Византия. Призрачная и настоящая Призрачная Византия

Призрачная Византия

И в метакультуре первохристианства, и в исламской метакультуре самое важное для нас даже не столько их исторические роли и плоды их исторической работы (в конце концов, будучи людьми-IV, мы уже переросли культуру-III), сколько их нереализованные потенции, те семена, которые были ими посеяны и которым еще только предстоит взойти. Таким посевом в почву Византии было православие.

Византия. Имя это в последнее время звучит все чаще, но чем больше вслушиваешься в то, что разные люди говорят о Византии, тем сильнее впечатление, что они говорят о разных «Византиях». И самое интересное, это впечатление не обманывает: одним именем – «Византия» – разные люди называют не просто разные государства, но и совсем разные культуры. Хотя удивляться здесь нечему – ведь даже само слово «Византия» было выдумано историками. Сами «византийцы» считали себя римлянами, может быть – «греческими римлянами», но римлянами. И императоров своих они нумеровали, начиная с Августа. И естественно, называли они себя тоже только римлянами, румами. И так же называли их все современники, включая Мухаммеда: побеждены румы в ближайшей земле (30:1). И даже турки, когда они захватят Малую Азию, назовут уже не аборигенов этих мест, а сами себя римлянами – Румским султанатом (отсюда, кстати, и имя, а точнее, «прозвище» прожившего большую часть жизни в Малой Азии Руми – «житель Рима, Рума», «румский»).

Причин для такого беспрецедентного переименования государства у историков было несколько. Не последнее место среди них занимал и прямой политический заказ. Сообщить людям враждебной Порты, что они потомки великого христианского государства, «наши», европейцы, которые только в силу несчастливого стечения обстоятельств стали «ненашими», – это был сильный ход в идеологической войне, которую «император Центра-IV» вел против уже изгнанного, но еще могучего предшественника. (Не менее сильный, чем «норманская теория» образования Руси, которой «император» пытался умерить прыть будущего «наследника».) Этот ход обеспечил теоретической базой растущее самосознание балканской части Порты: греков, болгар, сербов. Все они стали отождествлять себя с Европой. Но более того, и «азиатская Порта» – турки, живущие в Малой Азии, Румии, – тоже стала стремиться к Европе. Сегодняшнее членство Турции в НАТО и униженное стояние перед дверьми ЕС – прямое следствие «изобретения» Византии.

Но, конечно, дело было не только в политике. И не только в желании залатать дыру в истории. Рум в самом деле непохож на Рим. И Рум в самом деле важен в истории, и важен совсем по-другому, не так, как Рим. Но понять, в чем его важность, историки не стремились. И поэтому Византия, которую они сотворили, получилась у них призрачной.

Уже жизнь Византии Феодосия–Юстиниана, несмотря на обилие событий (Вселенские соборы, становление церкви, борьба с ересями, падение Западной Римской империи и т.д.) и несмотря на то, что о ней много написано, представить себе гораздо труднее, чем жизнь Рима, где мы почти физически ощущаем, например, удушливость имперской атмосферы. Апостол Павел виден в своих посланиях как живой. Живыми мы видим и Оригена, и Марка Аврелия, и Плотина, и Сенеку. А вот Григорий Богослов, Василий Великий и даже Блаженный Августин оказываются более бесплотными. Можно догадаться, что каждый из них жил напряженной жизнью, но сама ткань этой жизни для нас неощутима. Тем более призрачными оказываются менее знаменитые деятели этого времени, не говоря уже о простых людях. Жизнь у Прокопия – какой-то театр теней. Даже второстепенные античные авторы живописали куда как ярче.

А в 7–9-м веках Византия просто исчезает, как будто тает в воздухе. Между Ираклием и первыми императорами «македонской» династии истории Византии нет – нет ни книг, ни материальных памятников. О целых десятилетиях не известно ничего. Государство-призрак: без литературы, искусства, истории, богословия. Патриарх Никифор и Феофан Исповедник оба дают довольно куцые хроники, по которым даже последовательность императоров восстанавливается с трудом: несколько слов о войнах, очень схематично – об иконоклазме и монофелитстве. Что еще мы знаем об этом времени? Несколько крупных имен церковных деятелей, несколько житий, несколько церковных документов. Все. Как, чем жили тогда люди, о чем и как думали, каким видели мир, к чему стремились? Пропасть.

Но и появившись «из тьмы веков» в 10-м веке, Византия остается призрачной. Бесплотными кажутся даже самые яркие византийцы, например Михаил Пселл или Анна Комнина. Тенями мелькают и знаменитые патриархи, такие, как Фотий или Николай Мистик, и прославленные императоры – и Константин Багрянородный, и Никифор Фока, и Иоанн Цимисхин, и даже Алексей Комнин, воспетый дочерью Анной в огромной книге. И века до четырнадцатого эта бесплотность сохраняется. И только в четырнадцатом веке мы видим живых людей, хотя эти люди – Григорий Палама или Иоанн Кантакузин – уже совсем непохожи на первых византийцев.

Только при чем здесь историки, если призрачной была сама византийская жизнь? Но в том-то и дело, что сама жизнь, конечно, призрачной не была. И Византия, и Европа жили «нормальной» жизнью, вполне реальной и полнокровной. Только реалий ее мы не знаем, да они для историка и неинтересны. Потому что эта жизнь была обывательской: то, что было важным тогда для византийцев, – деньги, карьера, расположение царствующих особ, интриги, склоки, скачки, амурные похождения, охота и, конечно, набеги соседей и на соседей – было слишком мелким для истории. А когда мы пытаемся придать обывательской жизни статус исторической, или, другими словами, не важным событиям – статус важных, тогда история и получается призрачной. Так, советские историки написали призрачную историю, в которой важнейшим мировым событием объявлялось, например, восстание Стеньки Разина. Делать из византийцев второй половины первого тысячелетия героев истории – то же самое, что делать героями истории персонажей Зощенко.

Соответственно, и все «подвиги», которые приписывают Византии историки, в значительной мере придуманы. Византия не была мостом между античной и европейской культурой, а была только одним из трех пролетов этого моста – наряду с доконстантиновским Римом до нее и халифатом после. Не была Византия и главным хранителем метакультуры первохристианства. До начала католицизма Рим оберегал эту метакультуру, во всяком случае, в не меньшей степени.

Впрочем, из того, что видел я, кажется, что лучше всего сохранили атмосферу первых веков христианства самые искусные в Центральном мире борцы с временем – египтяне, коптская церковь.

И безусловно, в 7–9-м веках Византия не была главным «очагом сопротивления» и форпостом борьбы с исламом. И прежде всего потому, что самой этой борьбы не было. Миф о героях, остановивших распространение ислама и отстоявших христианскую веру, чистый миф. Византийцы сражаться за веру не могли. В 7–8-м веках у них ее просто не было. Будущей, православной веры не было еще, а бывшей первохристианской не было уже – ее погребли под словесами доктрины, а за пустые слова не воюют.

Такой же миф был сочинен и о других борцах за христианскую веру – западноевропейцах. И у франков, победивших в восьмом веке «сарацин» под Пуатье, веры тоже еще не было. Даже через сто лет после Пуатье, уже после Карла Великого, франкам, за исключением немногих монахов, не было большого дела до бога. Им хватало земных дел: низы боролись за физическое выживание, верхи дрались и развлекались, как могли. Фактическая история, легшая в основу «Песни о Роланде» – символа христианского мужества в борьбе с неверными, заключалась в том (и историкам это хорошо известно, хотя и неприятно), что Карл Великий был приглашен (и скорее всего, в качестве наемника) одними мусульманами (сторонниками правящих в Багдаде Аббасидов) для борьбы с другими – кордовскими правителями Испании (Омейядами), а когда мусульмане сумели договориться между собой, то они отослали Карла домой. Тогда, на обратном пути во Францию, его арьергард и попал под атаку, только не сарацин, а басков.

Вера-то в это время была как раз у мусульман, и они за Нее дрались. И если бы вера звала их на Рейн или в Лондон, они дошли бы и туда. Расширение халифата остановило не героическое сопротивление христиан. После ста победоносных лет единичное военное поражение при Пуатье остановить эту махину не могло.

У остановки халифата были те же причины, которые ставят предел любой геополитической экспансии, – неспособность управлять одних и желание самостоятельности других. Но за этими «поверхностными» причинами были причины более глубокие. С одной стороны, начиная с середины восьмого века вера звала мусульман уже не к расширению своего участка, а к его благоустройству – звала перековывать «мечи на орала». Внешне это проявилось как снижение военной активности и наращивание культурной. А с другой стороны, народы, у которых была иная историческая судьба, иная работа в истории, не могли слиться с халифатом, как масло не может слиться с уксусом. Поэтому ислам не смог перейти границу Центрального и Восточного миров. Ни китайцы, ни индусы (и это несмотря на 650 лет султаната Дели и империи Моголов, создавших почти всю индийскую материальную культуру) не восприняли ни Библию, ни Коран. В их душах место, которое могла бы занять Книга, было занято другим. И чем больше «до-ислам» превращался в ислам, тем сильнее сопротивлялись исламу будущие католики и православные. Оттого-то и произошло «великое размежевание» в 10–11-м веках, когда записанные в народных душах исторические миссии превратили бывших до этого единоверцами арабов, франков и византийцев одних – в мусульман, других – в католиков, а третьих – в православных.

Византия и халифат

Но это произойдет позже. А в 7–9-м веках византийцам и в страшном сне не привиделось бы бороться с исламским нечестием, подобно тому как сегодняшние европейцы далеки от борьбы с американским глобализмом. Византия не только была внутри «религиозно-культурного поля» «до-ислама», в зоне его «духовного притяжения», но между 650-м и 850-м годами она в некотором смысле вообще входила в халифат.

Попробуем посмотреть на происходившее не через систему аккуратно вложенных в наши головы стереотипов. Главные византийские территории сегодня принадлежат Турции. В Турции находится Константинополь-Стамбул. В Турции живет Вселенский патриарх. Правда, «сегодняшняя Византия» потеряла за последние пару веков свою балканскую часть, но в 16–18-м веках границы Османской империи чуть ли не точно совпадали с границами Византии в период ее расцвета. Что это означает? Что к этому времени, к 16-му веку, халифат наконец-то окончательно захватил Византию. (Именно так мы рассматриваем итоги закончившейся примерно тогда же Реконкисты – освобождения Испании от мусульман, или отвоевания (а можно сказать и «завоевания» – разница лишь в словах) мусульманской Испании.) Но до того, как завершиться полным и окончательным успехом в 15–16-м веках, завоевание Византии с переменным успехом продолжалось более восьмисот лет. И его первый эпизод в 7-м веке нужно признать едва ли не самым успешным.

Никому в голову не приходит говорить о независимой Франции в 1940–1942-м годах, когда ее столицей был городок Виши. Наоборот, все мы говорим о захвате Франции Германией, хотя номинально Франция и сохранила независимость. Не говорим мы и о независимой Польше и тем более о независимой Литве в пятидесятых–восьмидесятых годах, хотя формально и Польша, и Литва, сохранявшая (конечно, только теоретическую) возможность выхода из СССР, были в это время независимы. А потери Византии в 7-м веке были не меньше, чем потери Франции в 1940-м году: Египет, Палестина, Сирия, значительная часть Малой Азии... Тут уж было не до «борьбы за веру» – не потерять бы, что осталось.

В каких отношениях находилась в это время Византия с халифатом? У нас достаточно знаний, чтобы, хотя и не в деталях, ответить на этот вопрос.

Версия или интерпретация? Речь идет не о моей версии истории. Версия – это предполагаемые факты, о которых неизвестно доподлинно, были ли они или нет. Так, версией было бы, например, утверждение, что в восьмом веке в Византии было не две императорские семьи: первая – Лев 3-й, его жена Ирина и их сын Констинтин 5-й, а вторая – Лев 4-й, его жена Ирина и их сын Константин 6-й, а только одна, и рассказы о двух семьях основаны на одном, общем прототипе. Или версией было бы утверждение, что император Никифор 1-й – араб. При почти полном отсутствии фактов подобных, более или менее правдоподобных и более или менее фантастических версий можно придумать сколько угодно. Но мы не можем существенно пополнить набор достоверных фактов, и я говорю не о гипотетических фактах, которые якобы, по моему мнению, происходили, но по тем или иным причинам не зафиксированы историей. Я говорю об интерпретации того, что известно определенно.

О взаимоотношениях Византии с халифатом в 7–9-м веках мы знаем не много. И, осмысляя это немногое, важно не смешивать факты и интерпретации. Одни и те же отношения могут быть проинтерпретированы совершенно по-разному. Например, отношения между Советским Союзом и Грузией одни интерпретировали как членство в семье народов, другие – как колониальный захват, третьи – как паразитирование малого организма на большом, четвертые – как условие культурного развития Грузии. И так далее. Точно так же по-разному можно интерпретировать и отношения Византии и халифата. Одна крайность здесь – это два равномогучих соседа, борющиеся за лидерство в Центральном мире. Так эти отношения пытаются представлять европейские историки. Другая – Византия была подчинена халифату или даже входила в его состав. Если пытаться остаться на этой оси, то можно было бы сказать, что истина лежит подальше от официальной позиции и поближе к позиции о зависимости Византии от халифата. Но такая «одномерная» интерпретация сплющивает объемное явление.

Прежде всего нужно заметить, что ни о каком равенстве речи быть не может. Огромная империя в зените своего могущества – и маленькое государство с постоянно сжимающимися границами («суверенной» территорией Византии порой оставался только Константинополь) и, что гораздо важнее, с разлагающейся душой, не помышлявшее ни о чем больше, как только о сохранении остатка политической независимости. Любое серьезное столкновение, какими были для первых мусульман войны за Веру, привело бы к полному исчезновению Византии. Во всех сферах явно видно доминирование халифата над Византией. Как называть это: вхождением Византии в халифат, зависимостью Византии от халифата или покорением халифатом Византии – не так уж и важно.

Но если войны за веру не было, то возникает вопрос: а почему халифат не шел на Византию священной войной? Здесь возможно только одно объяснение. Халифы не считали это нужным. Идеологией халифата было исправление первохристианства. «До-ислам» не видел в христианах неверных. Он считал их плохо верующими и старался исправить их веру. То, что халифы оставили Византию «недозавоеванной», означает только то, что они видели византийское христианство уже исправившимся или по крайней мере исправляющимся. Грубо говоря, они считали Византию уже завоеванной духовно (а это было для них главным) и не стремились завоевать ее «больше».

В Константинополе, конечно, прекрасно понимали губительность серьезной войны и всеми силами старались ее избежать. Цена, которой это достигается, всегда одна и та же: подчинение и зависимость. «Валюты», в которых государство-вассал платит государству-суверену, тоже всегда одни и те же – выполняемая для победителя работа, имущество, территории, суверенитет и идеология. Всем этим Византия и платила. Дальше вопрос в том, как назвать эти платы. Войны с северными язычниками: славянами, болгарами, аварами, мадьярами... – можно назвать миссией просвещения отсталых соседей, а можно – защитой северных рубежей халифата. Плату имуществом (в Византии была очень долгая традиция таких «покупок мира») можно назвать контрибуцией, которую уплачивает побежденный победителю, а можно – налогом, который платит провинция центральной власти. Более того, в Дамаске эту плату могут называть налогом, а в Константинополе – контрибуцией. Плату территориями можно назвать территориальными потерями, а можно – изменением границ между двумя провициями – «византийской» и, например, «сирийской». (Передача Крыма от России Украине, которую сегодня российские историки склонны расценивать чуть ли не как национальную трагедию, в пятидесятых годах была мелким и совершенно незначимым событием, почти никак и ни на что не влияющим и потому почти никем и не замеченным, таким же, каким сегодня была бы передача нескольких деревень из Тверской области в Новгородскую.) Плату суверенитетом можно назвать неизбежными политическими уступками, можно – делегированием полномочий, а можно – и усилением контроля центра над провинцией. И наконец, плату идеологией можно назвать сближением взглядов, а можно – навязыванием чуждого мировоззрения.

Для халифата идеология была едва ли не главным. «Угодить» халифату можно было прежде всего «правильной верой». За это даровалась определенная, а порой и очень значительная автономия. Что-то похожее можно было наблюдать в советское время в отношениях Советского Союза, например, с Румынией, а в меньших масштабах – и с Прибалтикой. Это и была главная цена: Византии нужно было исправиться – «притвориться» (или в самом деле стать) правоверной. То, что византийцы «исправлялись», видно и по строительству в Константинополе мечетей, и по очень ранним переводам Корана на греческий. Любопытной, в духе хитроумной византийской дипломатии и античного богословия «имитацией исправления» было монофелитство – длившаяся около пятидесяти лет попытка сделать христианство более монотеистичным, при этом не очень сильно сотрясая основы догматики. (Правда, это начавшееся почти сразу после смерти Мухаммеда движение оказалось движением не в сторону ислама, формально отрицающего божественность Иисуса, а в прямо противоположную, «монофизитскую» сторону. Возможно, это и предопределило его недолговечность: отказ от монофелитства стал таким же актом «исправления», как и его введение.) Но самой заметной попыткой «исправиться» стала борьба с идолопочитанием, принявшая форму иконоклазма – уничтожения икон.

Серьезной полемики с мусульманами или анафем «безбожному Мухаммеду» в это время не заметно. Мы не видим ее ни у Иоанна Дамаскина (если не считать нескольких сомнительно приписываемых ему произведений, в которых тоже нет серьезной полемики), ни у Исаака Сирина.

Шестой Собор. Интересны документы Шестого Собора (конец 7-го века). Большая часть посвящена исправлению церковных нравов: не торговать церковным имуществом, не посвящать в сан за деньги, не жить монахам с монахинями и т.д. и т.п. Об арабах почти ничего не пишется открыто. Поминаются безымянные варвары, которые своими набегами препятствуют нормальной работе церкви, но эти набеги считаются чем-то временным. Кто эти варвары – арабы или, скажем, болгары – непонятно. О потере Египта и Сирии – ни слова. Ни о какой «ереси Мухаммеда» тоже нет речи (ее и не будет еще почти пятьсот лет). Вообще, трудно представить, что этот Собор проходит во время, когда христианский мир оказался уменьшенным в разы. Очевидно, что участники Собора воспринимали происходящее как-то иначе.

Но плата идеологией не отменяла и другие платы. В своей совокупности эти платежи можно интерпретировать даже как поглощение халифатом Византии. Халифат был объединением множества «провинций», правители которых подчинялись центральной религиозной власти.

Но эти «провинции» можно считать и государствами-данниками, и «сателлитными государствами», и даже колониями, подчиненными метрополии. Конечно, сегодня все эти отношения сильно отличаются друг от друга. Но тысячу с лишним лет назад отношения между государствами были гораздо менее сложными и разнообразными. Так что у нас нет никаких оснований переносить современные геополитические, дипломатические и правовые реалии в Центр-III, где межгосударственные отношения были совсем другими.

Так вот, уровень независимости «провинций» халифата вполне сравним с уровнем независимости Византии. Политика Византии состояла в том, чтобы путем идеологических уступок и даже признания духовного первенства халифа добиться сохранения хоть какого-то суверенитета. Это одна интерпретация. Но то же самое можно проинтерпретировать и как вхождение в халифат на правах одной из «провинций». Такое «неформальное вхождение» в слабо оформленное религиозно-политическое объединение возможно. Мы и сегодня видим примеры подобных конструкций: например, та же Румыния и советский блок (СЭВ – Совет экономической взаимопомощи). Византия оказалась по отношению к халифату примерно в тех же отношениях, в каких позднее будет Русь по отношению к Орде, а раньше были, например, Египет или Палестина по отношению к самой Византии. У этой «провинции» было славное прошлое. Она хранила великую древнюю культуру. Здесь было чему поучиться. И мусульмане учились. Отношения Константинополя с Дамаском, а затем и с Багдадом были, пожалуй, ближе, чем отношения Багдада и Кордовы. Возможно, эта «провинция» даже фрондировала своим христианством. Но все это не превращало «византийскую провинцию» халифата в его геополитического соперника-конкурента. Тем более, что Византия была далеко не единственной христианской «провинцией» халифата: множество христиан оставалось и в Египте, и в Сирии, и в Испании...

Зная византийское искусство дипломатии – «византизм», можно вообразить, на какие ухищрения приходилось идти правителям Византии, чтобы, эквилибрируя на лезвии ножа, сохранять возможный суверенитет.

Были, конечно, и войны. Но это были не религиозные войны и даже не очень межгосударственные войны. Были «карательные экспедиции» центра против непослушной «провинции». Таких войн с непокорными вассалами особенно много в истории Франции. Были они и в России – например, поход Ивана Грозного на Новгород. Современные войны с Чечней – из того же ряда. А кроме карательных экспедиций были и «гражданские войны», или, точнее, «междоусобицы». Разные части халифата время от времени воевали между собой. Такими же были и войны «арабов» с Византией. Так дрались между собой и русские князья. Множество таких войн разразилось и при распаде Советского Союза.

Есть несколько крупных фактов, и интерпретации не должны их ни искажать, ни затушевывать. Самый первый – это появление нового мирового государства – халифата. Второй – отсутствие идеологической напряженности между мусульманами и христианами в первые века после Мухаммеда. Третий – тенденция «об-исламливания» христианства, самым знаменитым выражением которой стало иконоборчество. Четвертый – более чем терпимое отношение к христианам в халифате и к мусульманам в Константинополе.

Реальная Византия

Призрачность придуманной Византии мешает нам видеть значимость Византии реальной. Историки неслучайно чувствуют, что Византия занимает важное место в истории. Это место действительно важное. Но, так как в Византии переплелись несколько исторических линий, это не одно, а несколько важных мест.

Одна из «линий судьбы» Византии – линия хранителя античности, «императора Центра-II в изгнании». Античность умирала в Византии. Почти вся ее фаза «конец», с 5-го по 12-й век, была византийской. В 5-м веке закончилась Западная Римская империя, а вместе с нею и «латинский народ» – сообщество римлян, которых помимо общей для всех римлян культуры объединял еще и латинский язык. Но оставались римляне востока, римляне-«греки», которые и продолжали античную метакультуру еще лет восемьсот. Почти до самых последних веков своей истории византийцы как будто не желают до конца становиться людьми-III. Даже влияние халифата не могло сделать их вполне над-античными. И это не случайно, потому что всю свою историю Византия поднимает в культуру-II арьергард Центрального мира. Среди последних из знаменитых персонажей мировой истории туда поднялись и русские.

Мы видим «античных византийцев» не только в Византии Юстиниана, но и гораздо позже – в Византии «македонцев» (10–11 века) и даже в Византии Комнинов (12-й век). И тогда светские византийцы, как и за пятьсот лет до того, гордились «классичностью» своей образованности. Вместо «Багдад» они пишут «Вавилон», вместо «франки» – «кельты». Все северные соседи – «скифы». Вся лирика, вся беллетристика (ее, впрочем, сохранилось не так много) нарочито «античная». Пселл одинаково горячо восхищается и Платоном, и Григорием Богословом. Такой же «коктейль» и у Льва Дьякона, и у Иоанна Геометра. В 11-м веке все это кажется необъяснимым архаизмом. Как оды Державина в наше время

Из путевых заметок. Странное чувство охватывает в греческих (например, афинском или ираклионском) музеях византийского искусства, когда рядом с православными иконами видишь совершенно античные, из белого мрамора элементы внутреннего убранства церквей 10-го века, например кентавров на алтарной преграде. На шкатулках с резьбой по слоновой кости (чуть ли не единственные изящные византийские вещицы, которые массово представлены в музеях) тоже часты античные сюжеты – подвиги Геракла, Тезея...

Конечно, «византийская античность» совсем другая по сравнению с классической античностью. Не видеть разницы между «Тимарионом» или «Повестью об Исминии и Исмине», с одной стороны, и «Илиадой» или «Царем Эдипом» – с другой, – это то же самое, что не видеть разницы между московским собором Василия Блаженного и петербургским храмом Христа на Крови или между Архангельским собором Кремля и храмом Христа Спасителя. Античны в византийских сказках только время действия, имена и некоторые детали. А вся их литературная ткань неантична. Начиная с самой их сказочности. Но такая стилизации, «деланность под античность» только усиливает едва ли не главный мотив византийской литературы – «реквием по античности», сильнейшую тоску по тем светлым временам, когда Рим цвел и правил миром.

Первохристианство, «античное христианство» – вторая линия византийской судьбы. «Античное христианство» сформировалось в Византии, и Византия много веков жила первохристианской жизнью. Но примерно в то же время, когда первохристианская метакультура входила в фазу «конец», Византия постепенно начинает отходить от нее. Хранительницей ее старости (в отличие от античной метакультуры) Византия не стала.

До той поры пока в 18–19-м веках атеизм не стал в Центральном мире главенствующей идеологией и не поставил тем самым точку в истории первохристианской метакультуры, в той или иной степени она участвовала в жизни всех Центральных христиан. Конечно, как и античная метакультура, первохристианская сохраняется и в сегодняшней жизни, но (и тоже как и античная) – в статусе прошлого. Как и с античным прошлым, мы уже попрощались и с первохристианским. Но не расстались мы ни с тем, ни с другим. Подобно тому как мы верим в приметы или в домовых, мы верим и в бога «по-первохристиански». Так, на всякий случай. Хоть и неловко, но не помешает. Правда, и в нашей сегодняшней жизни есть Настоящее, Живое, которое «носит первохристианские одежды», но это уже не само первохристианство.

И наконец, третья линия византийской судьбы. Она тоже христианская. Но не первохристианская. Хотя Византия и прожила много веков первохристианской жизнью, но в том «византийском» христианстве, которое представляешь сразу же, как только слышишь о Византии, от первохристианства не так уж и много.

Начало

В 10-м веке в религиозной жизни Византии начинаются перемены. Правда, они не сразу бросаются в глаза – появляющееся новое поначалу теряется за старым. А старого, «античного» в христианстве визатийцев было еще много. По-прежнему пострижением в монахи наказывают политических противников. И это еще самое мягкое наказание. Гораздо чаще виновному вырывают глаза, рубят руки, кастрируют. Так они слышат лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну. В ходу и человеческие жертвоприношения. Только жертв теперь не убивают, как во времена Агамемнона. Иногда их кастрируют. Так посвятил Богу своего сына (будущего патриарха) император Роман Лакапин. А иногда просто отдают маленьких детей монастырям, чтобы со временем они стали монахами. Все это есть. Но начинается и другое. Меняется характер монашества. Оно как бы очищается от грязи, накопившейся за века безверия. Монастырская жизнь на Афоне начинает напоминать самые яркие страницы истории египетского монашества. Симеон Новый Богослов выводит на поверхность линию Посвященных-богословов, которая чуть ли не четыреста лет после Максима Исповедника в Византии никак себя не обнаруживала. Важнее становится роль религии и в жизни общества. Появляются даже «праведные» императоры. Никифор Фока и во дворце пытается быть аскетом. Сменяет его покровитель Афона Иоанн Цимисхин. (Правда, «праведный» Иоанн добивается короны, просто убив «праведного» Никифора.) Но самая главная примета будущего – это начинающееся в 10–11-м веках византийское «искусство глаз».

Конечно, и раньше христианские художники создавали очень яркие портреты-иконы. Но это были гении-одиночки, на ощупь искавшие путь будущей живописи. А начиная с 10-го века «искусство глаз» становится массовым – множество иконописцев, включая тех, кто работал в далеких провинциях, пишут удивительные фрески и иконы. Удивительные по страстности своей религиозности.

Но и великое «искусство глаз» – это тоже только одна из многих частностей, за которыми просматривается самое главное – меняется характер веры. Она становится живой, исступленной – такой же, какой были вера первых мусульман и вера христиан в самые первые века христианства. Византийцы массово почувствовали Бога и почувствовали свое будущее с Богом – свою самую важную историческую роль.

С этого чувства и началось новое христианство – христианство, которое стало самым важным делом «поздней Византии».

Разные Византии

Византийское искусство – множество церквей, множество переполненных поиском и светом удивительной Человечности мозаик, фресок, икон. Это слава Византии. Тут уж точно никакой призрачности. Здесь Византия настоящая, и даже не просто настоящая, а Настоящая. Для нее и времени как будто нет – прошло пятьсот, шестьсот, восемьсот лет, а мы все так же чувствуем кипение ее Христовой Страсти.

Вот в этом зеркале мы и видим византийскую жизнь и те изменения, которые в ней происходили. Конечно, во всех лучших произведениях, которые были созданы чуть ли не за тысячу лет византийского искусства, есть общее. Это общее – дух Византии, дух особого «византийского» христианства, который и заставил историков «развести» Рим и Рум и «сотворить» Византию. Но единство не означает неподвижности: менялась сама византийская жизнь и вместе с нею менялось и византийское искусство.

Самое грандиозное из таких изменений произошло на рубеже первого и второго тысячелетий. Масштаб его был таков, что заставляет говорить о двух разных Византиях – «Византии ранней» и «Византии поздней». Возрожденное в 10-м веке византийское искусство перестает быть искусством больших (архитектурных) форм и целиком фокусирует свой творческий потенциал на малых формах: иконах, фресках и мозаиках. (Правда, по мере того того как меньше строят богатых церквей, и мозаик становится все меньше – теперь церкви расписывают фресками.) С одной стороны, такой сдвиг вроде бы имеет понятные экономические причины – постройка грандиозных храмов теперь Византии не по силам. Но дело тут, конечно же, не в деградации жизни Византии. Наоборот, художественый уровень нового византийского искусства свидетельствует не о деградации, а об очевидном подъеме и даже расцвете.

Две Византии очень заметны во влиянии византийской архитектуры и иконописи на итальянское искусство. Века до 13-го это влияние оставалось сильным. Но самое интересное – в том, что это было не одно, а два разных влияния. Византийские мотивы в итальянской архитектуре (например, собор в Анконе) продолжают традицию ранней Византии. Но совсем иного рода – влияние византийской иконописи на итальянскую живопись. Здесь уже новая, поздняя Византия открывает перед итальянцами направление, которое через двести – триста лет приведет их к взлету живописи Возрождения. И хотя на первый взгляд главный мотив Возрождения едва ли не антивизантийский: очеловечивание Бога против византийского оБожения человека, – византийское стремление «писать душу» стало общим для всех итальянских художников.

Всмотревшись, понимаешь, что разных Византий было не две, а больше. Все они говорили по-гречески, у всех столицей оставался Константинополь, и все они называли себя «Романией» («страна румов»). Но при всем при этом каждая из них жила своей жизнью, непохожей на жизнь других Византий. (Не стоит и говорить, конечно, какие разные роли – от огромных до ничтожных – играли разные Византии в мире.) История Византии – как многосерийный фильм. Длина каждой серии – 200–300 лет. Первая серия, или пролог, – это довизантийская, доконстантиновская Римская империя 1–3-го веков, которую продолжит Византия. Вторая серия – Византия Феодосия и Юстиниана, христианизированная Римская империя 4–6-го веков, о которой пишет Прокопий. (Правда, название «Византия» относят только к востоку Римской империи, хотя в 6-м веке этот восток включал и «латинские» Карфаген, Рим и даже часть Испании.) Третья серия – почти исчезнувшая в халифате Византия 7–9-го веков. Четвертая – Византия «македонской династии», 10–11-й века. Пятая – Византия Комнинов (12-й век). И шестая – последняя Византия, Византия Палеологов, 13-й и 14-й века.

Вот такой «византийский сериал». Но самое интересное, – его «съемки» не закончены. Все дело в том, что цветок, ставший средоточием жизни поздней Византии, продолжал расти и когда Византии-государства уже не стало. Продолжает он расти и сегодня. Но «расти» не значит «распуститься и зацвесть» – и для византийцев 10-го века, и для византийцев и русских 14-го века, и для нас, русских 21-го века, новое византийское христианство и было, и остается не просто новым, а будущим.