Часть I. Чарльз Пирс и объективность в философии

Что значит «объективность»?

Я провожу различие между тем, что я называю объективностью по отношению к фактам (фактуальной объективностью — factual objectivity) и объективностью по отношению к правилам (объективностью по правилам — rule objectivity). Первое — понятие онтологическое, оно подразумевает согласованность с реальностью, или с фактами. Второе — эпистемологическое понятие, оно подразумевает согласованность с правилами, устанавливающими объективность по fiat¹ и по общественному соглашению. Фактуальная объективность тесно связана с объективностью, как она понимается в обыденном языке, что предполагает (некритическое) реалистическое разграничение между взаимоисключающими «субъектами» (или личностями, или «я» (self)) и «объектами» (или «не-я»). Отвлекаясь от практических трудностей на пути к онтологическому и эпистемологическому соглашению о том, где следует проводить демаркационную линию, отделяющую «я» от «не-я», очень поучительно ознакомиться с тем, как в полном словаре Вебстера «Webster's Unabridged Dictionary» объясняется обычное значение слова «объективность». В одном контексте «объект» определяется как «совокупность внешних явлений, составляющих не-я»; отсюда «объективность» определяется как «качество, состояние или отношение объективности», а «объективный», в свою очередь, как «нечто внешнее по отношению к сознанию (mind)». В этом

* Freeman Eugene, Skolimowski Henryk. The Search for Objectivity in Peirce and Popper // The Philosophy of Karl Popper / Ed. by Schilpp P.A. The Library of Living Philosophers, vol. 14, book I. Open Court Publishing Co., La Salle, Illinois, 1974, pp. 464-519.

случае «субъект» (или личность (self), или сознание) является основным неопределяемым понятием, в терминах которого можно определить объективность как не-субъективность по контрасту с «субъективным», означающим «то, что является частью или находится в пределах личности». Быть объективным означает, таким образом, отличаться от личности или быть внешним по отношению к личности (мы, конечно, не поднимаем здесь интересные вопросы о возможных различиях между личностью и сознанием, а просто считаем последнее частью первой). При таком подходе, чтобы установить объективность или субъективность чего-либо, следует проверить, находится ли это что-то внутри или вне личности, то есть является ли это частью «я» или не является. Эти понятия объекта и субъекта, как они используются в обычном языке, предполагают (некритическую) реалистическую точку зрения, согласно которой мы воспринимаем стулья, а не воспринимаемые образы (percepts) стульев, так что стулья находятся вне наших сознаний и тем самым вне нас самих, хотя о воспринятых образах воспринимаемых нами стульев этого сказать нельзя.

Нас, однако, не может удовлетворить изложенное различение между субъектом и объектом, недвусмысленное лишь постольку, поскольку оно остается чисто формальным, не имеющим эмпирического содержания. Чтобы объективность была фактуальной объективностью, то есть имела фактическое содержание, граница между «я» и «не-я» должна быть онтологически корректна — линия раздела между ними должна быть проведена там, где это фактически нужно. Кроме того, она должна удовлетворять эпистемологическим критериям, необходимым для того, чтобы мы знали, что она корректна. Хотя философы смогли договориться, что то, что находится «внутри» личности — субъективно, а то, что находится «вне» — объективно, они не всегда могут прийти к соглашению по вопросу о том, где следует проводить границу между личностью и не-личностью, потому что им мешают громадные различия в их онтологических и эпистемологических предпосылках и исходных предположениях. В результате то, что объективно для одного философа, может быть всего лишь фикцией для другого.

Отсюда видно, что объективность должна удовлетворять весьма высоким требованиям, чтобы быть фактуальной объективностью. Может быть, даже слишком высоким. От фактуальной объективности мы ожидаем, что она будет подлинной, что она будет верной, можно сказать, чуть ли не фактически фактуальной, или объективно объективной, что она достигнет абсолютной правдоподобности (verisimilitude).

Конечно, ясно, что в таких терминах, как подлинная объективность, или объективная объективность, и даже в самом термине «фактуальная объективность» слышатся примерно те же стенания о подлинности, со стучанием по столу кулаками, как и в разговорах о верном восприятии, то есть не просто истинном восприятии, а истинно истинном. Такие словесные средства просто демонстрируют абсурдность попыток выразить свою мысль старыми словами, значение которых стало слишком размытым и неоднозначным для наших целей, не говоря уже о том, насколько бесполезно повышать голос или повторяться от отчаяния, когда наши слова неубедительны, что очень часто

224 Юджин Фримен и Генрик Сколимовский

случается при наших попытках выразить невыразимое — абсолют, вечно недостижимый для нашего знания, — истинно истинную истину, реально реальную реальность, объективно объективную объективность.

Вместе с тем то, что я называю «объективностью по правилам», не претендует на столь многое, поскольку ограничивается практическими вопросами, относящимися к правилам, определяющим, что представляет собой при-емлемое свидетельство, на основании которого принимаются (are validated) утверждения, претендующие на объективность. Обоснование (validation) заявки на объективность начинается с повторения независимыми наблюдателями решающих наблюдений (и рассуждений), на которые опирается то или иное утверждение, претендующее на объективность. Каждое такое повторное наблюдение представляет собой своего рода проверку фактуальной объективности исходного утверждения, и при этой проверке отрицательный результат дает категорическое опровержение, в то время как положительный — не более чем пробное подтверждение.

Хорошо известно, что положительное подтверждение в науке — это скорее всего недостижимый идеальный предел. Тем не менее, когда собраны данные повторных наблюдений, то они, хотя все еще не обеспечивают абсолютного подтверждения в строго логическом смысле, становятся, по выражению Уильяма Джемса, «практическими абсолютами», которые дают достаточное подтверждение, чтобы позволить нам продолжать исследования, как если бы (als ob¹) эти подтверждения были абсолютными. Так, собранные вместе результаты повторных исследований, по которым достигнуто межсубъектное согласие, обеспечивают коллективное подтверждение, обладающее объективностью по правилам. Отдельные наблюдатели, проводящие соответствующие повторные опыты или рассуждения, — это нечто вроде коллективного жюри, или коллективного арбитра, а там, где вопросы о фактах или суждениях решаются с помощью жюри или арбитров, то, о чем они могут вынести совместное решение, — что это, по их мнению, объективно верно, — определяется, в соответствии с правилами, которыми они руководствуются в своей деятельности, как объективно верное, то есть объективно верное по правилам. Очевидно, что объективность по правилам — понятие сугубо прагматическое, это есть объективность, как она влияет на поведение человека. Одним словом, по отношению к объективному по правилам мы ведем себя так, как если бы (als ob) это было истинно по сути, а не только по соглашению, при этом «межсубъектное согласие» понимается как перевод термина «объективность» на язык практики или действия.

Научные правила посредством такого же fiat признают объективность по правилам заявкой на объективность, подтвержденной совместными результатами повторных испытаний, проведенных компетентными независимыми наблюдателями. Наука не претендует на фактуальную объективность своих сиюминутных заявок — принять такую ее претензию означало бы в некотором смысле свести научный метод к абсурдному бесконечному ряду фактуальных претензий, обреченных на вечное противоречие со все новыми данными

Als ob (нем.) — как если бы; см. сноску на с. 221. — Прим, перев. и ред.

Поиск объективности у Пирса и Поппера 225

исследований. Объективность по правилам, таким образом, не претендует прямо на фактуальность, а только на то, что имеется межсубъектное согласие, достаточное для того, чтобы доказать, что данное предположение пока не опровергнуто. Соответственно, предположение, обоснованное с помощью объективности по правилам, можно взять назад, не опровергая предыдущего обоснования, которое и не претендовало на фактуальность, а говорило лишь о том, что все предыдущие повторные проверки подтверждали это предположение. Если дальнейшие проверки дадут иные результаты, можно будет снять утверждение о согласованности результатов повторных проверок, не попадая при этом в неловкое положение, когда приходится признавать ложность того, что вчера объявляли истинным. Одним словом, объективность по правилам говорит об общественном соглашении, а не о фактах. Более того, с предположением, принятым на основании его объективности по правилам, не только обращаются так, как будто оно принято на основании его фактуальной объективности, но эта фикция (а что это фикция, никто не отрицает) заходит еще дальше, заставляя со всеми предположениями, признанными объективно истинными по правилам, обращаться так, как будто они все равны в своей факгуальности, даже если из других соображений мы убеждены, что это не так [1].

Наука, по видимости, принимает за истинные, в отсутствие явных свидетельств обратного, все обоснования (validations), объективные по правилам, и обращается с ними так, как если бы они были равным образом обоснованы фактуально. Однако свой собственный вердикт она не считает окончательным, а всеми средствами продолжает активный поиск свидетельств противного, которые могли бы опровергнуть ее собственное обоснование. Это происходит потому, что, хотя все обоснования объективности по правилам одинаково верны как обоснования по правилам, каждый из них может содержать истину в разной степени. Соответственно, нашу уверенность в надежности некоторой гипотезы увеличивают три фактора (первый из которых — самый слабый), а именно:

1) Компетентность и профессиональный уровень людей, выдвинувших и проверявших эту гипотезу, на согласии между которыми основано признание ее объективности по правилам.

2) Общее число повторных испытаний.

3) Общее число пробно подтвержденных, но независимо установленных предположений, взаимно подтверждающих друг друга.

Очевидно, что по всем трем пунктам объективность по правилам с го-, зздо большей вероятностью будет фактуально верна в науке, чем в любой другой области человеческой деятельности. Почти безграничные возможности дальнейших повторных испытаний и перепроверок в науке убеждают Чарльза Пирса, что науке предопределено рано или поздно натолкнуться на истину (СР, 5. 407) [2]. Это — одно из фундаментальных расхождений между Пирсом и Поппером. Действительно, в некоторых, (но не во всех) случаях (см. СР, 5. 590-604) кажется, что Пирс придерживается «демонстративной (manifest) теории истины», как называет ее Поппер: природа истины такова, что она

226 Юджин Фрымен и Генрик Сколимовский

рано или поздно наткнется на нас, дайте только срок [3]. Поппер же решительно отрицает это: возможно, мы никогда не найдем истину, ее очень трудно найти, а если мы даже на нее наткнемся, то никогда не сможем узнать наверняка, что это и есть истина. Поэтому у Поппера такая большая роль отводится устранению ошибок. Чем лучше нам удастся очиститься от ошибок, тем ближе мы можем надеяться подойти к истине [4].

Проблема объективности в философии Пирса

Проблема объективности в философии Пирса — это проблема установления в опыте объективной истинности тех категорий, которые Пирс выдвинул в качестве фундаментальных логических категорий. Формальные и пустые, казалось бы, названия, которые Пирс использует для обозначения своих категорий, — не просто числовые ярлыки. Это скорее дескриптивные имена [5] различных фундаментальных логических категорий, являющихся в то же время онтологическими категориями. Если рассматривать их в чистом виде, как абстрактные идеальные пределы, то Первость (Firsîness), прототипом которой в логике служит монада, есть категория тех сущностей, которые суть то, чем они являются сами по себе, поэтому они — исходные сущности (originals). Второстъ (Secondness) — это категория тех вещей, которые не были бы тем, чем являются, если бы не были связаны конститутивно, по способу своего возникновения, с какой-то одной другой вещью, — таковы, например, причины или следствия. Третъестъ (Thirdness) — это категория тех вещей, которые не были бы тем, чем являются, если бы не были связаны конститутивно (consiiîuîively) с двумя другими вещами; примером может служить посредник или интерпретатор. Основное утверждение пирсовой логики отношений состоит в том, что есть три уникальных и несводимых рода отношений — монадические, диадические и триадические (или полиадические). Он утверждает также, что они должны проистекать из трех несводимо различных видов логических мыслительных процессов и потому, не без некоторой логической натяжки, они объявляются фундаментальными категориями бытия:

«...Когда обозначений, достаточных для доказательства одного вывода, оказывается недостаточно для доказательства другого, ясно, что этот последний включает некий элемент вывода, отсутствующий у первого. Соответственно, эта процедура [процедура нахождения несводимых типов обозначений] должна в результате дать нам список категорий рассуждения, интерес к которым не зависит от алгебраического способа анализа рассматриваемого предмета» (СР, 3. 428).

И все же, даже если* допустить, что Пирс посредством своей логики отношений обнаружил первичные (ultimate) категории рассуждений, мне представляется, что мы пока еще далеко не показали, как или почему эти категории трансформировались в объективные категории всего сущего. Откуда взялась объективность пирсовских категорий? Насколько я смог понять, из утверждения чисто метафизического предположения, которое я в своей более ранней работе (1934 г.) назвал «Онтологическим постулатом» Пирса,

Поиск объективности у Пирса и Поппера 227

а именно: «принципы формальной логики и эпистемологии непосредственно связаны с принципами Бытия, структура логики есть ключ к структуре Реальности» [6]. Этот постулат лежит в основе онтологии Пирса, которая есть «просто гипостазирование логики в систему категорий без какой либо аргументации» (ССР, р. 1). Пирс определяет категории как «таблицу понятий, выведенных из логического анализа мысли и рассматриваемых как приложи-мые к бытию» (СР, 1. 300). «Я не буду здесь выяснять, — пишет Пирс, — насколько оправданно приложение логических понятий к метафизике. Значение этого вопроса, как бы велико оно ни было, представляется мне скорее второстепенным...» (СР, 1. 301).

Множество категорий, выводимых из формальных абстрактных принципов логики, тоже должно быть формальным и абстрактным. Чтобы прийти к категориям, обладающим фактуальной объективностью (factual objective validity), нужно исходить из конкретного фактического опыта, а не из абстрактной логики. Однако конкретный опыт всегда является частным, а категории должны быть общими, а не просто частными, иначе они будут неадекватными. Необходимо, как минимум, некое счастливое сочетание всеобщности, какую дают только абстрактные логические принципы, и приложимости к природе, какую дает только конкретный частный опыт. Только в этом случае категории будут одновременно, как потребовал бы Альфред Уайтхед [7], достаточно фактуальными, чтобы быть «приложимыми», и достаточно общими (универсальными), чтобы быть «адекватными» для понимания и объяснения человеческого опыта.

Метод Пирса: математический эмпиризм

Желая обеспечить своим категориям как универсальность математики, idJK и прикладной характер эмпирической науки, Пирс пришел к формулировке метода, который Чарльз Хартшорн назвал «математическим эмпи-•;*измом» (ССР, р. Зп). Этот метод представляет собой философский аналог метода эмпирической науки, который состоит по сути в выдвижении спекулятивной гипотезы (которую Поппер очень удачно назвал предположением ^conjecture)), направленной на решение некоторой проблемы и имеющей »смысленные следствия для человеческого опыта, то есть проверяемой (или, ю другому удачному выражению Поппера, допускающей фальсификацию) ]ри помощи наблюдений. Проверяемые предсказанные следствия гипотезы затем испытываются соответствующими наблюдениями, и гипотеза тем •амым либо опровергается, либо сохраняется в качестве пробной.

Может быть, больше всего сходство между методами Пирса и Поп-

»ера проявилось в их трактовке природы и происхождения гипотез. Оба

рассматривают гипотезу как предположение, извлекаемое из потока самых

фантастических догадок, рожденных воображением, из которых выживает

одна. У Пирса процесс, с помощью которого мыслитель переходит от ис-

ледования необъясненных фактов к теории, объясняющей их, называется

ретродукцией» («retroduction») или «абдукцией». У Поппера исследование

некоторой познавательной ситуации подсказывает нам (suggests) проблемы,

228 Юджин Фримен и Генрик Сколимовский

которые мы пытаемся решать, выдвигая пробные теории (догадки, полученные с помощью воображения). Процедура проверки гипотез, или решения проблем, может начаться как логическое упражнение, когда мы испытываем их на последовательность, согласованность и непротиворечивость, но заканчиваться она всегда должна эмпирической проверкой. Поппер указывает на то, что мы всегда рассматриваем свои проблемы на том фоне, который он называет «фоном третьего мира» («third world background»), то есть на фоне объективных идей, которые не являются ни физическими предметами, ни субъективными мысленными сущностями, а представляют собой независимое познаваемое — как и идеи Платона — и, следовательно, являются объектами познания [8]. Этот фон третьего мира, добавляет Поппер, «содержит, по меньшей мере, язык, который всегда воплощает множество теорий уже в самой структуре своих употреблений... и многие другие теоретические допущения, не подвергающиеся сомнению по крайней мере в данный момент» (Obj. Mind, p. 22-32; см. также OK, p. 165).

Пирс, так же как и Поппер, не сомневается в теоретических допущениях, на которых он основывает свою философию. Одна из самых запоминающихся мыслей Пирса — его красноречивое замечание: «не будем делать вид, что мы в нашей философии подвергаем сомнению то, в чем не сомневаемся в сердце своем». Пирс всегда истово следовал этому совету даже до такой степени, что позволял своему сердцу заставлять глаза видеть то, чего нет, как, например, наблюдения, которые, мнилось ему, проводят философы, благодаря чему философия становится позитивной (то есть эмпирической) наукой. В частности, он писал:

«Математика... не проводит внешних наблюдений, и не утверждает что-либо как реальный факт... Философия не настолько абстрактна. Действительно, хотя она не проводит специальных наблюдений, как все остальные позитивные науки, она все же имеет дело с реальностью. Она, однако, ограничивается всеобщими феноменами опыта, а они, вообще говоря, в достаточной мере проявляются в обычных наблюдениях повседневной жизни» (СР, 3. 428).

Как разочарованный отец, который дает своей новорожденной дочери имя, приготовленное для желанного сына, Пирс не может примириться с тем, что философия — не эмпирическая наука, и потому дает ей имя, на которое надеялся для нее. Он допускает, правда, тут же пытаясь отмахнуться от него, сильное возражение против этого: философы не проводят специальных наблюдений, как все остальные эмпирические науки, а без конкретного эмпирического содержания философия едва ли может претендовать на название позитивной науки. Пирс настаивает на том, что философы все-таки имеют дело с эмпирической реальностью, но что их наблюдения ограничены «всеобщими феноменами опыта», как они «проявляются в обычных наблюдениях повседневной жизни» (СР, 3. 428).

Схожий аргумент встречается и у Поппера, который пишет, что он «...согласен с трактовкой научного знания как расширения обычного, или обыденного знания...» (Popper К. The Logic of Scientific Discovery. London, 1959, p. 18. В дальнейшем обозначается LSD. Русский перевод основной ее

Поиск объективности у Пирса и Поппера 229

части в: Поппер К. Логика и рост научного знания. М.: Прогресс, 1983. В дальнейшем обозначается ЛиРНЗ. Приведенную цитату см. ЛиРНЗ, с. 39). Однако мне кажется, что в этом вопросе Пирс расширил значение или термина «наблюдение», или термина «всеобщий» до полной неузнаваемости. «Наблюдения» в контексте обычного языка, в котором под этим термином подразумеваются результаты решающей процедуры эмпирической науки, — это, конечно, чувственные наблюдения, то есть наблюдения, осуществляемые посредством одного или нескольких органов чувств; в то же время «всеобщий» означает «бесконечно безграничный», а бесконечная безграничность, очевидно, выходит за рамки обычных наблюдений, которые не могут выйти за пределы пространства и времени, в которых они происходят. Я не знаю, какие такие «обычные наблюдения повседневной жизни» могут открыть нам что-то, помимо конкретных явлений. Если бы случайно наблюдателю удалось наблюдать явления, в которых проявлялось бы нечто действительно всеобщее, наблюдатель не мог бы знать об их всеобщности, если бы все его знания о них происходили из его обычных наблюдений за ними. Знание об их всеобщности должно было бы прийти к нему каким-то другим способом.

Я не спорю с утверждением Пирса, что его категории объективны, — скорее, я разделяю его глубокую убежденность в этом. Сомнения у меня вызывает парадоксальное заявление Пирса, что о всеобщности можно узнать путем наблюдений и поэтому объективность Третьести дана нам непосредственно в восприятии. «Воспринимаемость» Третьести — это основное утверждение поразительно оригинальной и тонкой феноменологии Пирса, которую он изобретает в тщетной надежде, что она даст ему эпистемологический инструмент, достаточно мощный, чтобы придать логическим абстракциям конкретное содержание, необходимое для того, чтобы преобразовать их в объективные принципы, приложимые ко всему сущему. Его Феноменология «трактует о Всеобщих Качествах феноменов в их непосредственном феноменальном характере (character)» (СP, 5. 122) [9].

В некоторых отношениях Феноменология Пирса напоминает мне «суп из гвоздя», описанный в старой народной сказке, который можно было сварить, помешивая кипяток волшебным гвоздем. Цыган, у которого был этот гвоздь, уговаривал хозяйку дома позволить ему показать свое волшебство в обмен на обед. Они отправлялись на кухню, и скоро на плите весело булькала вода в котелке. Затем цыган принимался помешивать в котелке, а хозяйка с интересом наблюдала за ним. Через некоторое время он говорил: «Простой суп из гвоздя очень хорош, но он будет еще лучше, если добавить в него щепотку соли». Хозяйка кивала и добавляла соли. Помешивание и наблюдение возобновлялись. Затем цыган упоминал еще какой-нибудь способ улучшить суп из гвоздя. В свое время суп был готов, и хозяйка с изумлением обнаруживала, что суп, приготовленный при помощи волшебного гвоздя, на вкус ничем не отличается от того супа, который она варит сама без всякого волшебства.

Так уж получается, что я считаю категории Пирса действительно объективными, так же как считаю, что суп из гвоздя был действительно питательным. Однако я не убежден, что всеобщность, которую я признаю

230 Юджин Фримен и Генрик Сколимовский

за категориями, обусловлена восприятием, как не убежден, что питательность супа обусловлена волшебным гвоздем. Мюррей Мерфи, который придерживается того же мнения, выразил это так: «Пирсову феноменологическую трактовку категорий можно рассматривать только как весьма неудачную ловкость рук» [10|. Вместе с тем, хотя Пирс потерпел неудачу в этом своем предприятии, метафора Мерфи кажется мне не совсем уместной. Ловкость рук подразумевает умышленный обман при помощи некоторого мошеннического трюка, а Пирс не пытался мошенничеством заставить читателя поверить во что-то, ложность чего была бы известна самому Пирсу. Напротив, хотя аргументы Пирса, может быть, и некорректны, он все же верил в них всем своим сердцем. Так что обман здесь не в ловкости рук, а в самообмане, вроде супа из гвоздя, сваренного человеком, верящим в волшебные свойства гвоздя.

Мерфи указывает на следующую существенную особенность позиции Пирса: ради того, чтобы избежать субъективизма и в то же самое время объяснить существование упорядоченного опыта, Пирсу приходится настаивать на непосредственной воспринимаемости Третьести, поскольку он признает эмпирическую аксиому, что в интеллекте не может быть ничего, что не было бы прежде познано через органы чувств, откуда следует, что, если общность не дана в восприятии, она вообще не может быть познана (DPP, р. 376 и далее). Я думаю, что Пирс прав, полагая, как и Кант, что мы можем объяснить упорядоченность опыта (orderly experience) при помощи нашего знания универсалий, но, как я уже говорил, я считаю, что Пирс ошибался, утверждая, что такие универсалии даны в восприятии.

Пирсов суп из гвоздя, который он называет своей феноменологией, содержит далеко не одни лишь чувственные наблюдения: он сдобрен беззаконной добавкой онтологических ингредиентов, которые придают феноменологии ту универсальность и общность, которых ни в коем случае не может дать восприятие. Пирсу удается добавить эти беззаконные ингредиенты в свой суп из гвоздя благодаря тому, что он использует слово «наблюдение» в четырех разных смыслах, три из которых специализированы, а четвертый — общий; в нем остальные три сочетаются весьма туманным и неоднозначным образом. Вот эти четыре смысла термина «наблюдение», которые можно обозначить как O_s, О_г, Он и О_д :

L O_s — это наблюдение в узком, буквальном смысле слова, когда оно означает чувственное восприятие (sense perception).

2. О_г — это наблюдение в более широком, метафорическом смысле, ко!да оно означает рациональное усмотрение (rational insight), или интуицию.

3. О_н — это наблюдение в любопытном гегелеподобном синтезе преды дущих двух смыслов,» обозначающее одновременное наблюдение (O_s) символических изображений абстрактных сущностей и наблюдение (Oi) самих этих сущностей, как они отражены в своих символических изображениях.

4. Од — это наблюдение в неопределенном общем (general) смысле, который включает предыдущие три смысла, не разграничивая их (в чем есть свое удобство).

Именно Он придает наблюдению онтологическое богатство, которого не может ему дать O_s. На мой взгляд, математические и логические сущности и отношения всегда находятся вне пределов досягаемости 0₅. Однако они легко достижимы для О_н, которое начинается с подлинно феноменологического этапа, на котором иконические знаки (icons) абстрактных сущностей наблюдаются посредством 0₅. За этим следует чисто онтологический этап, необходимый для окончательного завершения (validation) Ojj. Этот этап заключается в принятии (acception) исходного положения, или постулата, истинность которого обеспечивает корректность процедуры познания абстрактных сущностей посредством наблюдения их иконических знаков. Этот исходный постулат Пирс не выражает словами. Насколько я могу воссоздать этот постулат, его можно было бы сформулировать так:

«То, что верно по отношению к иконическому знаку, наблюдаемому посредством O_s, верно и по отношению к абстрактной сущности, видимым знаком которой является этот иконический знак».

Истинность этого постулата видна для интуиции, или рационального усмотрения, то есть для Oj, в то время как сама абстрактная сущность познается «наблюдательно» посредством сложного синтеза эмпирического и рационального наблюдения, названного мною Он-

Итак, абстрактные сущности недоступны для непосредственного наблюдения (О_s), но символические изображения, построенные, чтобы отражать их, доступны непосредственному наблюдению (O_s). Однако абстрактные сущности некоторым косвенным образом доступны наблюдению посредством Он. Соответственно, можно высказать парадоксальное утверждение, что мы можем наблюдать «ненаблюдаемое», наблюдая символические изображения, отражающие это ненаблюдаемое, — совсем как Персей, глядя на отражение на своем щите, смог безнаказанно созерцать запретное зрелище лица Медузы Горгоны.

Еще одно тонкое отличие от понимания восприятия в контексте обыденного языка — это важное различение, проводимое Пирсом между восприятием и перцептивным суждением, или суждением восприятия (perceptual judgment). Это различение дает Пирсу основание ввести в сущность восприятия дополнительную долю интерпретации (ранее он уже указывал, что некоторая степень интерпретации участвует в восприятии с самого начала). Как и само восприятие, перцептивное суждение, с точки зрения Пирса, сохраняет свою объективность, несмотря на то, что оно до некоторой степени представляет собой интерпретацию со стороны субъекта, — сохраняет, поскольку субъект не может управлять этим процессом, так же как и предшествующим ему процессом восприятия (СР, 2. 140-41).

Пирс определяет перцептивное суждение как «суждение, которое я абсолютно вынужден принять, причем процессом вынуждения я совершенно не способен управлять и который, следовательно, я не способен критиковать» (СР, 5. 157). Это очень напоминает декартовское понятие идей, которые настолько ясны и просты, что мы не можем устоять перед ними. Крайний случай того рода перцептивных суждений, которые участвуют в пирсовском так называемом восприятии универсалий, представляет собой восприятие связи

232 Юджин Фримен и Генрик Сколимовскии

между событиями, по видимости следующими друг за другом во времени, то есть связи видимой последовательности. Как бы сложно ни было это понятие с точки зрения логики, Пирс счел вполне возможным принять допущение, что «Третьесть изливается на нас через все пути ощущений» (СР, 5, 157).

«Рассмотрим теперь суждение, что одно событие С кажется следующим за другим событием А. Конечно, я мог получить это суждение путем вывода, заметив, что С следует за третьим событием В, которое, в свою очередь, следует за А. Но эти посылки представляют собой суждения того же самого типа. Кажется невозможным, чтобы я смог проделать бесконечный ряд актов критики, каждый из которых требует отдельного усилия. Этот случай совершенно отличен от случая с Ахиллом и черепахой, потому что Ахиллу не требовалось совершать бесконечный ряд отдельных усилий. Поэтому представляется, что я, должно быть, сформулировал некоторое суждение о том, что одно какое-то событие кажется следующим за другим, и притом это суждение не было выведено из какой-либо посылки, [то есть] получено без какого-либо управляемого и критикуемого акта рассуждения. Если дело обстоит так, то это — перцептивное суждение в том единственном смысле, какой может признать логик».

Ключевое утверждение здесь —• отождествление Пирсом «перцептивного суждения» и восприятия:

«Из того высказывания, что одно событие Z следует за другим событием F, я немедленно могу вывести (deduce), посредством необходимых рассуждений, универсальное высказывание. Действительно, определение отношения видимой последовательности хорошо известно, во всяком случае достаточно хорошо известно для наших целей. Z по видимости следует за Y, если и только если Z³ по видимости находится в особом отношении R к событию F, -— таком, что ничто не может находиться в отношении R к самому себе, и, более того, что для каждого события X, такого, что Y находится в отношении R к X, Z также находится в отношении R к этому X (см. СР, 3. 562В). Поскольку сказанное подразумевается смыслом слова последовательность, в чем не может быть никакого сомнения, отсюда немедленно вытекает, что то, что следует за С, следует и за всяким А, за которым следует С, •-••- а это и есть универсальное высказывание.

Это более чем достаточно оправдывает утверждение, высказанное мною ранее. Третьесть изливается на нас через все пути ощущений» (СР, 5. 157).

Здесь Пирс на самом деле незаконно соединяет с восприятием интуицию и дедукцию как необходимые составные части так называемой перцеп-гуальной процедуры, из которой он «сразу же может вывести посредством необходимых рассуждений универсальное высказывание». Однако процедура, включающая в виде существенного этапа «вывод посредством необходимых рассуждений», едва ли может считаться чувственным восприятием. А если предположить, что в намерения Пирса входило побудить нас интерпретировать его слова как касающиеся какого либо иного, не чувственного воспри-

ятия, то это вряд ли совместимо с его декларацией в цитате, приведенной в конце предыдущего абзаца, где он пишет, что «Третьесть изливается на нас через все пути ощущений» (СР, 5. 157).

Можно указать точное место, где Пирс впадает в ошибку: в процитиро-аднном определении перцептивного суждения (СР, 5, 157) Пирс определяет перцептивное суждение в терминах необходимых, но не достаточных уело-вий. Что перцептивные суждения навязываются нам, что мы не можем ими управлять и потому не можем критиковать их -~ я готов признать, что это все верно. Вместе с тем я бы сказал, что все это равным образом верно и для многих суждений, к которым мы приходим в логике или в математике через «усмотрение (insight)» или «разумную интуицию», когда мы «видим», что некоторое высказывание верно, но видим только в метафорическом смысле, а не в смысле восприятия, то есть в смысле Oj, а не O_s.

Словом, основная ошибка Пирса — в использовании метафорического ..мысла слов «воспринимать» или «видеть» как буквального смысла. В метафорическом смысле слова видеть мы «видим», что нечто истинно, при помощи »ч мотрения (insight) или интуиции (см. СР, 6. 493). В буквальном смысле это-/ с слова мы видим нечто, когда смотрим и воспринимаем это глазами. Если расширить термин «восприятие» так, чтобы он включал и метафорический ••мысл, в который, конечно, входит и «разумное усмотрение», то будет нетрудно согласиться с утверждением Пирса, что мы можем познавать универсалии ( ) ретьесть) через «восприятие». Но, однако, хотя это развеет сложности, которые стояли бы перед нами при использовании термина «восприятие» н оуквальном смысле, это развеет и ту часть утверждения о том, что Третьесть ооьективна, которая основывается на том, что Третьесть воспринимаема. Bw-щи, которые воспринимаются prima facie⁴, могут претендовать на объ-кгивность, но только если они воспринимаются посредством чувственного восприятия (О_s). Если мы познаем их каким-либо другим способом, помимо чувственного восприятия, утверждение, что они объективны, потому что они ^принимаются, оказывается недоразумением, если только явно не оговорить, что термин «восприятие» используется не в обычном смысле этого •-лова, то есть как «чувственное восприятие», а в фигуральном смысле, — просто как оборот речи.

Итак, мы прошли полный круг и возвращаемся к отправной точке Пирса к его «Онтологическому постулату», согласно которому первичными .атегориями логики должны быть объективные категории бытия [11]. Этот постулат есть основа, на которой зиждется вся объективность пирсовских категорий, и я не могу согласиться с его заявлением о том, что он в состоянии обосновать (validate) объективность своих категорий посредством восприятия. Этот постулат мы можем принять или познать только при помощи разумной интуиции. Если собрать вместе результаты независимых компетентных наблюдателей, способных воспроизвести акт наблюдения, состоящий в том, ^ггобы видеть при помощи своей разумной интуиции, что этот постулат для них самоочевиден, то согласованность их результатов позволит признать

Prima facie (лат.) -- с первого взгляда, по первому шгечатлению.

234 Юджин Фримен и Генрик Сколимовский

за этим постулатом истинность, объективную по правилам, — в той мере, в какой они будут согласны друг с другом.

Объективность в философии в понимании Пирса: его теория знаков

Пирс с типичным для ученого отрицанием претензий на абсолютную истину в философии не делан вида, будто предлагает нам абсолютную истину или абсолютную фактуальную объективность. Для тех, кто довольствуется объективностью по правилам и наличием определенной степени истинности в своих утверждениях, философия Пирса, если ее принимать в соответствии с его собственными критериями, необычайно плодотворна. Принципы и критерии объективности в философии, которые можно развить из философии Пирса, опираются в конечном итоге на два предположения [12], составляющие основу его теории категорий:

1. «Онтологический постулат» Пирса: структура логики отражает структуру реальности;

2. Три пирсовские категории логики суть первичные категории метафизики и реальности.

Из монады, диады и триады пирсовской логики выводятся не только его категории Первости, Вторости и Третьести, но и его теория знаков. Для Пирса существуют три основных типа знаков: иконический знак (icon), указатель, или индекс (index), и символ (token, symbol), и они представляют собой не просто вариации на тему трех его категорий, а, продолжая ту же метафору, сами эти же категории, но в другом ключе.

В пирсовской теории знаков монада, или Первость, присутствует в виде иконыческого знака, диада, или Вторость, — в виде указателя (индекса) и, наконец, триада, или Третьесть, - - в виде символа.

Иконический знак -- это монадический знак, который замещает нечто другое — свой объект — благодаря сходству с ним; таким образом, будучи самим собой, он также (в переносном смысле) является своим объектом. Например, иконический знак белизны — нарисованное мелом на доске белое пятно, которое обозначает белизну, будучи (в переносном смысле) белизной, Другой пример: диаграмма отношения, например, включения одного класса в друшй, есть икиничсский знак отношения, который обозначает это отношение, будучи (в переносном смысле) самим этим отношением.

Указатель, или индекс это диадический знак, который замещает свой объект, указывая на него через посредство некоторой связи указателя с этим своим объектом, которая обозначает его, но не описывает, — например, указательные и относительные местоимения, указательный палец, флюгер, шкала индикатора на каком-либо приборе и т.д.

Пирс дает одно из самых ясных и убедительных описаний понятий фактуальной объективное t и и реальности существования «внешнего» мира за всю историю философии. Для Пирса как философа и вместе с тем уче-

Поиск объективности у Пирса и Поппера 235

ного-эмпирика объективность означала повторное получение независимым наблюдателем данных, на основании которых была сделана заявка на объективность. При этом решающий первый этап здесь состоит в том, чтобы суметь передать будущему наблюдателю, повторяющему предшествующие наблюдения, куда и как ему надо смотреть, чтобы увидеть то, что видел первый субъект (наблюдатель). Это достигается при помощи демонстрации, и хотя такой метод нельзя назвать непогрешимым, нет лучшего способа продемонстрировать нечто, нежели привлечь к этому внимание при помощи указательного пальца, указательного местоимения или «показаний» научного прибора. Если повторные наблюдатели не могут увидеть того, на что показывает палец, например, розовых слонов, на которых указывает жертва белой горячки, то мы понимаем, что субъект описывает мир своей фантазии, а не факт. Пирс отмечает, что единственный способ отличить реальный мир от воображаемого состоит в использовании указателей, или индексов (СР, 2. 337,3. 363,8. 39 и далее) [13].

В своих работах Пирс использует термин Дунса Скотта «haecceity» для обозначения «этости», или «этовости (thisness)», к которой привлекают внимание при помощи жеста, сопровождаемого указательным (demonstrative, mdexical) местоимением, например: «Посмотри на это». «Это» обозначает нечто, о чем утверждается, что оно объективно реально; утверждение это может быть подтверждено межсубъектной проверкой. Так, на основе Вторости, из которой выводятся пирсовские указательные знаки, Пирс способен установить фактуальную объективность внешнего мира посредством обозначения (denotation),

Символ — это триадический знак, замещающий свой объект с помощью некоего разума или интерпретатора, который соединяет знак и объект своим собственным fiat⁵, например: «пусть слово "собака" будет обозначать собаку в русском языке». Все условные «символы» (в смысле обычного языка) представляют собой триадические знаки (или обозначения), поэтому всякое смысловое значение триадично.

Прояснение Пирсом природы знаков и смыслового значения в целом непосредственно приводит к его доктрине прагматизма, которая для него была — по своей сути — скорее теорией смыслового значения (theory¹ of meaning), нежели эпистемологией или метафизикой. Эта теория проливает новый яркий свет на традиционные эпистемологические и метафизические проблемы. Определив смысл некоторого понятия как «все мыслимые послед ствия для опыта, которые вытекают из утверждения или отрицания этого понятия», Пирс исключил как не имеющие смысла все утверждения, находящиеся за рамками того, что теоретически достижимо для межсубъектной проверки, и, таким образом, ограничил объективный мир границами мира, объективного по правилам. Поставив достижимые пределы для своих задач, Пирс, таким образом, прекрасно сумел их достичь — может быть, не хуже любого из философов, когда-либо живших на свете.

Fiat (лат.) —- «Да будет!» — Прим. перев.

236

Юджин Фримен и Генрик Сколимовский

Общие требования к объективности

На основе пирсовской теории знаков можно сформулировать три общих требования к объективности:

1. Всякое рассуждение диаграмматично.

2. Окончательная проверка объективности состоит в обозначении (denotation).

3. Смысловое значение должно определяться прагматически.

(1) Исходя из категории Первости, выраженной в понятии иконического знака, можно сформулировать следующее требование. Как оговорил это сам Пирс, поскольку рассуждение состоит из экспериментирования со связями, выраженными иконическими знаками, в конечном итоге всякое рассуждение должно иметь характер диаграммы. «Действительно, рассуждение, — утверждает Пирс, — состоит в том, чтобы заметить, что в тех местах, где существуют некоторые определенные связи, можно найти некоторые другие определенные связи, и, соответственно, рассматриваемые связи требуется представить в иконическом знаке» (СР, 3. 363). Когда связи, имеющие место в рассуждении, выражены посредством диаграмм или иконических знаков, таких как, например, математические формулы или диаграммы, формулы символической логики или логические диаграммы типа диаграмм Эйлера или Венна, рассуждение можно в точности повторить при межсубъектной проверке и в результате оно оказывается объективным.

(2) Исходя из категории Вторости, выраженной в понятии указателя, можно сформулировать требование о том, что окончательная проверка реальности состоит в денотативных процедурах, последним звеном которых является наглядная идентификация при помощи указателей (и, значит, указательных местоимений) и жестов. Это — самый трезвый реализм. Мы пытаемся установить соответствие между нашими описаниями и haecceities (этостями) и при этом идентифицируем haecceities, указывая на них. Когда астрономы впервые навели свои телескопы точно на то место, которое указывали расчеты Леверье и Адамса, они превратили теоретический Нептун в «объективно реальную» haecceity.

Интерпретатор (или интерпретант) [14]

(3) Исходя из категории Третье -сти, выраженной в понятии символа, можно сформулировать требование о том, что значение (meaning) должно определяться прагматически. Иначе говоря, смысловое значение состоит в установлении связи знака с обозначаемым им объектом (референтом), которое выполняет интерпретатор.

Знак — это нечто, замещающее для интерпретатора нечто другое. Значение всегда триадично и всегда

связано с задачами интерпретатора, который приписывает знаку обозначаемый объект как значение этого знака именно для него. Таким образом,

Знак

Обозначаемый объект (референт)

значение по своей сути прагматично в том смысле, что оно связано с человеческими целями и задачами. Значение возникает только тогда, когда в дело вступает третий элемент, — интерпретатор, который связывает обозначаемый объект со знаком как образующий для него (интерпретатора) значение знака.

В критерии, определяющем значение триадически, в терминах fiat интерпретатора (которое, разумеется, определяется его задачами), заложено знаменитое пирсовское ограничение, состоящее в том, что интерпретатор должен быть радикальным эмпириком. Значение можно найти только в «мыслимых последствиях для человеческого опыта».

Вторость — это признание грубой внешней реальности, существование которой никоим образом не зависит от мыслительных процессов познающего. Объективно реальное есть «то» или «это», на которое направлен указательный палец. На уровне Вторости оно познается только как простой факт, лишенный значения, — как «другой», или «объект», в отличие от субъекта, который познает его. Однако то, что оно значит, познается только через Третьесть, через ее прагматическое значение, определенное посредством fiat интерпретатора, который ограничивает это значение исключительно мыслимыми последствиями, которое оно может иметь для человеческого опыта и, таким образом, ограничивает его человеческими целями и задачами.

Так из логических следствий категории Третьести развилась пирсовская теория прагматизма, задуманная как теория значения. Сущность прагматизма тождественна категории Третьести, а именно, — признанию того, что значение и цель неразделимы, что значение следует интерпретировать в терминах человеческих целей и человеческого поведения [15].

Общие требования к объективности, рассмотренные ранее, позволяют сделать следующие выводы из того, что мы можем назвать прагматическим критерием объективности (прагматическим в только что оговоренном смысле):

1. Этот критерий исключает как не имеющие смысла любые подразумеваемые аспекты значения, которые невозможно «подтвердить» при чувственном наблюдении эмпирических феноменов. Таким образом, всякая сверхъестественная метафизика и все абсолюты элиминируются из науки и, в той мере, в какой философы следуют этому критерию, также и из философии.

2. Этот критерий обеспечивает согласие всех независимых наблюдателей, участвующих в межсубъектной проверке, относительно того, какие решающие наблюдения необходимо провести для повторного испытания утверждения, претендующего на объективность, поскольку каждое из предстоящих наблюдений подробно оговаривается заранее и таким образом показания участников проверки будут одинаково точными по своей релевантности.

3. Этот критерий обеспечивает, что от участников не потребуются умения, выходящие за рамки их возможностей, поскольку будут задействованы только основные навыки восприятия, а не высоко специализированные качества интеллекта или способность к глубоким суждениям. Таким

238 Юджин Фримен и Генрик Сколимовскый

образом, этот критерий обеспечивает наивысшую возможную надежность достоверности, объективной по правилам, которая будет установлена совместным суждением участников.

Попперовский критерий фальсифицируемости хорошо соответствует только что названным трем следствиям прагматического критерия объек тивности. Они настолько схожи, что на первый взгляд может показаться, что попперовский критерий фальсифицируемости эквивалентен прагматическому критерию значения, отличаясь от него единственно тем, что выражен в логически эквивалентной негативной, а не в позитивной форме. Вместе с тем, хотя рассматриваемые принципы логически эквивалентны, Поппер сделал огром ный шаг вперед своим обманчиво простым, но блестящим и оригинальным поворотом от положительной формы прагматического принципа к отрицательной. Именно Попперу и только одному ему мы обязаны пониманием важности отрицательной формы этого принципа как наиболее адекватно выражающей значение объективности (по правилам) в науке, и теперь, после того, как это было установлено, хотя это и кажется таким простым, мы уже не можем вернуться к позитивному принципу без того, чтобы не заметить, что он не вполне улавливает сущность научной объективности.

На самом деле зародыш попперовского понятия фальсификации выражен уже у Пирса: «самая лучшая гипотеза, то есть наиболее привлекательная для исследователя, — это та, которую легче всего опровергнуть, если она ложна» (СР, 1. 120). Однако эта идея продолжала дремать в относительном бездействии до тех пор, пока не расцвела пышным цветом в попперовской философии науки.

Здесь мне вспоминается не только Колумб и яйцо, но и блестящее и парадоксальное обращение принципа экономии Уильяма Оккама Карлом Менгером, который указывал [16], что простота, которая так ценится в естественных науках и в математике, иногда бывает псевдопростотой, и что мы должны с такой же готовностью использовать то, что Менгер называет своей «призмой», чтобы разлагать чересчур упрощенную сложность (вроде понятия функции) на составляющие ее и важные сами по себе отдельные понятия, с какой мы используем бритву Оккама, чтобы отсекать чересчур усложненную простоту.

Методология и метафизика: тихизм и платонический реализм

Пирс — решительный сторонник доктрины погрешимости и индетерминизма в науке и философии. В одном своем знаменитом замечании Пирс указывает:

«Наиточнейшие сравнения масс, длин и углов, далеко превосходящие своей точностью все прочие измерения... не могут угнаться за точностью банковского счета, а... обычные вычисления физических постоянных, результаты которых описываются в журналах из месяца в месяц, по своей точности под стать обойщику, измеряющему ковры и занавески...» (СР, 6. 44).

Поиск объективности у Пирса и Поппера 239

Аналогичным образом Поппер, как отмечает Сколимовский в части II настоящей работы (в разделе «Методологический период»), придерживается мнения, что знание не имеет надежной основы, что мы возводим здание нашего знания на сваях, установленных в болоте.

Поппер приходит к этому выводу на основе своего убеждения, что быть научным означает быть фальсифицируемым, а быть фальсифицируемым означает, что мы никогда не сможем получить абсолютную истину (которая, разумеется, не может быть фальсифицирована). Этот аргумент Поппера в основе своей является методологическим или эпистемологическим.

Тихизм

Тихизм Пирса — это продуманная метафизическая позиция, выражающая его личное убеждение, что в природе существуют определенные проявления Первости, такие как реальные случайности, реальные возможности, реальная свобода, реальное творчество и, следовательно, реальный индетерминизм, который был бы логически невозможен и потому его даже нельзя было бы вообразить, если бы законы природы не «виляли» (wiggled). И, выражаясь словами Пирса, неизбежен вывод, что законы природы действительно виляют, хотя размах их виляния настолько мал, что нам не удается его наблюдать. Если бы этого не было, то в мире не было бы никакой Первости, никакой оригинальности, никакой свободы, никакого индетерминизма, а только события, происходящие с неумолимой обреченностью по законам, действующим всегда абсолютно одинаково и потому не позволяющим никаким исключениям увильнуть от их власти.

В соответствии с этим Пирс начинает свою аргументацию с формулируемого им метафизического заключения — с утверждения о реальности свободы, спонтанности, творчества, возможности, случайности (и, тем самым, неопределенности), и под это заключение он подводит единственную посылку, на которой оно могло бы основываться, а именно — что законы природы в достаточной мере нерегулярны, чтобы обеспечить свободу и спонтанность, то есть что они виляют.

И все это невзирая на то, что (на мой взгляд) эта его предпосылка кажется противоречащей интуиции по крайней мере в двух отношениях:

240 Юджин Фримен и Генрик Сколимовскии

1. Сложность, требуемая от законов, способных вилять, так огромна, что они противоречат интуиции уже одной своей сложностью, в отличие от интуитивной простоты и ясности законов, которые совершенно регулярны и не виляют.

2. Даже в рамках теории виляния (wiggle theory) в той или иной мере неизбежны экстраполяция и сглаживание неточности данных, — некоторые из расхождений между предсказанными и полученными результатами все-таки приходится объяснять несовершенством измерений.

Вместе с тем с точки зрения всякого, сердцем верующего в тихистскую метафизику, утверждающую реальность свободы, случайности, творчества, неопределенности, как бы ни было противно интуиции утверждать, что законы природы виляют, хотя бы в малом (ненаблюдаемом) масштабе, приходится пренебречь расхождением с интуицией и постулировать виляние законов в качестве исходной предпосылки. В противном случае во Вселенной не может быть свободы, случайности, спонтанности, творчества и так далее. Это рассуждение можно обратить, как, по-моему, и было с Пирсом: постулируются элементы тихистской неопределенности как предпосылка, из которой с необходимостью вытекает, что законы виляют.

Основное различие между Пирсом и Поппером здесь состоит в том, что Поппер последователен в своем отрицании — на чисто методологических и эпистемологических основаниях — возможности когда-либо обрести или познать абсолютные законы, и поэтому он, насколько я могу судить, не связывает себя какими-либо высказываниями, утверждающими или отрицающими, что законы виляют. Его вывод сводится к тому, что мы не можем знать, на научной основе, что они этого не делают⁶.

Платоновский реализм

В некоторых отношениях самое большое сходство между метафизикой Пирса и Поппера заключается в их реалистической онтологии. Пирсу, первоначально формулировавшему свою позицию в номиналистическом духе, понадобилось много лет непрерывных размышлений и пересмотра позиций, чтобы прийти к последовательно реалистической онтологии. В недавно вышедшем номере журнала «The Monist» Макс Фиш указывает в своем исчерпывающем исследовании движения Пирса к реализму [17], что только начиная с 1897 г. можно сказать о Пирсе, что ему удалось перейти от номинализма к реализму в важном вопросе реальности возможностей. Еще в 1902 г. Поль Карус, редактор «The Monist», обвинял Пирса в крайнем номинализме его взглядов на необходимость, но Пирс в своем ответе ясно показал, что его онтология,, напротив, насквозь реалистична. Как бы то ни было, последние сомнения рассеяла третья серия статей Пирса для «The Monist», начатая в 1905 г. Здесь Пирс, наконец, очистил свой реализм

Это, кажется, не совсем так. Стоит сравнить охарактеризованную в этом разделе позицию Пирса с позицией, изложенной Поппером в его работе «Мир прелрасположенностей: два взгляда на причинность» (см. настоящий сборник, с. 176-194, особенно с. 180, 188-193, в частности сноску 6 на с 193). Прим, перен

от «номиналистического шлака», засорявшего его более ранние варианты, самым недвусмысленным образом отвергнув ошибочное номиналистическое представление, что «потенциальное, или возможное, есть всего лишь то, чем его делает действительное» (СР, 1. 422), и утверждая вместо этого объективную реальность «реальной модальности, включая реальную необходимость и реальную возможность» (СР, 5. 457), объективную реальность «реальных неопределенностей (vagues), и в особенности реальных возможностей» (СР, 5. 453).

Со своим, теперь уже вполне зрелым реалистическим взглядом, Пирс "пг р1генн--ч. ?"змг! *^тк" '^!'^*юс о твердости алмаза, хра" иегося обернутым в вату и затем сожженного в печи прежде, чем кто-либо смог испытать его на твердость. Его решение, вытекающее из его онтологии, состоит в том, что значение слова «твердость» следует понимать в терминах возможного испытания, которое могло бы быть проведено, а не реального испытания, которое никогда не было проведено. Так, определяя прагматическое значение в терминах мыслимых, а не просто действительно имевших место, последствий для опыта, Пирс сумел сделать фундаментальный вклад в модальную логику, который, кажется, к несчастью, упустили из виду современные логики, занимающиеся в настоящее время исследованиями условных определений, редукционных предложений и диспозициональных понятий (см. статью А. Папа и ответ Р. Карнапа А. Папу в сборнике статей «The Philosophy of Rudolf Carnap» под редакцией П. А. Шилппа [18]).

Реалистическая онтология Поппера, хотя она в основном согласуется с пирсовской в признании объективной реальности платоновских форм (которые Поппер называет «сущностями третьего мира» или «умопостигаемыми» сущностями), содержит разительное отклонение от ортодоксальных форм платонизма, заключающееся в его утверждении о том, что:

«Третий мир (часть которого — человеческий язык) является продуктом человека, так же как мед является продуктом пчел. Как язык (и как мед), он — непреднамеренный, и потому незапланированный продукт человеческой деятельности... Даже натуральные числа созданы человеком, они являются продуктом человеческого языка и человеческой мысли. И все же таких чисел существует бесконечное множество, столько, сколько никогда не сможет назвать человек или использовать компьютер. И существует бесконечное множество верных равенств между этими числами и неверных равенств — больше, чем мы когда-либо сможем объявить верными или неверными... Неожиданные новые проблемы возникают как непредусмотренный побочный продукт ряда натуральных чисел, например, нерешенные проблемы теории простых чисел... Эти проблемы автономны. Они ни в каком смысле не созданы нами; мы их открываем; и в этом смысле они существуют, неоткрытые, вплоть до своего открытия» (Obj. Mind, pp. 29-30; см. также OK, pp. 159-160).

Таким образом, как в ранней онтологии Пирса, заявленной как реалистическая, присутствовал парадоксально номиналистический элемент, приблизительно так же в онтологии Поппера, заявленной как реалистическая, присутствует парадоксально субъективистский элемент. Что платоновские формы созданы человеком — в этой чарующей гипотезе теплится искра

242 Юджин Фримен и Генрик Сколимовский

правдоподобия, пока не встанет вопрос, чем формы, созданные человеком, отличаются (помимо специфики своего происхождения) от (а) форм, созданных Божеством, и (Ь) форм, которые вообще не созданы, а были всегда. Я лично не вижу никакой разницы между ними — если в формах нет ни следа субъективности после их возникновения, то способ их возникновения не имеет практического значения и их субъективность оказывается пустой. Поэтому интересное попперовское отклонение от его ортодоксальной схемы представляется мне подстрекательским и парадоксальным, но в конечном итоге скорее согласующимся с позицией Пирса, нежели отличным от нее. Возможно, по мере развития Поппером его онтологии новый поток попперов-ских гипотез породит новые соображения о Формах, менее парадоксальные и менее пустые, — я буду ждать этого с большим интересом.