Воспоминания бундовца Архангельск 2011 63. 3(2) и 95 Ихок, Давид

Архангельск

2011

63.3(2)

Фото на обложке:

Д. А. Ихок (1950-е) (фото из фондов ОДСПИ ГААО (Ф. 3212. Оп. 2. Д. 509).

Предисловие

Давид Абрамович Ихок
(1882, Мариамполе – 1967, Москва)

Бунд (1903–1918)

РКП(б) – КПСС (1920–1967 с перерывом)
Мариамполе (1882–1902)

Варшава (1902–1903)

Сувалки (1903)

Гейдельберг (1904)

Цюрих. Берн (1904–1905)

Мариамполе. Вильно. Сморгонь (1905–1906)

Вена (1906–1907)

Сувалки (1908)

Одесса (1907–1909)

Дагда (1909–1914)

Фронт. Плен (1914–1918)

Петроград (1918)

Архангельск (1918–1919)

Пинега (1919–1920)

Архангельск (1920–1921)
Москва: 1921–1950

Зав ИНО газеты «Правда» (1921–1929)

Зав ИНО ТАСС (1929–1942)

Зав ИНО газеты «Известия» (1942–1948)

«Москоу-Ньюс» (1948–1950)
Арест (август 1950)
Сибирские лагеря

Реабилитация – декабрь (1954)

Персональный пенсионер

Смерть (06.10.1967). Похоронен на Новодевичьем кладбище.

Воспоминания надиктованы жене незадолго до смерти. Публикуются по рукописи, хранящейся в госархиве Архангельской области (ГААО. Фонд. 40. Опись. 1. Дело 3.

Работа с М. И. Ульяновой.

Я работал с М. И. около 8 лет, всё время я удивлялся её неутомимости в работе и вместе с тем ровности и тактичности в отношениях с сотрудниками редакции. Хотя я с 11 был на работе, бывали случаи, что она позвонит домой, чтобы передать какое-нибудь поручение.

Мы, сотрудники, конечно, знали, что В. И. в курсе редакционной работы и знает основных сотрудников. Но М. И. никогда не ссылалась на него. Если, бывало, в газете окажется небольшая ошибка или опечатка, она, смеясь, говорила:
«А знаете, в городе говорят, что это не так». Но бывали случаи, когда в газете появится заметка, хорошо составленная на основании иностран. газет и отражающая положение за границей, она говорила: «Вот такие заметки надо почаще».
М. И. фактически руководила редакцией и в отношении подбора материалов.

Но после смерти В. И. в редколлегию пришла молодёжь из, так называемой, Бухаринской школки. Не все из них были достаточно тактичны или лояльные по отношению к М. И. Были вечера, когда она взволнованная уходила на несколько часов из редакции. Однажды она после работы пригласила меня проводить её, чтобы проехаться по Ленинградскому шоссе и освежиться. Во время этой поездки она ни словом не обмолвилась о положении в редколлегии и выбирала разные темы. Я вспоминаю во время поездки мы заговорили о Зориче, она о нём сказала:

Кроме того, я рано стал читать популярные брошюры по политэкономии, в частности: очень много мне дала брошюра Дикштейна «Кто чем живёт»^.

В старших классах гимназии я познакомился с книжками Степняка-Кравчинского, которые сильно воодушевляли меня. В городе, где я родился и учился, не было промышленного пролетариата, не было больших с. д. организаций, которые могли бы меня вовлечь в борьбу с царизмом и капиталом. Но этот город (Мариамполе (Капсукас)) был расположен в 40 верстах от границы с Германией, через которую шли транспорты нелегальной литературы и оружие. Этот город был удобным перевалочным пунктом для дальнейшей отправки литературы вглубь страны. На этой почве мне удалось вступить в контакт с местной организацией Бунда и, в особенности, с Бундовской организацией в Вильковишках, где были значительные слои рабочих щетинщиков. В то время думали только об одном, как бы получить побольше нелегальной с. д. литературы.

Литература из-за границы доставлялась в близлежащие деревни, откуда она привозилась в город, а отсюда в почтовых посылках переправлялась, главным образом, в Вильну. В некоторых случаях, когда этого требовали срочные обстоятельства, нелегальная литература перевозилась на себе, т. е. запихивали под пальто сколько возможно было брошюр, листовок и газет. Хочу конкретно описать два случая, которые характеризуют обстановку того времени. Один транспорт литературы был доставлен ко мне, и поздно вечером, когда родители уже спали, пришёл ко мне рабочий и на себе понёс в гостиницу, где его ждал офицер, приехавший из Вильны. По дороге рабочий потерял одну книжку. Городовой окликнул его:

Особые трудности я испытывал в своём стремлении выработать революционную сознательность и овладеть марксистским учением. Большую роль сыграли книги Степняка-Кравчинского («Подпольная Россия», «Домик на Волге» и др.). Один товарищ, который учился уже в университете в Варшаве, прислал мне на короткое время старинную книгу Щеглова [об] истории социалистических учений. (Книга издана в 70-х–80-х годах)^. Будучи связан с контрабандной перевозкой литературы, я имел возможность читать издания группы «Освобождение труда» и др. брошюры, издававшиеся в Швейцарии. «Эрфуртская программа» дала мне очень много для усвоения основной программы соц. демократии и для оценки международного положения (несмотря на оппортунистические ошибки программы, которые критиковал ещё Энгельс). Но особенную помощь мне оказывала газета «Искра». Не все номера этой газеты попадали мне в руки. Но те номера, которые мне попадали, служили богатым источником пропаганды и агитации. Довольно рано (после окончания гимназии в 1902 году) мне удалось достать «Анти-Дюринг» на немецком языке. Будучи в Варшаве, я знакомился с отдельными номерами «Зари», в которых публиковались серьёзные статьи о марксизме.

Летом 1903 года я был направлен для партийной работы (Бундовской) в губернский город Сувалки, где я руководил агитацией среди рабочих и занимался организационной работой.

В этот период много времени и сил тратилось на перевозку литературы и людей (которые эмигрировали за границу или возвращались оттуда, направляясь на подпольную работу в России).

В Сувалках была явочная квартира для таких товарищей. Летом 1903 г. через наши руки в Сувалках прошёл Красиков (известный деятель Советской юстиции), он переходил границу в связи со вторым съездом Партии. Меньшевистский журнал «Социалистический Вестник» пытался очернить меня как коммуниста (это было в 20-х годах): писал, будто бы я дал пощёчину Красикову за то, что он не соблюдал конспирацию и вёл себя недостойно. Это, конечно, клевета. Было ли что, что Красикова отправили как можно скорее в город небольшой и все на виду.

В Сувалках была поставлена на широкую ногу перевозка нелегальной литературы. Интересен следующий случай. Необходимо было срочно отвезти первомайские листовки в Варшаву. Этот транспорт пришёл с опозданием. Мне было поручено отвезти его. Я остановился в Гродно и там меня предупредили, что жандармы и полиция тщательно следят, и посоветовали разместить литературу на себе под студенческим пальто, и пересесть в вагон второго класса. Корзина с большой литературой была сдана в багаж. Погода была тёплая, и довольно трудно было сидеть в купе в пальто. В купе моими соседями оказались офицеры и поп, которые всё время с возмущением говорили о бунтовщиках и жидах, и мне пришлось всё время торчать в тамбуре.

Когда поезд прибыл в Варшаву, я, по совету товарищей, позвал к себе в вагон агента знатной гостиницы, и он, получив мой багаж, отвёз меня благополучно в город.

Осенью 1902 г. я поехал в Варшаву и поступил на медицинский факультет; но я учебного года не закончил, так как много времени уделял партийной работе. Там я вёл систематически кружок из рабочих, в котором старался сообщить основные сведения о революционном движении в России и других странах. В Варшаве я пару раз выступал с докладами на русском языке о революционных подвигах народовольцев и польской организации пролетариата.

Оглядываясь назад, на это время, я удивляюсь, откуда у меня мог собраться материал для большого доклада об убийстве Александра II. Готовясь к этому докладу, я тщательно изучал материалы архиреакционной газеты «Московские ведомости», которые систематически критиковали отдельных губернаторов за то, что они слишком терпимо относились к «бунтовщикам» в городе и деревне.

Из этого я сделал законный вывод, что в этих губерниях всё выше поднимается волна революционного движения. Доклад имел успех, и меня просили выступить с докладом накануне 1-го мая. Выполняя поручение партийной организации, я, сидя на верхнем ярусе Большого театра Оперы, выбросил в партер пачку воззваний с революционными призывами против самодержавия, за демократическую республику и т. д.

Как только листовки полетели в партер, зажёгся свет, и агенты полиции бросились искать виновных, но я был окружён знакомыми учащимися на зубоврачебных и акушерских курсах, и полиция не заподозрила меня, мирно беседовавшего с окружающими девушками. Кроме того, я готовил на гектографе (в примусе в своей комнате для печатания листовок для местной организации).

Из Варшавы я был направлен в г. Сувалки, где вёл партийную работу, о чём я выше сказал.

Осенью 1903 г. я вернулся в Мариамполе, там я заболел тяжёлой формой тифа. Накануне болезни имел место большой провал транспорта с литературой. Нити этого провала вели ко мне. Я был под угрозой ареста. Но болезнь моя тянулась около двух месяцев, и было опасение смертельного исхода. Но, как выяснилось впоследствии, местное жандармское управление не решилось ни арестовывать меня, ни приставить жандарма к моей кровати для того, чтобы предупредить мой побег. Старший жандарм, которого мой отец систематически подкрашивал, после моего выздоровления заявил моему отцу:
«Господин Ихок, скорее жените вашего сына, или пусть уезжает за границу, а то будет плохо».
И я уехал за границу весной 1904 г.

За границей я посещал лекции на медицинском факультете и старался максимально использовать время для использования основ различных политических партий. Летний семестр 1904 года я провёл в Гейдельберге. Русская колония была там незначительная. Там я систематически читал немецкую соц.-демокр. литературу, в первую очередь «Лейпцигер Фолксцайтунг»^, которая нам больше импонировала, чем центральный с.-д. «Форвертс».

Общеполитических докладов я не слышал. Пару раз я ходил слушать лекции [о] философии Виндельбанда, прослушал также Столпнера о Канте. В Гейдельберге я впервые участвовал в первомайской демонстрации и был на соц.-дем. собрании, где доклад делал член рейхстага с. д. Франк. Слушатели попивали пиво, и настроение в зале [было] довольно мирное.

Сам Франк (адвокат по профессии) произвёл на меня впечатление больше попутчика, боевого руководителя.

Следующие два семестра 1904–05 гг. я провёл в Швейцарии, сначала в Цюрихе, а потом в Берне. Я продолжал посещать медицинские лекции. Русские колонии в этих городах были очень многолюдные, в большинстве своём женщины, которые не имели доступа в русские учебные заведения. Там же были довольно значительные группы политэмигрантов-рабочих и интеллигентов. Все они (и студенты в том числе) принадлежали к разным политическим группам, и споры по вопросам политики выполняли почти всё свободное от учёбы время. Нужда среди политэмигрантов была большая; существовала касса взаимопомощи, в которую делали взносы почти все студенты.

В Швейцарии я прослушал доклады Луначарского (о подготовке к вооружённому восстанию), Троцкого (о международном положении), а также Бундовских ораторов – Медема и Коссовского. 1-го мая 1905 г. я присутствовал на докладе Плеханова. Я был очень рад увидеть Плеханова, книги которого я уже успел прочесть. Но я ушёл с собрания несколько разочарованный, он не мобилизовал слушателя активных революционных выступлений. Зал был переполнен, так как Плеханов был известен, как хороший оратор. Летом 1905 года я впервые услышал доклад Ленина о задачах революционной соц. демократии, о назревающих революцион. событиях. О том, какое выступление Ленина, я уже сказал. Должен попутно отметить, что в швейцарских колониях не было недостатка в интригах и даже сплетнях. Этому содействовало то обстоятельство, что в Швейцарии существовали различные группы содействия по-партийному, а также острая материальная нужда большинства эмигрантов, не знавших языка и не имевших никаких особых профессий. Однако, несмотря на всё это, имя Ленина не опорочивалось, хотя многие меньшевики и бундовцы часто именовали Ленина диктатором, бланкистом и т. п. Но все признавали его как крупного марксиста и последовательного революционера.

Когда в России летом 1905 года высоко поднялась волна революции, я поспешил вернуться в Россию. По дороге я остановился в Берлине и имел счастье послушать доклад К. Либкнехта.

Я на этом собрании был председателем. По существовавшей традиции, председателем собрания, в котором участвуют представители всех партийных групп, председательское место предоставлялось представителю наиболее многочисленной партийной группы, в данном случае – Бунда. В президиум вошли: от искровцев – Вечеслов, от польской с.-д. – Радек, от латышской с.-д. – Ликнайцкий. Доклад был посвящён перспективам русской революции, выдержанный в весьма оптимистическом тоне, [что] очень воодушевило присутствующих студентов.

Во время пребывания в Берлине представитель ЦК Бунда пригласил меня поехать закупать партию браунингов.

Обратный путь в Россию я совершил не по своему обычному маршруту – через Пруссию (через Вержболово), а через Галицию, притом под чужим паспортом.

Приехавши в Мариамполе, я приступил к партийной работе. Подъём революционного движения привёл к оживлению в таком глухом уголке, как Мариамполе, где не было ни одного фабрично-заводского предприятия. Но мы организовывали стачки, открытые митинги в городском саду. Но начальник уезда вызвал меня и ещё двух рабочих и предложил прекратить открытые выступления, и грозил, если мы не послушаемся его, то он передаст власть в городе военным. В этом маленьком городе квартировали два полка: пехотный полк и кавалерийский 9-ый полк. В последнем полку большинство офицеров – прибалтийские бароны и наиболее черносотенные элементы. В пехотном полку была организована группа солдат-активистов, и, когда до нас дошла весть о всеобщей жел[езно]дорожной забастовке, мы заготовили листовки с обращением к солдатам. Но с кавалерийским полком, где большинство солдат были татары, не знавшие русского языка, не было связи. После подавления декабристского восстания в Москве пришлось отказаться от работы среди солдат. Обстановка была крайне тяжёлая, так как власти военные и гражданские натравливали солдат на инородцев-евреев и литовцев.

Мне пришлось уехать из Мариамполя в Вильну, где я вёл партийную работу по директивам Бунда, в частности: выступал во время кампании выборов в Думу против кадетов, эсеров, еврейских националистов; я выезжал в отдельные местечки как, например, Сморгонь, где был кожевенный завод. Там я выступал вместе с бундовцем Либером.

В Вильне я продолжал содействовать перевозке из Мариамполя революционной литературы и оружия. В этот период была доставлена литература через мою будущую жену Фруму Альбертовну, она же перевезла шрифт для подпольной организации из Вильны в Витебск.

1906 год. Когда реакция подавила революцию, я ещё оставался в Вильне. Осенью 1906 года я вновь поехал за границу не в Германию, где меня отказались принять, а в Вену. Там я вновь поступил [в] медицинский институт и примкнул к Бундовской группе содействия. Я изредка посещал собрания австрийских с.-дем. Бундовская группа содействия была малоактивна. Так как я некоторое время сотрудничал в центральном органе австрийской с.-д. «Арбейтер-Цейтунг», то я имел возможность беседовать с Виктором Адлером, он интересовался деятельностью Бунда.

Когда я ему рассказывал об успехах рабочего революционного движения Бунда, он сделал следующее заявление:
«Меня очень радует ваше сообщение об успехах в России Бунда, но если Бунд попытается создать свои организации в Галиции (которая входила в Австро-Венгрию – Д. И.), то мы этого не потерпим».
1906–07 г. я провёл в Вене, а в конце лета 1907 года я переехал в Одессу с целью закончить своё медицинское образование. В Одессу я приехал в то время, когда черносотенные банды вели беспрепятственно, вернее, с благословления полиции погромную деятельность. Там я поддерживал некоторое время с членом ЦК Бунда Айзенштадтом (Юдин). По окончании университета я решил посвятить свою деятельность земской медицине, мечтал о благородной роли врача в деревне, но это было нелегко сделать. В медицинских журналах печатались многочисленные объявления с приглашением врачей на работу, но мне всюду отказывали, большей частью: место уже занято. Настоящую причину отказов я узнал в дальнейшем.

С Бундом связи оборвались лишь в 1912 году. Когда я был в командировке в Берлине, я написал в Женеву представителю Бунда и просил прислать мне немножко литературы. Моя просьба была выполнена, и мне предложили поехать в Амстердам на заседание бюро II Интернационала в качестве члена делегации. Я не мог этого сделать, так как срок командировки кончался.

Второе приглашение я получил из Олонецка, но узнавши условия, я отказался. Участок, который мне предлагали, находился в Кирилово-Белозерском районе Олонецкой губ. в 240 вв. от Череповца. У нас был на руках грудной ребёнок, и я не решился рискнуть поездкой туда, не имея уверенности, что буду утверждён. Тогда мне пришлось принять предложение поехать в какое-нибудь местечко на правах практического врача. Это предложение поступило из Дагды (Двинского у.), где местные евреи, по договору с врачом, платили ему 600 рубл. в год с правом брать гонорары (в размере 10-50 коп.). Это, конечно, не соответствовало моим идеям и мечтам о служении народу. Я имел дело с мелкобуржуазной публикой, и мне это противно всё было. Будучи единственным врачом, я отказался оказывать врачебные услуги не только евреям. Когда в Дагде освободилось место земского врача, мне удалось получить эту должность, участкового врача. Больницы там не было, и я оказывал помощь представителям местной администрации. Одно время я лечил местного пристава, заболевшего тяжёлой двухсторонней пневмонией. Я внимательно лечил его и, когда он выздоровел, он меня очень благодарил, позвал в отдельный кабинет и сказал:

Я приобрёл диапозитивы и стал демонстрировать характер болезни, социальные корни и т. д. Но особого успеха эти лекции не имели. Население (латыши и русские-старообрядцы) без особого доверия отнеслись к врачу. Дело в том, что в Витебской губ. земство было введено значительно позже, чем в других губ. Кроме того, участок, которым я ведал, был в руках врача, превратившего всё лечебное дело в торговую лавочку, и первое время крестьяне, в особенности местные торговцы, относились с недоверием ко мне, считая, что, если медицинская помощь не оплачивается, то она не эффективна. Но моя настойчивая работа и готовность оказать любую помощь постепенно завоёвывали мне медицинский авторитет. В университете я мечтал о хирургической работе в земстве. Когда я был назначен в Прели, фельдшера больницы посмеялись над моими хирургическими планами.

И действительно, первое время больные не соглашались даже на вскрытие абсцесса. Но после того, как я удачно сделал несколько неотложных операций (аппендицит, ущемлённая грыжа и т. д.), крестьяне стали обращаться ко мне за хирургической помощью. Но обстановка в больнице была такова, что я не мог решаться на всякую операцию.

Я стал хлопотать о постройке специального операционного флигеля. Но все эти хлопоты кончились в августе 1914 года, когда началась Первая мировая война.

Я пробыл в царской армии все годы войны с 1914–1918 гг. в качестве младшего врача сапёрного полка, а затем младшим ординатором полевых и запасных госпиталей. Я испытывал все трудности полевой медицины, подготовка которой была очень жалкая. После разгрома армии Ренненкампфа и Самсонова, я попал в плен к немцам вместе с парой сотен раненых. Большая часть раненых была эвакуирована в тыл Германии, а около 50 раненых остались в прифронтовой полосе, наблюдение за которыми было возложено на меня.

Питание и лечение этой группы раненых было ужасным. Каждый день кто-нибудь умирал, не получивши надлежащей помощи. Я впервые увидел тьму червей в гноящихся ранах. Спустя месяц русские войска прорвались к Голдапу, и я был освобождён. Находясь в армии, я не имел связи с революционной организацией. Но чем дольше длилась война, тем больше нарастало недовольство среди солдат. Из приказов санитарных управлений, предупреждавших против всей этой смуты, мы узнавали о том, что ведётся работа в войсках.

В условиях позиционной борьбы мне, как врачу, мало пришлось работать. Я использовал свободное время для изучения английского языка и чтения книг по мировой истории. После того, как армия распалась, я был демобилизован. Я долгое время не мог найти работы.

Будучи в Ленинграде, я стал присматриваться к работе экспертных комиссий. Это было время, когда врачи в большинстве своём саботировали и не склонны были содействовать работе Наркомздрава на местах. В Петербурге оказался представитель Архангельского профсоюза лесорубов^, который предложил мне поехать в Архангельск в качестве врача больничной кассы союза.

На этом посту я недолго пробыл, так как Север был захвачен интервентами. Зимой 1918–19 гг. я получил место амбулаторного врача в самом Архангельске, а с апреля 1919 года до 20-го февраля 1920 г. я был врачом в белой Армии в Пинежском госпитале.

После освобождения Севера я некоторое время занимался организацией советской медицины и заведовал Губздравом. На этом кончилась моя врачебная работа.

В этой обстановке мои симпатии на стороне простых солдат, которые так быстро поддались большевистской агитации. Когда Ленин появился на Финляндском вокзале, он сказал:

Я не искал путей восстановления связей с бундовцами и меньшевиками, но и не решался формально и открыто связаться с большевиками. Однако логика революционной работы всё сильнее влияла на меня. Должен признаться, что меньшевистские доводы, направленные против большевиков и считавшие невозможным захват власти рабочими и крестьянами, сохраняли до некоторой степени своё влияние на меня. Я спорил с более молодыми товарищами и пытался сослаться на опыт западноевропейских революций. Однако провокационная деятельность буржуазии, в частности – Корниловский заговор, показали, что есть только одна сила, способная довести революцию до конца и направить её по пути социализма. И когда грянула Великая Октябрьская социалистическая революция, внесла ясность, и я встретил её в полном удовлетворении.

1. 
   Возглавлял Пинежский ВРК. Арестовал офицерский состав белогвардейских войск Пинежско-Мезенского района во главе с генерал-лейтенантом П. П. Петренко и комендантом Пинеги полковником Н. Г. Хиле. Поручика Д. С. Медового арестовал лично.
   

2. 
   Возглавлял агитпроп архангельского губкома РКП(б), редактировал «Известия Архгубисполкома…». Опубликовал более сотни статей в местной прессе.
   

3. 
   По поручению М. С. Кедрова разобрал архив правительства Чайковского-Миллера. Опубликовал материалы, «разоблачающие» «интервентов». Эти работы получили высокую оценку на Лубянке, в НКИДе, редакции «Правды».
   

4. 
   Числясь ещё за Архангельском, вместе с З. Боярской и её мужем писал отчёты для «Правды» о Третьем Конгрессе Коминтерна (06–07.1921). Постигал стратегию из первых уст – Ленина, Троцкого, Зиновьева…
   

Дзержинский хотел взять Ихока в ИНО ГПУ.

Чичерин – направить в посольство в Берлин.

Секретарь РКП(б) подписал постановление о назначении Д. А. Ихока в ГПУ с одновременной работой в «Правде».

Оргбюро ЦК отменило это постановление…

Ихок возглавил Иностранный отдел «Правды».

Ю. Д.

Архангельск

Предисловие………………………………………………………… 3

Моё участие в революции…...……………………………………... 4

Я – врач…...…………………………………………………………. 10

Я – член КПСС…..………………………………………………….. 12

Послесловие…………………………………………………………. 15

Именной указатель…………………………………………………. 16