Вот уже свыше полутора столетий Бородинское поле для народов нашей страны является символом преданности Родине, символом мужества и отваги

Всем егерям в Бородинском сражении досталась, пожалуй, самая тяжкая доля. По всей линии битвы они находились в самых первых рядах войск от начала до конца сражения. Особенно же трудно приходилось егерям-сибирякам 18-го и 19-го полков. Оба они потеряли на Бородинском поле более половины своего состава и чуть не всех офицеров. Убитыми, ранеными и пропавшими без вести 18-й и 19-й егерские полки потеряли соответственно 300 и 280 человек. О подвигах рядовых егерей-сибиряков в архивных материалах документов почти нет (как исключение – приказ Кутузова о Золотове). О накале схваток егерей с французами в районе батареи Раевского мы можем судить по кратким описаниям подвигов офицерского состава 18-го и 19-го егерских полков. Эти описания имеются в «Списке генералитету, штаб- и обер-офицерам, особенно отличившимся в деле 26-го числа августа при селе Бородине».

18-м егерским командовал подполковник Чистяков. Представляя его к ордену святой Анны второго класса, вышестоящий военачальник так описывает действия подполковника Чистякова: «…атаковывая в штыки наступающего неприятеля и всегда оного с большею потерею опрокидывая, прикрывал нашу батарею (батарею Раевского - В. Ш.) под сильным неприятельским огнем, где много оказывал личную храбрость и мужество». Подполковник Чистяков так действовал со своим егерями до полудня, то есть до того времени, когда его полк, сильно обескровленный, «бежал» с батареи Раевского, был возвращен Ермоловым, ударил в штыки и фельдфебелю Золотову удалось захватить в плен французского генерала и прославиться навеки. Во время этой контратаки, возглавляемой Ермоловым, отличились многие егеря-офицеры. В том же «Списке…» мы находим также сведения о майоре Загарском: «когда полк подходил к батарее нашей (батарее Раевского – В. Ш.), взятой неприятелем, то сей храбрый штаб-офицер под неприятельскими выстрелами… ударил в штыки и опрокинул неприятеля с нашей батареи и… майор Загарский получил три раны». Командование просило наградить Загарского орденом святого Владимира четвертой степени.

Подпоручик Барановский, «находясь в колонне, когда ударили на неприятеля в штыки, то он… храбро шел вперед, поощряя егерей и получил в голову рану». А его товарищ по полку поручик Тхоржевский «отряжен был со стрелками, с коими он мужественно защищался на левом фланге батареи и не допустил до оной (противника – В. Ш.) Оба – поручик и подпоручик – были представлены к ордену святой Анны третьего класса (Бородино, Советская Россия, М., 1962 г., стр. 274-276).

При 19-м егерском полку находился командир всей егерской бригады 2-й пехотной дивизии полковник Вуич. Это был заслуженный офицер. За предшествующие войне 1812 года походы и сражения он уже имел три высоких награды: ордена святого Владимира третьей степени, святого Георгия третьего класса и святой Анны второго класса. За участие и отличия в Бородинском сражении полковник Вуич был представлен к генеральскому званию. В описании его подвига мы читаем: «Командовал егерскою бригадою в 24-й дивизии, с коею находился близ Кургана, на коем была поставлена батарея наша, где во время штурма оной с полками своими благоразумными распоряжениями и отличной храбростию атаковал наступающего неприятеля в штыки, ободрял и подавал собою пример подчиненным, опрокинул оного с большой неприятельскою потерею, когда же генерал-майор Лихачев взят в плен, то командовал дивизиею (24-й – В. Ш.), находясь во весь день сражения в жестоком огне». Вместе с Вуичем на батарее Раевского находился полковник граф Потемкин, сын знаменитого екатерининского вельможи. Командование прикомандировало его к 19-му егерскому полку. Генерал от-инфантерии Милорадович представил графа Потемкина к ордену святой Анны с алмазами за то, что 19-й егерский во главе с ним опрокинул противника. Во время этого «опрокидывания» полковник Потемкин был «ранен пулею навылет в ногу». В 19-м егерском полку служили командирами батальонов майоры Быков и Перепилицын. Оба во время атаки были ранены пулями, сами действовали штыками и представлены оба к ордену святого Владимира четвертой степени.

Известно, что бой за батарею Раевского был жестоким. В 19-м егерском полку после полудня не осталось в строю ни одного штаб-офицера, кроме штабс-капитана Попова-первого. Он командовал одной из егерских рот. За храбрость генерал Милорадович представил Попова-первого к ордену святой Анны третьей степени. В описании подвига штабс-капитана есть такие строчки: «при нападении неприятельской кавалерии штаб-офицеры были все ранены. Он, оставаясь старшим в полку с оставшейся малой частью егерей, отступая, соблюл совершенный порядок и устройство».

Видимо, можно верить генералу Милорадовичу, командовавшему корпусом, в который входила 24-я дивизия, когда он заявляет, что при отступлении (это отступление имело место в самом конце битвы) один штабс-капитан Попов-первый «соблюл совершенный порядок и устройство». Тем более в полдень, когда во главе егерей 18-го и 19-го полков было еще много офицеров да и самих егерей-сибиряков оставалась «немалая часть», не могли они бежать, по Ермолову, «в совершенном беспорядке» (Бородино, Советская Россия, М., 1962, стр. 270 – 271).

Егеря-сибиряки во главе со своими отважными офицерами с достоинством стояли за русскую землю на Бородинском поле, у невысокого холма, ставшего после битвы известным всему миру. В состав 24-й пехотной дивизии входило, помимо егерских, четыре пехотных полка. Из них два - Томский и Ширванский - состояли в основном из уроженцев Сибири. Пехотные полки дивизии в полном составе подошли к батарее Раевского в тот момент, когда Курган был освобожден егерскими полками да двумя батальонами той же 24-й дивизии.

Генерал Ермолов пишет в рапорте, а затем и в воспоминаниях, что после освобождения Кургана от французов он «вызвал командира 24-й дивизии генерал-майора Лихачева и, отдав ему батарею, готов будучи отправиться на левый фланг, был ранен в шею». Раненый Ермолов вместо левого фланга убыл в тыл, а Лихачев со своими полками остался защищать центральную позицию Бородинского поля.

В результате обхода корпусами Платова и Уварова левого фланга Наполеона последний обратил свое внимание на север. Он не мог теперь организовать новую атаку на центр русской позиции, не разобравшись до конца в намерениях М. И. Кутузова, предпринявшего кавалерийский рейд в тыл французской армии. А время шло. Пока Наполеон изучал обстановку на своем левом фланге, Кутузов приказал усилить позиции не только в районе батареи Раевского, но и южнее, то есть между батареей и деревней Семеновское. Сюда были двинуты из резерва пехотные и кавалерийские соединения. В составе 4-й пехотной дивизии генерала Евгения Вюртембергского прибыл сибирский Тобольский полк. Здесь же, в лощине между батареей Раевского и деревней Семеновское, встали два драгунских полка – Сибирский и Иркутский, входившие в состав третьего кавалерийского корпуса генерала К. А. Крейца.

В два часа дня на центр русских позиций был обрушен удар тридцатипятитысячного отряда французских войск, поддерживаемых огнм трехсот орудий. В тот момент, когда три кавалерийских корпуса противника прорывались между деревней Семеновское и батареей Раевского в тыл русской армии, три пехотные дивизии – 1-я, 3-я и 14-я – атаковали саму батарею с флангов и в лоб. 24-я пехотная дивизия П. Г. Лихачева, уступавшая по численности противнику примерно в четыре раза, не дрогнула. В бою на западном склоне Кургана и на его вершине никто из солдат не поднял руки вверх, никто не пытался бежать на восток. Не зря, видимо, участник Бородинского сражения наполеоновский офицер Ложье записал в своем дневнике: «Почти целиком погибшая здесь дивизия Лихачева, казалось, и мертвая все еще продолжала охранять свое укрепление» (Бескровный Л. Г., Бородинское сражение, Московский рабочий, М., 1971 г., стр. 69).

Когда Курган был окружен французами, когда, казалось, остаткам 24-й пехотной надо было сдаться, чтобы не погибнуть в бою, солдаты четырех сибирских полков – 18-й и 19-й егерские, Томский и Ширванский пехотные – вместе с отважными воинами трех других полков – Бутырского, Уфимского и 40-го егерского – бросились в последнюю контратаку и рвались они со страшными своими штыками не на восток, чтобы выйти из окружения, а на запад, чтобы поразить врага, разгромить его. Старый их командир, генерал Лихачев, возглавил отважных воинов. В этом последнем бою, незадолго до окончания всего сражения, и погибла дивизия «почти целиком». А весь бой 24-й с превосходящими силами противника не был скоротечным. Почти два часа насмерть стояла дивизия, обороняя батарею Раевского.

Ни по характеру своему, ни по убеждениям ни генерал Лихачев, ни солдаты его, ни офицеры не могли поднять руки перед противником. Когда все офицеры и рядовые, окружавшие генерала Лихачева в последнем бою, погибли, он сам с ружьем наперевес бросился на врагов, был ранен штыками много раз и погиб бы, если бы французские солдаты, испытавшие ужас перед малочисленным, но гордым и сильным противником, опустошенные душевно, не решаясь добить старика генерала, не пленили бы его, находящегося от ран уже в беспамятстве. (М. И. Кутузов, Сборник документов, т. 4, ч. 1, М., 1954, стр. 445 – 458).

Не милосердие, не вспыхнувшая вдруг в душах обозленных солдат сентиментальность заставили их бережно поднять генерала Лихачева на носилки и унести его в тыл. Изумление перед подвигом этого старого генерала и его солдат оказалось более сильным, чем ярость, рожденная жестоким сражением и невиданным сопротивлением русских не только здесь, при Бородине, но в течение всей русской кампании. К тому же солдаты Наполеона, в отличие от него самого, не сумели потерять окончательно совести. Командиры Ширванского и Томского полков майор Теплов и подполковник Иван Попов были представлены генералом Милорадовичем оба к ордену святой Анны. Они не погибли в бою за батарею Раевского только потому, что оба получили тяжелые раны в самом начале кавалерийской атаки. Майор Теплов до ранения, в течение всего дня, находился с полком под сильным огнем французской артиллерии. Когда же 24-я дивизия заняла батарею Раевского и после полудня встретила три французские дивизии, Теплов повел своих ширванцев в контратаку и сумел обратить отступавших в бегство. Было это сразу после двух часов дня, то есть в самом начале решительной схватки за батарею Раевского. Во время преследования противника ширванцы вместе со своим командиром увлеклись до того, что им уже через несколько минут пришлось пробиваться через плотные боевые порядки французов, шедших на приступ. Пробились и еще почти два часа дрались ширванцы, но уже без майора Теплова. Он был тяжело ранен после удачной контратаки и тяжелого прорыва назад, к батарее Раевского.

Командир Томского пехотного полка подполковник Иван Попов был примером своим подчиненным до самого получения раны.

Два капитана Ширванского полка - Романовский и Курендович - вместе со штабс-капитаном Капуриным «при отогнании неприятеля от занятия батареи, все, будучи впереди фрунта, первые бросились на неприятельские колонны и чрез то, подав пример подчиненным, ударили в штыки и принудили неприятеля отступить, которые и ранены, первый контузией, но не оставив своего места, находился в сражении до окончания, где и получил вторую рану в бок пулей, второй в правое плечо, где и осталась пуля, а третий две раны, одну правой ноги, а другую в руку навылет пулями».

Сибиряка майора Николая Крутых уже во время битвы командование дивизии направило в Бутырский полк для оказания помощи. «При неустрашимой храбрости в деле, свидетельствуемой полковыми чинами, пылко и порывисто выстраивал полк в порядок и противупоставил его неприятелю». За эту свою пылкость и порывистость, за умение воевать Николай Крутых был представлен к ордену святого Владимира четвертой степени.

Капитан Томского пехотного полка Иван Левашов со своим батальоном организовал разгром большого отряда кирасир, причем «со штыком в руках сам оных поражал». Отважные томичи Левашова сумели разгромить атакующую кавалерию!

А товарищ Левашова по полку капитан Иван Кошкарев во время отхода Томского полка, уже в самом конце боя за батарею Раевского, в совершенном порядке отвел на новые позиции другой батальон. Оба капитана-томича за мужество награждены были золотыми шпагами.

Если генералы и полковники, майоры и капитаны со штыками наперевес бросались в атаки, то поручикам, еще совсем молодым и горячим людям, подобная беовая работа была совсем по душе. Поручики Томского полка Кириан Сацыперов, Винцентий Гжегоржевский и подпоручик Афанасий Налабардин, «будучи со стрелками, мужественно отражали неприятеля, действуя и сами из ружей». Они и такие же молодые обер-офицеры и смогли отвести остатки 24-й дивизии за ручей Огник, на Горицкий курган, на новую русскую позицию (ЦГВИА, ф. 103, оп. 208А, св. о, д. 4, ч. 1, лл. 289 – 300 об.)

О потерях егерских полков 24-й пехотной дивизии говорилось выше. Что касается Томского и Ширванского пехотных, то в них убитых, раненых и пропавших без вести было еще больше. Ширванцы потеряли 520 человек, а томичи – около 400. Здесь надо иметь в виду, что сибирские полки, как и все другие, в результате тяжелого отступления от западных границ России вглубь страны, в результате тяжелых боев с наполеоновскими войсками в июне, июле и августе были очень малочисленными. На Бородинском поле в большинстве полков насчитывалось по 600 – 1000 человек, то есть полк фактически был равен полнокровному батальону или даже уступал ему по численности. Некоторые дивизии, в свою очередь, имели в своем составе меньше солдат и офицеров, чем полк. В 6-м корпусе Дохтурова, куда входила 24-я пехотная дивизия Лихачева, на 24-е августа насчитывалось в строю только восемь с половиной тысяч человек. Томский и Ширванский полки имели по 700 – 800 человек. Потеряв в Бородинской битве до двух третей своего состава, практически они превратились в роты. При этом надо учитывать, что из трехсот солдат и офицеров, оставшихся в строю, например, в Томском пехотном полку, многие не ушли в тыл, будучи легко ранеными, - не пожелали покинуть армию в тяжелый для нее момент. Как и вся русская армия, ширванцы и томичи готовы были «заутро бой затеять новый и до конца стоять» (М. И. Кутузов, Сборник документов, т. 4, ч. 1, М., 1954, стр. 210 – 215).

Когда воины 24-й пехотной дивизии гибли в неравном бою, защищая батарею Раевского, южнее ее отбивал атаки противника Тобольский пехотный полк, входивший в 4-ю дивизию генерала Вюртембергского. Ровная долина между батареей Раевского и деревней Семеновское была очень удобна для прорыва французских войск. Именно сюда Наполеон и направил основные массы кавалерии и пехоты после того, как были взяты Багратионовы флеши. В лощине не было укреплений. Поэтому Тобольский полк, как и другие части, был выстроен в каре с тем, чтобы встретить огнем противника не только с фронта, но и с флангов, и даже с тыла, если французы сумеют прорваться в тыл.

Невероятно труден бой в чистом поле пехоты с кавалерией, мчащейся многотысячной лавой, орущей, сверкающей клинками. Может дрогнуть сердце, могут не выдержать нервы. Но не сдали нервы тобольцев, не дрогнули их сердца. Залпами в упор встретили они кавалерию, опустошая ее ряды. Отважные офицеры Тобольского полка хладнокровно командовали, солдаты стреляли, закалывая штыками отдельных всадников, прорвавшихся к каре. Капитан Моисеев действовал на правом фасе каре тобольцев. Генерал Багговут, командовавший 2-м корпусом, куда входил Тобольский полк, представляя Моисеева к золотой шпаге, так описывал подвиг капитана: «когда неприятель сделал жестокое нападение на правый фас каре, то он (Моисеев – В. Ш.) с отличною храбростию содействовал к удержанию неприятельской кавалерии, чрез что понудил оную к отступлению, причем ранен в правую ногу». Храбро действовали при отражении атаки кавалерии на каре представленные командованием к золотым шпагам подпоручики-тобольцы Асеев и Соколовский. Они «действовали с примерною храбростью и находились всегда впереди нижних чинов».

Прапорщиков Антипова и Морсочникова генерал Багговут представил к ордену святой Анны 3-го класса. Оба они были тяжело ранены. У Морсочникова ядром оторвало правую ногу, а Антипов лишился ступни той же правой ноги (Бородино, Советская Россия, М., 1962, стр. 229-231).

Итак, пехота победила кавалерию в открытом поле. Если не забывать еще и о том, что русская пехота, стоявшая в каре между батареей Раевского и деревней Семеновское, подвергалась ожесточенному артиллерийскому обстрелу полутора сотен орудий, то станет очевидным факт невероятной стойкости русской пехоты, в том числе пехотинцев-сибиряков Тобольского полка.

Видя неприступность русской пехоты, французское командование решило подтянуть артиллерию на такое расстояние, чтобы смести бесстрашные каре артиллерийским огнем. Но попытка придвинуть свою конную артиллерию вплотную к русским полкам была пресечена в самом начале. От Тобольского полка на разгром отряда французской конной артиллерии был отправлен со стрелками штабс-капитан Киселев. Действия отряда Киселева очень кратко и, конечно же, неполно описаны генералом Багговутом, представившим штабс-капитана к золотой шпаге: «Командирован был со стрелками для удержания неприятельских стрелков и следуемых за оными конной артиллерии с несколькими орудиями и кавалерии, покусившихся обойти карей, каковое препоручение исполнил с отличной храбростью до того времени, пока не подоспела наша кавалерия, после чего неприятель был опрокинут».

Вместе со штабс-капитаном Киселевым, в качестве его помощников, были направлены прапорщики Семенов и Ламич. Оба за храбрость награждены золотыми шпагами.

Тяжела была в такой обстановке доля полкового адъютанта Ульянова-первого. Не зря, видимо, генерал Багговут представил его к ордену святой Анны 3-го класса. Вот что сказано о полковом адъютанте в наградном списке: «неоднократно был посылаем в самые опаснейшие места, где стрелки наши находились против неприятельской кавалерии… что исполнил с отличной храбростью» (там же, стр. 230).

Тобольский пехотный полк до Бородинской битвы находился в аръергарде, участвовал в тяжелых боях. По своему составу на день Бородинской битвы он был одним из самых малочисленных в армии. В день Бородина тобольцы потеряли 410 человек. Практически полк превратился в роту неполного состава.

Третий русский кавалерийский корпус, в который входили Иркутский и Сибирский драгунские полки, поставлен был командованием восточнее батареи Раевского для того, чтобы в случае появления здесь кавалерии противника можно было противопоставить ей свою конницу.

Хотя Иркутский и Сибирский с утра и до полудня и находились в резерве, они несли значительные потери от артиллерийского огня. Генерал Корф доносит об Иркутском и Сибирском драгунских полках следующее: «Сибирский и Иркутский драгунские полки были поставлены для прикрытия большой батареи (Раевского – В. Ш.), перед центром нашим находящейся. Они от восьми утра до полудня стояли под жесточайшим пушечным огнем. Когда в сие время (около 12 часов дня – В. Ш.) сильная колонна неприятельской кавалерии и пехоты старались овладеть оною батареею, то сии полки, ударив стремительно на неприятеля, опрокинули его и тем способствовали удержанию места» (Бородино, Советская Россия, М., 1962, стр. 159).

Командующий 1-й русской армией М. Б. Барклай-де-Толли в рапорте М. И. Кутузову докладывал: «Иркутский и Сибирский полки преследовали и гнали неприятеля до самых его резервов». Через много лет после Бородинской битвы в своих мемуарах «Изображение военных действий 1-й армии в 1812 году» Барклай-де-Толли, рассказывая о кавалерийской битве южнее батареи Раевского, отмечает вновь, что Иркутский и Сибирский драгунские полки отличились. Вместе с кирасирами, четырьмя гусарскими, Псковским и Оренбургским драгунскими полками сибиряки обратили неприятельскую кавалерию в бегство (там же, стр. 175).

После двух часов дня, во время решительного штурма французами батареи Раевского, кавалерия и пехота противника усилили натиск. Об ожесточенности боя говорит тот факт, что из сражения вышло в Сибирском драгунском полку 125 рядовых и унтер-офицеров. Больше половины полка – 156 драгун – погибли, были ранены, пропали без вести. Офицеров осталось в строю только трое.

Иркутский драгунский полк, как отмечает командовавший драгунами генерал К. А. Крейц, был по численности значительно слабее Сибирского. И все-таки его потери составили 120 человек, то есть почти столько же, сколько в Сибирском (Бородино, Советская Россия, М., 1962, стр. 197).

Знакомый уже нам драгун Александр Иванов, служивший в Сибирском драгунском полку, вышел из Бородинской битвы невредимым. Если сказать, что ему повезло, это будет неправда. Помогли бийчанину воинское искусство, умение великолепно владеть саблей, снайперская меткость в стрельбе из карабина, необычайное хладнокровие и выдержка. Везение ли это? Когда разъяренный француз – тоже драгун – занес над Ивановым оружие, сибиряк спокойно, как на учениях, отбил удар, и противник остался безоружным. «Эх, голова твоя зеленая, - проговорил Иванов над мертвым врагом, который еще держался в седле, но через миг был сшиблен своими же и затоптан, завален трупами людей и лошадей. А Иванов свалил еще двух и кинулся спасать земляка, синеглазого Чибикова, но не успел. Уже мертвые, но все еще веселые глаза Чибикова были открыты. Он лежал на спине, очень спокойный, черноусый и такой родной Иванову, что старый драгун захрипел от отчаяния, крутанул коня и, забыв обо всем, яростный, кинулся в самую гущу синих мундиров.

Смерть Чибисова, его мертвые синие глаза напомнили Иванову о его сыне, что был где-то рядом. Что Томский пехотный полк здесь, у Бородино, Иванов знал точно, но попробуй в такой сече, где тысячи людей смешались в один кровавый комок, найти сына. Иванов старался и вчера, перед битвой, и сегодня не думать о сыне, не хотел видеть его в колоннах ожесточенных и вдохновенных русских пехотинцев, не потому не хотел, что боялся за жизнь сына, а потому, что не мог его представить с оружием в руках. Он видел его в последний раз много лет назад зеленоглазым крошечным мальчиком, нежным и хрупким. Этот мальчик, росший без отца, не мог никак за неделю привыкнуть к присутствию здоровенного дяденьки с усами, в непонятной мальчику одежде, которого все, начиная с любимой мамы, велят называть отцом.

Сегодня не хотел драгун Иванов вспоминать про отца, но все-таки одна мысль даже во время самой жаркой схватки, даже под картечью, ядрами и пулями, волновала старого солдата: «Последняя ли это война? Хорошо бы если последняя». И эта мысль, конечно же, так или иначе была связана с сыном, который мог погибнуть так же, как погиб только что Чибиков. Драгун Иванов не задумывался до сегодняшнего дня о том, откуда берутся войны и зачем они людям. До Бородино он был, как говорится в его «Отпускном билете», при разбитии врага у городка Ошмяны 18-го июня, в сражении под Витебском 16-го июля, а на другой день – под деревней Щелканово. Бился 18-го августа под Царево-Займищем, 19-го у Гжатска. Участвовал Алескандр Иванов и в сражении под Смоленском. А у деревни Лескино Сибирский драгунский полк разгромил 13 эскадронов баварской конницы. С 20-го по 23 августа участвовал старый драгун в ежедневных арьергардных боях. 24 августа, в день Шевардинского боя, драгуны-сибиряки у деревни Глазово громят французских кирасир, берут в плен три сотни из них и прорываются на Бородинское поле, чтобы через день вступить в решительный бой со знакомым им, бойцам русского арьергарда, противником (Государственный архив Алтайского края, ф. 177, оп. 1, д. 14, л. 46,стр. 28).

Все это были дела жаркие, кровавые, но Александр Иванов воспринимал их как явление вполне обычное, и они не вызывали в нем ни размышлений, ни особых воспоминаний, как не вызывают их обычные житейские дела, исполняемые человеком ежедневно, как не воспринимаются старым солдатом маневры, парады, переклички.

Громадное количество людей с нашей и французской стороны, сотни пушек, сосредоточенных на ничтожном клочке земли, мелькание бесчисленных офицерских эполет вокруг потрясли простую крестьянскую душу Иванова до того, что он тихонько перекрестился, хотя в душе уже давно ни в Бога, ни в черта не верил. Утром Иванову показалось Бородинское поле таким маленьким, что он невольно стал прикидывать, где же здесь могут сойтись и драться эти бесчисленные колонны людей в зеленых русских и синих французских мундирах. Леса, хоть и не дремучие по-сибирски, но добрые леса, густые, окружали Бородинское поле такой плотной стеной, что Иванову невольно подумалось: «В лесах этих, что ли, воевать будем?» Он об этом спросил своего соседа по строю. Тот, видимо, испытывавший те же чувства, что Иванов, рассеянно пожал плечами и ничего не ответил.