Темир-аксак-хан



Дата11.06.2016
өлшемі208.5 Kb.
#127634
И. А. БУНИН
ТЕМИР-АКСАК-ХАН
— А-а-а, Темир-Аксак-Хан! — дико вопит пере­ливчатый, страстно и безнадежно тоскливый голос в крымской деревенской кофейне.

Весенняя ночь темна и сыра, черная стена горных обрывов едва различима. Возле кофейни, прилепив­шейся к скале, стоит на шоссейной дороге, на белой грязи, открытый автомобиль, и от его страшных, ослепительных глаз тянутся вперед, в темноту, два длинных столпа светлого дыма. Издалека, снизу, доносится шум невидимого моря, со всех сторон веет из темноты влажный беспокойный ветер.

В кофейне густо накурено, она тускло озарена жестяной лампочкой, привешенной к потолку, и нагрета грудой раскаленного жара, рдеющего на оча­ге в углу. Нищий, сразу начавший песню о Темир-Аксак-Хане мучительным криком, сидит на глиняном полу. Это столетняя обезьяна в овчинной куртке и лохматом бараньем курпее, рыжем от дождей, от солнца, от времени. На коленях у него нечто вроде де­ревянной грубой лиры. Он согнулся — слушателям не видно его лица, видны только коричневые уши, торчащие из-под курпея. Изредка вырывая из струн резкие звуки, он вопит с нестерпимой, отчаянной скорбью.

Возле очага, на табурете, — женственно полный, миловидный татарин, содержатель кофейни. Он сперва улыбался, не то ласково и чуть-чуть грустно, не то снисходительно и насмешливо. Потом так и застыл с поднятыми бровями и с улыбкой, перешедшей в страдальческую и недоуменную.

На лавке под окошечком курил хаджи, высокий, с худыми лопатками, седобородый, в черном халате и белой чалме, чудесно подчеркивающей темную смуг­лость его лица. Теперь он забыл о чубуке, закинул голову к стене, закрыл глаза. Одна нога, в полосатом шерстяном чулке, согнута в колене, поставлена на лавку, другая, в туфле, висит.

А за столиком возле хаджи сидят те проезжие, которым пришло на ум остановить автомобиль и выпить в деревенской кофейне по чашечке дрянного кофе: крупный господин в котелке, в непромокаемом английском пальто и красивая молодая дама, бледная от внимания и волнения. Она южанка, она понимает по-татарски, понимает слова песни... — А-а-а, Темир-Аксак-Хан!

Не было во вселенной славнее хана, чем Темир-Аксак-Хан. Весь подлунный мир трепетал перед ним, и прекраснейшие в мире женщины и девушки готовы были умереть за счастье хоть на мгновение быть рабой его. Но перед кончиною сидел Темир-Аксак-Хан в пыли на камнях базара и целовал лохмотья проходящих калек и нищих, говоря им:

— Выньте мою душу, калеки и нищие, ибо нет в ней больше даже желания желать!

И когда Господь сжалился наконец над ним и освободил его от суетной славы земной и суетных земных утех, скоро распались все царства его, в запустение пришли города и дворцы, и прах песков замел их развалины под вечно синим, как драгоцен­ная глазурь, небом и вечно пылающим, как адский огонь, солнцем... А-а-а, Темир-Аксак-Хан! Где дни и дела твои? Где битвы и победы? Где те, юные, нежные, ревнивые, что любили тебя, где глаза, сияв­шие, точно черные солнца, на ложе твоем?

Все молчат, все покорены песней. Но странно: та отчаянная скорбь, та горькая укоризна кому-то, которой так надрывается она, слаще самой высокой, самой страстной радости.

Проезжий господин пристально смотрит в стол и жарко раскуривает сигару. Его дама широко раскры­ла глаза, и по щекам ее бегут слезы.

Посидев некоторое время в оцепенении, они выходят на порог кофейни. Нищий кончил песню и стал жевать, отрываясь от тугой лепешки, которую подал ему хозяин. Но кажется, что песня еще длится, что ей нет и не будет конца.

Дама, уходя, сунула нищему целый золотой, но тревожно думает, что мало, ей хочется вернуться и дать ему еще один — нет, два, три или же при всех поцеловать его жесткую руку. Глаза ее еще горят от слез, но у нее такое чувство, что никогда не была она счастливее, чем в эту минуту, после песни о том, что все суета и скорбь под солнцем, в эту темную и влажную ночь с отдаленным шумом невидимого моря, с запахом весеннего дождя, с беспокойным, до самой глубины проникающим ветром.

Шофер, полулежавший в экипаже, поспешно выскакивает из него, наклоняется в свет от фонарей, что-то делает, похожий на зверя в своей точно вывер­нутой наизнанку шубе, и машина вдруг оживает, загудев, задрожав от нетерпения. Господин помогает даме войти, садится рядом, покрывая ее колени пле­дом, она рассеянно благодарит его... Автомобиль несется по раскату шоссе вниз, взмывает на подъем, упираясь светлыми столпами в какой-то кустарник, и опять смахивает их в сторону, роняет в темноту нового спуска... В вышине, над очертаниями чуть видных гор, кажущихся исполинскими, мелькают в жидких облаках звезды, далеко впереди чуть белеет прибоем излучина залива, ветер мягко и сильно бьет в лицо...

О, Темир-Аксак-Хан, говорила песня, не было в подлунной отважней, счастливей и славнее тебя, смуглоликий, огнеглазый — светлый и благостный, как Гавриил, мудрый и пышный, как царь Сулейман! Ярче и зеленей райской листвы был Шелк твоего тюрбана, и семицветным звездным огнем дрожало и переливалось его алмазное перо, и за счастье прикос­нуться кончиком уст к темной и узкой руке твоей, осыпанной индийскими перстнями, готовы были умереть прекраснейшие в мире царевны и рабыни.

Но, до конца испив чашу земных утех, в пыли, на базаре сидел ты, Темир-Аксак-Хан, и ловил, целовал рубище проходящих калек:

— Выньте мою страждущую душу, калеки!

И века пронеслись над твоей забвенной могилой, и пески замели развалины мечетей и дворцов твоих . под вечно синим небом и безжалостно радостным солнцем, и дикий шиповник пророс сквозь останки лазурных фаянсов твоей гробницы, чтобы, с каждой новой весной, снова и снова томились на нем, разры­вались от мучительно-сладостных песен, от тоски несказанного счастья сердца соловьев... А-а-а, Темир-Аксак-Хан, где она, горькая мудрость твоя? Где все муки души твоей, слезами и желчью исторгнувшей вон мед земных обольщений?

Горы ушли, отступили, мимо шоссейной дороги мчится уже море, с шумом и раковым запахом взбегающее на белый хрящ берега. Далеко впереди, в темной низменности, рассыпаны красные и белые огни, стоит розовое зарево города, и ночь над ним и над морским заливом черна и мягка, как сажа.

Париж, 1921

_____________________________________________________________________________________________




ЛЕГЕНДА О ЗОЛОТОЙ КОЛЫБЕЛИ
В очень давние времена, когда не создал еще Аллах великого прародителя всех людей Адама, изг­нанника дженетта, на свете жили какие-то древние не то люди, не то духи по названию джинтайфасы.

Были разные джинны. Одни были правоверными, другие — неправоверными, не признававшими еди­ного Аллаха, создателя всех миров.

По эту сторону крымских гор, вдоль всего побе­режья, жили аллаховы джинны. Они были верны заветам единого Аллаха и его пророка, произносили по правилам молитвы и пять раз в день восхваляли его премудрость. По ту сторону крымских гор, внут­ри страны, жили неправоверные джинны. Они не признавали заветов Аллаха, не творили его молитв и -подчинялись врагу Аллаха — великому бесу Иблису, которого сделали своим богом и учение которого выполняли.

Аллаховы джинны, живя на побережье Крыма, сажали сады, разводили виноград, сеяли хлеб и про­со, пряли лен. Иблисовы же джинны, живя в диких горных лесах, пасли стада на редких лугах, охотились на козлов и оленей, выжигали уголь.

Каждая группа джиннов имела своего властителя, своего хана. Не было согласия между джиннами Аллаха и джиннами Иблиса. Часто шли между ними войны и распри. Они отнимали друг у друга пашни, леса и пастбища, утоняли скот, не давали произво­дить сельские работы. Из-за этих стычек зарожда­лись кровавые военные походы, разорялись и сжига­лись деревни, много джиннов убивалось и уводилось в позорное рабство. Ненавидели аллаховы джинны иблисовых, а иблисовы — аллаховых. Ненавидели и их ханы друг друга и всегда были полны жаждой мести за прошлые обиды.

Но чаще побеждали иблисовы джинны, так как они были более смелы, подвижны, жестоки, неустра­шимы, выносливы, закаляясь на охоте и пастьбе скота, а джинны-земледельцы были робки, боялись уходить от своих хижин и пастбищ, плохо владели оружием, не привыкли к военным хитростям и жестокостям. У хана иблисовых джиннов был сын-наследник, юноша редкой красоты, смелый, страстный и настой­чивый. Не знал он еще любви, так как не было в стране иблисовых джиннов девушки, достойной такого витязя. И жадно прислушивался он к рассказам о чужих красавицах.

Был у ханского сына дядька-воспитатель, неволь­ник хана, который когда-то маленьким мальчиком был украден иблисовыми джиннами у аллаховых в лесу, когда собирал кизил. Он вырос в неволе, отли­чался умом и многими доблестями, в старости полу­чил поручение воспитывать ханского сына, научил его разному искусству и стрельбе из лука, и метанию из пращи, и прыганью, и бегу. Очень полюбил старый раб своего воспитанника и рассказал ему, как живут другие джинны, какие у них витязи и девушки. Часто виделся старик тайком с другими невольниками своего племени и знал через них обо всем, что происходило на его родине.

Рассказывал старый дядька воспитаннику своему, что у хана аллаховых джиннов на морском берегу Крыма есть молодая дочь, такая красавица, что толь­ко о ней и поют соловьи той страны и далеко за ее пределы разносят сладостную славу о ее несравнен­ной прелести. Велел молодой сын хана привести к себе тайно тех невольников, которые видели прин­цессу, и расспрашивал их обо всем, из чего слагается ее дивная красота, — и о коже лица, похожей на лепесток розы, и о тонких стрелках бровей, и о гла­зах, горящих, как звезды, и о губах, манящих, как черешня, и о мягких пленительных волосах.

Много рассказали невольники пылкому юноше, и так ясно представилась ему несравненная красота дочери южнобережного хана, что загорелось у него неукротимое желание хотя бы посмотреть на никог­да не виданную им красоту, хотя бы услышать из уст благоухающее слово и сказать ей. Глубокая страсть разгорелась в его мужественном сердце, все мысли его наполнились думой о прекрасной, никогда не виданной им соседке. Перестала радовать его и охота со сверстниками на оленей и козлов на Яйле в дремучих горных лесах, и состязания в меткости стрельбы из лука в летящую птицу, и скачки на диких горных конях, и военные игры с мечом, копьем и щитом, и охота за пленниками с длинным арканом, и веселые пирушки у отцовского очага, и рассказы его старых воинов о давних походах, боях, победах, сказки старух о славных царских сыновьях в далеких странах. Стал сын хана мрачен и молчалив, погрузил­ся в думы, отказывался от еды и питья, не находил покоя, молчал, не смея проронить слова о своей преступной страсти к дочери врага, размышлял без сна по ночам и тосковал так, что пожелтел, иссох и стал похож разве на тень свою. Так далеко завела его скрытая от всех любовь.

Глубоко печалился старый хан, глядя на скорбную перемену в любимом сыне. Настойчиво допытывался


он от него о причине его тоски, но юноша молчал, как могила. Призывал хан искусных колдунов, чтобы его излечить, но те не находили никакой болезни, и тщетны были все их заклинания от дурного глаза. Старался хан развеселить сына плясками невольниц, шутками придворных насмешников, воинскими за­бавами, зурнами и сантырами. Но ничто не помогало, принц оставался мрачен и угрюм, и не мог отец раз­гадать тайны его печали.

Призвал тогда старый хан к себе верховного жреца Иблиса и поручил ему во что бы то ни стало узнать причину скорби сына. Тот стал следить за каждым его шагом, словом и вздохом, но ничего не мог заметить. Наконец, когда в одну ночь юноша забылся краткой дремотой, верховный жрец подк­рался к нему, приник ухом к его шевелящимся устам и услышал явственное: «О, Зехра, Зехра!» и слова великой любви и печали.

Долго гадал хан со своим жрецом, о ком шептали ночью уста юноши, но не могли никак догадаться. Долго спрашивали они повсюду, но не нашлось во всем ханстве ни одной девушки по имени Зехра. Стали они тогда призывать гадателей и гадать на имя «Зехра». И догадался один из колдунов и указал, что Зехра живет по ту сторону гор на берегу великого моря. Опросили они пленников из аллаховых джин­нов и узнали всю правду.

В старом хане тревога сменилась страшным гне­вом. Измену увидел он в преступной страсти сына, измену отцу, племени и его древнему богу Иблису. Он запретил сыну даже и помышлять о проклятой иноп­леменнице, осыпал ее имя страшной бранью, грозил юноше заключением и отцовским проклятием и установил за ним строгий надзор. Одно упоминание об иноверном соседе-хане и его племени приводило старика в свирепую ярость.

Но не таково было твердое сердце юноши-принца, чтобы можно было угрозами изгнать из него черты любимой. Видя неукротимость гнева своего отца, он про себя твердо решил бежать тайком из пределов власти грозного отца и пробраться во что бы то ни стало за горы в приморскую страну аллаховых джин­нов, к мечте своего сердца, чтобы хоть единый раз взглянуть на свой кумир и исцелить душу свою единым взглядом ее прекрасных глаз.

Долго, долго размышлял печальный юноша, как ему выполнить свое решение, как обмануть отца и поставленный им надзор. Никто не мог ему помочь в его планах, кроме его старого преданного слуги, дядьки, который вырастил его с малолетства и душу свою готов был положить, чтобы исполнить желание воспитанника. Старик достал тайком платье чабана, в одну темную грозовую ночь положил свернутое из соломы чучело на ложе принца, а сам с переодетым юношей проскользнул мимо дворцовой стражи, прокрался глухими мрачными переулками к городс­кой стене, отыскал ему одному известный подземный ход, ведший из старого разрушенного подвала под стеною наружу — в ближайший лес, в скрытую пещеру. Только здесь беглецы остановились на мину­ту, чтобы издохнуть, но тотчас же осторожно сколь­знули дальше по глухим лесам, по скалам и пропас­тям, без дорог и тропинок, по дебрям, куда не ступала нога путника, и где только горные козлы прыгали со скалы на скалу, не боясь стрелы охотника, да мрач­ный барсук копошился в расселинах, щелкая орехи.

Так бежали они всю ночь все выше и выше в горы и к рассвету поднялись на самую Яйлу. Пустынна была Яйла, служившая границей между обоими хан­ствами, страшились показываться сюда джинны и с той и с другой стороны, но все же побоялись беглецы дневного света, спрятались в мрачной пещере и дождались вечера. В темноте второй ночи они осто­рожно прокрались по опасным скалам и провалам Яйлы и скользнули в леса южного склона. Пробира­ясь между сторожевыми постами аллаховых джин­нов, между стоянками охотников и кошами чабанов, остерегаясь их свирепых собак, спустились беглецы наутро к прибрежным скалам.

Трудно было бежать из отеческого дворца и родного племени, трудно было пробраться незамечен­ными через непроходимые горные леса в чужую, вражескую страну, но самое трудное было проник­нуть во дворец правоверного и увидеть его зорко оберегаемую красавицу-дочку. Долго искал случая и измышлял ханский сын способы выполнить свою мечту, — ничего не помогало. Его прогоняла стража, рвали сторожевые собаки, высокие ограды и креп­кие запоры преграждали ему путь.

Решили, наконец, беглецы придумать хитрость, чтобы во что бы то ни стало пробраться во дворец и выполнить горячее, непреклонное желание юноши. Стал принц вместе со своим старым слугой разучи­вать неведомые им до сих пор священные песнопе­ния. Долго учили и выучили их большое число. Тогда переоделись они в платье странствующих нищих-дервишей и стали ежедневно приходить к воротам ханского дворца и распевать священные гимны, восхваляя премудрость Аллаха и его халифа на зем­ле, великого хана правоверных джиннов.

Прекрасный могучий голос молодого дервиша, страстные настойчивые мольбы, выражавшиеся в звуках его песен, нашли, наконец, дорогу к уху кра­савицы-принцессы. Она стала в обычный час прибли­жаться к воротам и в открытом месте слушать прек­расные гимны дервишей. Наконец, красавица Зехра начала упрашивать старого хана, своего отца, разре­шить святым дервишам в священные дни приходить в ее дворцовую молельню и оглашать ее песнопени­ями. Старого хана также глубокого растрогало прек­расное пение дервишей, и он допустил священных странников во внутренние части дворца, уступая просьбам красавицы-дочки.

Тут-то, в священной тишине храма Аллаха, впер­вые увидел переодетый принц-дервиш ту, о ком столь­ко бессонных ночей мечтала его душа. Долго не мог он прийти в себя от трепета и изумления, ибо все его мечтания были лишь бледной тенью той красоты, которую он теперь видел перед собою наяву, и не было границ его восторгу. Но и сама принцесса Зехра скоро заметила, слушая дивные гимны, что не только звучным голосом обладает молодой дервиш, но и прекрасным, мужественным, гордым лицом, светя­щимися, смелыми, пылкими глазами и могучим, гиб­ким, стройным станом, проступающим из-под ни­щенских дервишских одежд.

Прошло немного времени, и все чаще пели дерви­ши свои песнопения для красавицы-принцессы в молельне. И уже не только искусство пения показы­вал молодой дервиш во дворце, он участвовал в состязаниях в стрельбе из лука, и в метании копья, и в борьбе, и в верховой езде, и никто из правоверных юношей не мог сравниться с ним мужеством, силой и меткостью. И заподозрила красавица Зехра и ее отец, правоверный хан, что не нищий дервиш входит в их дворец, а какой-то пришлый витязь, покинувший свою землю.

Прошли месяц за месяцем, и пришел день, когда два любящих сердца открылись в преданности друг другу. Не было предела их блаженству, когда старый отец красавицы не нашел слов отказа на их мольбы и согласился сочетать их браком. Принц торжествен­но принял веру своей возлюбленной, веру единого Аллаха, сбросил притворные одежды дервиша, явил­ся в настоящем виде витязя, но не открыл своего действительного происхождения.

Счастлив был безмерно и старый хан, когда его дочь, прекрасная Зехра, наградила его золотокудрым внуком. Очарованный дед подарил ей фамильную колыбель, в которой по наследству с давних веков укачивались все наследные принцы ханского рода правоверных джиннов. Была колыбель сделана из чистого золота со слоновой костью, вся сверкала драгоценностями и мастерством работы, а при качании сама собою издавала нежные колыбельные песни. Стала красавица Зехра укачивать своего прелестно­го младенца в золотой поющей песни колыбели.

Тем временем слух о браке ханской дочери с каким-то пришлым витязем, принявшим ее веру, дошел до края иблисовых джиннов по ту сторону Крымских гор. Давно уже хан тщетно искал своего исчезнувшего сына и никак не мог обнаружить его следов. Он пытал и казнил стражу, не уберегшую его, он призывал гадателей, но ничего не мог узнать. Наконец он решил, что беглый сын погиб в горах и лесах и что лучше ему, беглецу, умереть такою смертью, чем попасть в сети своей возлюбленной, дочери ненавистного хана приверженцев Аллаха. И утешал этим хан свою отцовскую скорбь.

Когда же дошла молва о браке при дворе хана аллаховых джиннов и о рождении наследного мла­денца, страшное подозрение закралось в душу стари­ка. Он послал лазутчиков в ненавистную вражескую страну, чтобы они посмотрели на пришлого витязя, мужа принцессы. Лазутчики принесли весть, что это действительно сын хана, бежавший из отцовского дома и принявший ненавистную веру Аллаха.

Безмерна была ярость старого хана против бегле­ца и изменника-сына, бросившего родной край, свое племя, отца и его ханский трон, предавшегося кров­ным врагам, сочетавшегося мерзким браком с до­черью злейшего недруга, породившего с нею змеи­ное отродье и совершившего самое страшное дело: изменившего вере отцов, служению Иблису. Вели­ким гневом и местью закипело сердце старика, и решил он уничтожить и отступника-сына и прокля­тое гнездо врага, совратившего его своим чародейст­вом, и всю страну ненавистных правоверных джин­нов. Уничтожить так, чтобы покончить с ними на­веки.

Созвал хан всех своих вельмож и жрецов на Диван, клялся перед ними именем великого Иблиса отомстить врагу и потопить его в крови и просил всех помочь ему в этом священном деле. Жрецы и вельмо­жи, почуяв добычу, еще больше разожгли его гнев и обещали дать всех своих воинов. Собралось в горах огромное войско последователей Иблиса и, подстрекаемое жрецами, припоминая древние обиды, возбуждаемое гневным мстительным ханом, ринулось через горы на вражескую землю.

Семь лет и семь зим длилась страшная война. Кровь лилась рекой, земля дрожала под копытами лошадей, воздух наполнялся свистом стрел. Яростно нападали на селения прибрежных джиннов свирепые пришельцы из-за гор. Не трусами показали себя и аллаховы джинны. Они выставили храброе войско и мужественно защищали свою землю и веру, свои хижины, жен, детей и стариков. Сам старый право­верный хан собирал отряды и направлял их навстре­чу врагам. Его мужественный зять стоял во главе войска, защищавшего его новую родину. Его видели в первых рядах, в самых опасных местах; как лев, бросался он вперед, увлекая за собою аллаховых воинов и стремительно поражал приверженные Иблису войска своего отца, своих единоплеменников, бесст­рашно защищая от них свою любовь, свою красави­цу и своего сына. И его оружие сопровождала победа.

Но не везде и не всегда мог быть в первых рядах храбрый, бесстрашный предводитель, не все его воины были так же крепки сердцем, как он. Пока он побеж­дал в одном месте, — в других слабели его войска под напором разъяренных горцев и терпели поражения. Так случилось, что он отважно бросился с отборным отрядом на врагов, врезался в их ряды, сея вокруг себя ужас и смерть, проник далеко вглубь их войска, стараясь достигнуть отцовского стана, и не осмели­вались враги приближаться под удары его стреми­тельного меча. В это время в других местах поколе­бались и были обращены в бегство его отряды, сомкнулись за его спиной ряды врагов, и он с неуст­рашимой горстью храбрецов оказался окруженным и отрезанным в опасной горной теснине. С беззавет­ной храбростью защищался отряд, много врагов полегло к его ногам, но прибывали все новые и новые толпы, тучи стрел сыпались с соседних скал, огром­ные камни скатывались в теснину, и, наконец, метко пущенный чьей-то скрытой рукой камень из пращи, попал отважному предводителю прямо в висок и поверг его мертвым на землю. То был камень из пращи его гневного и мстительного отца-хана.

Лишенный любимого вождя, недолго мог сопротив­ляться весь отряд и был уничтожен до одного челове­ка. Рядом с убитым витязем легло и изрубленное тело его воспитателя, старого раба.

Страх и ужас напал на всю землю аллаховых джиннов. Уже никто не думал о сопротивлении, думали лишь о бегстве и спасении. Ожесточенные воины приверженцев Иблиса хлынули безудержным потоком в беззащитную страну, жгли, грабили, уби­вали все, что попадалось на пути, камня на камне не оставляли от былых деревень, городов и храмов, в мрачную пустыню превратили цветущий Южный берег Крыма. Счастливым мог почитать себя тот, кто был уведен в тяжкое рабство: он сохранял по край­ней мере свою жизнь. Остальные были до одного все перебиты.

Куда было спасаться? Не было аллаховых кораб­лей на морском просторе, крепости на горных скалах были уже разрушены врагами, а все пути и тропы из их прибрежной страны вели через горы в страну ненавистных врагов, иблисовых джиннов. Не было никому спасения.

Старый хан аллаховых джиннов долго защищался с дочерью и внуком в своем дворце, где ныне находит­ся Алупка. Долго не могли взять его враги и придума­ли способ, чтобы уничтожить его совершенно. С самой горы Ай-Петри стали они сваливать огромные обломки скал; те со страшным грохотом и неудержи­мой силой катились вниз и падали прямо на дворец, разбивая его в осколки и щепки. Столько этих страш­ных скал посбрасывали враги, что и следа не осталось от ханского дворца, а на его месте образовалась огромная груда горных обломков, нагроможденных друг на друга в мрачном хаосе.

Старый хан, убитый горем и охваченный глубо­ким отчаянием, видя неминуемую гибель дворца, когда первые камни ринулись с Ай-Петри, бросился спасаться через последнее убежище — через потай­ной подземный ход, который вел из дворца в Алупке вверх в горы, в крепость Исар на горе, называемой теперь Крестовой. Он устремился по подземному ходу, увлекая за собой рыдавшую дочь, прекрасную Зехру, и маленького внука. Из всех своих былых богатств и сокровищ они захватили с собой только одну, самую дорогую драгоценность — золотую поющую колыбель.

С великим трудом и мукой поднялись они по мрачному длинному подземному ходу в крепость. Там вверху был выход в скрытую таинственную пещеру в расселине. Когда они подошли к нему, то с ужасом и отчаянием увидели, что их грозная кре­пость уже взята и разрушена врагами, что и на нее свалились могучие обломки скал с Ай-Петри и что расселина с пещерой завалены так, что выхода из них пет совсем.

Не могли их здесь найти свирепые враги, не могли их ни убить, ни увести в позорное рабство. Но могли ли они здесь найти спасение? Крутом лежала опусто­шенная разрушенная страна, наполненная трупами, среди которых рыскали озверевшие враги. Никто не мог их спасти, открыв выход из пещеры. Без всякой помощи и поддержки несчастные, претерпев страш­ные страдания, умерли с голоду у выхода из под­земного хода.

Перед смертью старик-хан произнес над золотой колыбелью грозное заклинание, от которого она стала невидимой.

Предание говорит, что золотая колыбель эта еще и ныне хранится в мрачной пещере горы Исар.

Только иногда, во время сильной бури, когда вихрь Проникает в заколдованное таинственное подземелье и раскачивает колыбель, она тихонько поет заунывную колыбельную песню.

Многие, очень многие с давних пор старались как-нибудь достать золотую колыбель в пещере на Крес­товой горе, но всегда безуспешно. Многие платились жизнью за свои дерзкие попытки, срываясь со скал, другие, спасши свою жизнь, возвращались перепу­ганные, полубезумные, с искривленным навеки ртом, руками или ногами. Очень крепко была заколдована старым ханом золотая колыбель. Никому не дается она в руки, если тот не имеет нужного та­лисмана.

А талисман может открыться только тому, в ком горит такая же могучая беззаветная любовь, какую носил в себе отважный сын хана иблисовых джин­нов, павший от руки собственного отца.

_____________________________________________________________________________





ЛЕГЕНДА ОБ АРЗЫ-ХЫЗ
В очень давние времена, когда весь Южный берег Крыма принадлежал еще турецкому султану, жил в деревне Мисхор скромный труженик Абий-ака. Жил он в старой хижине под деревней близ моря и неутомимо работал на своем маленьком виноградни­ке. Не был старик Абий-ака богачом, но слыл чест­ным, мудрым и работящим и пользовался поэтому большим почетом и уважением у всех односельчан.

Бережно ухаживал Абий-ака за своими дынями на баштане, за лозами на винограднике, за персика­ми и яблонями в саду, оберегал их от весенних морозов и туманов, от прожорливых гусениц и бо­лезней, но всего заботливее, всего нежнее, выращи­вал он свою единственную дочь, свою черноглазую Арзы. Славился Абий-ака своей трудовой честной жизнью, мудростью, но еще больше славился он своею красавицей дочерью. Строен и гибок был стан Арзы, как лоза виноградника, сорок тонких косичек сбегали по плечам ее до самых колен, блестящие огромные глаза были черны, как звездное небо над цветущей яблоней, яркие губки рдели, как две спелые вишни, а нежные щеки румянились, как бархатные персики.

Ласково трепали Арзы по щекам добрые старуш­ки-соседки, умильно поглядывали на нее почтенные деревенские старики, пуская дым из трубок у ограды двора Абий-ака, а юноши в ее присутствии старались выказать особое молодечество и втайне о ней взды­хали.

Но внимательнее всех присматривался к Арзы хитрый старик Али-баба, с тех пор как впервые увидел ее у фонтана на самом берегу моря, набирающей воду в медный кувшин. Али-баба был владель­цем фелюги с пестрыми парусами, приходившей часто из-за моря с турецкого берега в Мисхор для торговли. Не любили и боялись Али-бабу в Мисхоре, ибо ловко умел он обмануть при продаже и покупке.

И шла о старом турке темная молва, будто вы­сматривает он девушек в деревнях Южного берега, похищает их и увозит на своей фелюге в Стамбул для продажи в гаремы турецких пашей и беев.

Всегда не по себе было красавице Арзы, когда она чувствовала пристальный долгий взгляд Али-бабы. Очень часто встречался он ей внизу у берега, когда она спускалась к фонтану за водой. Встречались часто и его корабельщики-матросы, тоже вниматель­но на нее глядевшие. Казалось, как будто они за нею следили, высматривали, куда и когда она ходит, какие у нее склонности и привычки.

Время шло, и хорошела с каждым днем прекрас­ная девушка. Весело хлопотала она вокруг отцовской хижины, помогая матери в работе, звенел ее сереб­ристый смех в саду и на баштане, с бойкой песней спускалась она к своему любимому фонтану. И долго просиживала там, глядя, как набегают волны на берег и шевелят разноцветными камешками.

Много мисхорских женихов присылали к Абий-акаю, но посмеивался старик и пряталась Арзы. Ибо не могла она забыть Эмир-Асана, ловкого джигита из дальней деревни, встретившего ее однажды у приб­режного фонтана. Это о нем думала она подолгу, глядя на волны и на чаек, носившихся над морем.

И вот пришел день, когда красавец Эмир-Асан прислал сватов к прелестной Арзы, дочери Абий-акая. Покачал головой старик, жаль ему было отдавать дочь в чужую деревню, поплакала мать, но пришлось согласиться. Отпраздновали обручение.

Пришла весна. Пышно зацвели деревья в саду Абий-акая, но еще пышнее цвела дочь Абия, красави­ца Арзы. Надвигался праздник курбан-байрам, праз­дник, когда в деревне играют свадьбы.

На четвертый день курбан-байрама была назначе­на свадьба Арзы. Печалила ее близкая разлука с приветливым садом, со своей родной деревней, с подругами и с милым фонтаном у берега моря. И тайно грызла ее душу еще другая смутная тоска.

Ночью её навещали тяжелые сны; казалось ей, будто смотрят на нее в упор чьи-то недобрые чужие глаза. Вскрикивала Арзы и просыпалась в испуге.

Праздновала деревня Мисхор сразу три праздни­ка: курбан-байрам, праздник весны и свадьбу краса­вицы Арзы. Юноши и девушки затевали на плоских крышах саклей шумные веселые «джийины» и с кры­ши на крышу перебрасывались задорными «манэ». Многолюднее и шумнее всего была сакля Абий-акая. Вся деревня Мисхор старалась принять участие в свадьбе всеми любимой Арзы. И из соседних дере­вень, где так же высоко ценили и чтили старого Абий-акая, приходили гости на торжество.

Много было шума и веселья, но Арзы была омра­чена печалью.

Вот спустились весенние сумерки на крымский берег, вот в синюю тень погрузились подножия Ай-Петри. У деревни послышался хавал чабана, возвра­щающегося со стадом, и посерела просторная гладь моря. Арзы поднялась со своей подушки, наряжен­ная в пестрый антер невесты и тихонько вышла из хижины. В последний раз захотела она увидеться и проститься с дорогим для нее фонтаном и морским берегом.

Взяла она свой медный кувшин-гугум, набросила на себя чадру и спустилась к фонтану. Там, у самых морских волн, прислушиваясь к плеску легкого при­боя и журчанию источника, погрузилась она в воспо­минания о своем детстве. Слезы брызнули из ее прек­расных глаз при мысли о близкой разлуке с этими любимыми местами и со всей девичьей жизнью в отеческом доме и родной деревне.

Не подозревала она, что несколько пар пытливых глаз неустанно наблюдают за ней и следят за каждым ее шагом. Не подозревала она, что во мраке спуска­ющейся ночи кусты над берегом были заняты подк­равшимися чужими людьми. Не подозревала, что фонтан окружен со всех сторон.

Намечтавшись у берега над волной, Арзы подош­ла к фонтану, нагнулась и подставила свой кувшин под желобок. Звонко веселой струей побежала вода в серебристый сосуд...

Вдруг... что-то шевельнулось над самой ее голо­вой, послышался легкий кошачий прыжок, и две цепких руки обхватили тонкий стан несчастной девушки. Отчаянный крик о помощи вырвался из ее уст, но дне другие руки закрыли ей рот, набросили ей плащ на голову и скрутили его так туго, что она не в силах была издать больше ни звука.

Пираты подхватили драгоценную добычу и во главе со споим хозяином Али-бабой бросились к поджидавшей их лодке.

Али-баба торжествовал. Наконец-то ему удалось осуществил мечту своего жадного, преступного сердца, похитить такую женщину, которая, сделавшись ук­рашением дворца самого султана, принесет ему бо­гатство и.почет. Он уже было совсем терял надежду, глядя на свадьбу Арзы, а тут жертва сама далась ему в руки.

Обезумевший от ужаса и горя прибежал отец Арзы на крик своей дочери, но было уже поздно — фелюга Али-бабы уже покачивалась в волнах, уно­сясь к далекому Стамбулу.

Вся деревня огласилась воплями. Все оплакивали свою любимую Арзы.

Тосковали о бедной похищенной девушке не только несчастные родители и подруги, не только односель­чане и соседи. Любимый ее фонтан, у которого совершилось злое дело, прежде весело журчавший и дававший обильную влагу, стал иссякать, уменьшать­ся и, наконец, закапал тяжелыми капельками, как горькими слезами.

Но один раз в год, ровно в годовщину похищения красавицы Арзы, в тот же вечерний весенний час, начинал фонтан струиться сильнее. В этот час из тихих волн выходила жительница морских бездн — русалка с младенцем на руках. Она подходила к фонтану, жадно пила из него воду, любовно мочила в нем руки и волосы, ласково гладила камни, садилась на берегу, задумчиво вглядывалась в морской простор, в игру звезд на ряби моря, взглядывала на деревню, тихо вздыхала и, снова опустившись в волны морские, исчезала до следующего года. И так прошло много лет. Умер от горя старый Абий, соста­рились взрослые, стали взрослыми дети. Замечали жители Мисхора появление русалки, сильно боялись ее и не знали, кто она такая.

Но однажды приехали купцы из Стамбула и рас­сказали о том, кто была русалка.

Когда разбойник Али-баба привез несчастную Арзы в Стамбул, удача его не оставляла. Не успел он вывести плачущую красавицу на невольничий рынок для продажи в гарем какому-нибудь паше, как яви­лись на рынок евнухи самого великого падишаха. Они заметили девушку, осмотрели ее хорошенько и нашли достойной ложа повелителя смертных, блис­тательного халифа, наместника пророка на земле. Девушка была приведена перед очи падишаха и удостоилась внимания и ласки. Али-бабе была дана великая плата: столько султанских золотых, сколько нужно, чтобы сплошь выложить ими парадное ложе его падишахского величества. И зацвел новый цветок в счастливом саду повелителя. Но тосковала, плакала Арзы, не находила себе места в гареме, дичилась жен, рабынь и евнухов и таяла не по дням, а по часам. Дал Аллах красавице Арзы ребенка, но не осветил он ее померкшей души. Ровно в годовщину того дня, когда руки разбойников-пиратов схватили ее на далеком крымском берегу у любимого фонтана, поднялась Арзы с ребенком на угловую башню султанского сераля и бросилась в золотые волны Босфора.

В тот же вечер печальная русалка с младенцем подплыла впервые к фонтану у берега Мисхора.




_____________________________________________________________________________


ЛЕГЕНДА ОБ АЮ-ДАГЕ
Вот что передавали нам о горе Аю-даг наши деды, а им их деды и прадеды — греки, несколько сотен лет тому назад жившие там, где мы сейчас живем с нашими детьми и внуками.

Когда-то давным-давно, в стародавние времена по всему крымскому побережью жили не люди, а некое племя джиннов. Тяжела и сурова была их жизнь в дикой горной стране, тяжел и мучителен был их непосильный труд. И верны они были заветам и учению Аллаха, возносили к нему молитвы и повино­вались указаниям пророка, которого Аллах послал в эту страну, чтобы просветлять умы и сердца джин­нов. Надеялись они, что Аллах и его пророк облегчат их тяжелую жизнь.

Упорным дружным трудом расчищали джинны дремучие леса, выравнивали пашни, насаждали сады, открывали источники, и все лучше, легче и богаче становилась их жизнь.

Но чем больше справлялись они с нуждой, чём больше побеждали лесные дебри и скалы, чем легче делалась их жизнь, тем яснее они видели, что сами своим трудом улучшают ее и что если не будешь работать сам, то и Аллах тебе не поможет. Все больше проникал в их сердца дух недовольства стро­гими предписаниями аллахова закона, мешавшими их труду, радости и веселью. Все меньше времени проводили они в храмах, все меньше били поклонов, все меньше давали денег на аллаховы нужды.

Давно ждал этого хитрый бес Иблис, изгнанный Аллахом с небес за такое же непослушание, только и ищущий, как бы подзадорить острым словом непо­корных, тяготящихся строгостями аллаховых веле­ний.

И признали джинны своим пророком хитрого, враждебного Аллаху Иблиса, и поклонялись ему, следуя его премудрости, и радовалось его сердце такой удаче. Учил он их не унынию, а радости, не покорности, а смелости, не заботам о месте в раю после смерти, а о веселье на этой земле.

Пророк, посланный Аллахом, напрасно являлся среди отвернувшихся от Аллаха джиннов, поучал их угодными Аллаху словами, призывал отступиться от иблисовых радостей и возвратиться к покорности единому Аллаху. Говорил он им много о гневе и суде, о наказаниях и муках в аду, о жертвах и постах.

Пролетели мимо глухих ушей его надоевшие им слова. Не признавали джинны его истинным проро­ком, смеялись над его страхами и призывами, клей­мили презрением, как самозванца, и, наконец, увле­каемые учением Иблиса, стали изгонять его из своей страны, лишили подаянья, питья и приюта, даже осыпали камнями, угрожая смертью.

Пришлось аллахову пророку тайком и с великим трудом вырваться из вражеских рук Иблиса и спас­тись бегством из селений джиннов в глухие горные леса. В глубоком унынии и отчаянии поднялся он на высокую гору для жалобы Аллаха. Молился он сорок дней и сорок ночей, не вставая со своего молитвенного ковра и умоляя Аллаха покарать отступившее от его веры племя джиннов, предавшееся Иблису и изгнавшее его, своего праведного, свыше последнего пророка. Он настойчиво просил Аллаха наслать на изменников тысячу и одну беду, уничтожить их всех и тем показать грозный пример в назидание другим племенам и народам, сохранившим пока верность Аллаху.

Сорок дней и сорок ночей не слышал Аллах своего верного пророка, занятый другими грешника­ми. На сорок первый день он внял, наконец, его гром­кому голосу и настойчивым просьбам и стал измыш­лять грозное наказание.

Отдал Аллах об этом приказ своему свирепому мстителю, Великому Медведю, который в дальней сумрачной стране всегда лежал, скованный крепки­ми цепями и огромными вечными льдами. Он снял с него великие цепи и раздвинул крепкие льды, и велел ему плыть в страну забывших его заветы и отшатнув­шихся от него джиннов и тяжко их покарать.

Освобожденный от цепей и льдов, Великий Мед­ведь, грозный мститель Аллаха, быстро поплыл по широким морям и приблизился к берегу Крыма, к стране племени джиннов. В том месте, где близ мыса Сарыч лежала первая деревня джиннов Форос и на­чиналась страна этих отступников от Аллаха, там Великий Медведь подплыл к берегу, вышел из глубо­ких вод морских и поднялся на сушу, обнаруживая все свое огромное тело. И был он так велик, тяжел и страшен, будто необъятная грозная гора, а густая шерсть на нем была, как дремучие леса, ребра взды­мались, как могучие утесы, морская вода сбегала по его телу, как шумные горные ручьи и водопады в лесу. Могучие тяжкие лапы Великого Медведя ступили грузно на крымскую землю, а мощная спина, в это время поднявшаяся из воды морской, достигла самых облаков.

И поднялись от выхода Медведя из воды такие великие волны у всего крымского побережья, что много погибло джиннов, бывших у берега, и несколько прибрежных деревень было начисто смыто. Вышел на сушу мститель Аллаха Великий Медведь и двинул­ся по стране джиннов вдоль берега. Своей великой грузной тяжестью он все разрушил на своем пути, страшные лапы его раздавливали все, что под них попадало — живое и неживое, леса, стада и целые деревни. Острые могучие когти взрывали землю ог­ромными бороздами, оставляя после себя ряды глу­боких оврагов и ущелий. Под великим грузом мед­вежьего тела поползла громадными оползнями земля со склонов крымских гор, бывших до этого мягкими и округлыми, и обнажались, как кости из-под мяса, твердые, крутые каменные недра. Но и камень не устоял под небывалым грузом, и рушились с великим громом скалы и целые горы, рассыпая вокруг себя далеко груды осколков, погребая под собой дома и селения несчастных джиннов. Дрожала и стонала прибрежная страна, рушились деревни, мгновенно менялось лицо гор, вырастали острые отвесные ска­лы, менялись под тяжестью твердые земные слои, ло­жась в причудливые складки. И гибло племя джиннов от мала до велика, и никто не оставался в живых. А в тех местах, где особенно велика была непокорность джиннов Аллаху, где особенно почитались враждеб­ные ему учения, там разъяренный мстительным гне­вом Великий Медведь пускал в ход всю могучую силу своих когтей, грозными ударами рыл землю, ломал и крошил скалы, низвергая целые горы, оставляя после себя грозные груды дико нагроможденных друг на друга камней. Их и сейчас можно увидеть в Алупке, Симеизе, Ореанде, Кучук-Кое.

Ни жалостные вопли гибнущих джиннов, ни крики детей, ни мольбы матерей — ничто не могло остано­вить разъяренного мстительного зверя. Опьяненный своей неотразимой мощью, он со все большей силой продолжал разрушительное дело. На том месте, где ныне простирается долина города Ялты, стояли в то время главные храмы джиннов и служили Иблису самые высокие жрецы, его самые близкие сподвиж­ники. Тут ярость Великого Медведя дошла до крайних пределов, постарался он совсем искоренить богохульную местность, чтобы она всякое сходство потеряла с прежним своим видом. Он нажимал могу­чими боками, ударял и напирал тяжкими лапами, разъяренно рыл и ломал неумолимыми когтями. И отодвинулись высокие горы дальше от берега, обна­ружив скалистые недра и обступив большим кругом провинившееся место; образовались глубокие доли­ны и широкая котловина там, где прежде стояли высокие холмы и пологие скаты. И следов не осталось от былых капищ врага Аллаха Иблиса и от его жрецов.

Дошла здесь до пределов ярость аллахова мстите­ля — Великого Медведя. Тяжело было передвигать по земле огромное грузное тело, привыкшее к воде и тысячи лет скованное цепями и льдами. Велика была сила грозного зверя, но велика была и мощь тяжелых недр земли и крепость глубоких каменных пород. Ослабел гнев Медведя, уничтожив главное гнездо отступников от Аллаха.

И все же, по воле своего повелителя, продолжал он свой разрушительный путь вдоль побережья, уничтожая и ломая все, по дороге. Но сила, и ярость его были уже не те. Так добрался он до того места, где глазам его открылась цветущая и приветливая Партенитская долина, ласкающая взор миловидными холмами, роскошными садами, благоуханием цветов, сочной зеленью лугов, тяжелыми гроздьями богатых виноградников и миловидной нашей деревней Партенит. Надвинулся Великий Медведь на Партенитскую долину, поглядел на ее несравненную красоту и богатство и увидел, что нет лучшей долины во всем Крыму и, наверное, на всем свете. Вышли из долины Партенит жившие там джинны, трепещущие перед приближающейся ужасной гибелью, преклонили колени и громкими воплями огласили долину. Мате­ри протягивали в руках младенцев навстречу грозно­му зверю, моля о пощаде. Юноши обнимали дрожа­щих невест, укрывая их от неотвратимой гибели.

И дрогнуло тут свирепое сердце мстителя, и вспомнил Великий Медведь, что далек уже пройденный им путь по крымскому побережью, что много уже пот­рудился он во славу Аллаха над уничтожением невер­ных джиннов, что утомились его могучие лапы, пере­сохла грозная пасть, неукротимо жаждущая прох­ладного питья. Повернулся Великий Медведь к широ­кому морю, погрузился передними лапами в его холодную пучину, поклонился своему повелителю Аллаху семь раз, преклонил оба колена, опустил страшную пасть в голубую влагу и стал долго и жадно пить. Грозно бурлило море у его жаждущей пасти, вливая в нее неиссякаемые потоки. Высокие волны ходили по всему побережью от тяжкого дыхания огромного зверя. Жажда Медведя была так велика, что он пил долго, очень долго.

Не утоливший еще своего гнева, жаждавший еще крови и мести Аллах стал призывать Великого Мед­ведя выйти из моря и продолжить свой путь, разру­шить и Партенитскую долину, уничтожить деревню, пойти дальше по берегу. Не терпело его мстительное сердце такого промедления. Но не слушал Медведь понуканий Аллаха и все продолжал ненасытно пить.

Великим гневом наполнилось сердце Аллаха от такого промедления, открылись уста для проклятья:

— Был ты великим мстителем, будешь великим ослушником. Оставайся навеки на этом месте в нази­дание поколеньям.

И стали от аллахова проклятья каменеть огром­ные члены Медведя, мощные бока превратились в страшные отвесные пропасти, высокая спина стала мощной округлой вершиной горы, медвежья голова над морской пучиной сделалась острой скалой, гус­тая шерсть обратилась в непроходимую дубовую чащу. Великий Медведь стал Медведь-горой, Аю-Дагом, и замер навеки.

Только великое Черное море продолжает грозно бурлить у пасти Медведя, как будто он по-прежнему поглощает морскую влагу, и очень боятся осторож­ные мореплаватели этих опасных водоворотов.

Прошло много веков, успокоился Южный берег

Крыма после страшного посещения Медведя. Вырос­ли леса, развелись животные, расселились люди. Вблизи новой горы образовались деревни: и Гурзуф, и Кизилташ, и Дерменкой, и Куркулет, и старый Партенит. Но все они держатся поодаль. Все-таки страш­но — вдруг древний Медведь опять ослушается Алла­ха и пошевелится. И остается гора Аю-Даг безлюд­ной, никто не решается поселиться на ней или завести хозяйство. Нашлись когда-то смельчаки, что пос­троили на его вершине крепость и монастырь, но видно пришлось им плохо: одни развалины, порос­шие древним мохом, свидетельствуют об их смелос­ти. Никто не живет на Аю-Даге.

Только недавно, лет десять тому назад, высади­лись под Аю-Дагом мальчики и девочки с красными повязками на шее и устроили себе большой лагерь под самым боком Великого Медведя. Это — всем нам известный пионерский лагерь Артек.

Как они не боятся...



_____________________________________________________________________________________________




Глоссарий: http://irsl.narod.ru/books/KTSweb/block6.doc
Продолжение: http://irsl.narod.ru/books/KTSweb/block3.doc

Достарыңызбен бөлісу:




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет