Вот уже свыше полутора столетий Бородинское поле для народов нашей страны является символом преданности Родине, символом мужества и отваги

Вот уже свыше полутора столетий Бородинское поле для народов нашей страны является символом преданности Родине, символом мужества и отваги. Сорок три обелиска, воздвигнутые на «поле русской славы», говорят новым поколениям: «Гордитесь подвигами предков!». А врагам напоминают они о безумии завоевателей, пытавшихся поработить великий народ.

Выдающийся советский полководец Г. К. Жуков назвал Бородинское поле «нашей национальной святыней, бессмертным памятником русской воинской славы».

Сибиряки как истинные патриоты, считавшие и в прежние времена первейшим своим долгом защиту Отечества, участвуя в Бородинском сражении 1812 года и в боях на Бородинском рубеже грозного Сорок Первого, сумели стойкостью, храбростью и находчивостью своей доказать, что они – отважнейшие солдаты.

В этой книге на основе архивных документов и воспоминаний участников событий будет рассказано о ратных делах многих сибиряков как в 1812 году, так и в 1941. В повествовании нет вымышленных героев. К счастью для потомков, работники архивов и музеев сохранили документы, рассказывающие о подвигах наших земляков в далеком 1812 году. Что касается защитников Бородинского поля в октябре 1941 года, то они своими письмами, воспоминаниями, своими героическими послевоенными трудовыми свершениями подсказали идею создания книги. И если они – герои ее, то они – и самые активные ее соавторы.

Повествование не является историей того или иного соединения, части, подразделения. Краткие исторические сведения даются лишь для того, чтобы читатель имел представление о том, где, когда, при каких обстоятельствах действуют невымышленные герои. Автор не претендует на полноту изображения событий как 1812 года, так и 1941.

Октябрь 1941 года, Бородинский укрепленный район, являвшийся центральным участком Можайской линии обороны, защищает 32-я Краснознаменная стрелковая дивизия, которой командует новокузнечанин полковник Виктор Иванович Полосухин.

Шесть суток соединение Полосухина отстаивает Бородинский рубеж. В этих боях воины дивизии проявляют массовый героизм. Тысячи солдат и офицеров теряет противник.

Громя фашистский 40-й моторизованный корпус на Бородинском поле и в его окрестностях, дивизия Полосухина приумножила воинскую славу героев, находившихся под началом фельдмаршала М. И. Кутузова, дает возможность Советскому Верховному Главнокомандованию своевременно сосредоточить на Можайском направлении свежие части и соединения, которые прочно прикрыли столицу с запада.

Героическое сопротивление 32-й дивизии на Бородинском рубеже сорвало продвижение фашистов из района Можайска на север и северо-восток, к Волоколамску, в тыл 316-й стрелковой дивизии генерала И. В. Панфилова, которая дралась с противником севернее Бородина. Панфиловцы и полосухинцы с приданными им частями и подразделениями в октябре 1941-го года отбивали бешеные атаки врага в полосе обороны, превышавшей 80 километров, смыкая свои фланги в районе совхоза «Колычево».

Много общего в истории боевого пути обоих соединений в годы Великой Отечественной… Полосухинцы и панфиловцы проявили массовый героизм не только в октябрьские дни 1941 года. В течение всей войны они были на наиболее ответственных участках советско-германского фронта, выполняя труднейшие задания вышестоящего командования. С 1943 года до Победы обе дивизии воевали в составе 10-й гвардейской армии, прошли тяжелейший боевой путь от полей и лесов Подмосковья до курляндских болот Латвии.

Вот уже несколько десятилетий на примере героической боевой и трудовой жизни полосухинцев, как и панфиловцев, воспитываются тысячи и тысячи юных сердец. После войны защитники Бородинского поля занялись мирным трудом, общественно-политическими делами. И вновь, как в годы войны, в своей массе стали они гвардейцами. Коллектив соединения, казалось бы, распавшийся после войны, продолжал существовать… Разбросанные «от Москвы до самых до окраин», полосухинцы своими делами продолжают бой, бой за будущее, бой за коммунизм.

В повествовании автор пытался показать не только воинскую доблесть воинов-полосухинцев, но и рассказать о сегодняшних делах гвардейцев, об их беззаветном труде на благо Родины, об их целеустремленной общественно-политической деятельности.

Эта книга – о коммунистах, коммунистах с партийными билетами и без них, о коммунистах, чьи сердца принадлежат Родине, партии, человечеству. Они унаследовали лучшие черты своих далеких предков-патриотов, они с честью несли и несут через всю свою жизнь красные октябрьские знамена, врученные им еще в двадцатые и тридцатые годы отцами и старшими братьями, завоевавшими и отстоявшими социализм.

Сегодня большинство ветеранов 32-й Краснознаменной дивизии находятся в строю, отдавая все свои силы и способности выполнению решений 25-го съезда партии.
Вот место, на котором гордость

хищников пала перед неустра-

шимостью сынов Отечества.

М. И. Кутузов

В 1807 году, после неудачной войны с Францией, российский император Александр Первый вынужден был лично встретиться с Наполеоном и заключить Тильзитский мир. Однако ни русский царь, ни французский император в это мир не верили. Если Наполеон в 1807 году точно не представлял, когда он отдаст приказ раздавить Россию, если он еще надеялся на дипломатическую изоляцию этой страны, надеялся на благотворное влияние страха, испытываемого перед ним, непобедимым полководцем, со стороны русского императора Александра, надеялся путем экономической экспансии покорить Россию, то для русского царя-дипломата и его окружения было совершенно ясно, что новая, решительная война с наполеоновской Францией неизбежна в скором будущем. Царь понимал, и в этом его заслуга, что временная дипломатическая удача – Тильзитский мир – не сможет на долгий период скрыть или хотя бы заслонить от Наполеона тот факт, что без военного разгрома России господство Франции в Европе призрачно, шатко.

Александр Первый и наиболее дальновидные русские государственные и военные деятели стремились использовать предоставленную Росси передышку для усиления военной мощи страны. Именно этим стремлением можно объяснить тот факт, что с 1807 по 1812 год численность русской армии удвоилась.

Устаревшая рекрутская система не позволяла сделать армию массовой. Помещики во главе с царем не хотели вооружать своих крепостных даже в 1812 году не потому, что не понимали преимущества массовой армии, но потому что боялись вооруженного мужика как своего классового врага. И все-таки господствующий класс России перед угрозой военного разгрома вынужден был использовать как все возможности устаревшей рекрутской системы, так и другие способы для увеличения численности армии.

Во всех губерниях необъятного государства велась активная работа по призыву и обучению рекрутов. В эти предвоенные годы не была забыта и Сибирь. Значительная часть ее мужского населения была призвана в Армию. Воинские части, находившиеся в Сибири, по приказу из Петербурга двинуты были на запад.

Во второй половине 1807 и весь 1808 год военные власти Сибири, подстегиваемые циркулярами из Петербурга, спешно обучали хождению строем, умению владеть оружием не очень поворотливых, но физически сильных, выносливых молодых сибиряков. Прием рекрутов, элементарное обучение их воинскому искусству занимали немного времени. Уже весной 1808 года зашагали будущие герои Двенадцатого года на Запад. И надо было прийти сибирякам сначала в Москву, а потом, после экипировки, двигаться аж к Неману и Бугу, на западную русскую границу, двигаться еще тысячу верст все на тех же ногах, которыми пройдена с востока на запад уже большая часть России.

Один за другим двигались из Сибири полки: Томский, Селенгинский да Ширванский пехотные (их еще, как при Петре Первом, называли иногда мушкетерскими), Иркутский да Сибирский драгунские, два номерных полка, егерских, 18-й и 19-й.

Шли солдаты, еще не обстрелянные, еще не знавшие, зачем их ведут на закат солнца так долго, почему торопят в день проходить по 40 – 50 верст. Шли сибиряки, и в голову им не приходило, что спустя только четыре года в летние жаркие дни с тяжелыми боями придется им отступать до Москвы и отдать Москву врагу, а потом, уже зимой, преследовать бегущего противника, шагать и воевать и добраться аж до самого моря-океана Атлантического. Невдомек было правнукам Ермака, сыновьям и внукам пугачевских повстанцев, правнукам донских беглых казаков времен Степана Разина, что им подготовила история роль спасителей России, роль освободителей Европы от ига Наполеона. Из Иркутска и Томска, Барнаула и Красноярска, Тобольска и Тюмени шли полки на запад. Шли солдаты, деловито помахивая руками, шагали, как шагают крестьяне на трудную свою полевую работу. Солнце утрами жгло солдатские спины, а вечерами било беспощадно в глаза.

И чем больше земли оставалось за спинами сибиряков, тем громче и громче в головах и сердцах звучала одна и та же мысль: до чего велика Россия! Перевалили через Уральские горы, а стране родной и конца не видать. Гордость обуяла солдатские души. «На такой громадной земле что за народ живет! Кто же его может победить? А никто!» И от этой мысли полегчали тяжелые ранцы, перестали болеть мозоли на натруженных солдатских ногах и загремела над колонной задорная песня!

В Сибирском драгунском полку, как и во всех других, солдаты в большинстве были молодые люди, но нет-нет да и мелькнет в строю седоусый сорокалетний богатырь, прослуживший много лет рядовым. Драгун Александр Николаев, сын Иванов, был призван на службу, как сказано в его «Отпускном билете», «1789 года генваря первого дня». 1808 год встретил он радостно. Пять лет осталось всего Иванову солдатские щи хлебать. А через пять этих лет ты еще и не совсем старый, сорокасемилетний, вернешься в свой родной Бийск, в семью свою большую, встретишь жену, племянников, племянниц, в общем, пожить еще успеешь. И поохотиться за Бией-рекой в дремучих кедрачах, и порыбачить, и землицы попахать досыта.

Уж и сны Барнаульского гарнизона драгуну Александру Иванову снились домашние: то сено косит, то пельмени за столом ест, то на тройке летит по снежной дороге, а куда и зачем – и сам не знает.

Одно только досадно старому солдату – сына не увидит, может быть, и до самой смерти своей. А все просто: сын уже служит в Томском пехотном полку. «Вернусь в пятнадцатом годе домой, а ему еще восемнадцать лет лямку тянуть»,- жаловался Иванов друзьям-однополчанам и добавлял: «Вы вот рекрутского набора, сыновей ваших забреют, а может и нет, а наша семья солдатская. Так и пишут нас при рождении «из пехотных солдатских детей», а раз из солдатских – вырос, и ступай в солдаты!»

• 
  Какой же ты солдат, дядя Саша, ты же драгун! - притворно удивляется синеглазый юный Чибиков.
  
• 
  Эх ты Чибиков, Чибиков, голова твоя зеленая, а разве драгун не солдат? - посмеиваясь глазами, говорит Иванов, - а отец мой настоящим солдатом был, мушкетером. Измаил брал, у самого Суворова служил.
  
• 
  А кто это, Суворов? - спрашивает Чибиков.
  
• 
  Эх Чибиков, Чибиков, ничего-то ты не знаешь. Суворов самый главный в России генерал был.
  
• 
  А почему главный? - допытывается Чибиков.
  
• 
  Потому главный, - наставительно говорит Иванов, - что ни одной битвы не проиграл он, всегда побеждал и никогда не отступал.
  
• 
  Дядя Саша, - донимает синеглазый Чибиков старого драгуна, - а теперь есть в России такой генерал, как Суворов?
  
• 
  Есть, Чибиков, есть, - твердо отвечает Иванов, - старый он, правда, но мудрый. Сам Суворов хвалил его, учил его воевать, а чтоб ты, Чибиков, больше ко мне не приставал, назову его. Кутузов.
  
• 
  Ку - ту - зов, - по складам повторяет Чибиков.
  

«И какая она, Можайская землица, и почему прадеды оттуда бежали, а забыть ее никак не могли?» - покачиваясь в седле, все чаще и чаще задавал себе этот вопрос рядовой Иванов. Как-то так вышло, что все три месяца перехода старый драгун вспоминал детские свои годы, а в них главными были рассказы деда о войнах и походах, о можайской славной земле.

«А лето там длинное, не то, что в Сибири. Яблоки растут, а земля все больше песочек да глина, а край лесной да боярскими домами утыканный, а…» Ох уж это дедовское «а»! Любую речь он начинал с «а». Его так и звали в семье потихоньку: «Акин дед». «А реки там махонькие да тихонькие, не то, что наша Бия-разбойница, а рыбы в них поменьше, чем в здешних реках, а церквей больше, а холмы, да буераки…»Дремлет драгун и слышит голос своего отца: «Чего ты выдумываешь, отец? Ведь не был ты на этой можайской землице, ведь не был. Откуда ты можешь знать, что там да как?» Отец горячится, и хоть беззлобно говорит, а недовольство так и прорывается, так и прет из него. Сам он любит поговорить. Многое видел, многое знает, недаром почти до пятидесяти лет в армии прослужил. «А ты не бубни, Николай, ты послушай, - наставительно произносит дед, - и хоть ты всю жизню свою с турками воевал, а про Можайскую землю не знаешь и не был в ей ни наяву, ни в мыслях, а я тоже не был, да знаю. Дед мой мастер был рассказывать, а ему его дед, который в Сибирь-то и убежал…»

Драгун Иванов все слушает голоса родных ему людей да улыбается. Приятно ему и нескучно ему. Длинный путь короче от дедовых рассказов да отцовых возражений, от их споров, то беззлобных, как плесо на реке, то бурных, как кипящая на порогах вода.

«А из деревни мы из Бородиной, что недалече от Можайска-города, а и красивая деревня, а стоит она на Колочь-реке…» Все глуше и глуше голос деда, а вот уж и разобрать Иванову ничего нельзя. Задремал драгун.

Идут полки на запад. Топчут дорогу подошвы солдатской грубой обуви да копыта лихих драгунских коней. Нет, не чувствуют воины, что придет время – и по этому же пути на огненных машинах помчатся сотни тысяч их правнуков на закат солнца защищать Родину, громадность которой так поразила солдатские сердца далеким летом 1808 года.

Другое будет время, другие будут петь песни, а кровь в жилах тех, кто помчится на запад отстаивать родную землю через 130 лет, кровь будет бурлить та же самая, что и в Александре Иванове. Чувствовал он, драгун Иванов 1767 года рождения, призыва 1789 года, генваря первого дня, что в нем кровь если не богатыря, то такого человека, который, если надо, станет богатырем.

Сибирские полки входили в различные соединения русской армии. На день Бородинской битвы Томский и Ширванский пехотные, 18-й и 19-й егерские были под командой генерал-майора П. Г. Лихачева, который командовал 24-й пехотной дивизией. По сути дела, четыре сибирских полка составляли основную ударную силу лихачевской дивизии. Тобольский пехотный полк находился в составе 4-й дивизии генерала Евгения Вюртембергского.

В 3-ю пехотную дивизию генерал-майора И. Л. Шаховского входил Селенгинский пехотный полк, а Сибирский гренадерский – во 2-ю гренадерскую дивизию генерала Мекленбургского.

Оба сибирских кавалерийских полка – Иркутский и Сибирский драгунские – подчинялись генералу К. А. Крейцу, который командовал 3-м кавалерийским корпусом.

Все девять сибирских полков – 1-й гренадерский, 4-й пехотный, два егерских и два кавалерийских драгунских – в день Бородинской битвы находились в самых горячих местах сражения. Сибирский гренадерский и Селенгинский пехотный отбивали атаки противника, стремившегося овладеть флешами Багратиона.

18-й и 19-й егерские вместе с Томским и Ширванским полками насмерть стояли, обороняя батарею Раевского. Между батареей Раевского и деревней Семеновское сражался Тобольский пехотный полк. Здесь же отважно действовали два драгунских полка: Иркутский и Сибирский.

Общеизвестна ожесточенность сторон, дравшихся за Багратионовы флеши, батарею Раевского и лощину между этой батареей и деревней Семеновское. Сражавшиеся здесь сибирские полки понесли страшные потери. Если утром 26-го августа, то есть перед началом битвы, в девяти сибирских полках насчитывалось около пяти с половиной тысяч человек, то после сражения в строю оказалось меньше половины. 2752 человека погибло в бою, было ранено, пропало без вести. Если вся русская армия в день Бородина потеряла около трети своего состава, то сибирские полки – половину. Это объясняется тем обстоятельством, что на их долю выпала честь защищать самые ответственные участки Бородинской позиции. Такие же потери имели и другие полки, оборонявшие левый фланг (Багратионовы флеши) и центр русской армии. При защите Багратионовых флешей почти полностью погибли сводно-гренадерская дивизия генерала Воронцова, пехотная дивизия Неверовского и другие соединения и части.

26-ая пехотная дивизия из корпуса Н. Н. Раевского, теснимая превосходящими силами противника, покинула Центральный курган вместе с 18-ю орудиями на нем. Холм был окутан дымом и пылью. Командующий всем правым флангом русской армии генерал Барклай-де-Толли, обеспокоенный сильным движением вокруг кургана и на нем самом, послал одного из своих адъютантов, майора Левенштерна, узнать, что там происходит. Через много лет Левенштерн вспоминал: «Я увидел, к величайшему своему изумлению, что он (курган – В. Ш.) был во власти французов. Наши войска отступали в большом беспорядке. Нельзя было терять ни минуты. Вместо того, чтобы возвратиться к генералу Барклаю, я попросил поручика Варденбурга отправиться к генералу и сообщить ему это прискорбное известие. Окинув в то же время местность, я заметил вправо от холма батальон Томского полка, стоявший сомкнутой колонной в полном порядке. Я бросился к нему и приказал батальонному командиру именем главнокомандующего (Барклая-де-Толли – В. Ш.) следовать за мною. Он послушался и смело пошел вперед. Я запретил солдатам кричать «ура» без моего разрешения, так как им надо было взобраться на холм, поэтому следовало беречь их дыхание. Батальонный командир шел пешком. Это был толстенький, кругленький человечек, но в нем был священный огонь.

Поднявшись на вершину холма, солдаты Томского полка закричали по данному мной знаку грозное «ура» и кинулись с остервенением на всех, кто попадался навстречу, войска пошли в штыки, завязался жаркий бой» (Бородино, изд. «Советская Россия», М. 1962, стр. 363 – 364).

Одновременно с Левенштерном увидел на батарее Раевского французов проезжавший в двухстах метрах восточнее Кургана начальник штаба 1-ой русской армии генерал Ермолов. В рапорте Барклаю-де-Толли он сообщает: «Важность сего пункта (батареи Раевского – В. Ш.) была ощутительной для каждого и мне подтвердили об оной, я бросился к 6-му корпусу, самому ближайшему к высоте, приказал 9-му батальону Уфимского полка идти быстро вперед. Непрятель не мог употребить захваченной артиллерии, ибо при оной не было зарядов, но по обеим сторонам взятой им батареи подвезены были орудия и командуемые мной полки были осыпаемы картечью, три конные роты (конной артиллерии - В. Ш.), сопровождавшие меня, остановились на левом моем фланге и, отвлекая на себя огонь неприятеля, облегчили мне доступ к высоте, которую я взял не более как в десять минут. Телами неприятеля покрылась батарея и отлогость холма до вершины…Потерянные наши орудия все возвращены, но урон со стороны моей по числу людей был ужасный…»(ЦГВИА, ф. 205, д. Е5, лл. 35 – 39).

Конечно, и генерал Ермолов, и майор Левенштерн оба правы, когда говорят о том, что именно они лично контратаковали французов, занявших батарею Раевского, и лично ее отбили. В военных рапортах офицерам так и положено писать: «я взял». Не зря Александр Твардовский заметил: «Города сдают солдаты, генералы их берут». Во всей мемуарной литературе, посвященной Бородинской битве 1812 года, утверждается, например, что солдаты 26-й пехотной дивизии в беспорядке бежали с батареи Раевского, но почти никто из мемуаристов не называет имени командира этой дивизии. А им был небезызвестный впоследствиии генерал-фельдмаршал Паскевич.

Генерал А. П. Ермолов сообщает в том же рапорте Барклаю, что некоторые егерские полки бежали с батареи, бежали в «расстройстве». Он называет их: 18-й, 19-й, 40-й. И добавляет, что остановил егерей с помощью все того же 9-го батальона Уфимского полка. Нелегко поверить, во-первых, в то, что егеря бежали, а французы, превосходящие их по численности в несколько раз, спокойно наблюдали за этим их бегом, не пытаясь на плечах бежавших в расстройстве егерей ворваться в глубину обороны русской армии. Видимо, егеря так «бежали», что не давали возможности противнику ступить за собой ни шагу. Ведь известно, что солдаты егерских полков были лучшими стрелками в русской армии.

Помимо этого, трудно поверить, что три отступающих полка (пусть и малочисленных) может остановить один батальон да еще идущей в атаку колонной, да еще в считанные минуты, даже если во главе батальона и находился такой отважный генерал, как Алексей Петрович Ермолов. Несколькими строчками ниже сам он утверждает, что эти же егеря расправились с противником, захватившим батарею Раевского. В момент этой контратаки, возглавляемой Ермоловым, был взят в плен французский бригадный генерал Бонами. Историю пленения этого наполеоновского генерала отражает документ – короткий приказ № 100 за подписью Михаила Илларионовича Кутузова, который на первый взгляд ничем не выделяется среди сотен писем, предписаний, распоряжений и приказов. В первом пункте фельдмаршал приказывает генералу Милорадовичу вступить в командование 2-й армией вместо тяжело раненого Багратиона. Затем следует любопытная строчка: «Строго подтверждается начальствующим войсками за водой во время сражения вперед себя людей не посылать». Ниже: «Мародеров, шатающихся по сторонам и в лесах, по поимке наказывать строжайшим образом без пощады».

Последний пункт приказа гласит: «18-го егерского полка фельдфебель Золотов по власти, высочайше мне данной, за взятие французского генерала производится в подпоручики» (М. И. Кутузов, Сборник документов, т. 4, ч. 1, М., 1954, с. 160).

18-й егерский полк, входивший в состав 24-й дивизии генерала Лихачева, в день Бородинской битвы отстаивал батарею Раевского. Фельдфебель-сибиряк Золотов вместе с товарищами отбивался от наседавших французов. На вершине холма шел рукопашный бой. Враг пытался подавить русских своим численным превосходством. Егеря-сибиряки 180-го и 19-го полков медленно отходили, ожидая поддержки своих резервных частей, стоявших восточнее батареи Раевского. И вот генерал Ермолов во главе одного из русских батальонов врывается на холм. Егеря вместе с пехотинцами за несколько минут отбрасывают противника от батареи Раевского. В этот-то момент наивысшего накала боя фельдфебель Золотов благодаря своим острым охотничьим глазам и заметил в толпе отступающих французов генерала. Мощными ударами приклада раскидал он окружавших генерала офицеров и солдат, выбил шпагу из рук генерала и, схватив его за воротник, вытащил из боя. Спустя полчаса генерал Бонами, приведенный Золотовым, имел удовольствие видеть фельдмаршала Кутузова, который вежливо расспрашивал его о здоровье и обстоятельствах пленения.

24-й пехотной дивизии Лихачева было приказано удерживать до последнего батарею Раевского как раз в тот момент, когда ее егерские полки 18-й, 19-й и 40-й с батальонами Томского и Уфимского полков сбросили противника с Кургана. Дивизия состояла из четырех пехотных полков – Уфимского, Ширванского, Томского, Бутырского – и трех вышеназванных егерских. Егеря к моменту подхода главных сил дивизии потеряли больше половины своих солдат и офицеров. К тому же 18-й егерский, как и 19-й, участвовал еще на рассвете в бою западнее батареи Раевского, на правом берегу Колочи. Это им, простым егерям номерных полков, пришлось идти в штыковую атаку против войск Богарне, сумевших изгнать русских лейб-егерей из деревни Бородино ( к началу битвы егеря мылись в бородинских банях). 19-й егерский полк вместе с другими частями и подразделениями не только прогнал французов за Колочу, но и захватил мост через нее, который тут же и уничтожили матросы Гвардейского экипажа.