Урок 37. Вольтер «Кандид, или Оптимизм»

Прочитать фрагменты из философской повести Вольтера «Кандид, или Оптимизм».

ВОЛЬТЕР

Эпоха Просвещения берет свое начало в Англии, а в середине XVIII в. центром просветительской мысли становится Франция. Условно-историческое окончание этой эпохи — французская революция 1789—1794 гг., которая подхватила и пыталась реализовать идеологию Просвещения.

Просветители опирались на идеи классицизма — веру в силу разума, выполнение своего долга перед отечеством, веру в справедливость, в благотворность труда. Но если классицисты еще верили в возможность идеального монарха (Корнель: «Счастье народа — служить своему королю»), то просветители ставили вопрос иначе. Вольтер говорил: «Счастье короля — служить своему народу», а Монтескье выразился еще более резко: «Народ вправе не повиноваться дурному монарху».

Идеологи Просвещения выступали за торжество разума, просвещения, науки и требовали установления нового общественного строя — царства разума, в основе которого должен быть Закон.

Именно желанием просветить умы была порождена идея создания знаменитой «Энциклопедии, или Толкового словаря наук, искусств и ремесел», главным редактором которой был Дени Дидро (1713—1784), а ее составителями —выдающиеся умы Франции.

Самыми влиятельными деятелями эпохи Просвещения были Вольтер и Руссо.

Зрелый Вольтер — это первый поэт Франции, первый драматург, и к тому же историк, философ, великий насмешник, вольнодумец, непримиримый противник церкви. Душительницей свободной мысли для него выступала прежде всего официальная католическая церковь, которую Вольтер неистово ненавидел. Его фраза «Раздавите гадину!», относящаяся к церкви, стала крылатой.

Вольтер — властитель дум, некоронованный монарх Европы. Коронованные особы старались привлечь его на свою сторону. Людовик XV ненавидит и побаивается его, папа Бенедикт XIV шлет ему лестное послание. Екатерина II вступает с ним в длительную переписку (а после французской революции запрещает издание его сочинений). Фридрих II, король Пруссии, осыпает его милостями. В надежде на осуществление «просвещенного абсолютизма» Вольтер ряд лет провел при дворе прусского короля, но «дружба» с королем закончилась тем, что Вольтер вынужден был покинуть Пруссию. Вольтер поселяется в Швейцарии, в Фернее, и с тех пор это место становится центром паломничества мыслящих людей всего мира. Во всех странах появляются его последователи — вольтерьянцы, вольнодумцы, следующие его идеям.

В Париж Вольтер смог вернуться лишь за два месяца до своей смерти, и был встречен парижанами с необычайным триумфом. Когда же он умер, церковь запретила официальную церемонию похорон, его останки были увезены из Парижа ночью, тайно. Но революция воздала ему должное: 11 июля 1791 г. тело Вольтера было возвращено в столицу и погребено в Пантеоне. На катафалке было начертано: «Он подготовил нас к свободе».

Собрание сочинений Вольтера составляет 100 томов. Вольтер работал в самых разных жанрах. Он произнес ставшее крылатым изречение: «Все жанры хороши, кроме скучного». Самым дерзким произведением Вольтера, полным вольнодумства, была, пожалуй, поэма «Орлеанская девственница», посвященная народной героине Франции Жанне д'Арк. В драматургии Вольтер трансформировал принципы классицизма в духе новых просветителей.

Самым ярким и живым в художественном наследии Вольтера остаются и по сей день его философские повести. Этот жанр сформировался в эпоху Просвещения. В основа каждой такой повести лежит некий философский тезис, который доказывается или опровергается всем ходом повествования.

2.Какое определение оптимизму «по Панглосу» дал в конце концов Кандид?

3.Мартен оптимист или пессимист?

4.Перестал ли Панглос быть оптимистом?

5.На какой фразе заканчивает Вольтер свою повесть и какой смысл в нее вкладывает?
У. Эпоха Просвещения берет свое начало в Англии, а в середине XVIII в. центром просветительской мысли становится Франция. Условно-историческое окончание этой эпохи — французская революция 1789—1794 гг., которая подхватила и пыталась реализовать идеологию Просвещения.

Просветители опирались на идеи классицизма — веру в силу разума, выполнение своего долга перед отечеством, веру в справедливость, в благотворность труда. Но если классицисты еще верили в возможность идеального монарха (Корнель: «Счастье народа — служить своему королю»), то просветители ставили вопрос иначе. Вольтер говорил: «Счастье короля — служить своему народу», а Монтескье выразился еще более резко: «Народ вправе не повиноваться дурному монарху».

Идеологи Просвещения выступали за торжество разума, просвещения, науки и добивались установления нового общественного строя — царства разума, в основе которого должен быть Закон.

Именно желанием просветить умы была порождена идея создания знаменитой «Энциклопедии, или Толкового словаря наук, искусств и ремесел», главным редактором которой был Дени Дидро (1713—1784), а ее составителями —выдающиеся умы Франции. Потому писателей Просвещения часто называют также энциклопедистами.

Энциклопедия была общим детищем просветителей. «Великим памятником нации» назвал ее Вольтер. На протяжении трех десятилетий, с 1751 по 1780 гг., вышло 35 томов. Это был систематический свод достижений науки, техники и производства, всех отраслей знаний того времени. Суду разума подвергалось все существующее, в том числе и королевская власть и церковь. За появлением словаря последовали репрессии и запреты, но тома «Энциклопедии» продолжали выходить полулегально, во Франции возникло нечто беспрецедентное — общественное мнение.

Самыми выдающимися деятелями эпохи Просвещения были Вольтер и Руссо.

Зрелый Вольтер — это первый поэт и драматург Франции, же историк, философ, а кроме того великий насмешник, непримиримый противник церкви. Официальную католическую церковь Вольтер ненавидел и считал душительницей свободной мысли. Его фраза «Раздавите гадину!», относящаящся к церкви, стала крылатой. «Осмельтесь мыслить самостоятельно», — обращался он к своим соотечественникам, восставая против церковной власти, стремящейся подчинить себе все сферы светской жизни.

Вольтер — властитель дум, некоронованный монарх Европы. Коронованные особы ухаживали за ним, Людовик XV ненавидел и побаивался его, папа Бенедикт XIV прислал ему лестное послание. Екатерина II состояла с ним в длительной переписке (а после французской революции запретила издание его сочинений). Фридрих II, король Пруссии, осыпал его милостями.

Письма Вольтера ежедневно разлетались во все концы Европы. В них он призывал к объединению всех передовых людей, громил несправедливых судей и тиранов, защищал жертвы религиозного изуверства. В конце концов его сочинения вызывали такую ярость властей и церкви, что он вынужден был покинуть Францию. В надежде на воплощение идеи «просвещенного абсолютизма» в жизнь Вольтер ряд лет провел при дворе прусского короля, но «дружба» с королем закончилась тем, что Вольтер вынужден был покинуть и Пруссию.

Вольтер поселяется в Швейцарии, в Фернее, и с тех пор это место становится центром паломничества мыслящих людей всего мира. Во всех странах появляются его последователи — вольтерьянцы, вольнодумцы, следующие его идеям.

Чтобы понять силу Вольтера, достаточно привести историю о том, как он разоблачил «убийство, совершенное людьми в судейских мантиях». Протестант Калас был зверски казнен в 1762 г. в Тулузе по религиозным мотивам. Нелепость обвинения, жестокость пыток и казни, изуверство этого процесса обрели под пером Вольтера черты всеобщности, он показал невежество и дикие нравы века. Дело приняло такой международный резонанс, что король вынужден был распорядиться о пересмотре дела. Каласа посмертно оправдали.

В Париж Вольтер смог вернуться лишь за два месяца до своей смерти, и был встречен парижанами с необычайным триумфом. Когда же он умер, церковь запретила официальную церемонию похорон, его останки были увезены из Парижа ночью, тайно. Но революция воздала ему должное: 11 июля 1791 г. тело Вольтера было возвращено в столицу и погребено в Пантеоне. На катафалке было начертано: «Он подготовил нас к свободе».

Собрание сочинений Вольтера составляет 100 томов. Они относятся к самыс разным жанрам. Вольтеру принадлежит фраза, ставшая крылатым изречением: «Все жанры хороши, кроме скучного».

Самым дерзким произведением Вольтера, полным вольнодумства, была, пожалуй, поэма «Орлеанская девственница», посвященная народной героине Франции Жанне д'Арк. Задуманная как пародия на поэму второстепенного автора XVII века Шаплена «Девственница», поэма Вольтера в процессе создания переросла в уничтожающую сатиру на церковь, духовенство, религию.

Шутливая поэма Вольтера поколебала авторитет церкви. Недаром поэма сразу же была внесена в «Список запрещенных книг» французской цензурой.

В драматургии Вольтер трансформировал принципы классицизма в духе просветителей. Театр стал главной трибуной писателя - он сочинил 54 пьесы. Как мастер-драматург он уступал Корнелю и Расину, но в свое время он был единственным драматургом, способным достойно продолжать их эстетические традиции.

Трагедии Вольтера были посвящены актуальным общественным проблемам, прежде всего борьбе с религиозной нетерпимостью и фанатизмом, политическим произволом, деспотизмом и тиранией.

Так, в трагедии «Магомет» (1742) в острой форме была поставлена проблема религии. Основатель ислама предстал в ней сознательным обманщиком, искусственно разжигающим фанатизм народа в угоду своим честолюбивым замыслам. В этой трагедии особенно отчетливо выступает принцип использования драматургом исторического материала: историческое событие интересует Вольтера не в своей конкретности, а как универсальный, обобщенный пример определенной идеи, как модель поведения – в данном случае основателя новой религии. Это сразу же поняли французские духовные власти, запретившие постановку «Магомета»; они увидели в ней обличение не одной лишь мусульманской религии.

Самым ярким и живым в художественном наследии Вольтера остаются и по сей день его философские повести. Этот жанр сформировался в эпоху Просвещения. В основа каждой такой повести лежит некий философский тезис, который доказывается или опровергается всем ходом повествования.

КАНДИД¹, ИЛИ ОПТИМИЗМ²

Перевод с немецкого доктора Ральфа³ с добавлениями, которые были найдены в кармане у доктора, когда он скончался в Миндене ⁴в лето благодати господней 1759.
У. Философская повесть «Кандид, или Оптимизм», написанная Вольтером в 1758 г, была издана анонимно и сразу приобрела популярность. Последовали ее переиздания. Власти были не на шутку напуганы «опасной» книгой. В Париже и Женеве были приняты решения о изъятии книги из обращения и о ее символическом сожжении палачом.

Вольтер тщательно скрывал свое авторство. Но ни друзья Вольтера, ни его враги не сомневались в том, кто был подлинным автором «Кандида». Вскоре таиться стало ни к чему, и Вольтер в письмах к друзьям признал свое авторство.

Дома вы должны были познакомиться с фрагментами повести в переводе Федора Сологуба. А теперь попробуйте разобраться в позиции Вольтера, попробуйте понять, что же так напугало власти.

Начнем с заглавия. В чем смысл имени главного героя?

Баронесса, его супруга, весила почти триста пятьдесят фунтов; этим она внушала величайшее уважение к себе. Она исполняла обязанности хозяйки дома с достоинством, которое еще больше увеличивало это уважение. Ее дочь, Кунигунда, семнадцати лет, была румяная, свежая, полная, аппетитная. Сын барона был во всем достоин своего отца. Наставник Панглос¹ был оракулом дома, и маленький Кандид слушал его уроки со всем чистосердечием своего возраста и характера.

Панглос преподавал метафизико-теолого-космологонигологию². Он замечательно доказывал, что не бывает следствия без причины³ и что в этом лучшем из возможных миров замок владетельного барона — прекраснейший из возможных замков, а госпожа баронесса — лучшая из возможных баронесс.

Доказано, — говорил он, — что все таково, каким должно быть; так как все создано сообразно цели, то все необходимо и создано для наилучшей цели. Вот, заметьте, носы созданы для очков, потому мы и носим очки. Ноги, очевидно, назначены для того, чтобы их обувать, вот мы их и обуваем. Камни были сотворены для того, чтобы их тесать и строить из них замки, и вот монсеньер владеет прекраснейшим замком: у знатнейшего барона всего края должно быть наилучшее жилище. Свиньи созданы, чтобы их ели, — мы едим свинину круглый год. Следовательно, те, которые утверждают, что все хорошо, говорят глупость, — нужно говорить, что все к лучшему.

Кандид слушал внимательно и верил простодушно: он находил Кунигунду необычайно прекрасной, хотя никогда и не осмеливался сказать ей об этом. Он полагал, что, после счастья родиться бароном Тундер-тен-Тронком, вторая степень счастья — это быть Кунигундой, третья — видеть ее каждый день и четвертая — слушать учителя Панглоса, величайшего философа того края и, значит, всей земли. <…>

Возвращаясь в замок, она встретила Кандида и покраснела; Кандид покраснел тоже. Она поздоровалась с ним прерывающимся голосом, и смущенный Кандид ответил ей что-то, чего и сам не понял. На другой день после обеда, когда все выходили из-за стола, Кунигунда и Кандид очутились за ширмами. Кунигунда уронила платок, Кандид его поднял, она невинно пожала руку Кандида. Юноша невинно поцеловал руку молодой баронессы, но при этом с живостью, с чувством, с особенной нежностью; их губы встретились, и глаза их горели, и колени подгибались, и руки блуждали. Барон Тундер-тен-Тронк проходил мимо ширм и, уяснив себе причины и следствия, здоровым пинком вышвырнул Кандида из замка. Кунигунда упала в обморок; как только она очнулась, баронесса надавала ей пощечин; и было великое смятение в прекраснейшем и приятнейшем из всех возможных замков.

Наконец, когда оба короля приказали пропеть “Te Deum”¹, каждый в своем лагере, Кандид решил, что лучше ему уйти и рассуждать о следствиях и причинах в каком-нибудь другом месте. Наступая на валявшихся повсюду мертвых и умирающих, он добрался до соседней деревни; она была превращена в пепелище. Эту аварскую деревню болгары² cпалили согласно законам общественного права. Здесь искалеченные ударами старики смотрели, как умирают их израненные жены, прижимающие детей к окровавленным грудям; там девушки со вспоротыми животами, насытив естественные потребности нескольких героев, испускали последние вздохи; в другом месте полусожженные люди умоляли добить их. Мозги были разбрызганы по земле, усеянной отрубленными руками и ногами.

Кандид поскорее убежал в другую деревню; это была болгарская деревня, и герои-авары поступили с нею точно так же. Все время шагая среди корчащихся тел или пробираясь по развалинам, Кандид оставил наконец театр войны, сохранив немного провианта в своей сумке и непрестанно вспоминая Кунигунду. <…>

Когда он пришел в Голландию, запасы его иссякли, но он слышал, будто в этой стране все богаты и благочестивы, и не сомневался, что с ним будут обращаться не хуже, чем в замке барона, прежде чем он был оттуда изгнан из-за прекрасных глаз Кунигунды. <…>

Потом он обратился к человеку, который только что битый час говорил в большом собрании о милосердии. Этот проповедник³, косо посмотрев на него, сказал:

— Зачем вы сюда пришли? Есть ли у вас на это уважительная причина?

— Нет следствия без причины, — скромно ответил Кандид. — Все связано цепью необходимости и устроено к лучшему. Надо было, чтобы я был разлучен с Кунигундой и изгнан, чтобы я прошел сквозь строй и чтобы сейчас выпрашивал на хлеб в ожидании, пока не смогу его заработать; все это не могло быть иначе.

— Мой друг, — сказал ему проповедник — верите ли вы, что папа — антихрист?

— Об этом я ничего не слышал, — ответил Кандид, — но антихрист он или нет, у меня нет хлеба.

— Ты не достоин есть его! — сказал проповедник. — Убирайся, бездельник, убирайся, проклятый, и больше никогда не приставай ко мне. <…>

Человек, который не был крещен, добросердечный анабаптист¹ по имени Яков, видел, как жестоко и постыдно обошлись с одним из его братьев, двуногим существом без перьев, имеющим душу; он привел его к себе, пообчистил, накормил хлебом, напоил пивом, подарил два флорина и хотел даже пристроить на свою фабрику персидских тканей, которые выделываются в Голландии.

Кандид, низко кланяясь ему, воскликнул:

— Учитель Панглос верно говорил, что все к лучшему в этом мире, потому что я неизмеримо более тронут вашим чрезвычайным великодушием, чем грубостью господина в черной мантии и его супруги. <…>
У. Сначала Кандид против своей воли попадает в армию болгар и вынужден участвовать в сражении между болгарами и аварами, которое описано в этой главе. Кого подразумевает Вольтер под болгарами и аварами?

Д. Болгары — пруссаки, а авары — французы. Он имеет в виду семилетнюю войну между ними.

У. И что же? Как относится РП к воюющим?

Д. Он их зло высмеивает: «Что может быть прекраснее...» А на самом деле ничего в этом прекрасного нет — они «бездельники», убивающие друг друга и мирное население.

У. Показывая ужасающие картины расправы и тех и других над мирным населением, Вольтер явно согласен со своим рассказчиком, не симпатизирует никому, ведь «ружейная перестрелка избавила лучший из миров не то от девяти, не то от десяти тысяч бездельников, осквернявших его поверхность». Так этот мир — действительно «лучший из миров»?

Д. Нет, конечно.

У. Второй эпизод в этой главе связан с пребыванием Кандида в Голландии. Герой сталкивается с проповедником. Почему проповедник спрашивает, верит ли Кандид в то, что «Папа — антихрист»?

Д. Потому что проповедник — протестант, противник католиков и Папы.

У. И о чем свидетельствует поведение проповедника и его жены? Как их оценивает РП?

Д. «О, небо! До каких крайностей доводит женщин религиозное рвение!» Он осуждает религиозный фанатизм.

У. И кто же отнесся по-человечески к Кандиду?

Д. «Добросердечный» Яков, он тоже протестант, но принадлежащий к анабаптистам, тем, кто проповедует свободу совести, то есть терпимость к другим религиям.

У. Вот Вольтер и выражает через свое произведение собственные взгляды: он сам всегда выступал против религиозного фанатизма, за веротерпимость.

Главы четвертая. Как встретил Кандид своего прежнего учителя философии доктора Панглоса, и что из этого вышло.

У. Так начинаются злоключения Кандида в этом «лучшем из миров». В конце третьей главы он встречает нищего, который оказывается Панглосом. От него он узнает, что Кунигунда умерла, замученная болгарскими солдатами, что они размозжили голову барону, изрубили в куски баронессу, убили брата Кунигудны, а сам Панглос умирает, ибо заразился дурной болезнью от служанки баронессы.

Узнав о смерти Кунигунды, Кандид восклицает: «Ах, лучший из миров, где ты?» Но Панглос, несмотря ни на что, продолжает твердить, «что все в мире к лучшему». Яков не разделял этого мнения:

« — Конечно, — говорил он, — люди отчасти извратили природу, ибо они вовсе не родятся волками, а лишь становятся ими: Господь не дал им ни двадцатичетырехфунтовых пушек, ни штыков, а они смастерили себе и то и другое, чтобы истреблять друг друга. К этому можно добавить и банкротства, и суд, который, захватывая добро банкротов, обездоливает кредиторов».

То есть устами Якова Вольтер излагает свою мысль о том, что естественные, «природные наклонности» прекрасны, и лишь развращенный разум может их испортить. Но Панглос стоит на своем:

«— Все это неизбежно, — отвечал кривой философ. — Отдельные несчастья создают общее благо, так что, чем больше таких несчастий, тем лучше».

Глава пятая.

У. И несчастья не замедлили последовать. Первым из них было землетрясение в Лиссабоне, которое действительно произошло в 1755 г. Случилось так, что Яков поехал в Лиссабон по торговым делам и взял с собой обоих философов, предварительно вылечив Панглоса. Корабль был застигнут ужасной бурей, от которой удалось спастись только философам, Яков же утонул. Но не успели они прийти в себя, как началось ужасное землетрясение.

Глава шестая. Как было устроено прекрасное аутодофе, чтобы избавиться от землетрясения, и как был высечен Кандид.

У. «Кандид, испуганный, ошеломленный, изумленный, весь окровавленный, весь дрожащий», никак не может понять: «если это лучший из возможных миров, то почему гибнут люди?»

Нужно отметить, что одним из внешних толчков к написанию «Кандида» было именно лиссабонское землетрясение, ведь, если в мире все гармонично, то почему бушует природа, почему гибнут люди?

Но на этом злоключения нашего героя не кончились.
Кандид находит чудом выжившую Кунигунду. После ряда приключений они едут в Новый Свет, но там в Буэнос-Айресе вновь расстаются, и Кандид вместе со своим слугой метисом Какамбо попадают в страну Эльдорадо.]
Глава седьмая. Как старуха заботилась о Квандиде и как он нашел то, что любил.

Глава восьмая. История Кунигудны.

Глава девятая. О том, что случилось с Кунигундой, с Кандидом, с великим инквизитором и евреем.

Глава десятая. Как несчастливо Кандид, Кунигунда и старуха прибыли в Кадикс и как они сели на корабль.

Глава одиннадцатая. История старухи.

Глава двенадцатая. Продолжение злоключений старухи.

Глава тринадцатая. Как Кандид был принужден разлучиться с Кунигундой и старухой.

Глава четырнадцатая. Как были приняты Кандид и Какамбо парагвайскими иезуитами.

Глава пятнадцатая. Как Кандид убил брата своей дорогой Кунигунды.

Глава шестнадцатая. Что произошло у двух путешественниками с двумя девушками, двумя обезьнами и дикарями, зовущимися орельонами.

У. Кандид узнал, что Кунингунды осталась жива, но была продана, и теперь ее хозяевами являются торговец и великий инквизитор. Кандид убивает обоих, после чего он вынужден бежать вместе со старухой и Кунигундой. По дороге в Новый Свет на корабле старуха-служанка рассказывает свою историю, как она, дочь Папы Урбана Десятого и княгини Палестины, попала в неволю и в конце концов оказалась в услужении у торговца.

Когда беглецы прибыли в Южную Америку, оказалось, что и там уже ищут убийц великого инквизитора. Поэтому Кандид был вынужден бежать вместе со своим слугой метисом Какамбо, а Кунигунда досталась губернатору Буэнос-Айреса. По дороге Кандид встречает немецкого иезуита, который оказывается братом Кунигунды, оставшимся в живых. Сначала барон и Кандид радуются встрече, а затем барон узнает, что Кандид собирается жениться на его сестре. В возмущении ударяет Кандида шпагой по лицу, и тот, защищаясь, закалывает барона. Кандид в отчаянии бежит.

— Вот, — сказал Кандид, — страна получше Вестфалии.

Они с Какамбо остановились у первой попавшейся им на пути деревни. Деревенские детишки в лохмотьях из золотой парчи играли у околицы в шары. Пришельцы из другой части света с любопытством глядели на них; игральными шарами детям служили крупные, округлой формы камешки, желтые, красные, зеленые, излучавшие странный блеск. Путешественникам пришло в голову поднять с земли несколько таких кругляшей; это были самородки золота, изумруды, рубины, из которых меньший был бы драгоценнейшим украшением трона Могола².

— Без сомнения, — сказал Какамбо, — это дети здешнего короля.

В эту минуту появился сельский учитель и позвал детей в школу.

— Вот, — сказал Кандид, — наставник королевской семьи.

Маленькие шалуны тотчас прервали игру, оставив на земле шарики и другие свои игрушки. Кандид поднимает их, бежит за наставником и почтительно протягивает ему, объясняя знаками, что их королевские высочества забыли свои драгоценные камни и золото. Сельский учитель, улыбаясь, бросил камни на землю, с большим удивлением взглянул на Кандида и продолжил свой путь.

Путешественники подобрали золото, рубины и изумруды.

— Где мы? — вскричал Кандид. — Должно быть, королевским детям дали в этой стране на диво хорошее воспитание, потому что они приучены презирать золото и драгоценные камни.

Какамбо был удивлен не менее, чем Кандид. Наконец они подошли к первому деревенскому дому; он напоминал европейский дворец. <…>

Тотчас же двое юношей и две девушки, служившие при гостинице, одетые в золотые платья, с золотыми лентами в волосах, пригласили их сесть за общий стол. На обед подали четыре супа, из них каждый был приготовлен из двух попугаев, вареного кондора, весившего двести фунтов, двух жареных обезьян, превосходных на вкус; триста колибри покрупнее на одном блюде и шестьсот помельче на другом; восхитительные рагу, воздушные пирожные, — все на блюдах из горного хрусталя. Слуги и служанки наливали гостям различные ликеры из сахарного тростника.

Посетители большею частью были купцы и возчики — все чрезвычайно учтивые; они с утонченной скромностью задали Какамбо несколько вопросов и очень охотно удовлетворяли любопытство гостей.

Когда обед был окончен, Какамбо и Кандид решили, что щедро заплатят, бросив хозяину на стол два крупных кусочка золота, подобранных на земле; хозяин и хозяйка гостиницы расхохотались и долго держались за бока. Наконец они успокоились.

— Господа, — сказал хозяин гостиницы, — конечно, вы иностранцы, а мы к иностранцам не привыкли. Простите, что мы так смеялись, когда вы нам предложили в уплату камни с большой дороги. У вас, без сомнения, нет местных денег, но этого и не надобно, чтобы пообедать здесь. Все гостиницы, устроенные для проезжих купцов, содержатся за счет государства. Вы здесь неважно пообедали, потому что это бедная деревня, но в других местах вас примут как подобает.

Какамбо перевел Кандиду слова хозяина гостиницы. Кандид слушал их с тем же удивлением и недоумением, с каким его друг Какамбо переводил.

— Что же, однако, это за край, — говорили они один другому, — неизвестный всему остальному миру и природой столь непохожий на Европу? Вероятно, это та самая страна, где все обстоит хорошо, ибо должна же такая страна хоть где-нибудь да существовать. А что бы ни говорил учитель Панглос, мне часто бросалось в глаза, что в Вестфалии все обстоит довольно плохо.

Почему хозяева гостиницы расхохотались, когда Какамбо и Кандид решили расплатиться золотом за обед?

— Мне сто семьдесят два года, и я узнал от моего покойного отца, королевского конюшего, об удивительных переворотах в Перу, свидетелем которых он был. Наше государство — это древнее отечество инков, которые поступили очень неблагоразумно, когда отправились завоевывать другие земли: в конце концов они сами были уничтожены испанцами¹.

Те государи из этой династии, которые остались на родине, были куда благоразумнее; с народного согласия они издали закон, следуя которому ни один житель не имел права покинуть пределы своей маленькой страны; этим мы сберегли нашу простоту и наше благоденствие. У испанцев было лишь смутное представление о нашем государстве; они назвали его Эльдорадо, и один англичанин, некий кавалер Ролей², даже приблизился к нашим границам около ста лет назад, но так как мы окружены неприступными скалами и пропастями, то вплоть до настоящего времени нам нечего было бояться посягательств европейских народов, которыми владеет непостижимая страсть к грязи и камням нашей земли и которые, дабы завладеть ими, готовы были бы перебить нас всех до единого.

Разговор длился долго: говорили о государственном устройстве, о нравах, о женщинах, о зрелищах, об искусствах. Наконец Кандид, у которого всегда была склонность к метафизике, велел Какамбо спросить, есть ли в этой стране религия.

Старец слегка покраснел.

— Как вы можете в этом сомневаться? — сказал он. — Неужели вы считаете нас такими неблагодарными людьми?

Какамбо почтительно спросил, какая религия в Эльдорадо. Старец опять покраснел.

— Разве могут существовать на свете две религии? — сказал он. — У нас, я думаю, та же религия, что и у вас; мы неустанно поклоняемся богу.

— Только одному богу? — спросил Какамбо, который все время переводил вопросы Кандида.

— Конечно, — сказал старец, — их не два, не три, не четыре. Признаться, люди из вашего мира задают очень странные вопросы.

Кандид продолжал расспрашивать этого доброго старика; он хотел знать, как молятся богу в Эльдорадо.

— Мы ничего не просим у него, — сказал добрый и почтенный мудрец, — нам нечего просить: он дал нам все, что нам нужно; мы непрестанно его благодарим.

Кандиду было любопытно увидеть священнослужителей, он велел спросить, где они. Добрый старец засмеялся.

— Друзья мои, — сказал он, — мы все священнослужители; и наш государь, и все отцы семейств каждое утро торжественно поют благодарственные гимны; им аккомпанируют пять-шесть тысяч музы­кантов.

— Как! У вас нет монахов, которые всех поучают, ссорятся друг с другом, управляют, строят козни и сжигают инакомыслящих?

— Смею надеяться, мы здесь не сумасшедшие, — сказал старец, — все мы придерживаемся одинаковых взглядов и не понимаем, что такое ваши монахи.

При этих словах Кандид пришел в восторг. Он говорил себе: «Это совсем не то, что в Вестфалии и в замке господина барона: если бы наш друг Панглос побывал в Эльдорадо, он не утверждал бы более, что замок Тундер-тен-Тронк — лучшее место на земле. Вот как полезно путешествовать!» <…>

Они провели месяц в этой гостеприимной стране. <…>

Для справедливого общества Вольтер не нашел места в окружающей его действительности, а утопическое Эльдорадо было прообразом того будущего, о котором мечтал просветитель.

— О, Боже мой! — воскликнул Кандид и обратился к негру по-голландски. — Что с тобою, мой друг, и почему ты в таком ужасном состоянии?

— Я жду моего хозяина господина Вандердендура, известного купца, — отвечал негр.

— Так это господин Вандердендур так обошелся с тобою? — спросил Кандид.

— Да, господин, — сказал негр, — таков обычай. Два раза в год нам дают только вот такие полотняные панталоны, и это вся наша одежда. Если на сахароварне у негра попадает палец в жернов, ему отрезают всю руку; если он вздумает убежать, ему отрубают ногу. Со мной случилось и то и другое. Вот цена, которую мы платим за то, чтобы у вас в Европе был сахар. А между тем, когда моя мать продала меня на Гвинейском берегу за десять патагонских монет, она мне сказала: “Дорогое мое дитя, благословляй наши фетиши, почитай их всегда, они принесут тебе счастье; ты удостоился чести стать рабом наших белых господ и вместе с тем одарил богатством своих родителей”. Увы! Я не знаю, одарил ли я их богатством, но сам-то я счастья не нажил. Собаки, обезьяны, попугаи в тысячу раз счастливее, чем мы; голландские жрецы, которые обратили меня в свою веру, твердят мне каждое воскресенье, что все мы — потомки Адама, белые и черные. Я не силен в генеалогии, но если проповедники говорят правду, мы и впрямь все сродни друг другу. Но подумайте сами, можно ли так ужасно обращаться с собственными родственниками?

— О Панглос! — воскликнул Кандид. — Ты не предвидел этих гнусностей. Нет, отныне я навсегда отказываюсь от твоего оптимизма.

— Что такое оптимизм? — спросил Какамбо.

— Увы, — сказал Кандид, — это страсть утверждать, что все хорошо, когда в действительности все плохо.

И он залился слезами, глядя на негра; плача о нем, он вошел в Суринам. <…>
Глава двадцатая. Что было с Кандидом и Мартеном на море.

У. В конце концов Кандид отказывается от оптимизма Панглоса. Почему?

Д. Потому что он видит в мире одни гнусности.

У. И как же он определяет, что такое «оптимизм»?

Д. «...это страсть утверждать, что все хорошо, когда в действительности все плохо».

У. А какой точки зрения придерживается Мартен, вновь появляющийся в повести?

Д. Он считает, что в мире царят и добро и зло, и они борются.

У. Но видел ли он добро в мире?

Д. Он думает, что, может быть, оно существует, но он его не видел.

У. То есть Мартен придерживается прямо противоположной точки зрения. И если Панглоса можно назвать оптимистом, то Мартена...

Д. Пессимистом.

У. Кандид, отказавшийся от оптимизма Панглоса, согласен ли с Мартеном?

Д. Нет, он все-таки думает, что добро существует.

У. Но пока что добро он видел только где?

Д. В Эльдорадо.

У. Не видел добра в окружающем мире и сам Вольтер, недаром же он придумал идеальную страну.

Глава двдацать первая. Кандид и Мартен приближаются к берегам Франции и продолжат рассуждать.

Глава двадцать вторая. Что случилось с Кандидом и Мартеном во Франции.

Глава двадцать третья. Что Кандид и Мартен увидели на английском берегу.

Глава двадцать четвертая. О Пакете и брате Жирофе.

Глава двадцать пятая. Визит к синьору Пококуранте, благородному венецианцу.

Глава двадцать шестая. О том, как Кандид и Мартен ужинали с шесть. Иностранцами и кем оказались эти иностранцы.

Глава двадцать седьмая. Путешествие Кандида в Константинополь.

Глава двадцать восьмая. Что случилось с Кандидом, Кунигундой, Панглосом, Мартеном и другими.

У. Кандид и Мартен отправляются во Францию, затем в Англию, Венецию и Константинополь.

По дороге они встречают Какамбо, освобождают из неволи Панглоса и барона, которые чудом остались в живых и попали на галеры. Но Панглос остается верным своим убеждениям:

— Я всегда был верен своему прежнему убеждению, — отвечал Панглос. — В конце концов, я ведь философ, и мне не пристало отрекаться от своих взглядов; Лейбниц не мог ошибаться, и предустановленная гармония всего прекраснее в мире, так же как полнота вселенной и невесомая материя.

Естественно было ожидать, что после стольких бедствий Кандид, женившись на своей возлюбленной и живя с философом Панглосом, философом Мартеном, благоразумным Какамбо и со старухой, имея сверх того так много брильянтов, вывезенных из отечества древних инков, должен был бы вести приятнейшее в мире существование. Но он столько раз был обманут евреями², что у него осталась только маленькая ферма; его жена, делаясь с каждым днем все более уродливой, стала сварливой и несносной; старуха одряхлела, и характер у нее был еще хуже, чем у Кунигунды. Какамбо, который работал в саду и ходил продавать овощи в Константинополь, изнемогал под бременем работ и проклинал судьбу. Панглос был в отчаянии, что не блещет в каком-нибудь немецком университете. Что касается Мартена, он был твердо убежден, что везде одинаково плохо, и терпеливо переносил тяготы жизни. Кандид, Мартен и Панглос спорили иногда о метафизике и нравственности. Они частенько видели проплывавшие мимо их фермы корабли, набитые пашами, эфенди и кадиями³, которых ссылали на Лемнос, на Митилену, в Эрзерум; другие кади, другие паши, другие эфенди занимали места изгнанных и в свой черед отправлялись в изгнание; видели они иногда и аккуратно набитые соломой человеческие головы, — их везли в подарок могучему султану. Эти зрелища рождали новые споры <…>

Мартен доказывал, что человек родится, дабы жить в судорогах беспокойства или в летаргии скуки. Кандид ни с чем не соглашался, но ничего и не утверждал. Панглос признался, что всю жизнь терпел страшные муки, но, однажды усвоив, будто все идет на диво хорошо, будет всегда придерживаться этого взгляда, отвергая все прочие точки зрения.

Новые события окончательно утвердили Мартена в его отвратительных принципах, поколебали Кандида и смутили Панглоса. Однажды к ним на ферму явились Пакета и брат Жирофле⁴ в самом бедственном состоянии. Они очень быстро проели свои три тысячи пиастров, расстались, потом помирились, снова поссорились, попали в тюрьму, убежали оттуда, и, наконец, брат Жирофле сделался турком. Пакета продолжала заниматься своим ремеслом, но уже почти ничего им не зарабатывала.

— Я ведь предвидел, — сказал Мартен Кандиду, — что они быстро промотают ваши дары и тогда станут еще несчастнее, чем были. Вы и Какамбо растранжирили миллионы пиастров и не более счастливы, чем брат Жирофле и Пакета.

— Само небо привело вас сюда к нам, мое бедное дитя, — сказал Панглос Пакете. — Знаете ли вы, что стоили мне кончика носа, одного глаза и уха? Да и вы в каком сейчас виде! О, что это за мир, в котором мы живем!

Это происшествие дало им новую пищу для философствования. <…>

Панглос, Кандид и Мартен, возвращаясь к себе на ферму, увидели почтенного старика, который наслаждался прохладой у порога своей двери под тенью апельсинного дерева. Панглос, который был не только любитель рассуждать, но и человек любопытный, спросил у старца, как звали муфтия, которого удавили.

— Вот уж не знаю, — отвечал тот, — да и, признаться, никогда не знал имен никаких визирей и муфтиев. И о происшествии, о котором вы мне говорите, не имею понятия. Я полагаю, что вообще люди, которые вмешиваются в общественные дела, погибают иной раз самым жалким образом и что они этого заслуживают. Но я-то нисколько не интересуюсь тем, что делается в Константинополе; хватит с меня и того, что я посылаю туда на продажу плоды из сада, который возделываю.

Сказав это, он предложил чужеземцам войти в его дом; две его дочери и два сына поднесли им несколько сортов домашнего щербета, каймак, приправленный лимонной коркой, варенной в сахаре, апельсины, лимоны, ананасы, финики, фисташки, маккский кофе, который не был смешан с плохим кофе из Батавии и с Американских островов. Потом дочери этого доброго мусульманина надушили Кандиду, Панглосу и Мартену бороды.

— Должно быть, у вас обширное и великолепное поместье? — спросил Кандид у турка.

— У меня всего только двадцать арпанов, — отвечал турок. — Я их возделываю сам с моими детьми; работа отгоняет от нас три великих зла: скуку, порок и нужду.

Кандид, возвращаясь на ферму, глубокомысленно рассуждал по поводу речей этого турка. Он сказал Панглосу и Мартену:

— Судьба доброго старика, на мой взгляд, завиднее судьбы шести королей, с которыми мы имели честь ужинать.

— Высокий сан, — сказал Панглос, — связан с большими опасностями; об этом свидетельствуют все философы. <…> Знаете вы...

— Я знаю также, — сказал Кандид, — что надо возделывать наш сад.

— Вы правы, — сказал Панглос. — Когда человек был поселен в саду Эдема, это было ut operaretur eum, — дабы и он работал. Вот вам доказательство того, что человек родился не для покоя.

— Будем работать без рассуждений, — сказал Мартен, — это единственное средство сделать жизнь сносною.

Все маленькое общество прониклось этим похвальным намерением; каждый начал изощрять свои способности. Небольшой участок земли приносил много плодов. Кунигунда, правда, была очень некрасива, но зато превосходно пекла пироги; Пакета вышивала; старуха заботилась о белье. Даже брат Жирофле пригодился: он стал очень недурным столяром, более того — честным человеком, и Панглос иногда говорил Кандиду:

— Все события неразрывно связаны в лучшем из возможных миров. Если бы вы не были изгнаны из прекрасного замка здоровым пинком в зад за любовь к Кунигунде, если бы не были взяты инквизицией, если бы не обошли пешком всю Америку, если бы не проткнули шпагой барона, если бы не потеряли всех ваших баранов из славной страны Эльдорадо, — не есть бы вам сейчас ни лимонной корки в сахаре, ни фисташек.

— Это вы хорошо сказали, — отвечал Кандид, — но надо возделывать наш сад.
У. Последние главы повествует о том, чем же закончилось испытание оптимизма Панглоса. И чем же?

Д. Все решили последовать примеру старика, который считал, что надо довольствоваться самым малым и работать: «работа отгоняет от нас три великих зла: скуку, порок и нужду». И все с этим соглашаются.

У. И дважды звучит утверждение Кандида: «Надо возделывать наш сад», которое и стало эпиграфом наших уроков.

Выводы.

Вольтер отрицает философию Лейбница, он не верит в «мировую гармонию», отрицает оптимизм Лейбница, который вел к примирению со злом, будто бы «необходимым элементом мировой гармонии». Гармонию Вольтер находит лишь в выдуманном им самим идеальном государстве Эльдорадо. Но он верил в возможность совершенствования человека, полагал, что «человек родился не для покоя», в то, что «надо возделывать наш сад», ибо «работа отгоняет от нас три великих зла: скуку, порок и нужду».

Дети пытаются обосновать это решение властей.