Техники семейной

FAMILY THERAPY

TECHNIQUES

HARVARD UNIVERSITY PRESS

Cambridge, Massachusetts, and London, England

ТЕХНИКИ СЕМЕЙНОЙ

ТЕРАПИИ

Перевод с английского А.Д. Иорданского

Независимая фирма “Класс”

1998

УДК 615.8

М 63

М 63 Техники семейной терапии/Пер. с англ. А.Д. Иорданского. — М.: Не­зави­симая фирма “Класс”, 1998. — 304 с. — (Библиотека психологии и психотерапии).

Крупнейший мастер и “звезда” семейной терапии, Минухин рассказывает, как он это делает. Начинает, устанавливает контакт с семьей, определяет цели... и совершает все остальное, что сделало его одним из самых успешных семейных терапевтов в мире (если говорить о практике) и живым классиком (если говорить о науке).

Эта книга — безусловный учебник. Соответствует названию: техники описываются и обсуждаются, что само по себе ценно. Подробна, ясна, хорошо выстроена. И увлекательна, притом не только для психологов, врачей и семейных консультантов. Им-то предстоит ее зачитывать “до дыр”, обсуждать, обращаться к ней за помощью... А всем остальным следует ее прочитать по тем же причинам, по которым во многих домах на полках стоит “Справочник практического врача”.

© 1981, Salvavor Minuchin, H. Charles Fishman

© 1981, by the President and Fellows of Harvard College

© 1998, Независимая фирма “Класс”, издание, оформление

© 1998, А.Д. Иорданский, перевод на русский язык

© 1998, А.В. Черников, предисловие

© 1998, А.А. Кулаков, обложка

Исключительное право публикации на русском языке принадлежит издательству “Независимая фирма “Класс”. Выпуск произведения или его фрагментов без разрешения издательства считается противоправным и преследуется по закону.

РЕАЛЬНОСТЬ СЕМЕЙНОЙ СТРУКТУРЫ

“Семейная трансформация не является простой интервенцией, она требует постоянных усилий в направлении терапевтической цели. Но многие терапевты проводят годы, бродя без цели в средних фазах терапии, так как недостаточно понимают направление, которое карта семьи делает ясным”.

Сальвадор Минухин “Семьи и семейная терапия”

Афоризмы древнего Китая

О Сальвадоре Минухине как психотерапевте ходят легенды. Видеозаписи его работы, книги и статьи остаются предметом пристального изучения специалистов. Вместе с другими блистательными терапевтами — такими как Мюррэй Боуэн, Джей Хейли, Вирджиния Сатир, Карл Витакер — Сальвадор Минухин стоял у истоков движения и бума семейной терапии в 60-х годах. Пожалуй, нет другого человека, который сделал бы так много, чтобы превратить семейную терапию из дела отдельных энтузиастов в самостоятельное и признанное психотерапевтическое движение, узаконить ее в рамках психиатрии. Причем для семейной терапии отводилась не вспомогательная функция адаптации семьи к особенностям психического заболевания одного из ее членов, как часто понимают ее задачу отечественные специалисты, а роль основного инструмента в лечении таких тяжелых заболеваний, как нервная анорексия, шизофрения, депрессивные расстройства.

С 1965 по 1975 гг. Сальвадор Минухин руководил Детской консультативной клиникой в Филадельфии, превратив обычную детскую консультацию в образцовый центр семейной терапии. Он является основателем собственного подхода, который признан во всем мире и носит название “Структурной школы семейной психотерапии”. Для последователей этого направления понятия семейной иерархии, эмоциональной дистанции, границ, ролей и подсистем управления являются ключевыми, а сам терапевт часто напоминает стратега, оказывающего целенаправленное влияние на семейное лидерство и эмоциональную близость членов семьи.

Работая с семьями, Минухин не боялся браться за самые трудные случаи. Ему удалось доказать, что психотерапия может служить не только пациентам из обеспеченных, элитных групп населения, но и семьям из городских трущоб.

Книга, с которой знакомится уважаемый читатель, написана Минухиным в соавторстве с Х. Чарльзом Фишманом, переведена на многие языки и, как правило, включена в основной список литературы для подготовки семейных терапевтов на Западе. Парадоксально, но в России она оказалась чуть ли ни первым изданным на русском языке учебником по системной семейной терапии, являющейся флагманом общего движения психологической помощи семьям.

Авторы описывают типичные семейные проблемы и основные направления их решения, показывая, как их терапевтический метод соотносится с другими школами системной семейной терапии (экзистенциальным подходом Карла Витакера, стратегическим подходом Джея Хейли и парадоксальными техниками Пегги Пэпп). Книга содержит множество фрагментов терапевтических сессий, иллюстрирующих терапевтические техники и приемы структурной реорганизации семейной системы. По сути, она представляет собой каталог таких техник и комментариев по их применению.

Семейный терапевт в исполнении Минухина — это активный, деятельный режиссер семейной драмы, стремящийся с самого начала занять лидирующее положение в работе с семьей, сочетающий очень тонкое понимание семейных процессов и присоединение к ним со стремлением оспорить, бросить вызов дисфункциональным аспектам семейной структуры и представлениям членов семьи о природе проблемы и поведении друг друга.

Подкупающая легкость его работы создает обманчивое впечатление простоты терапии. За кажущейся простотой техник стоит виртуозность их исполнения, глубокий контакт с семьей и потрясающая наблюдательность в отслеживании реакций членов семьи. Похоже, что Минухину достаточно нескольких реплик пациентов и трехминутного наблюдения за тем, как члены семьи входят к нему в кабинет, в каком порядке рассаживаются, — чтобы понять, в чем состоит проблема семьи, и начать свое терапевтическое наступление. Психотерапия, проводимая таким мастером, как Сальвадор Минухин, удивительно экономна, и наблюдающие часто остаются в недоумении, как он пришел к тем или иным выводам и добился столь потрясающих результатов.

Представляемая читателю книга — прекрасный путеводитель по системной семейной терапии вообще и по структурной терапии Минухина в частности.

1. СПОНТАННОСТЬ

Под словом “техника” обычно подразумевают мастерство владения ремеслом — тщательность работы, заботу о пригодности изделия и настойчивость в достижении цели. Оно вызывает представление о хорошо пригнанных досках, о легко открывающемся ящике стола, об изящных перламутровых инкрустациях на средневековом портале, о замысловатой греческой мозаике или о гармоничной филиграни Альгамбры. Однако выражение “техника семейной терапии” создает определенные проблемы. Оно вызывает представление о людях, которые манипулируют другими людьми. Сразу же возникают призраки промывания мозгов, управления человеком ради личной власти над ним. Такое беспокойство по поводу моральной стороны дела совершенно оправданно. Больше того, одна только техника еще не гарантирует эффективности. Если терапевт слишком скован техникой и является всего лишь мастером-ремесленником, то, вступая в контакты с пациентами, он сохранит объективность, отстраненность и чистоту, но в то же время останется поверхностным, будет манипулировать людьми ради достижения личной власти над ними и в конечном счете не добьется значительного эффекта.

Поэтому обучение семейной терапии должно быть обучением техническим приемам, суть которых нужно усвоить, а затем забыть. Прочитав эту книгу, нужно отдать ее кому-нибудь или засунуть в дальний угол. Терапевт должен быть целителем — тем, кто в ходе терапии стремится помочь другим обходить опасные места и болезненные для них проблемы, постоянно сохраняя при этом глубокое уважение к их убеждениям, сильным сторонам и эстетическим предпочтениям. Другими словами, цель состоит в том, чтобы подняться выше техники. Только тот, кто, овладев техникой, сумеет забыть о ней, способен стать искусным терапевтом. Легкий прыжок Нижинского — это результат многих лет тщательной работы, вершиной которой стало владение своим телом, превратившееся из техники в искусство.

В чем заключается искусство семейной терапии? Оно означает, что нужно включиться в семью, воспринимать действительность так, как воспринимают ее члены семьи, и принимать участие в повторяющихся взаимодействиях, которые образуют структуру семьи и формируют мышление и поведение людей. Оно означает, что такое включение нужно использовать как средство стать фактором, вызывающим изменения, который действует в рамках семейной системы и осуществляет свои вмешательства так, как это возможно только в данной семье, с целью создать иной, более продуктивный способ существования. Это означает, что нужно войти в лабиринт, который представляет собой семья, и дать ей в руки нить Ариадны.

Терапевтическая спонтанность

Семейная терапия требует, чтобы терапевт вкладывал в нее свое собственное “я”. Он не может наблюдать и зондировать извне. Он должен стать частью системы зависящих друг от друга людей. Чтобы добиться эффекта в качестве члена такой системы, он должен реагировать на обстоятельства так, как этого требуют существующие в системе правила, в то же время в максимальной степени используя возможности своего собственного “я”. Именно это имеется в виду, когда говорят о терапевтической спонтанности.

В обычном употреблении слово “спонтанность” означает “неза­планированные действия”. Поэтому “обучение спонтанности” звучит как противоречие в терминах, что подтверждается определением спонтанности в словаре Уэбстера как “вызываемой естественным чувством или внутренней склонностью без внешнего принуждения”. Однако это противоречие связано с культурным фоном. В современной западной культуре люди привыкли представлять себе человека индивидом, свободным от ограничений, налагаемых контекстом. В результате понятие “спонтанность” для них так же неопределенно, как для австралийцев — понятие “снег”. У эскимосов есть несколько слов, озна­чающих снег, — они описывают различные разновидности этого вещества. То же самое относится и к лыжникам. Но для австралийцев, никогда не видевших снега, не говоря уж о различных его разновидностях, снег — это просто снег. Точно так же в обычном употреблении определяется и “спонтанность”.

Однако, когда терапевт рассматривает человека в его социальном контексте, отдавая себе отчет в постоянном взаимодействии между личностью и контекстом, слово “спонтанность” приобретает более глубокий смысл. В этом случае оно оказывается ближе к первоначальному значению латинского корня sponte — “по собственной воле (например, о реке, текущей своим путем)”. В этом смысле терапевт, овладевший спонтанностью, — это терапевт, который обучен использовать различные аспекты собственного “я” в различных социальных контекстах. Точно так же, как слово “зависимость”, которое в XIX веке имело уничижительный оттенок, а в XX стало означать признание экологического факта, — слово “спонтанность” приобретает в связи с контекстом более глубокий смысл.

Попробуйте внимательно разглядеть вблизи картину Де Куунинга^. Отдельные мазки выглядят никак не связанными друг с другом, они пересекаются и сочетаются случайным образом. Но отступите назад и взгляните на них с некоторого расстояния. Теперь на полотне появились женщины из Акабонига или Сэг-Харбора. Вот эта волнистая линия, которая, казалось, не имела отношения к остальным, — часть женской груди. Даже на самых абстрактных его картинах линии через некоторое время начинают взаимодействовать между собой. Каждая из них откликается на другие, каждая организована относительно других. Картина, ограниченная рамой, — это гармоническая система, и каждая ее линия связана с целым.

Свободу живописца ограничивает первая же линия, проведенная на полотне. Писатели тоже знают, что их персонажи начинают жить собственной жизнью, обретают самостоятельность, требующую конкретного проявления. “Шесть персонажей в поисках автора” Пиранделло — это метафора, характеризующая требования, которые произведение предъявляет к своему автору. Спонтанность, даже спонтанность духа, всегда ограничена контекстом.

Спонтанность терапевта ограничена контекстом терапии. Терапевт — тот, кто влияет на людей и изменяет их, — находится внутри поля, которое он исследует и на которое влияет. Его действия, хотя и определяются целями терапии, представляют собой результат его взаимодействия с семьей-клиентом. Терапевт подобен музыканту, исполняющему continuo^** в барочной сюите: он волен играть так, как ему хочется, но при условии, что не нарушает гармоническую структуру.

Однако посмотрите, как полезны для терапии ограничения, налагаемые контекстом. Благодаря тому, что терапевт сам переживает реальность семьи и законы семьи структурируют его поведение изнутри этого поля, его вмешательства не выходят за рамки приемлемого. Вмешательства, не приводящие к ожидаемому эффекту, не вносят хаоса и не становятся деструктивными, они просто ассимилируются семьей, не вызывая изменений. В каком-то смысле именно ограничения, налагаемые ситуацией, делают терапевта свободным. Благодаря тому, что он зависит от поля, в котором находится сам, его спонтанные действия определяются этим полем. Поэтому он может быть спокоен, зная, что не обязан всегда действовать правильно. В такой ситуации его действия всегда окажутся как минимум неким приближением к правильным. Он может позволить себе продвигаться наощупь, зная, что в самом худшем случае его реакции принесут полезную информацию. Если он перейдет грань приемлемого, система сама внесет поправки. Он может действовать спонтанно именно потому, что находится в определенном контексте.

Обучение семейных терапевтов имеет нечто общее с обучением древних воинов-самураев. Миамото Мусаши, наставник-самурай XV века, описал приемы выживания в бою, часть которых удивительно схожа с приемами семейной терапии. Он писал о “погружении”: “Когда ты схватился с противником врукопашную и понял, что не можешь продолжать атаку, ты должен “погрузиться” в противника и слиться с ним... Ты можешь одержать решительную победу благодаря своему умению “погружаться” в противника, но стоит тебе отстраниться от него, и ты потеряешь шансы победить”. Когда самурай не видит позы противника, он должен “подставить свою тень”: “Сделай вид, будто ты намерен решительно атаковать, чтобы он обнаружил свои ресурсы. Увидев его ресурсы, ты сможешь легко победить его с помощью другого приема”¹. Сравнение этих методов с терапевтическим включением показывает, что, хотя терапия и не относится к числу боевых искусств, терапевт, как и самурай, должен позволить системе воздействовать на него, чтобы прочувствовать ее особенности.

Обучение самурая тоже было обучением спонтанности. Самурай мог выжить лишь в том случае, если меч становился продолжением его руки. Самым главным для достижения спонтанности самурай считал особое внимание к мельчайшим деталям. Чтобы стать мастером, он должен был обучаться воинскому ремеслу от трех до пяти лет. Затем, освоив это ремесло, он должен был оставить его и посвятить несколько лет учебе в совершенно других областях: живописи, поэзии или каллиграфии. Только достигнув мастерства и в этих интеллектуальных занятиях, воин мог снова вернуться к мечу, ибо лишь тогда меч мог стать продолжением его руки. Он становился самураем потому, что забыл технические приемы. Очевидно, именно такой смысл нужно вкладывать в понятие спонтанности терапевта.

Техническое мастерство не допускает неуверенности; искусный ремесленник в совершенстве владеет своим ремеслом. Поэтому терапевт, овладевший техническим мастерством, должен остерегаться, чтобы не стать слишком искусным ремесленником, который может чересчур увлечься своим умением соединять два куска красивого дерева и не понять, что они не созданы для того, чтобы быть соединенными. К счастью, сама терапевтическая система ставит ограничения для мастерства, заставляя терапевта воспринимать ее и реагировать на нее изнутри. Терапевт может видеть реальность лишь под тем углом зрения, под каким она видна изнутри системы. В результате реальность всегда неполна, а всякая истина — лишь наполовину истина. Поэтому для того, чтобы в конце концов стать исцелителем, терапевт должен забыть те методы и технические приемы, которым так старательно учился.

Методы обучения

Терапевт должен иметь представление о свойствах семей как системах, о процессе их трансформации и роли терапевта в этом процессе. Эти теоретические представления усваиваются дедуктивным путем. В отличие от них, конкретные навыки терапии передаются индуктивным путем, в ходе ученичества. Терапевт обучается конкретным приемам терапии и использует их как отдельные кирпичики в ходе многократных сеансов под руководством супервизора. Со временем он приобретает способность к обобщению.

Таким образом терапевт оказывается обладателем двух комплексов информации. Один — это динамика состояний человека, другой —конкретные шаги во время терапевтического взаимодействия. Это подобно тому, как если бы у него был, с одной стороны, список слов, а с другой — эпическая поэма. Процесс обучения должен соединить оба этих уровня. Теоретические конструкции должны подсказать цели и стратегии терапии, которые, в свою очередь, определяют частные вмешательства терапевта. Методика обучения трудному искусству семейной терапии должна гармонировать как с этими понятиями, так и с приемами, которым обучается терапевт.

Выработка у терапевта спонтанности исключает некоторые распространенные методы обучения и контроля. Например, бессмысленно контролировать терапевта, предлагая ему описать сеанс, если он не осознает, что включен в семейную систему. По-видимому, бесполезно обучать терапевта, заставляя его разыгрывать в лицах свою роль в собственной семье на различных этапах жизни, если он нуждается в другом — в расширении диапазона своей манеры общения и вмешательства, что позволит ему иметь дело с самыми разнообразными семьями. И, видимо, в ходе обучения не стоит требовать от терапевта, чтобы он изменил свою роль в собственной семье, если его цель — овладеть умением бросать вызов самым различным системам. Все эти приемы могут оказаться полезными терапевту как личности, чтобы осознать свою роль в собственной семейной системе и достичь понимания того, как функционирует он сам и его семья; но они не являются ни необходимыми, ни достаточными, чтобы научиться терапевтической спонтанности. Для этого более эффективными являются индуктивные методы обучения и работы с семьями с самого начала учебы.

В идеале небольшая группа из пяти-восьми обучаемых работает под руководством преподавателя-супервизора. Они должны иметь возможность работать с достаточным числом семей, чтобы накопить разнообразный терапевтический опыт, кроме того, необходимы занятия с другими преподавателями — для подготовки на более общем, теоретическом уровне. Для обучения требуется также видеотека с записями работы опытных терапевтов, комната с односторонним зеркалом для живого наблюдения и видеосистема для записи работы обучаемых и последующего ее анализа.

Обучение проходит в два этапа: первый отводится для наблюдения, второй — для практики. На первом этапе преподаватели демонстрируют свою терапевтическую манеру в ходе реальных сеансов, за которыми наблюдают обучаемые. В то время как один преподаватель проводит сеанс семейной терапии, другой, находящийся вместе с обучаемыми за односторонним зеркалом, комментирует действия терапевта, работающего с семьей. Наблюдение за работой опытного терапевта нередко обескураживает обучаемых. Им кажется, что они никогда не достигнут того уровня знаний и мастерства, который необходим для столь магического вмешательства. Они начинают приписывать квалифицированному терапевту некую врожденную мудрость, не связанную с тренировкой и навыком. Однако преподаватель, находящийся с ними по одну сторону зеркала, помогает им сосредоточиться на технических приемах, выделяя отдельные действия для дальнейшего обсуждения и анализа.

Такое наблюдение перемежается с просмотром и анализом видеозаписей других искусных терапевтов, проводящих лечение в различных ситуациях. Задача состоит в том, чтобы создать представление о терапевте как об особого рода инструменте. И преподаватели, и обучаемые должны стремиться наилучшим образом использовать свое собственное “я”. Наблюдая за манерой работы специалистов, обучаемые привыкают анализировать свою собственную терапевтическую манеру.

Наблюдение за работой Сальвадора Минухина приучает обращать внимание на то, как я стремлюсь воспроизвести во время сеанса взаимодействия, характерные для семьи, как попеременно то принимаю в них участие, то наблюдаю за ними, как нарушаю равновесие системы, становясь на сторону одного члена семьи против другого, и как по-разному реагирую на вторжения членов семьи в психологическое пространство друг друга. В семьях, члены которых связаны чрезмерной эмоциональной близостью, я искусственно создаю границы между ними с помощью жестов, поз, передвижения стульев или пересаживания. Мои действия, заключающие в себе вызов, часто сопровождаются сочувственными высказываниями — удар наносится одновременно с поглаживанием по больному месту. Мои метафоры конкретны: “Вам иногда шестнадцать лет, а иногда четыре”, “Ваш отец отнял у вас голос”, “У вас обе руки левые, а все пальцы — большие”. Я предлагаю ребенку и кому-нибудь из его родителей встать и посмотреть, кто выше ростом, или же сравниваю общий вес родителей с весом ребенка. Я почти никогда не просиживаю весь сеанс на своем стуле. Я придвигаюсь ближе, когда хочу установить более интимные отношения, становлюсь на колени, чтобы сравняться ростом с детьми, или вскакиваю, когда хочу вызвать кого-то на спор или выразить возмущение. Все эти действия производятся спонтанно, это мой психологический “отпечаток пальцев”. Мои терапевтические маневры основаны на теоретической схеме семьи и ее трансформаций и одновременно — на моей личной манере использования собственного “я”. Я спокойно оказываю давление на людей и испытываю давление с их стороны, зная, что если и я, и семья будем идти на риск в рамках терапевтической системы, то мы найдем альтернативные пути изменений.

Второй этап обучения состоит в наблюдении — как непосредственном, так и по видеозаписям — за обучаемыми, самостоятельно проводящими сеансы терапии. Для непосредственного наблюдения необходима комната с односторонним зеркалом. Преподаватель-супервизор и учебная группа наблюдают за тем, как один из обучаемых работает с семьей. Обе комнаты соединены телефоном, дающим возможность непосредственного общения между обучаемым и супервизором. Обучаемый, проводящий терапевтическую сессию, знает, что супервизор в случае необходимости позвонит ему. Такой способ обучения предполагает, что участники группы уже являются профессионалами в области душевного здоровья — например, психологами, психиатрами, социальными работниками, медсестрами или священниками. Обучение непрофессионалов требует иных, более интенсивных методов².

Существуют различные уровни вмешательства супервизора. Например, если один из членов семьи постоянно молчит, а обучаемый терапевт реагирует только на более активных членов семьи, ему можно по телефону предложить активизировать того из членов семьи, кто держится в стороне или проявляет беспокойство. Если обучаемый теряется, супервизор может предложить ему пройти за одностороннее зеркало и обсудить, что делать дальше. Супервизор может войти в комнату, где происходит сеанс, и проконсультировать обучаемого на месте или же остаться в комнате для совместных терапевтических действий. Супервизор может вмешаться в любой момент обучения. Однако по мере того, как обучаемый накапливает опыт, наиболее непосредственные формы вмешательства отходят на второй план, и в конце концов руководство сводится к обсуждению перед сеансом или после него.