«Вокруг света»

Поднявшись на гору, путник видит внизу, среди зелени деревьев – крыши небольшого города, бухту и тихую гладь утреннего моря.

Немного постояв, он говорит сам себе: «Ну, вот ты и вернулся в Зурбаган», и начинает спускаться по извилистой дороге к городу.

Оказавшись в городе, путник идет на крикливой улице Полнолуния. Ранний свет дня делает движение на ней толково – жизнерадостным.

Крупная фигура прохожего, особая стремительная походка, выработанная долгими странствиями, кофейный загар и бессознательная улыбка обращают на себя внимание многих прохожих.

Путешественник смотрит на часы – на них половина девятого, бормоча себе под нос «Ассоль спит, зачем портить восторг встречи смесью сна с действительностью», путник сворачивает на тенистый просторный бульвар и останавливается у входа в кафе. Войдя в него, он просит подать яичницу с луком, вина и сигар.

Почти следом за ним входят в кафе: толстый мальчик лет десяти, красный от нерешительности и смущения; девушка мужского сложения, в строгом костюме, мужским портфелем и мужскими манерами; кургузый господин, подвижный и ещё крепкий и несколько молодых людей праздно шагающего вида.

Хозяин, смотря поверх очков и прижимая пальцем то место газеты, на котором застало его такое изумительное нашествие посетителей, почесал спину, позвонил в звонок, и официанты принялись принимать заказы.

Тем временем посетители, сев в разных местах зала открыто уставились на путника взглядами театральных зрителей. От этих немигающий глаз путник закашлялся, глоток вина стал ему поперёк горла, а яичница упрямо развалилась на вилке.

Вдруг положение резко изменилось, - лопнул пузырь томления: мужевидная девица, понюхав поданный ей стакан с какао, крякнула, обвела общество призывным взором, решительно поднялась и, подойдя к путнику, громко спросила: «Разрешите мои сомнения. Портрет кругосветного путешественника, Жиля Сидира, напечатанный в журнале «Зурбаганский Вестник», хроникером которого имею честь состоять я, Дора Минута, очень напоминает Ваши черты. Не Вы ли славный зурбаганец Седир, два года тому назад вышедший на стотысячное пари с банкиром Фрионом, что совершите кругосветное путешествие без копейки денег, сроком в два года?

Услышав эти слова, даже хозяин вышел из- за стойки и замер, затаив дыхание.

«Да, это я!»-сказал взволнованный Жиль, смеясь и раскланиваясь перед повскакавшей вокруг публикой. Послышались крики «ура», «браво» и Жиль оказался в кругу радостно – приветливых лиц.

«Мы хотим знать от вас, зачем вы отправились путешествовать, Как прошло путешествие и что вы видели во время ваших странствий интересного» - на перебой сыпались вопросы.

«Произошло это так. Мне нужны были деньги на окончательные опыты по изобретению, имеющему большое значение. Министерство благосклонно отвертелось, капиталисты не доверяли, а сам я, вставая по утру, не знал, будет ли мне на что пообедать. Эксцентричный банкир Фрион, забавы ради, предложил мне обогнуть земной шар за сто тысяч, покинув город без спутников, денег и съестных припасов. Нотариус скрепил это условие. Опаздывая сверху двух лет даже на одну минуту( секунды прощались) я не получал ничего.

Однако я выполнил эту задачу неделей раньше установленного срока. И вот я здесь – среди вас.

Я испробовал все способы передвижения: ходьбу, лодку, носилки, слонов, верблюдов, парусные и паровые суда, велосипеды и многое другое. Трудно передать всё то, что видел и пережил я в этом путешествии – это нужно пережить».

«А что было самым интересным для Вас, в этом необходимом путешествии?» – спросила Дора Минута.

«Пожалуй, самое интересное – это встречи с живыми людьми, т. е. людьми, умеющими наполнять свою жизнь, не ставящими во главу угла - шелуху мелочей, а видящими главное «зерно» тех событий жизни, что окружают их. Если хотите, я расскажу вам об одной такой встрече. Наша встреча с Эммануилом Стилем произошла в тот момент, когда я оказался на юге Африки, в портовом городе Кордон-Брюн. Зайдя в кафе, я увидел человека с фигурой воина, лицом простофили и спокойной верой в глазах, что никто не захочет причинить ему зла. Оказалось, что он прибыл из глубины леса, и зашёл сюда отдохнуть, после того, как продал в Танкосе свою добычу и обменял её на то, что ему было необходимо.

Разговорившись, я узнал, что началась его история десять лет тому назад в этом кафе. (Лицо Жиля, и окружающее его обстановка начинает дрожать, постепенно исчезая, так слышен только его голос).

В тот день, в этом же кафе сидели трое людей, основным призванием которых стала мистификация. Они уже создали легенду о бриллианте в тысячу восемьсот карат, который якобы сверкает в скале над водопадом Альпетри и теперь наслаждались видом тысяч проходимцев, которые спешили туда. Когда вошёл Стиль сидевшие переглянулись. Несколько дней назад Стиль сидел с ними, и они знали его.

«Это он»,- говорит Консейль.

«Человек из тумана»,- ввернул Гарт

«В Тумане», - поправляет Вебер.

«В поисках таинственного угла»

«Или четвёртого измерения»

«Нет, это искатель редкостей»,- заявляет Гарт

«Что он говорил тогда о лесе?» - спросил Вебер.

Консейль, пародируя Стиля, скороговоркой произносит: «Этот огромный лес, что тянется в глубь материка на тысячи миль, должен таить копи царя Соломона, сказку Шехерезады и тысячу тысяч вещей, ждущих открытия».

«Положим», - говорит Гарт, поливая коньяком муху, уже опьяневшую в лужице пролитого на стол вина, - «положим, что он сказал не так. Его мысль неопределённо прозвучала тогда. Но суть её такова: « в лесном океане этом должен быть центр наибольшего и наипоразительнейшего впечатления, некий Гималай впечатлений, рассыпанных непрерывно, и если бы он знал, как разыскать этот Зенит, - он бы пошёл туда».

«Вот странное настроение в Кордон – Брюне», - заметил Консейль, - « и богатый материал для игры. Попробуем этого человека».

«Каким образом?»

«Я обдумал вещичку, как мы не раз делали; думаю, что изложу её довольно устойчиво. От вас требуется лишь говорить « Да» на всякий вопросительный взгляд со стороны материала.

«Хорошо», - сказали Вебер и Гарт.

«Ба», - немедленно восклицает Консейль.-Стиль обернулся и подошёл к компании.

«Ленивец», - говорит Консейль,- вы Стиль! Огребли в одной яме несколько тысяч долларов и успокоились. Продали вы ваши алмазы?»

«Давно уже, - спокойно отвечает Стиль, - но нет желания предпринимать что-нибудь ещё в этом роде. Как новинка прииск мне нравился».

«А теперь?»

«Я – новичок в этой стране. Она страшна и прекрасна. Я жду, когда и к чему потянет меня внутри».

«Особый склад вашей натуры я приметил ещё по прошлому нашему разговору», - говорит Консейль.

«Кстати, на другой день после того мне пришлось говорить с охотником Пелегрином. Он взял много слоновой кости по ту сторону реки, миль за пятьсот отсюда, среди лесов, так пленяющих ваше сердце. Он рассказал мне о любопытном явлении.

Среди лесов высится небольшое плато с прелестным человеческим гнездом, встречаемым неожиданно, т.к. тропическая чаща в полутьме своей неожиданно пересекается высокими бревенчатыми стенами, образующими заднюю сторону зданий, наружные фасады которых выходят в густой внутренний дворик, сад полный цветом. Он пробыл там один день, встретив маленькую колонию уже под вечер. Ему послышался звон гитары. Потрясённый, так как только лес, только один лес мог расстилаться здесь и во все стороны не было даже негритянской деревни ближе четырнадцати дней пути, .Пелегрин двинулся на звук, и ему оказали тёплое гостеприимство. Там жили семь семейств, тесно связанные одинаковыми вкусами и любовью к цветущей заброшенности. Интересный контраст с вполне культурным устройством и обстановкой домов представляло занятие этих Робинзонов пустыни – охота, единственно охотой промышляли они, сплавляя добычу на лодках в Танкос, где есть промышленные агенты, и обменивая её на всё нужное, вплоть до электрических лампочек.

Как попали они туда, как подобрались, как устроились? Об этом не узнал Пелегрин. Один день, - он не более, как вспышка магния среди развалин, - поймано и ушло, быть может, существенное. Казалось, эти люди сошлись петь. И Пелегрин особенно ярко запомнил первое впечатление, подобное глухому рисунку: узкий проход меж бревенчатых стен, слева – маленькая рука, машущая с балкона; впереди – солнце и рай».

Стиль внимательно слушает, смотря прямо в глаза Консейля.

«Я вижу это», - просто говорит он, - « Это огромно. Не правда ли?»

«Да» - говорит Вебер.

«Да» - подтверждает Гарт.

«Нет слов, выразить, что чувствуешь, - задумчиво проговорил Стиль, - но как я был прав! Где живёт Пелегрин?»

«О, он выехал с караваном в Ого».

Стиль проводит пальцем по столу прямую черту, сначала тихо, а затем быстро, как бы смахнул что-то.

«Как называлось то место?», - спросил Стиль, « Как Пелегрин нашёл его?»

«Сердце Пустыни», - говорит Консейль – « Он встретил его по прямой линии между Кордон – Брюн и озером Бан. Я не ошибся, Гарт?»

«О, нет»

«Скат переходит в плато?» - Стиль повернулся всем корпусом к тому, кого спрашивал.

Вебер даёт несколько точных топографических указаний, а Консейль предостерегающе смотря на него, насвистывает: «Куда торопишься красотка, ещё ведь солнце не взошло».

Стиль выслушивает всё, затем поднимается неожиданно быстро и прощается. Его взгляд напоминает взгляд проснувшегося.

«Откуда?» - спрашивает Консейль Вебера, - Откуда у вас эта уверенность в неизвестном, это знание местности».

«Отчёт экспедиции Пэна. И моя память».

«Так, ну что же теперь?»

«Это уже его дело, - говорит смеясь Вебер, - но поскольку я знаю людей… Впрочем в конце недели мы отплываем».

Свет, падающий на говоривших, пересекает тень. В дверях стоит Стиль.

«Я вернулся, но не войду», - быстро говорит он.

«Я прочёл порт на корме яхты. Консейль – Мельбурн, а ещё …»

«Флаг – стрит, 2» - также отвечает Консейль. –« И …».

«Все, благодарю».

Стиль исчезает. Наступает молчание, которое нарушает хладнокровное замечание Гарта.

«Это, пожалуй, выйдет. И он найдёт Вас».

«Что?»

«Ба» - кивнул Консейль. – Жизнь коротка. А свет – велик.

Голос Жиля: «Два года колесила по свету яхта Консейля, но наконец и это наскучило ему. Тогда он вернулся в свой дом к едкому наслаждению одиночеством, с горем холодной пустоты, которого не мог сознавать. И вот однажды слуга подал ему карточку, на которой стояло одно слово - «Кордон-Брюн».

«Я принимаю», - после кроткого молчания говорит Консейль, чувствуя среди неприятности своего положения живительное и острое любопытство.- « Пусть войдёт Стиль».

Эта встреча происходит посреди огромной залы. Остановившись на пороге Стиль некоторое время всматривается в замкнутое лицо Консейля. Почувствовав, что свидание неизбежно, оба быстро сходятся.

«Кордон-Брюн» - любезно говорит Консейль.

«Вы исчезли, и я уехал, не подарив вам гравюры Морада, что собирался сделать. Она в вашем вкусе, я хочу сказать, что фантастический пейзаж Сатурна, изображённый на ней, навевает тайны вселенной».

«Да» - Стиль улыбается. – «Как видите, я помнил ваш адрес. Я записал его. Я пришёл сказать, что был в Сердце Пустыни и получил то же, что Пелегрин, даже больше, т. к. я живу там».

« Да, я виноват, - сухо говорит Консейль, - но мои слова – моё дело и я отвечаю за них. Я к вашим услугам Стиль».

Смеясь, Стиль берёт его, не дрогнувшую руку, поднимает и хлопает по ней.

«Да нет же, - вскрикивает он, - не то. Вы не поняли. Я сделал Сердце Пустыни. Я не нашёл его, так как его там, конечно, не было, и я понял, что вы шутили. Но шутка была красивая. О чем-то таком, бывало, мечтал и я. Меня называли чудаком – всё равно. Признаюсь, я смертельно позавидовал Пелегрину, а потому отправился один, чтобы быть в сходном с ним положении. Да, месяц пути показал мне, что этот лес. Голод…и жажда… один; десять дней лихорадки. Змея укусила руку; как взорвало меня – смерть. Я взял себя в руки, прислушиваясь, что скажет тело. Тогда как собаку, потянуло меня к какой-то траве, и я ел её; так я спасся, но изошёл, потом и спал.

Всё было как во сне: звери, усталость, голод и тишина. Но не было ничего на том месте, о котором говорилось тогда; я исследовал всё плато. Конечно, всё стало ясно мне. Но там подлинная красота, - есть вещи, о которые слова бьются как град о стекло,- только звенит…»

«Дальше…» - тихо говорит Консейль.

«Нужно было, чтобы он был там, - кротко продолжает Стиль. – Поэтому я спустился на плоту к селению, заказал людей и материалы и сделал, как было в вашем рассказе и как мне понравилось. Семь домов. На это ушёл год. Затем я пересмотрел тысячи людей, разыскивая по многим местам. Конечно, я не мог не найти, раз есть такой я, - это понятно. Так вот, поедемте взглянуть; мне бы хотелось знать, так ли вы это представляли».

Лицо Консейля порозовело. Давно забытая музыка прозвучала в его душе, и он в волнении зашагал по диагонали зала. Затем остановился, как вкопанный.

« Вы – турбина, - сдавлено говорит он, - вы знаете – вы – турбина. Это не оскорбление».

« Когда ясно видишь что-нибудь»…- возразил Стиль.

« Я долго спал, - перебивает его Консейль,- значит… Но как похоже это на грезу! Быть может, надо ещё жить, а?»

«Советую».

«Но его не было. Не было»

«Был, - Стиль поднял голову и уверенно продолжает

«Он был. Потому, что я нёс его в сердце своём».( Изображение дрожит и мы снова видим Жиля, в окружении слушателей).

«И вот два человека, с глазами полными оставленного сзади огромного пространства, упёрлись в бревенчатую стену, скрытую чащей. Вечерний луч встретил их, и с балкона, над природной оранжереей сада прозвучал тихо напевающий голос женщины. Вот такую встречу, подарила мне судьба. Стиль приглашал меня к себе, в Сердце Пустыни, и я сказал, что подумаю над его предложением, после того, как выиграю пари».

«А видели ли вы рыбий храм? – басом говорит толстый мальчик, мальчик, давно уже хотевший спросить Жиля. Но тут же великий конфуз съел его без остатка, и красный как помидор, смельчак жалостливо запыхтел.

«Какой храм, милочка? – улыбнулся Седир.

«В котором дикари поклоняются рыбам», - с отчаяньем проговорил бедняк, прячась за Дору Минуту, т.к.все головы повернулись к нему.

«Когда дикари пляшут…» - выпискнул он при общем хохоте и исчез, утопив свою кругленькую фигурку в путанице угловых стульев.

Жиль встаёт и выходит из кафе, окружённый своими поклонниками. Окликнув проходящее такси, Жиль садится в него, к разочарованию любопытных.

Остановившись у бедного дома, Жиль поднимается по лестнице, и стучится в дверь.

Дверь тихо приоткрывается, показывая молодую женщину с летящим лицом, всю освещённую солнцем, затем отлетает к стене, и, ударившись об неё – захлопывается.

Снова мы в бедно обставленной комнате Жиля. За столом, друг на против друга сидят, немогущие наглядеться друг на друга Жиль и Ассоль.

«Ну вот, через два часа – установление выигрыша пари и получение премии» - сказал Жиль.

В этот момент раздаётся корректный, негромкий стук первого посещения.

Входит человек, скромной солидной внешности, с привычно висящим в руках «дипломатом» и осматривает скудную обстановку комнаты пустым взглядом официального лица, обязанного быть во всех, без исключения, положениях.

«Норк Орк, поверенный известного вам Фриона», - говорит вошедший, кланяясь погибче Ассоль и каменным поклоном – Седиру.

Весь напрягшийся, Жиль подаёт стул Орку и садится сам.

«Дело, благодаря которому я имею честь видеть Вас, хотя предпочёл бы ради удовольствия это дело совершенно иного рода»,- заговорил Орк, - « дело это касается столько же Вас, сколько и партнёра вашего по пари, заключенному меж вами и доверителем моим, бывшим банкиром Фрионом. Я уполномочен сообщить, и тороплюсь сделать это, дабы сложить обязанность печального вестника, - что смелые, но неудачные спекуляции ныне совершенно уравняли с вами Фриона в отношении материальном. Он не может заплатить проигрыша».

Удар настолько силен, что Жиль побледнел как полотно, не чувствуя рук жены, поворачивающих к себе его лицо.

« Жиль, Жиль!.. Жиль, не дрожи и не думай!..Перестань думать!..Не смей!»

Жиль наконец переводит дыхание.

«Так. И никакой пощады?» - тоскуя, закричал Жиль.

Норк Орк поднимает глаза, затем опускает их и встаёт с вытянутым лицом.

«Мне поручено ещё передать письмо- не от Фриона. Вам пишет Аспер. Кажется, это оно…да», порывшись в «дипломате» достаёт письмо и протягивает его Жилю, который бросает письмо на стол.

« Как нибудь прочитаю, - вяло говорит он, обессиленный и уставший.- Вы конечно, не виноваты, прощайте!»

Орк выходит, прямая спина его некоторое время видна из открытой двери.

Ассоль громко и безутешно плачет.

«Плачешь?» - говорит Жиль.- « Я тебя понимаю. Вот судьба моего изобретения, Ассоль! Я обнёс его вокруг всей земли, в святом святых сердца, оно радовалось, это металлическое чудо, как живое, спасалось вместе со мною, ликовало и торопилось сюда..» - Он осматривает комнату, бедность которой солнце делает ещё печально-крикливей, и невесело смеётся. – Что же? Залепи дырку в кофейнике свежим мякишем. Начнём старую голодную жизнь, украшенную мечтами!»

«Не падай духом, - говорит Ассоль, поднимаясь, - Когда худо так, что хуже не может быть, - наверное, что-нибудь повернётся к лучшему. Давай подумаем. Твоё изобретение не теперь, так через год, два может быть, оценит же кто-нибудь?! Поверь, не все ведь идиоты, дружок!»

«А вдруг?»

«Ну, мы посмотрим. Во-первых, что же ты не читаешь письмо?»

Жиль сдирает конверт, представляя, что это – кожа Фриона: Жиль Седир приглашается быть сегодня на загородной вилле Кориона Аспера по интересному делу. Секретарь…» - читает он вслух.

«Секретарь расписывается, как министр», - говорит Жиль,- «Фамилию эту разберут, и то едва ли эксперты».

«А вдруг…» - говорит Ассоль, но рассердившись на себя машет рукой.- « Ты пойдёшь?»

«Да»

«Нет»

Жиль подходит к кровати, ложится и закрывает глаза. Ассоль , жалея его, молча подходит к кровати и ложится рядом, положив голову ему на грудь.

После того, как за стеной бьёт 7 часов Жиль встаёт. «Пойдём вместе Ассоль», - говорит он, - « мне одному горестно оставаться. Пойдём. Уличное движение, может быть развлечёт нас».

Загородная вилла Аспера. На ярко освещённой террасе сидят трое. В центре – похожий на добродушного кота – Аспер. По бокам от него с подобострастным видом сидят – директор банка и суховатый, с желчным и въедливым лицом – журналист.

«И так, до прихода Седира остаётся ещё немного времени. Чем вы порадуете нас в этот раз, а?» - спрашивает у журналиста Аспер.

«Пожалуй, самое интересное то, что в Лиссе покончил с собой известный скрипач Грэвс».

«Вероятно, была причина? Ведь иначе вы бы не упомянули об этой истории. Погибают многие и более известные люди».

«Да, но обычно при этом не оставляют мемуаров, которые проливают свет на историю, приведшую к такому концу. А история действительно любопытная, т.к. касается извечного вопроса – может ли искусство быть орудием зла.

Для начала, коротко напомню историю Грэвса, несколько нашумевшую.Три года назад Грэвс давал концерты в европейских и американских городах. В это время, жена его Леона и служащий транспортной конторы Гарт полюбили друг друга исключительной, не останавливающейся ни перед чем любовью. Когда выяснилось, что муж скоро вернётся, чета решила выехать в Америку. Но для этого нужны были деньги. Вечером, когда все служащие ушли, Гарт решился на взлом сейфа. На звук прибежал, страдавший бессонницей сторож. В пылу борьбы Гарт ударил сторожа и желая оглушить – убил.

Его арестовали в Гель - Гью и присудили каторжные работы. После суда Леона отравилась».

( Изображение снова дрожит и остаётся только голос журналиста.)

Спустя три года к губернатору в приёмную вошёл Грэвс. Он сел на жёсткий стул с прямой спинкой и стал ждать своей очереди, передав свою визитную карточку.

Голос Грэвса за кадром.

«Если меня по очереди введут – плохой знак, - размышляет он – Не мог же он не слышать обо мне, газеты ведь читает, я думаю? Мог бы принять без очереди. А вдруг захочет «выдержать стиль», «осадить…»

Из кабинета выходит посетитель, и куколка-секретарь, выйдя из кабинета, галантно улыбаясь, останавливается около Грэвса и говорит:

«Мсье Грэвс, их превосходительство к вашим услугам».

Голос Грэвса за кадром

«Ну вот, знают, чувствуют, ценят!» - думает он и неспеша входит в кабинет.

Губернатор крепкий человек, среднего роста, с седеющими солдатскими усами, жирной шеей, наплывшей на тугой воротник и размазанными по лысине чёрными прядками, некоторое время рассматривал Грэвса.

Длинные каштановые волосы и длинный, с узкой талией пиджак Грэвса делают его в профиль похожим на женщину с короткой, до плеч стрижкой. Но анфасом его лицо широко, массивно и замкнуто. Это лицо резко противоречит узким плечам и хилой груди артиста.

«Так, что же…э-э…месье Грэвс… изволите объезжать наши трущобы? – приветливо и радостно говорит губернатор. – Очень, очень рад познакомиться. И всё, что смогу, конечно…»

«Я, Ваше превосходительство, хотел бы…»

«Нет, нет, извините. Для Вас я – Александро».

«Что ж, хорошо». – думает Грэвс и продолжает.

«Я, Александро, составил докладную записку. Вот она. В ней я провожу мысль, что весьма благодетельное влияние на души каторжан оказала бы моя музыка. Я прошу вас разрешить объезд каторжных тюрем, в каждой я дал бы концерт. Я верю в облагораживающую силу искусства».

«Ах, вот что, - говорит, настораживаясь губернатор. – Так то так. Но не думаете ли вы, простите, я в музыке не компетентен, что это …как бы сказать… Жестоко несколько? Тюрьма, говоря прямо, вещь тяжёлая. Боюсь, не раздразните ли вы их в ихнем-то положении. Откроется им сладкий просвет, да и закроется, тут же».

Грэвс еле заметно вздрагивает.

«Но они сами слагают песни, поют их с увлечением».

«Не знаю, не знаю…Они не поймут вас…Я отвечу Вам официально, простите, но так необходимо… Наверное будет можно… Всего лучшего. Очень рад познакомиться!»

Солнце склоняется к сопкам. Партия заключённых вернулась с лесных работ. Среди них и Гарт.

В ожидании ужина он ложится на нары и, не желая никого видеть, закрывает глаза. К нему подсаживается ещё один заключённый Лефтель, который знает его историю

«Сплин или ностальгия? – спрашивает Лефтель, закуривая – А вы в «трынку» научитесь играть?

«Свободы хочу, - тихо говорит Гарт. – Так тяжко, Лефтель, что и не высказать».

«Тогда, - Лефтель понижает голос, - бегите в тайгу, живите лесной, дикой жизнью, пока сможете.

«Знаете, воли не хватает, - помолчав, искренне говорит он, садясь.- Если бежать, то не в лес, а к людям, в города или за границу. Но воля уже отравлена. Препятствия, огромные расстояния, которые нужно преодолеть, длительное нервное напряжение… При мысли о всём этом фантазия рисует затруднения гигантские…это её болезнь, конечно. И каждый раз порыв заканчивается апатией».

«А мне вот всё равно, - говорит Лефтель, - философский склад ума помогает. Хотя…»

Входит надзиратель, крича:

«Всем выходить во двор, жива-а! Музыкант вам играть будет, идиотам, приезжий, вишь арестантскую концерту наладил».

Гарт и Лефтель вместе со всеми, заинтересованные, направились в коридор. Арестанты шутят:

«Нам в первом ряду кресло подавай!»

«А я ежели свистну…»

«Урку кадриль танцевать ведут…»

Кто-то поёт петухом.

«Однако не перевелись ещё утописты», - говорит Гарт, - «завидую я их светлому помешательству».

На широком каменистом дворе, окружённом высокой стеной арестанты выстроились полукругом в два ряда. Солнце бросает на них свои низкие лучи.

Из приземистого здания выходит начальник. Он не одобряет затеи Ягдина, но боясь губернатора вынужден предварить этот концерт и представить играющего.

«Ну вот» - громко заговорил он – «вы так поёте свои завывания, а настоящей музыки не слыхали. Ну, вот, сейчас услышите. Вот вам будет сейчас играть на скрипке знаменитый скрипач Грэвс – он по тюрьмам ездит для Вас, душегубов, поняли?»

Гарт побледнел. Лефтель, знающий его историю, с сожалением смотрит на него.

«Это зачем же…» - растерянно и криво улыбаясь, шепчет Гарт. Сознание, что нельзя уйти, усиливает его страдание.

« Подержитесь, чёрт с вами», - говорит Лефтель.

Гарт стоит в первом ряду. Наконец выходит Грэвс, задерживается на нижней ступеньке, медленно обводит собравшихся взглядом и, незаметно кивнув головой, Улыбается застывшему лицу Гарта. Глаза его горят болезненным огнём сдерживаемого волнения. Он испытывает почти благодарность к его мучениям.

На скрипаче щегольской белый костюм, жёлтые ботинки и дорогая панама. Его пышный, бледно-серый галстук похож на букет.

Устремив глаза вверх, Грэвс качнулся вперёд, одновременно двинув смычком и начал играть.

«Какая сволочь всё-таки», – тихо говорит Лефтель Гарту. Но Гарт не отвечает. В нём глухо, но повелительно ворочается какая-то новая сила.

Вдруг Грэвс начинает играть любимый романс соперника: «Чёрный алмаз», который играла часто Гарту Леона.

Гарт сжав кулаки, делает попытку выйти из строя, но Лефтель силой удерживает его.

Смычок выводит:

«Я в память твоих бесконечных страданий принёс тебе чёрный алмаз…»

Когда скрипка умолкла, он пригибает к себе голову Лефтеля и твёрдо шепчет:

«Теперь я знаю, что Грэвс сделал жестокую и непростительную ошибку».

(Голос журналиста)

«На следующий день Гарт совершил побег, а спустя полтора года…»

В гостиничном номере Лисса полулежит в кресле утомлённый Грэвс. Рассыльный вносит на подносе почту. Среди них письма и свёрток, запечатанный как бандероль.

Схватив письмо и свёрток, Грэвс вскрывает конверт и потускнев, начинает читать.

Слышен голос Гарта:

«Грэвс! Настало время поблагодарить Вас за ваш прекрасный концерт, который вы дали мне в прошлом году. Я очень люблю музыку. В вашем исполнении она сделала чудо - освободила меня.

Да, я был потрясён, слушая вас; богатство мелодий, рассказанных вами во дворе Ламского лагеря, заставило меня очень глубоко почувствовать всю утраченную мною музыку свободной и деятельной жизни; я сильно снова захотел всего и бежал.

Такова сила искусства, мсье Грэвс! Вы употребили его как орудие недостойной цели и обманулись. Искусство - творчество никогда не принесёт зла. Оно не может казнить. Оно является идеальным выражением всякой свободы, мудрено ли, что мне, в тогдашнем моём положении, по контрасту, высокая могущественная музыка стала пожаром, в котором сгорели и прошлые и будущие годы моего заключения.

Особенно спасибо вам за « Чёрный алмаз », вы ведь знаете, что любимая мелодия действует сильнее других.

Прощайте, простите за прошлое. Никто не виноват в этой любви. В память странного узла жизни, разрубленного вашим смычком, посылаю «Чёрный алмаз! »

Грэвс разворачивает свёрток – в нём - ноты ненавистного ему романса.

Грэвс рвёт письмо и ноты и начинает ходить по номеру, а в голове его звучит мелодия романса.

Затем он садится за стол, пишет что-то. За окном начинает светать. Грэвс ставит точку, подносит ствол ко рту, а затем раздаётся звук выстрела.

(Изображение пропадает, и мы видим снова троицу на вилле Аспера.)

«Уже скоро срок, а его всё нет» - говорит Аспер, - а за историю спасибо, вы ведь знаете мою страсть к коллекционированию необычных человеческих судеб».

«А вот и они» - отмечает журналист.

Из темноты сада появляются фигуры Ассоль и Жиля.

Когда они подходят к террасе, Аспер медленно встаёт, точно по принуждению, скупо улыбается и снова садится, давая свободу выжидательному молчанию. Но первым заговорил Жиль.

«Объясните ваше письмо!»

«Оно благосклонно. Вы выиграли пари с Фрионом?»

«Да – безуспешно».

«Фрион – нищий».

«Да… и мошенник кстати»

«Ах» - любуясь своим голосом, мягко говорит Аспер.

«Право, вы очень суровы к нам, игрушкам фортуны. И мы бываем несчастны. Дрогой Седир, я знаю вашу историю. Я вам сочувствую. Однако, нет ничего проще поправить это скверное дело. Если вы, начиная с девяти часов этого вечера, отправитесь, второй раз в такое же путешествие, какое выполнили Фриону, на тех же условиях, в двухлетний срок, я уплачиваю вам проигрыш Фриона и свой, то есть не сто тысяч, а двести».

«Как просто!» - говорит поражённый Жиль.

«Да, без иронии. Очень просто».

Жиль некоторое время молчит.

«Если это шутка», - начинает он говорить, смотря в лицо Ассоль взглядом, выразившим и жалость, и тяжкую борьбу мыслей», - то шутка бесчеловечная. Но и предложение ваше бесчеловечно».

«Что делать?» - холодно и насмешливо говорит Аспер. – «Хозяин положения Вы».

Взбешенный Жиль закричал.

«Да, я вернулся раз хозяином положения, только за тем, чтобы надо мной издевались! Гарантия! Я пошёл!»

Ассоль, вытянутая и напряжённая как струна говорит, едва сдерживая себя, чтобы не разрыдаться от горя и гордости:

«Жиль! И любить, и проклинать буду тебя. Как мало ты был со мною! Впрочем, покажи им! Я заработаю!»

«Гарантия» - Аспер берёт из рук директора банка новую банковскую книжку и подаёт её Жилю.

«Просмотрите и оставьте себе. Сегодня…

Вклад на ваше имя; вы получите его по возвращении, если не позже 9-ти вечера, спустя два года явитесь, получите лично».

«Так» - говорит Жиль, - «я должен идти сегодня? Не могу ли я получить отсрочку до завтра? Один день… Или это каприз ваш?»

«Каприз…» - Аспер серьёзно кивает. «У меня не всегда есть время развлечься, завтра я могу забыть или раздумать. Однако, без десяти девять ; решайте Седир: спустя десять минут вы направитесь домой или будете идти к горам Ахуан-Скапа».

Жиль, ничего не отвечая Асперу, смотрит на Ассоль взглядом полубезумным, силой которого, кажется может воскресить и убить.

«Ассоль», - тихо говорит он – «ещё раз… последний верный удар. Сама судьба вызывает меня. Я тебя утешать не буду, оба мы в горе, - помни только, что такому горю позавидуют два года спустя многие подлецы счастья. Дай руку, губы, - прощай!»

Ассоль обнимает Жиля крепко, но бережно. Носки её башмаков еле касаются пола.

Жиль прочно ставит её на пол, в двух шагах от себя, возвращается к столу, где подписывает предложенное условие и, пристально посмотрев на Аспера, медленно сходит по ступеням в сад.

Но едва ноги его покидают последнюю ступень лестницы, как он твёрдо останавливается в ужасе от задуманного. Потрясённым сознанием он начинает обнимать всю грозную громаду предпринятого. Все силы и стороны походного угнетения стиснули его сердце.

Аспер стоит несколько позади. Вдруг он бледнеет, настолько явственно передаётся ему состояние Жиля. Он задумывается.

«Ну вот…, - говорит Жиль, скрутив слабость всей яростью ослепшей в муках души. –«Я иду. Ступай домой, милая!»

И шагнув в темноту, Жиль, словно лунатик, двигается по аллее к шоссе и далее по тропе, ведущей по долине в сторону холмов. Туда, где высятся отроги Ахуан-Скапа. Дойдя до посёлка, он останавливается в местной гостинице.

Хозяин, узнав его, приветствует.

«За постой я пришлю с дороги», - говорит Жиль, - «дайте вина и чистое бельё на постель, - сегодня у меня праздник».

Затемнение, а затем издалека, из темноты приближающееся (смотрит изображение) лицо Ассоль, щепчащее: «И любить, и проклинать буду тебя. Покажи им!» Приближение заканчивается на возможно более крупном плане, как бы заполняя всего Жиля. Очнувшись Жиль слышит звуки гитары…

Пройдя в номер, он садится у окна, и слушает, как на дворе пастух настраивает гитару.

«Заиграй, запой!» - кричит Жиль в окно. – «Нет денег – плачу вином».

И над пробуждающейся природой взлетает радующая и щемящая сердце песня.

«В Зурбагане, горной, дикой, удивительной стране

Я и ты, обнявшись крепко, рады бешеной весне

Там весна приходит разом, не томя озябших душ -

В два-три дня установляя, благодать тепло и сушь.

Там в горах и водопадах, словно взрывом сносит лёд,

Синим пламенем разлива, в скалы дыхание бьёт

Там ручьи несутся шумно, ошалев от пестроты

Почки лопаются звонко, загораются цветы,

Если крикнешь – эхо скачет, словно лошади в бою

Если слушаешь и смотришь – ты, и истинно, в раю

Там ты женщин встретишь юных, с сердцем – диким и прямым,

С чувством пламенным и нежным, бескорыстным и простым,

Если хочешь быть убийцей – полюби и измени.

Если ждёшь ты только друга, смело руку протяни,

Если ж сердце бросить хочешь, в обжигающую высь,

Их глазам, как ворон чёрным, улыбнись и покорись.

«Это про тебя Ассоль», - шепчет Жиль. «Ради тебя, право, не пожалею я ног даже для третьего путешествия. Не я один был в таком положении».

Жиль так задумался, светлея и воскресая, что не слышит, как вошёл Аспер.

«Вернитесь», - побагровев и нервничая, говорит Аспер. «Я скоро поехал догонять вас. Пустой формальностью было бы выжидать два года. Я, так и так, проиграл; живите и изобретайте».

Снова терраса, залитая, на сей раз ярким солнечным светом. За карточным столиком сидят Аспер и журналист.

«Однако, - говорит журналист, - вы я слышал, поторопились проиграть ваше пари?!»

«Нет, меня поторопили!» - смеётся Аспер. – «И право, он заслужил это. Конечно я оторвал деньги от своего сердца, но как хотите, - думать два года, что он, может, погиб… Передайте колоду».

«Да, жиловат этот Седир», - неопределённо протянул журналист.