ужин - картофель и рыба. Белый и черный хлеб без ограничения.

Помимо столовой, которую мы исправно посещали трижды в день, сметая все, что подавалось на столы, имелся военторговский буфет и матросское кафе в здании клуба, всегда полные голодными курсантами.

Заветной мечтой каждого из нас было попасть в наряд на камбуз. Во-первых, там можно было вволю поесть традиционных, а при некоторой ловкости и деликатесных продуктов, во-вторых, побыть в тепле. В этом же притягательном месте, в поте лица осваивали славную профессию лодочных коков 150 будущих флотских «кормильцев».

Уже в ту пору, курсанты - коки резко отличались от нас. Мы были худы, обветренны и злы. Они - упитаны, розовощеки и благодушны. Лодочный кок, (не следует пугать с поваром), большой человек на корабле. С ним стараются завести дружбу все - начиная с простых матросов и кончая старшими офицерами. К хорошему коку благоволит сам командир.

Усвоив одну из главных флотских заповедей, - держись подальше от начальства и ближе к камбузу,- я несколько раз попадал в это заветное место, где не преминул обзавестись приятелем-коком. В одном из нарядов, быстро управившись с чисткой котлов в варочном цехе, мы со Степаном Чмуром увели судок с только что изжаренными котлетами и, укрывшись в подсобке камбуза, жадно поедали их, отложив десяток в пакет для ребят. Наша «тайная вечеря» дополнялась белым, только что испеченным хлебом и чайником компота из сухофруктов.

Дверь в подсобке была приоткрыта и активно заправляясь, мы с интересом наблюдали, как в цехе напротив, человек двадцать курсантов - коков, все в белых одеяниях, словно ангелы, практиковались в изготовлении тортов. И это не досужий вымысел. Лодочный кок обязан уметь готовить на уровне шеф - повара солидного ресторана, и не по прихоти морского начальства, а для престижа Флота, поскольку исторически сложилось так, что корабли извечно посещают коронованные особы, руководители государств, политики и разные знаменитости. В этом я впоследствии убедился на собственном опыте.

Окончив нашу скромную трапезу, мы с Чмуром задумались, как бы на десерт урвать хотя бы кусочек лакомства, над которым колдовали коки. Судьба благоволила нам. Один из них, выйдя из цеха, дефилировал по коридору мимо нашей подсобки, бережно неся на подносе небольшой торт. Когда он поравнялся с дверью я тихо и жалобно проскулил,

- Кореш, угости пирожным.

Парень приостановился, оглянулся по сторонам и быстро юркнул в подсобку.

-Рубайте, - благодушно разрешил он, ставя поднос мне на колени.

- А тебе не попадет?- резонно спросил Степка.

- Рубайте, у нас их много, - засмеялся кок.

Ножа у нас не было, и мы вонзили в торт ложки, отваливая ими смачные куски, отправляя их в рот и запивая компотом.

-Только это не пирожное, а торт - безе, - заявил кормилец. -Вы, из какой роты?

-Из седьмой.

-Торпедеры ? –

-Угу.

-Торпеды покажете?

Знакомимся. Кока зовут Саня Абрамов, он из Иваново и специальностью своей доволен. Саня невысок, но крепок, нос у него перебит и несколько свернут набок. Здоровенные кулаки, торчащие из рукавов тесной в плечах белой курточки, делают нежелательной возможность подтрунить над «чумичкой».

Расстаемся друзьями, и завязавшиеся отношения, в ближайшее же время, закрепляем, тайно продемонстрировав Абрамову парогазовые торпеды в одном из учебных кабинетов. Саня доволен, и при очередной встрече на камбузе, угощает нас дивными отбивными с картофелем - фри, которых мы, бывшие шахтеры, никогда не пробовали. Степан начинает всерьез подумывать о переводе в роту коков.

С самого начала службы ко мне явно стал благоволить Захаров. Не смотря на хмурую внешность и строгость в служебное время, он оказался очень заботливым и добросердечным командиром. Все виды довольствия наша смена получала в первую очередь, на хозяйственные работы от нее выделялось намного меньше, чем из других подразделений, и если старшина обещал курсанту в чем-то помочь, то выполнял это неукоснительно.

Как я уже упоминал, в роте помимо прочего, был неплохо оборудованный спортивный кубрик. В нем имелись шведская стенка, перекладина, брусья, штанга и гири. Практически все старшины утром и после отбоя, активно занимались тяжелой атлетикой. Курсанты же, за исключением нескольких человек, посещали кубрик редко, поскольку свободного времени у нас в первые месяцы учебы практически не было.

В одну из суббот, вечером, выстирав робу и написав письмо родным, я заскочил туда, надеясь немного размяться. В кубрике, облаченный в спортивный костюм Захаров усиленно занимался штангой. Вес у нее был солидный и работал старшина профессионально.

Я хотел было ретироваться, но, установив снаряд в штатив, инструктор приказал мне остаться.

- Интересуешься? - кивнул он на штангу.

- Да нет, я больше привык с гирями.

- Так давай, потягай их немного,- благодушно рокочет старшина, растирая грудь махровым полотенцем. Накачан он был великолепно. Мышцы шарами перекатывались под кожей. На левом предплечье татуировка - подводная лодка в «розе ветров».

- Давай, давай, не стесняйся, - подмигивает он мне.

Стаскиваю рубаху и тельник, подхожу к гирям. Они для меня привычны. До службы, обучаясь в техникуме, а затем, работая на шахте, я активно занимался гиревым спортом и гимнастикой в спорткомплексе подразделения внутренних войск МВД, расположенном рядом с домом родителей. Помимо этого имел разряд по лыжам, увлекался стрельбой и плаванием. Размявшись, выполняю традиционные упражнения с пудовой, а затем и двухпудовой гирями. Последнюю, при ровном дыхании, жму по двадцать раз каждой рукой. Пудовую подбрасываю вверх со вращением и выталкиваю раз по сорок.

За спиной слышу одобрительные возгласы. Ставлю гирю на помост, оборачиваюсь. Рядом с Захаровым стоят Сомряков и Лайконен, вид у них ошарашенный.

- Как ты ее вертишь, не понял? - спрашивает прибалт.

- Много будешь знать, мичманом станешь! - смеется Захаров.

-Чем еще удивишь, шахтер?- обращается он ко мне.

Подхожу к параллельным брусьям, мелю руки. Из свободного виса, за несколько махов выхожу в стойку на предплечьях а затем и руках. Зафиксировав ее, выполняю свой коронный соскок набок.

- Недурно,- бормочет Сомряков.

-То-то,- хлопает его по плечу Захаров,-у меня парни не то, что твои «фитили». Сомряков морщится.

Между сменами существует негласное соревнование в лидерстве, которое всячески поддерживается старшинами, офицерами и самим командиром.

- Пойдем, помоемся -, обращается ко мне инструктор, - а вы, товарищи старшины, поработайте над своим физическим состоянием. Стыдно, у меня курсанты подготовлены лучше вас, - добивает Захаров коллег.

Ополаскиваемся ледяной водой в умывальнике, и инструктор приглашает меня в комнату старшин. Там сидит дежурный по роте старший матрос Бахтин и, что-то напевая, чертит схему.

Это удивительно трудолюбивый и увлеченный всем, что касается минного оружия, инструктор. Бахтин постоянно возится с торпедами в учебных кабинетах, совершенствует действующую систему торпедных аппаратов, имеющихся у нас на цикле, самозабвенно проводит с курсантами практические занятия по стрельбе из них.

В то же время он хронически ненавидит все то, что связано с изучением уставов и строевыми занятиями. Старший матрос - замена Захарову. Тот весной уходит в запас. Служит Бахтин полтора года и уважаем курсантами, с которыми легко находит общий язык, держится просто и непринужденно.

Есть у нас еще один старший матрос - Александров. Он - замена уходящему в запас Сомрякову. В отличии от Бахтина, розовощекий Александров большой любитель муштры, спесив и самонадеян, к курсантам относится свысока.

- Все «малюешь», Витя?, - обращается Захаров к Бахтину.

Тот молча кивает взъерошенной головой, продолжая увлеченно работать над чертежом. Это схема установки реактивных мин, выполненная на нескольких листах плотного ватмана цветной тушью.

- Передохни, и организуй чаю покрепче, - с интересом разглядывая чертеж, продолжает старшина.

Через несколько минут пьем деггярного цвета чай с баранками и Захаров расспрашивает меня о себе. Я рассказываю. В беседе выясняется, что он сибиряк, и тоже, в прошлом, шахтер.

- А фортели на брусьях и с гирями, ты выделывал знатно, жаль, тебя Бахтин не было,- смеется старшина.

- Еще что-нибудь, такое же оригинальное умеешь ?

-Могу зажатым в ладони гвоздем пробить дюймовую доску.

-Не трави!, - басит Захаров.

- А торпеду хреном перебить не можешь? - ехидничает Бахтин.

- Нет, торпеду не могу, только доску.

- Быстро найди ему доску и гвоздей, - приказывает инструктор к старшему матросу.

-Слушаюсь сэр!, - корчит рожу Бахтин и исчезает.

Захаров пытливо смотрит на меня, но я спокоен.

Дело в том, что этот трюк с гвоздем я знаю давно и в совершенстве. Научил ему меня отец, за год до призыва.

За дверью слышится какое - то постукивание и сопенье. Входит Бахтин, а за ним Ясинский, несущий тонкую, около полудюйма, трехметровую рейку.

- Вот доска,- давится смехом старший матрос, - а вот крепеж,- достает из кармана горсть небольших гвоздей.

- Пойдет? - спрашивает Захаров.

- Нет, товарищ старшина, рейка тонкая, а гвозди малы.

- Может тебе, салага, притащить шпалу и костыль!, - орет разозлившийся Бахтин.

-Ничего не понимающий Ясинский стоит с открытым ртом, тупо переводя взгляд со старшины на меня и затем на Бахтина. Наверное, думает, что мы сошли с ума.

- Ясинский ! - рявкает Захаров.

- Я, товарищ старшина !

-Забирай Ковалева и найди ему что приказано. Пять минут тебе. Время пошло!

Вместе с перепуганным земляком относим рейку в каптерку. Там сейчас идет ремонт стеллажей и полно различных брусьев, реек и фанеры.

Я быстро подбираю полуметровый обрезок сухой сосновой доски нужной толщины и несколько пятнадцатисантиметровых гвоздей. Все это время Ясинский с сожалением смотрит на меня, затем достает из какого-то рундука кусок копченой колбасы и сует мне.

- Подрубай, земеля, полегчает.

Есть очень хочется, но некогда. Сую колбасу в карман, берем гвозди, доску и топаем в старшинскую. Кроме Захарова и Бахтина там уже Сомряков и Лайконен.

- Свободен, - бросает Бахтин и Ясинский на цьпочках уходит, осторожно прикрыв за собой дверь.

- Ну, давай, шахтер, показывай, публика ждет зрелищ,- гудит Захаров.

- Спорим, не пробьет,- нарушает тишину Сомряков, внимательно осмотревший и даже понюхавший доску.

-Мои новые клеша против твоих часов -, указывает на волосатую руку инструктора. Захаров вопрошающе смотрит на меня, я киваю .

- Принимается, - протягивает он руку Сомрякову и Бахтин разбивает их сцепленные ладони. Пари заключено.

Кладу обрезок доски на массивный табурет, по флотски «банку», достаю из кармана робы носовой платок и сложив его в несколько слоев, накладываю на шляпку гвоздя, которую плотно зажимаю в кулаке. Примериваюсь и с приседом наношу удар.

- Тр-рах!- Гвоздь пробивает доску и сиденье банки, выйдя из него на пару сантиметров.

Оглядываюсь на старшин. Сначала они оторопело молчат, а потом окружают банку с прибитой к ней доской и живо обмениваются репликами.

- Ну ты, бля, даешь, - тискает меня за плечи Бахтин, давай ко мне в лаборанты.

- Ага, давай, будете вместе к минам доски прибивать,- смеется Лайконен.

Сомряков и Захаров молча осматривают банку, доску и торчащий из нее гвоздь.

- Да-а, а клеша-то твои, тю-тю,- басит Захаров, расшатывая гвоздь и с натугой вытаскивая его из доски.

- Давай еще раз, - зло глядя на меня бросает Сомряков.

Я повторяю трюк, с той лишь разницей, что в этот раз гвоздь пробивает только доску. За дверью раздается шум и топот многочисленных ног. Это из клуба вернулись старшины и курсанты, ходившие смотреть фильм.

- Рота, приготовиться к построению на вечернюю поверку!,- слышится голос дневального.

-Ого, да уже без четверти одиннадцать,- спохватывается Бахтин.

-Давай, Ковалев, на построение,- гудит довольный Захаров.

Я быстренько покидаю старшинскую. Построение, поверка, отбой.

С этого вечера мои отношения с инструктором еще больше улучшились, но в лице Сомрякова я приобрел себе явного недоброжелателя.

Примерно через неделю старшины взяли меня с собой после отбоя в роту коков, где под «гвоздевой» трюк, на пари выиграли у местных старшин ящик сгущенки и несколько бутылок вина. Десять банок были выделены мне и честно употреблены с друзьями в роте.

Между тем, учеба катилась свои ходом. Мы уже достаточно уверенно разбирались в образцах торпед и мин, знали их тактико-технические характеристики, принцип действия и правила обслуживания. Регулярно, под руководством двух мичманов и Бахтина, выполняли учебные стрельбы из торпедных аппаратов, установленных на цикле. В теории и на стендах, изучили устройство дизельной подводной лодки 641 проекта, на которой нам предстояло служить.

Лекции по ее устройству, как я уже отмечал раньше, читал сам командир роты.

При этом он не ограничивался изложением материала, предусмотренного спецкурсом, но много и интересно рассказывал о специфике службы на подводных лодках, дальних походах, в которых принимал участие в качестве командира минно-торпедной боевой части, а затем и командира лодки. От него впервые мы услышали о легендарном командире «С-1З» А.И. Маринеско и его трагической судьбе.

В феврале 1972 года мы впервые побывали на дизельной лодке 641 проекта.

Роту подвели к лодке и выстроили вдоль пирса. Из низкой рубочной двери появился бородатый мичман в канадке, с повязкой «РЦЫ» на рукаве. Козырнув Иванову, он коротко проинструктировал нас о правилах поведения при посещении корабля - соблюдать порядок и тишину, руками ничего не трогать и не отставать. По его команде - Вниз!-, растянувшись цепочкой, по узкому обледеневшему трапу мы взобрались на скользкий корпус корабля и по очереди протиснулись в рубочную дверь.

Через отдраенный люк, соскальзывая и наступая друг другу на головы и пальцы рук, с грехом пополам спустились в центральный пост.

Он поразил нас множеством приборов, пультов, различных устройств, рукояток и вентилей, матово сияющих надраенной медью и никелем.

Знакомство с кораблем началось с первого отсека.

В нем располагались шесть торпедных аппаратов с автоматическим пультом управления, раскрепленные на стеллажах электроторпеды, а также множество других, неизвестных нам механизмов и приборов.

В отсеке дежурили двое старшин в ватниках и шапках, явно не обрадовавшиеся нашему появлению. По указанию мичмана они коротко и толково рассказали о торпедном комплексе и его особенностях, условиях обитания в отсеке.

Дело в том, что торпедный, наряду с третьим и седьмым отсеками дизельной подводной лодки, является отсеком живучести. То - есть, в аварийных ситуациях, например при потоплении корабля, он может принять весь личный состав из других аварийных отсеков, для возможной последующей их эвакуации на поверхность через торпедные аппараты или выходной люк. Кроме того, при гибели команды центрального поста, из первого отсека можно обеспечить аварийное всплытие лодки на поверхность. Из него же, с использованием объемной системы пожаротушения, возможно тушение пожаров, возникающих в других отсеках. Помимо всего, первый отсек является жилым. В нем, на парусиновых койках, натянутых на металлические каркасы, расположенные над торпедами, отдыхают после вахт порядка двадцати подводников. Сейчас эти койки пусты и их серый брезент вызывает тоскливое чувство безнадеги.

- Скоро, ох скоро, придется нам хлебнуть лиха.

В угнетенном состоянии следуем в другие отсеки, и везде одна и та же картина: множество механизмов, устройств, станций, пультов, маховиков, рычагов и кнопок.

Между ними, как очажки цивилизации, крохотные каюты офицеров. И везде тяжелый, источающий ледяной холод металл.

Мы уже знаем, что на подводных лодках не могут жить никакие живые организмы, кроме подводников. В течение недели в море, на них дохнут даже крысы и тараканы, устойчивые к радиации. Словно подслушав наши мысли, об этом с юмором рассказывают вахтенные нескольких отсеков. Затем, для полноты ощущений, нас распределяют по ним и заставляют драить палубные настилы и трюмы, различные вентили и клапана. Местные аборигены радостно сообщают, что это будут наши основные обязанности в первый год службы.

Наверх поднимаемся около полуночи. Погода наладилась. В небе мерцают звезды и диск луны. На пирсе - чистый снег. После спертого воздуха отсеков дышится легко и вкусно. Но все это не радует. Субмарина подавила нас своей непостигаемой сложностью и холодностью саркофага.

Остаток ночи, в кубрике, долго ворочаемся на своих жестких койках и не можем уснуть. В дальнем углу слышится чей-то тихий плач. Утро приносит облегчение. Поразмыслив, приходим к общему мнению, что деваться нам некуда, если другие служат, послужим и мы.

- Бог не выдаст, свинья не съест,- оптимистически заявляет наш острослов Костенко.

Финский залив замерз, и по ледовой тропинке нас начинают регулярно гонять на Чумный форт, мрачно торчащий из залива примерно в двух километрах от Кронштадта. Раньше, по рассказам старожилов, в нем проводили опыты по созданию противочумной сыворотки, затем использовали под тюрьму. В настоящее время, в громадных подземных казематах форта, расположенных ниже уровня моря, находятся базовые минные склады. В них, при постоянной зимой и летом температуре и влажности, хранятся огромные запасы мин и торпед, начиная от устаревших - парогазовьих и кончая современными - электрическими, с акустической системой наведения.

Под присмотром пожилых мичманов-минеров с форта, мы целыми днями на специальных тележках на резиновом ходу перевозим эти смертоносные сигары из хранилищ в мастерские форта для ремонта и профилакгики. Поначалу мандражируем. В каждой торпеде 600 килограммов тротил-гексоген-алюминия или еще более мощной «морской смеси», способных при детонирующем взрыве поднять на воздух весь этот чертов форт, а может быть и весь Кронштадт. От нас, соответственно, останутся только атомы или души, если они есть.

Однако через несколько дней чувство страха притупляется и мы лихо катаем опасных красавиц по лабиринтам форта.

В один из погожих морозных дней становимся невольными свидетелями флотского секса. У форта несколько сторожевых вышек, на которых дежурят девушки - стрелки из военизированной охраны. Их называют «вохрушками». Мы проинструктированы, что разговаривать, а тем более заигрывать с ними нельзя, могут запросто подстрелить. По внешнему периметру форта, кроме того, постоянно дефилируют патрули из местных матросов. У них с вохрушками дружба и любовь. Ее очевидцами мы однажды и стали.

Рядом с гранитным валуном, неподалеку от вышки, здоровенный матрос, разложив на тулупе девушку-стрелка «занимался с ней любовью», не обращал внимания на изрядный морозец. Вохрушке это по-видимому нравилось и она громко смеялась. Воровато косясь на бесстыдную парочку, мы прошли метрах в двадцати от валуна.

- Да, везет бербазе, я бы от такой службы тоже не отказался, мечтательно заявил шагавший со мной рядом Чмур. Кроме нашей ротной сверхсрочницы и пожилых крикливых буфетчиц, женщин с момента призыва мы практически не видели, поскольку в увольнения нас не пускали.

В конце февраля роту вывели на стрельбище, где каждый из нас трижды выпалил в белый свет, «как в копеечку», из закрепленного за ним автомата. Особых навыков к стрельбе из огнестрельного оружия нам не привививали, поскольку его подводники берут в руки только при заступлении в караул и при отражении нападения на корабль.

В марте резко потеплело, с залива подули влажные ветры и неожиданно приехал отец. У нас шли занятия по защите от оружия массового поражения, когда меня через дневального вызвали на КПП. Понятия не имея, кому понадобился курсант Ковалев, я в одной робе выскочил на улицу, махнул через плац и, войдя в комнату дежурного, доложил о прибытии. Дежурный мичман кивнул на дверь смежной комнаты.

- Зайди, к тебе родитель приехал.

Я ожидал чего угодно, только не этого. О возможном приезде отца, в письмах из дому не было и намека.

Они с Захаровым сидели на скамейке и о чем-то беседовали.

- Ваш сын, Николай Леонтьевич,- прокомментировал мое появление старшина.

Вид у меня был наверное настолько огорошенный, что инструктор и отец переглянувшись, весело захохотали.

- Вот,- решил тебя навестить,- хитро щурится родитель.

На нем распахнутое пальто, из-под которого виден костюм с орденскими планками (батя явился при параде), каракулевая, сдвинутая на затылок шапка.

- Значит, как договорились, Леонтьевич,- басит старшина, протягивая отцу руку. После обеда зайдешь, - это уже мне. Уходит, поводя тяжелыми плечами и что-то напевая под нос.

-Здоровый парень,- одобрительно констатирует батя. - Ну, присаживайся сын, -поговорим.

Усаживаюсь рядом. Отец мой очень интересный человек и я его глубоко уважаю. С шестнадцати лет он трудился под землей, прошел две войны и колымские лагеря, впоследствии руководил добычными участками и шахтами на Луганщине. Имеет множество солидных знакомств и связей, и при желании мог запросто решить вопрос о моей службе в сухопутных войсках и поближе к дому. Но это не в его характере. Отец считает, что трудности хорошая жизненная школа, а флот предоставит их мне с избытком. Кроме того, он уверен, что самое достойное занятие для мужчины - быть военным.

Я же до сих пор не знаю, с чем связать свою судьбу. Кстати, работа горным мастером на шахте до призыва, мне очень нравилась. Вполне доволен я и службой.

Со слов отца дома все в порядке, с его здоровьем тоже. От Сани Йолтуховского мне привет и адрес. Он служит в морской авиации в Выборге.

Наш разговор длится минут пятнадцать, после чего отец называет мне адрес гостиницы, где он остановился, передает объемистый пакет с гостинцами из дому и собирается уходить.

- Завтра встретимся, с твоим старшиной я договорился, отпустит до отбоя,- говорит он.

Тащу пакет в роту. В нем не меньше десяти килограммов. Открываю, вываливаю содержимое на койку. Она расцвечивается веселыми тонами «Кара-Кума», краснобоких яблок и грецких орехов. Беру один в руку, сдавливаю. Тонкая скорлупа разламывается - в пальцах маслянистое ядро. Нюхаю. Орехи из нашего сада, горьковато пахнут солнцем, степью и полынью. Почему - то щиплет в глазах.

Сую часть гостинцев в тумбочку, угощаю подошедшего Женю Вдовина - он сегодня дневальный по роте и прошу его остальное разложить ребятам смены по койкам. Женьке верить можно, он из архангельских поморов, серьезный и предельно честный.

После обеда захожу в старшинскую. В ней Захаров и Бахтин играют в шахматы. Первый угрюм и сосредоточен, второй наоборот, весел и расслаблен.

Эта игра «притча во языцах» всей роты. Инструкторы сражаются между собой второй год и Захаров, фанат шахмат, не может выиграть у Бахтина, у которого, кстати, со слов ветерана роты - мичмана Мальцева, не может выиграть никто и из школы. По нашему мнению Бахтин вундеркинд. Он играючи разбирается в любых, самых замысловатых схемах мин и торпед, виртуозно играет во все культивируемые на флоте игры, требующие логического мышления, пишет уморительные стихи и эпиграммы. При всем этом хронически ненавидит дисциплину и строевую подготовку, за что Ивановым периодически помещается на гарнизонную гауптвахту. Оттуда командование возвращает старшего матроса с трудом, поскольку на «губе» Бахгин великолепно рисует стенды, с браво выполняющими строевые приемы матросами и плакаты, с выдержками из строевого устава. Естественно, командование гауптвахты старается попридержать умельца у себя, тем паче, что возможности для этого имеет.

Коль речь зашла о старшинах, следует отметить, что и остальные инструкторы нашей роты довольно интересные личности. Сомряков и Захаров, находясь в увольнениях, регулярно сворачивают из-за кронштадских девчат скулы и носы «корешам» из бригады подплава, за что из главных старшин, полгода назад, вышедшим из себя командованием разжаловалы в старшины 2 статьи; молчаливый Лайконен заочно учится в одном из ленинградских институтов; краснощекий Александров непревзойденный фанат муштры и дисциплины.

- Мат, Володя, и нечего тут думать, - видно уже не в первый раз повторяет Бахтин, обращаясь к Захарову. Тот задумчиво чешет затылок и мрачно гудит,

- Ничего, до дембеля еще три месяца, я тебя все равно уделаю, - поднимается из-за стола, закладывает руки за спину и, раскачиваясь в своей классической стойке с пятки на носок, обращается ко мне.

- Старик у тебя мировой, самого черта уговорит, завтра пойдешь после обеда в увольнение.

- В гарнизоне карантин, кто ж его пустит, Вов? - удивляется Бахтин.

- Кто - кто, дед пихто!, - басит Захаров. У меня в штабе деваха знакомая, решим. У него батька шахтер, а мы друг другу всегда помогаем, усек?

От радости становится тесно в груди.

- Не пыжься, лопнешь, - смеется инструктор. А это отцу передашь, от меня. Достает из стола и протягивает новый матросский тельник.

На завтра, ровно в четырнадцать часов, я впервые выхожу из КПП школы вне строя. В кармане шинели увольнительная до двадцати трех часов. Все во мне поет и ликует, день к тому же выдался солнечный и погожий. До гостиницы добираюсь минут за десять. Она расположена в небольшом здании, с лепными мордами львов на фасаде. Старенькая администраторша, поинтересовавшись, в какой номер я направляюсь, беспрепятственно пропускает меня на второй этаж, одновременно интересуясь, не нужно ли Николаю Леонтьевичу чаю в номер.

- Ох, батя, и тут тебя знают, - смеюсь про себя.

В номере у отца тепло и уютно, знакомо пахнет « Русским лесом» и табаком. На столе пара бутылок «Виньяка», колбаса, сало, рыбный балык и лимоны. Все аккуратно сервировано.

- Ну, пап, ты даешь!, - выпаливаю я с порога.

- Как пропуск достал?. Кронштадт ведь закрыт на карантин, к нашим питерским ребятам родители пытались прорваться - не пустили!

- Так то питерские, а мы луганские,- подмигивает мне отец. Он чисто выбрит, одет в спортивный костюм и тапочки. В деверь стучат. Входит знакомая администраторша с подносом. На нем тарелочки с хлебом, сыром, шпротами и бутылкой «Боржоми».

- Как вы просили, Николай Леонтьевич.

-Спасибо, Петровна, может с нами по рюмочке, за встречу ?

-Нет, вам с сыном нужно побыть вдвоем,- светло улыбается старушка, тихо прикрывая за собой дверь.

-А ты здорово похудел и вроде подрос, кормят-то как, нормально ? - спрашивает отец.

- Нормально, улыбаюсь я, даже остается.

-А что делаете с тем, что остается?, - щурится он.

-Доедаем, даже не хватает. Это старый солдатский каламбур и научил ему меня сам батя.

- Ну что же, давай к столу, будем есть, а то глаза у тебя блестят как у голодного волка.

Я не заставляю себя ждать и наваливаюсь на расставленные на столе деликатесы. Отец ест мало и неохотно. У него еще с лагерей язва желудка. Подождав, пока я утолю первый голод, батя разливает в стаканы янтарный виньяк.

- За встречу, сын!

Молча выпиваем, закусываем лимоном, закуриваем. Начинается беседа. Она задушевная и искренняя. От отца у меня тайн нет. Говорю в основном я, он больше слушает и задает вопросы. Виньяк понемногу убывает, я хмелею. Отец предлагает отдохнуть. Сняв форменку и ботинки, ложусь на кровать и мгновенно засыпаю.

Будит он меня около двадцати часов. Умываюсь, ужинаем. Аппетит по-прежнему зверский. Бабуля приносит нам крепкий чай, баранки и, поддавшись уговорам отца, выпивает с ним немного виньяка. Мне напиток больше не предлагается, скоро в часть. Выпроводив старушку, отец сообщает, что Захаров доволен моей службой и есть шанс остаться после стажировки на лодках инструктором в роте.

- Кроме того, - пытливо смотрит он мне в глаза, - старшина по секрету сообщил, что к ним пришла разнарядка о подборе и направлении после экзаменов в распоряжение командования Флота одного торпедиста, для службы на новой атомной лодке. Что ты об этом думаешь?

Я ошарашен такой информацией и к ответу не готов. Стать инструктором, это тайное желание, наверное, каждого из курсантов, особенно после посещения субмарины. Я не исключение. Об атомных подводных лодках командир на днях прочел нам несколько лекций, из которых ясно, что гробануться на них еще проще, чем на дизельных. Эти штуки могут не всплывать на поверхность месяцами и служащие на них подводники нередко получают сильные дозы радиации, что в лучшем случае заканчивается инвалидностью, а в худшем смертью.

- А как считает Захаров?, - спрашиваю я у отца.

- Он рекомендует тебе постараться и попасть на тот корабль, это какая-то особая лодка.

-А ты, папа, что посоветуешь?

- Ты знаешь.

Да, я знаю. Отец очень смелый и рискованный человек. По моему глубокому убеждению, он ничего и никого не боится. Это известно всем, кто с ним знаком. В нашем шахтоуправлении, где более дясятка шахт, бате постоянно поручали руководить самыми отсталыми из них, которые он неизменно выводил в передовые. У отца работало много бывших заключенных, для которых он считался непререкаемым авторитетом. До службы я сам работал в одной из таких бригад, и два ушлых рецидивиста были моими наставниками. Один из них, по кличке Татарин, рассказывал, что на Колыме отец был известным бригадиром (бугром), с которым считались даже воры «в законе». Короче, о бате можно писать книгу, только сам он ничего не расскажет. К несчастью, а может наоборот, характером я больше в маму, хотя кое-что есть и от отца.

- Все в твоих руках сынок, думай сам. Но помни, в нашем роду воевали все, и трусов не было. Ты знаешь.

Отец прав. Вместе с ним на фронт ушли три моих дяди, а вернулся он один. От них остались похоронки и боевые ордена.

- Я буду на этой лодке, отец, я уже хочу на ней служить! - вырывается у меня.

- Не горячись, Валера, но запомни, не так страшен черт, как его малюют. А сейчас одевайся, уже десятый час, пора в роту.

Отец провожает меня до КПП, где вспоминаю о подарке старшины, который забыл ему отдать.

- Там, в шкафу, тельник, Захаров просил тебе передать,- смущенно бормочу я.

-Хорошо, - отвечает он. - Передай старшине, что завтра зайду попрощаться, пусть выйдет.

На следующий день, примерно в шестнадцать часов, меня вновь вызвали на КПП, где помимо отца находились Захаров и Сомряков. Оба при полном параде - в форменках и клешах, начищенных до зеркального блеска ботинках, с жетонами «Отличник ВМФ» и «Специалист 1 класса» на груди. Они собирались в увольнение, благо карантин, наконец сняли. Однако через пять минут общения с отцом, старшины изменили свои планы, и, отправив меня в роту, пригласили его в наш клуб. После ужина туда же вызвали и меня. Вся компания уютно расположилась на втором этаже особняка, в комнате для приемов, совмещенной с бильярдной. Однажды мы делали там приборку. Высокое просторное помещение с лепниной по периметру стен, было обставлено тяжелой старинной мебелью. На стенах висели картины с морскими пейзажами и баталиями. Свисающие с потолка бронзовые люстры освещали его ярким светом. На небольшом ломберном столике красовались несколько бутылок со знакомым напитком, золотились нарезанные дольками лимоны и стояли две вскрытые банки с армейской тушенкой. Отец, сняв пиджак, а Сомряков форменку, увлеченно сражались в бильярд, а Захаров внимательно наблюдал за игрой.

- Ну, батя у тебя жох!, - восхищенно пробасил старшина, - меня разделал под орех, а сейчас призера школы добивает, - кивает он на вспотевшего инструктора.

- Партия, - через несколько минут хрипит Сомряков и в сердцах швыряет кий на зеленое сукно стола. - Такой игры я не видел, где учились, Леонтьевич!?

- До войны у блатных, а после нее, до осени сорок пятого - у немцев, в Бреслау.

Все подходят к столику, приглашают и меня. Захаров наливает в стаканы виньяк, мне четверть, остальным по полному.

- За Вас,- обращается Сомряков к отцу.

Выпиваем и закусываем лимонами, после чего усаживаемся в кресла и закуриваем.

- Мы сейчас отойдем на полчаса, Леонтьевич, проведем вечернюю поверку и назад, а вы пока прощайтесь с сыном. Завтра отпустить его не сможем, плечи узковаты, - обращается Захаров к отцу. Тот понимающе кивает. Старшины приводят себя в порядок и уходят. Батя сообщает, что завтра утром паромом уезжает в Ленинград, а оттуда самолетом домой, после чего вручает мне немного денег и пакет с сигаретами. Интересуется, что передать маме.

- Успокой ее, скажи, что все хорошо, буду служить на берегу в учебном отряде.

Через час, вместе с вернувшимися старшинами, провожаем отца до КПП и тепло с ним прощаемся.

- За сына не беспокойтесь, все будет в порядке, - обещает Захаров.

Скоро дни полетели с удвоенной быстротой - пришла пора экзаменов и распределения. Все время проводим в учебных классах и кабинетах, корпя над конспектами, пособиями и материальной частью. Экзамены принимает специальная комиссия, состоящая из старших офицеров отряда и школы. Мой результат: политическая подготовка -5;специальная подготовка - 5; военно - морская подготовка и устройство ПЛ -5; общевойсковая подготовка -5; легководолазная подготовка -5; физическая подготовка -5; подготовка по защите от оружия массового поражения -5; дисциплина - 5.

В канцелярии школы получаю красного цвета свидетельство, удостоверяющее, что матрос Ковалев В.Н. окончил войсковую часть 09990 по специальности торпедист подводной лодки - с отличием, скрепленное подписями командира учебного отряда капитана 2 ранга Кривцова, председателя квалификационной комиссии капитана З ранга Купцова и удостоверенное гербовой печатью.

По иронии судьбы оно датировано 21 апреля 1972 года, то - есть спустя сутки после моего дня рождения. Своеобразный подарок какой - то. Аналогичное получил еще один курсант роты - Женя Вдовин.

Сразу же после вручение этих документов, нам с Женькой предложили службу в составе экипажа атомной подводной лодки стратегического назначения, со слов командования, самой новой в ВМФ. Мы вспотели, но согласие дали, что было зафиксировано в соответствующих рапортах на имя командующего Ленинградской Военно - Морской базой. В Кронштадтском военном госпитале, в течение недели прошли дополнительную медицинскую комиссию, на которой нас с пристрастием обследовали с применением каких-то новых приборов и устройств, включающих в себя барокамеру и центрифугу. Как пояснили врачи, они используются при прохождении обследования летного состава истребительной авиации. Женю, комиссия забраковала, найдя у него какие-то незначительные отклонения в сетчатке глаз, что, впрочем, не препятствовало его дальнейшей службе на дизельных подлодках.

Являясь по характеру человеком веселым и любящим пошутить, перед замером спирометрических данных легких, я поинтересовался у врачей - с какой силой нужно выдохнуть воздух в трубку измерительного прибора. Они порекомендовали с полной. Я выразил сомнение в целостности спирометра после этого. Благодушно похлопав меня по плечу, седенький врач заявил, что в этот аппарат уже дули сотни ребят покрепче и ничего, работает. Я дунул. На верхнем пределе шкалы прибор заклинило. Врачи засуетились. Такой трюк мной проделывался раньше, на призывной комиссии. Тогда подъемный цилиндр аппарата вообще вылетел из его корпуса. Дело в том, что активно занимаясь на гражданке лыжами, плаванием и другими видами спорта, я неплохо развил свою дыхательную систему. На пари мог перенырнуть двадцати пяти метровый бассейн туда и обратно, не всплывая на поверхность, или же задержать дыхание под водой до двух минут. В тот раз, рассердившийся врач, просто выгнал меня из кабинета. Сейчас же, седенький старичок, оказавшийся профессором и председателем врачебной комиссии, покачав головой сказал, - легкие у вас молодой человек прекрасные, но много ветра в голове, что может повредить будущей службе. Так оно впоследствии не раз и случалось.

Состоялось распределение и у ребят. Часть из них получили направления на Северный флот, остальные будут определены в бригады подплава, базирующиеся на Балтике. Все мои земляки оказались в числе последних, и были рады этому. Заполярье, где служба на лодках намного труднее, никого не прельщало.

Все свободное время мы обсуждаем ее дальнейшие перспективы и между будущими североморцами и балтийцами нередко вспыхивают жаркие споры по поводу престижности флотов, на которых предстояло служить в новом качестве. Я участия в этих дискуссиях не принимал, поскольку не знал, на каком флоте находится таинственная субмарина с ядерным сердцем.

По давней традиции, неизвестно когда и кем установленной, перед отправкой на Флот курсанты оставляют на память своим инструкторам различные сувениры. Мы долго обсуждали, что подарить Захарову, ибо не только уважали, но и любили старшину. Решили преподнести часы. От военторговских продавщиц узнали, что иногда они получают довольно редко встречавшиеся в то время и пользовавшиеся повышенным спросом у военных «Командирские» часы. Сразу же был создан оргкомитет, который, собрал с нас нужную сумму и поручил ленинградцам разбиться в лепешку, но достать ценный механизм. Операция удалась. Часы из Питера на морском буксире были доставлены в Кронштадт, а затем переданы в роту знакомыми моряками. Захаров был явно тронут, и сообщил, что накануне выпуска состоится общее фотографирование всех курсантов и командования роты, а лучшим из нас будут вручены памятные жетоны об окончания подплава.

Накануне выпуска смене выпала честь в последний раз чистить картофель. Это мероприятие пользовалось у нас популярностью, так как проходило после отбоя, на камбузе и неизменно завершалось лукулловским пиром в составе дежурного наряда. В виду того, что с каждым разом процесс чистки заморского овоща мы совершенствовали и достигли в этом деле серьезных успехов, камбузное начальство разрешало не только поужинать в этом притягательном месте, но и кое - что унести с собой в роту, где нас ждали страждущие военморы. Старшими наряда всегда ходили Александров или Бахтин.

Но если последний совершенно нам не мешал, увлеченно играя в нарды или шахматы с кем-либо из инструкторов-коков, то первый нудил и придирался к работающим, превращая наш труд в маету. При этом старший матрос не скупился на различные обидные прозвища в наш адрес типа «салаги, караси, чайники», направо и налево отпускал крепких «лещей» нерадивым. Усердствовал он в этом деле и сейчас.

Отведя душу, Александров направился в смежное помещение к Бахтину и в это время самый безобидньй из нас Женька Банников предложил устроить ему «темную».

- А что, правильно, он же сука после демобилизации Сомрякова, мордовать ребят станет почем зря, - вполголоса произнес Чмур.

В овощном цехе нас было человек десять. Остальные ребята таскали картофель в варочный цех и «шакалили» по камбузу, таща все, что плохо лежит. Решили единогласно - «темная». Распределили роли. Я, по сигналу Зятчикова, вырубаю свет в цехе. Балута, Костенко и Белецкий в темноте сбивают инструктора с ног и накрывают его куском брезента, как нарочно кем-то оставленным здесь, остальные ребята метелят Александрова, пока Ясинский не крикнет - «Ша!». Вдовина посылаем на стрему, предупредить, когда появится старший матрос и затем никого не пускать в цех, до завершения экзекуции.

Томительно тянутся минуты ожидания. Наконец, приоткрывается тяжелая дверь. - Идет ,- шепчет Женька. Пододвигаюсь поближе к рубильнику, ребята быстрее начинают работать ножами. Входит Александров - он румянее обычного, наверное, коки угостили.

- Ну чтэ-э, салаги, заждались…? Закончить фразу не успевает.

По знаку Зятчикова вырубаю свет и в темноте прыгаю на кучу картошки, где уже возятся ребята и слышится испуганный вой инструктора. Поколотив его вполсилы, быстро выходим из цеха и минут пять курим во дворе.

- Как думаете, заложит или нет?, - интересуется Балута.

Мы не знаем, но уверены, если инструктор доложит о случившемся по команде, загремим в дисбат, а это похуже тюрьмы.

- Чему быть, - тому не миновать, - флегматично изрекает Костенко, спокойно досасывая сигарету

Возвращаемся в цех. Александрова там уже нет. На скомканном брезенте валяется носовой платок, обильно пропитанный кровью. На вечерней поверке старшины ведут себя как обычно. Утром узнаем, что Александрова отправили в госпиталь, говорят, упал с трапа. Что делать, ходить будет осторожнее. Живем дальше.

К новому месту службы я уезжаю неожиданно, даже не успев проститься с ребятами. В тот день мы занимались покраской торпедных аппаратов на тренажере и трепались о будущей службе. Внезапно, через дневального, меня вызвали к командиру роты, где находился незнакомый мичман - представитель части, в которой предстояло служить.

На сборы был отведен час. Получив необходимые документы в канцелярии и обмундирование в баталерке, я простился с находящимся здесь же Захаровым. Выходя вслед за мичманом, в полной экипировке и с вещмешком за спиной, пожал руку дневальному из 81 смены, попросив его передать привет ребятам.

У штаба учебного отряда, куда мы проследовали, нас ожидали еще двое курсантов, которых я знал. Это были мой приятель-кок Саня Абрамов и рулевой - сигнальщик Сережа Алешин. Через некоторое время привели еще пятерых курсантов, обучавшихся непосредственно в отряде. Уже знакомый нам мичман построил всех и сообщил, что он старший торпедист подводной лодки, на которой предстоит служить. Зовут его Александр Иванович Порубов и вместе с ним мы немедленно выезжаем в Ленинград, где находится остальной экипаж, а оттуда в Эстонию, в учебный центр подготовки подводников для атомных подводных лодок.

В Ленинград мы прибыли вечером тем же паромом, который полгода назад доставил меня в Кронштадт. Город поразил нас своей архитектурой, обилием людей и транспорта. Спустились в метро и на электропоезде добрались до Финляндского вокзала. У его входа, чуть в стороне от основной массы снующих пассажиров стояла группа морских офицеров, мичманов и матросов, к которой мы и подошли. Доставивший нас мичман доложил коренастому капитану 3 ранга о прибытии.

-Добро,- ответил тот и приказал нам никуда не отлучаться.

В течение часа к месту сбора экипажа подъехали еще порядка двадцати офицеров, мичманов и матросов. Последние были из Ленинградского учебного отряда подводного плавания. Перед посадкой в поезд матросов построили, и высокий, атлетического сложения капитан-лейтенант, представившийся помощником командира, сообщил, что экипаж следует в Таллинн. Им же мы были проинструктированы о правилах поведения в пути следования.

Поздней ночью, погрузившись в поезд Ленинград-Таллинн, мы покинули Северную Пальмиру, так толком и, не повидав ее. Начался новый этап службы.