Все меня знают судьба и рок с. Намина
жүктеу/скачать 310.52 Kb.
|
| ГЛАВА 2
ВСЕ МЕНЯ ЗНАЮТ СУДЬБА И РОК С.НАМИНА Друзьями мы не были. Встречались чаще всего по необходимости. Правда, когда Стае перевелся из иняза на филфак МГУ, виделись почти каждый день на так называемом «сачкодроме» на первом этаже в вестибюле перед раздевалками в многоэтажной «стекляшке» рядом с цирком на Ленинских горах. Там в самом начале 70-х справили новоселье сразу четыре факультета: исторический, философский, филологический и экономический. Я в то время учился на экономическом. Студенты, сбегая с лекций и семинаров, и в перерывах между занятиями собирались на этом самом «сачкодроме», что называется, «давить сачка», то есть покурить, посплетничать, поспорить, объясниться в любви, обменяться новостями, да и вообще — выяснить отношения... Короче говоря — пообщаться. Кстати, словечко «пообщаться» тогда только входило в университетскую моду, а может быть, просто возвращалось по принципу: новое — это основательно забытое старое. Надо сказать: в те годы на этих факультетах обучалось чрезвычайно много — если не большинство — детей из семей высокопоставленных родителей. Поэтому отношение к завсегдатаям «сачкодрома» было гораздо более либеральным, чем к студентам, скажем, некоторых естественных факультетов. Густонаселенный «сачкодром», естественно, создавал у посторонних впечатление, что на наших факультетах скорее коротают время, нежели занимаются науками. Недаром по МГУ ходил пренебрежительный по отношению к гуманитариям анекдот: дескать, гуманитарные факультеты ближе к цирку, чем к университету! Благодаря «высокорожденным деткам» либеральность в большой мере распространялась и на немногочисленных остальных их сокурсников... из самых обыкновенных смертных. Если, скажем, студенты других факультетов за длинные волосы попадали в немилость к администрации, а то и прямо подвергались гонениям, то, допустим, на экономическом факультете вполне могли происходить вещи по следующему сценарию... Декан: «Почему у тебя такие длинные волосы? Ты с кого берешь пример? Ты же учишься на политическом факультете, в конце концов...» Студент: «С Карла Маркса, Михаил Васильевич!» Естественно, другому сынку декан бы показал, как сравнивать себя с Марксом, но здесь, а тем более в те времена, было весьма чревато даже сомневаться, что столь «высокорожденное чадо» достойно ставить себя рядом с Марксом... Но, как бы там ни было, ни для кого те университеты не прошли даром, ибо подавляющее большинство из нас все-таки постигло на «сачкодроме» главную науку: умение воспринимать жизнь такой, как она есть. Ведь мы имели возможность не по слухам, а на личном опыте каждодневно убеждаться, как в действительности живут не только «низы», но и «верхи». Один только пример: чадо какого-нибудь члена Политбюро или секретаря ЦК подвозил к МГУ черный многометровый тяжелый персональный папочкин ЗИЛ, а студентст-вующих детишек деятелей разрядом поменьше, разумеется, «Чайка» старого образца, а уж отпрысков совсем средних «сошек» доставляли всего лишь на черных, до блеска надраенных «Волгах»... Справедливости ради отмечу: не все руководители таким образом выражали свою родительскую любовь к наследникам. Среди таких, не выпячивающих свое происхождение наследников можно назвать и внука Анастаса Ивановича Микояна, одного из вождей революции, которая потрясла мир; внука известного ныне под псевдонимом Стае Намин. (Говорили, что этот псевдоним родился от имени мамы Стаса, которую звали Нами.) Уже то, что он, Стае Намин, стремясь проявить себя, стремясь выразить, а в чем-то и показать свое «я», еще мальчишкой всячески, а чем дальше, тем больше, пытался скрыть свою «высокую» родословную, говорит очень о многом. Конечно, случалось и у него, что порой тем или иным образом он давал понять, с кем окружающие имеют дело. Однако со временем Стае вначале как-то настойчиво-просительно, а позже просто требовательно и зло выражал желание звать его только Стасом Наминым. У меня уже тогда складывалось впечатление, а с годами оно только утвердилось, что Стае подобным сокрытием своего происхождения хотел доказать всем, что он и без дедушки, и без отчима — тогда, кажется, заместителя министра культуры — сам чего-то стоит; и не просто чего-то, а очень многого, что с огромным успехом он и доказал: сперва, как считали в музыкальных кругах, не без помощи мамы и дедушки, а потом и непосредственно сам; доказал с талантом и предприимчивостью человека более чем союзного масштаба, умело использовав первоначальный капитал того положения в обществе, какое досталось ему благодаря дедушке. У меня перед глазами часто возникает такая картинка... Актовый зал нашей многоэтажной «стекляшки». Идет новогодний вечер экономического факультета. Как говорится, яблоку негде упасть. Оно и понятно — ждут выступления ансамбля «Цветы», который к 1974 году становится одним из самых популярных в Москве. Наблюдаю за Стасом. Шагах в двух от меня он негромко разговаривает с представителем администрации нашего факультета. Тот выясняет, как правильней объявить выступление ансамбля? «Так и сказать: группа «Цветы» под управлением Стаса Намина»,— говорит Стае. Он хочет, он очень хочет казаться спокойным, однако я отчетливо вижу, как все его тело пружинит от напряжения... «Группа «Цветы» под управлением Стаса Намина»,— тихо повторяет представитель администрации и вдруг уже со сцены во весь голос объявляет: «Выступает группа «Цветы» под управлением Стаса Микояна...» От последнего слова Стас напрягается до предела. Видно, как сжимаются его зубы, а ведущий, как бы спохватившись, добавляет: «Известного всем, как Стас Намин!» Стасу кажется все испорченным, но студенческая публика с ревом одобрения, смехом и аплодисментами встречает вырвавшиеся от переусердствования слова. «Цветы» выступают с таким триумфом, что присутствующие еще долго никого не желают видеть на сцене. Необычайно популярному в те времена «Бумбарашу» — Валерию Золотухину, чей номер объявлен следующим, буквально в смятении приходится выжидать, пока зал все-таки смирится с его выходом и потом, кстати, вовсе не пожалеет об этом. Однако и под конец, оценивая золотухинское выступление девятым валом восторга, зал вновь мало-помалу начинает скандировать: «Цветы»! «Цветы»! «Цветы»!..» А Стас уже в окружении поклонников и поклонниц. В тот вечер — это мне очень запомнилось — многие девчонки из «высоких кругов» буквально терлись вокруг своего триумфального кумира; гораздо сдержанней остальных, но зато и с более серьезно выраженными симпатиями вела себя дочь члена Политбюро Лена Мазурова. Стае же, руководитель музыкальных «Цветов», среди этих разнаряженных и благоухающих «цветов жизни» явно чувствовал себя в своей тарелке... на потрясающе популярном подносе рок-музыки. Но чаще других вспоминаются мне ситуации такого порядка: на «сачкодроме» вокруг Стаса пять-шесть знатоков рок-музыки и бессменно сопровождающие его лица яростно, до самозабвения обсуждают: кто лучше всех владеет гитарой, кто в какой манере и как по сравнению, скажем, с Джимми Хендриксом и Эриком Клаптоном играет ту или иную их композицию... Постепенно разговор перекидывается на личные способности Стаса. Он нехотя, с оговорками, соглашается, что, конечно, Дюжиков и Гилюта — это действительно лидеры-гитаристы, но вот что касается Градского, то тот никогда не сыграет того, что «делает на гитаре» он, Стае. Кто-то из «вечно» сопровождающих лиц создает Стасу мгновенное поле поддержки, однако другие, видимо, «люди Градского», начинают напористо возражать, приводя такие неопровержимые доводы, что Намину, кажется, вот-вот ничего не останется сделать, как признать свое второе место. Но это только кажется! Стае находит такие крутые контраргументы, что «людям Градского» в конце концов приходится отступить в споре о технике владения солирующими струнами, однако и они до конца не сдаются и все-таки вынуждают Стаса приз- нать, что... зато у Градского голос вне конкуренции. Стае каким-то уже сдающимся языком и в то же время все-таки как-то снисходительно говорит: «Да! Глотка, конечно, у него есть...» Вообще-то я почти не помню, чтобы Стае полностью отказался даже от самого нескладного своего заявления. В этом, однако, проявлялась не чрезмерная слабость его личности, а лишь продолжение его достоинств за пределы разумного. Личность есть Личность, на то она-и Личность! Окидывая взглядом совсем недавнее прошлое, я совершенно неожиданно для себя пришел к выводу, что в 60—80-е годы и у нас в стране стали складываться условия, неизбежные для возникновения и расцвета рок-культуры. Причем в музыке к середине 70-х этот процесс уже набрал такую силу, что с того периода, буквально как эпидемия, начал появляться и неконтролируемо разрастаться своеобразный культ рок-музыки, а культ, как известно, в любом деле вещь — катастрофически опасная! Вот такое нелирическое отступление вдруг пришло мне в голову в порыве новых воспоминаний. Однако... Шли месяцы. Летели годы. Встречались мы с Наминым все реже и реже. Почему-то память сохранила, как я первый раз — дело было перед армией — оказался у Стаса в гостях. Он жил тогда в доме на набережной, что рядом с Театром эстрады. Кстати, где-то через год-полтора о некоторых безрадостных тайнах этого дома узнал весь цивилизованный мир: кажется, в журнале «Дружба народов» появился «одноименный» роман Юрия Трифонова «Дом на набережной». Читая трифоновские прозрения, я невольно воспроизводил и свои собственные впечатления от первого посещения этого дома. Не помню, почему я тогда оказался у Стаса? Однако как сейчас вижу: объемные, мрачные, широкие и длинные лестничные марши, ведущие на тот этаж, где расположилась квартира Стаса. На каком этаже? Убей — уже не скажу. Зато отпечаталось то, что квартира, выходящая окнами на Кремль, была тусклая и словно совершенно пустая. Одни стены, какие-то ядовито-синие стены... Куда только улетучилось то внешнее, обманное величие дома, какое возникло в моем воображении, когда я впервые объявился перед массивным серо-стальным зданием на набережной Москвы-реки? Впрочем, насчет точности этих изображений не спорю, однако за дух — ручаюсь! Вскоре после службы я от кого-то узнал, что звонить Стасу в этот дом на набережной больше не имеет смысла, и получил новый его телефон в доме на другой набережной, на набережной Тараса Шевченко, что неподалеку от гостиницы «Украина». Уместно сказать, что в эти послеармеиские времена мои интересы основательно менялись — возраст требовал окончательно- го и естественного самоопределения: надо было решать — политика или литература? Активно нарастающая во мне поэтическая стихия в конце концов решила вопрос в пользу литературы. Вместе с тем с миром новой музыки я все-таки совсем не расстался. Мне не давало покоя желание попробовать себя на поприще песни. Этому способствовали и новые знакомства, в частности, с кинорежиссёром Олегом Бондаревым, очень известным в ту пору своим фильмом «Мачеха» с Татьяной Дорониной в главной роли. Дело в том, что «Мачеха» неожиданно для многих получила первый приз на каком-то престижном и, главное, как говорили, не «просоветском» кинофестивале, благодаря чему перед Бондаревым начала возникать свобода творческого выбора. О последних веяниях в музыке он был наслышан прежде всего от меня. Поэтому, готовясь к очередным съемкам и находясь под влиянием моих рассказов о бите, Бондарев с моей подачи решил пойти на творческий контакт с музыкальной группой Стаса Намина, которому собирался предложить композиторскую и исполнительскую роли, тексты песен предполагалось заказать мне. Новость я сообщил Стасу, и Намин пригласил меня с Бондаревым обсудить эту затею у него дома, где при необходимости к разговору могли бы подключиться и его товарищи по группе. Так мы и сделали. Начало переговоров обнадеживало, однако вскоре разговор по разным причинам перестал клеиться, и я, почувствовав это, от нечего делать взялся осматривать достопримечательности квартиры. Квартира № 19, довольно светлая,1 находилась на втором этаже, окнами на набережную, которая отделялась от дома широкой полосой сквера. Дело было ранней весной 1977 года. Только что круто подняли цены на такси, и это событие тогда не бывало забытым ни в одном разговоре. Не стал исключением и наш. Стае, помнится, заметил: дескать, уже на такси люди перестали ездить; если так пойдет и дальше — вряд ли долго продержатся эти новые «шизовые» цены... Слушая его комментарии относительно очередной политики цен, я невольно обратил внимание на надпись на стене, у которой стоял небольшой жесткий деревянный кресло-диван. «Сталинская Конституция» было написано крупными буквами на плакате 30-х годов. Шрифтом поменьше излагались конституционные статьи. Над плакатом были прикреплены портреты деда, Анастаса Ивановича Микояна, и Сталина. По всему было видно, что в этой семье благодаря самым достоверным источникам о Сталине знали больше правдивого, нежели все мы. И это, кстати, заставило меня задуматься над личностью Сталина. Отныне я старался документально проверять все, что говорилось в его адрес (и хорошее, и плохое), и все чаще начинал приходить к безого-
ворочному выводу, что такое внимание к Сталину в семье Стаса не было безосновательным. Так что так называемые факты времен перестройки в сверхподавляющем большинстве своем оказались для меня поистине голыми... Перед нашим уходом Стае мне и Бондареву подарил по новой,— кажется, это был его второй диск — пластинке, где были записаны песни: «Красные маки», «Ах, мама», «Старый рояль», «Вечером». Причем о «Старом рояле» было сказано приблизительно так: «Представляешь! Еле отстоял этот «Старый рояль». Теперь-то он — шлягер, а поначалу столько палок в колеса ставили. И все из-за того, что комиссии по приемке песен слова «... и стерлись клавиши моей души...» показались декадентскими». На обложке гибкой голубенькой грампластинки, которую храню по сей день как память о действительно имевшей место интересной юности, написано: «Добрюхе Коле — с Уважением — Стае Намин». После этого мы долго, очень долго не виделись. Да и по телефону разговаривали, как говорится, раз в год. Было одно дело... Однажды, уже на рубеже 70—80-х годов, я попросил его сыграть в клубе поселка Селятино в ночь под Пасху, дабы помочь местным идеологам противопоставить сказочному представлению «крестного хода» новую молодежную культуру. Стае согласился, и эффект превзошел все ожидания: к полуночи зал забили до отказу, да и вокруг клуба «Мечта» усиленные наряды милиции и дружинников с трудом сдерживали желающих своими глазами увидеть и своими ушами услышать суперпопулярную группу под управлением Стаса Намина, но, как мне потом рассказывал приятель, случилось сверхнеожиданное: Намин со своими ребятами появился лишь к трем часам утра и лишь с первыми лучами солнца, установив и отрегулировав аппаратуру, начали долгожданный концерт. Я, конечно, догадываюсь, что этот его концерт не был единственным в ту ночь, но не в том главное. Главное, что никто не ушел, несмотря на неопределенность бесконечного ожидания, из-за которого обладатели «счастливых билетов» отстояли и отсидели все ноги... Наверное, более десяти лет мы не виделись. А в первой половине 1989 года произошла случайная встреча в бюро пропусков «Комсомольской правды»: бывает же такое! — в один и тот же день и в один и тот же час и ему, и мне понадобилось по делам в «Комсомолку». На ходу, в спешке, мы перекинулись ничего не значащими вопросами и ответами по форме: «Ну! Как твои дела?» — «Ничего!» — «А твои?» — «Тоже ничего!» Все выглядело так, словно не виделись мы не десять лет, а десять дней. Как бы там ни было, но этой случайной весенней встрече было суждено оказаться семенем, из которого выросли и вызрели те несколько телефонных разговоров, в результате которых мы договорились как-то состыковаться, чтобы я мог написать о нем эту вот главу моих рок-мемуаров. Дело было незадолго до первого всемирного рок-фестиваля в Москве. От Советского Союза организовывал его главным образом Музыкальный центр Стаса Намина, у которого была цель, помимо всего прочего, направить вырученные деньги в фонд помощи страдающим от наркомании и алкоголизма. В связи с этим у Стаса и день и ночь забот было столько, что мы решили: скорее всего «посидеть-повспоминать» удастся нам в промежутках между его деловыми контактами с теми советскими и иностранными представителями, какие взяли на себя обязанности по подготовке беспрецедентного для нашей страны двухдневного двадцатичасового рок-марафона на стотысячном стадионе Лужников. Когда я подъехал в наминский Музыкальный офис в парке имени Горького, Стае уже ждал. Не успел я отдышаться, как он предложил без всяких лирических вступлений и отступлений приняться за дело. Подключая диктофон, я бросал взгляды на Стаса. Внешне за прошедшие годы он сильно изменился: стал заметно крупнее, хотя юношеской подвижности и юношеской форме одежды не изменил. Удивило, что лицо его, почти свободное от морщин, очень контрастировало с серебристыми иглами седины, как бы поразившими отдельные круто вьющиеся смолистые локоны его по-женски длинной, схваченной сзади в узел прически... Между тем диктофон уже начал записывать наше дыхание, которое вдруг заглушили слова Стаса: «Ну ты будешь спрашивать то, что хотел?» Здесь, вместо того чтобы излагать воспоминания своими словами, я предпочитаю передать основное право на их воспроизведение магнитофонной пленке. Вот она.
Музыкальную школу по классу сольфеджио окончил при училище и там же начал увлекаться гитарой. Это было в самом начале 60-х годов, году в 63-м. К тому времени я уже услышал «Битлз» и «Роллинг Стоунз» и стал сам пробовать себя на гитаре. А где-то к 65-му году родители купили мне магниторадиолу, на которой я слушал записанную на бобинах с широкой пленкой всю эту новую для меня музыку, которая сейчас считается уже реликвией. Но до этого я слышал и Элвиса Пресли. Это, конечно, не рок, а скорее какой-то поп... биг-бит. Была у меня и своя гитара. Правда, семиструнная. Я зажимал спичкой седьмую струну, вот так, под гриф, и перестраивал ее на «шестиструнку». Дело в том, что «шестиструнки» тогда, кажется, у нас еще не делали. Так вот, на такой модернизированной гитаре я учился играть. Первое, что я выучил, было: тэм-ду-бэм-би, тэм-ду-бэм-би... Ну и так далее. Помнишь этот рок-н-ролл? В это же время в Москве уже стали объявляться первые группы. И самая яркая из них была «Братья»... — Стой! Давай уточним: какие для тебя группы были первы ми? А то другие ребята называли мне другие группы... — Ну я не знаю, что там говорят другие ребята и сколько им лет?! Я же исхожу из того, что точно знаю, что «Братья» были в Москве первыми и единственными. Кстати, это подтвердит тебе и Юра Айзеншпис, который вот перед тобой сидит. Знакомьтесь! Айзеншпис — первый в 60-е годы советский рок-менеджер — сейчас директор моего Музыкального центра; отсидел в тюрьме за организацию музыкальных дел в рок-н-ролльном городе Ереване более десяти лет! И вот опять... в деле! Сейчас за такое, кажется, уже не судят. Итак, в те времена были конкретные группы. И если кто их помнит или не помнит — это их личные проблемы. Повторяю: первой была группа «Братья», которую никто не помнит вообще, а между тем она была не только первая, но и очень яркая, и очень профессиональная. Затем возникли «Соколы» и «Меломаны», «Грифы», «Скифы» и так далее... И все-таки, пожалуй, первой уже по-настоящему работающей в стиле рок, или, как раньше говорили, в стиле бит, была группа «Соколы», образованная из остатков группы «Братья». Среди них вот Айзеншпис называет Аркашу Шатилова, Валерия Троцкого, Тима-шова... Именно их, «Соколов», надо считать первой советской рок-группой, а Юру Айзеншписа, их менеджера,— первым советским рок-менеджером, И именно с «Соколами» связан первый бум рока в Москве. Точнее, группа называлась «Сокол»... — А почему «Сокол»? — вдруг не выдерживает Айзен шпис,— да потому, что все ее участники жили возле метро «Со кол», хотя когда делались первые афиши, то на них мы изобра жали птицу сокол: иметь в виду станцию метро было как-то смешно — обязательно последовали бы вопросы: «А почему не Белорусский вокзал?» Кстати, знаете, в МГУ тогда же польские студенты тоже создали свою группу. Называлась она «Тарака ны»... После такого «айзеншписского примечания» Намин продолжает с новым азартом:
ще. Называлась она «Чародей», и было в ней всего три человека: я, Хлебников Толя и Веселовский Слава. Бесполезно вспоминать, где они еще играли. Они после нигде никогда в жизни не играли. Веселовский Слава несколько лет назад поехал в экспедицию, съел какие-то консервы, отравился и умер. А Хлебников Толя закончил военное образование, сменил ряд мест и какое-то время работал здесь со мной, в Московском музыкальном центре... Чем он занимается сейчас, точно не знаю. Говорят, шоу-бизнесом. Так вот: наша тогдашняя музыкальная «тройка» филевс-ких суворовцев сразу показала себя и стала конкурировать с бит-группой военного музыкального училища из Серебряного Бора, которая явно пыталась подражать «четверке из Ливерпуля». Особенно помню, как они играли «Леди Мадонна». Мы же такими образованными музыкантами не были. Для нас играть «Битлз» было трудно: нужно было играть по нотам, раскладывать аранжировки... ничего этого мы не умели. И хотя, помимо «суворовского», я учился в музыкалке, не надо думать, что уже тогда я был профессиональным музыкантом. Зато чувствовал, что у меня есть какая-то другая сила, может быть, тогда для многих более впечатляющая и интересная, чем «Битлз»: это шло во мне от «Роллингов». Сперва у меня не было ни готовой песни, ни готовой формы. Все было импровизацией в стиле кумиров из «Катящихся камней». Мы все время импровизировали. И когда возникала стихийная конкуренция с профессионалами из Серебряного Бора, мы всегда выигрывали, потому что они играли красиво, а мы играли заводно. Дело здесь не столько в нашей импровизации, сколько в стиле: стиль «Битлз» был более мягкий, мелодичный, а наш, идущий от «Роллинг Сто-унз», более жесткий — роковый, а значит, и более заводной. У нас была жесткая музыка! Так мы играли, а параллельно я ходил слушать группу «Соколы», и у меня текли слюнки, потому что группа была великолепная... Сейчас все говорят, что появились они давно. Например, «Машина Времени» говорит, что она появилась в 65-м... Или там Градский говорит, что он начал со своими «Скоморохами» тоже чуть ли не двадцать пять лет назад, но в действительности фактически все немножко по-другому... Может, он и играл где-то на гитаре, но...
«Соколы»,— прерывает Стае,— это была супергруппа! И равных ей тогда не было... Я был мальчишка, совсем щенок, в то время, но хорошо помню, как народ от них с ума сходил. Первые их публичные выступления шли в кафе: в кафе «Фантазия», в кафе «Экспромт», в «Ровесниках» около «Динамо», ну и т. д. Наиболее запомнившимся концертом, как вот считает Юра Айзеншпис, стало выступление в кафе «Фантазия» неподалеку от «Автозаводской», это году в 65-м...
— Да! Там уже тогда существовали группы. В одну из них, в «Блики», меня сразу взяли соло-гитаристом. В ней играли трое советских французов, которые, кажется, были уже на последнем курсе, а я, сам понимаешь, на первом — так что вместе поиграли мы совсем мало. Они, кстати, купили аппаратуру у «Скифов». Эта первая наша рок-аппаратура была самодельной, но по тем временам и она считалась вполне приличной. Главное, она работала и звучала! Вскоре после бума организации групп наступил первый бум их популярности: вот только тогда, в 69—70-м, а не в 65-м году, в Москве по-настоящему узнали, что есть группа «Машина Времени». Это была такая «подпольная»... не «подпольная», а школьная рок-группа. Все ее участники учились в одном классе, в 19-й школе, рядом с домом, где я жил, рядом с кинотеатром «Ударник». Кроме Андрюши Макаревича, из его группы запомнились мне: на клавишах — Сережа Кавагое, барабанщик Юра Борзов из моего дома, еще парень с бородой, на бас-гитаре играл, остальных я что-то забыл; Саульского Игоря тогда еще среди них не было. Они выступали в основном у себя в школе. Помнится, как отец Кавагое привез очень хороший японский усилитель. Я брал для выступлений у них этот усилитель. Они давали его мне, а я учил их играть на гитаре. Как сейчас помню, приходил к ним в школу на вечера, становился к ним лицом, спиной к публике, и показывал им, как брать аккорды, и... они играли. Вот так проходили их вечера, то есть фактически на них я учил их играть. Уже на тех вечерах они пытались исполнять какие-то свои песни. Их «рок-песни» были смешные, детские, но — свои! Конечно, это был скандал — не всем учителям нравились их выступления, однако жить было можно! Из рок-музыкантов той поры остались в памяти такие ребята, как Гилюта, который, как и я, очень любил Джимми Хенд-рикса, приговаривая: «Чувак, вот Хендрикс — это чувак!» И вот тогда-то, в 70-м году, когда из «Бликов» остался я один, мне пришла идея создать «Цветы», что я вскоре и сделал. Первые свои концерты «Цветы» давали, конечно, в стенах иняза, хоть чисто инязовской эту группу считать нельзя: из иняза играл в ней лишь я. Кроме меня, в «Цветы» входили Саша Лосев (вокал и бас-гитара) и Юра Фокин (на барабанах). За мной значилась соло-гитара. Кстати, первым я нашел Лосева, а уж знаменитый Фокин появился как-то потом... Кажется, наши отношения с ним завязались на одном из вечеров в 31-й школе, что на улице Горького. Школа было «элитарная». В ней, кстати, учились некоторые из моих родственников, и поэтому вполне естественно, что « часто посещал с ними их школьные мероприятия, на которых не однажды выступала группа «Хрустальные камни», а в ней производил на всех впечатление юный, подающий надежды парень, в будущем суперклассный ударник Юра Фокин. Сейчас я не могу точно назвать дни зарождения «Цветов», но, к счастью, те дни остались запечатленными на многих фотографиях, какие способны воссоздать время возникновения группы «Цветы». Если хочешь, мы их потом посмотрим...
и пел. Ему тогда по голосу практически не было равных. Я и сейчас считаю его голос в роке одним из самых великолепных. К сожалению, это до сих пор мало кто знает, потому что не те его песни показывают по телевидению, не те, в которых раскрылся его рок-талант. Выступления наши сразу складывались удачно. И однажды на большом представительном конкурсе самодеятельных музыкантов в Лужниках это оказалось отмеченным, что называется, официально. Синицына, директор лужниковского Дворца спорта, вспоминала эту историю...
по стране бум бит-музыки: так мы стали самой популярной группой в Союзе — нас называли советскими «Битлз». «Цветы» стали первой рок-группой всеобщей популярности, не московской, а через пластинку — всесоюзной! Записанные на пластинках песни были известны во всех городах, во всех семьях, люди влюблялись под нашу музыку, уходили служить в армию, мечтали о своих лучших днях... Короче говоря, как ни банально для кое-кого это прозвучит, но наши песни тогда действительно всем строить и жить помогали... Вместе с тем, думаю, этот по-настоящему роковый и по-настоящему всеобщий бум все-таки носил не профессиональный, а какой-то романтический, что ли, какой-то лирический характер, составивший для молодежи 70-х, да во многом и для всего народа, целую музыкальную эпоху, фундаментом которой были «Цветы». «Цветам» даже подражали, подражали даже названиями... Куда бы мы ни приезжали, всюду нас встречало уважение. — А как ко всему этому, к твоим рок-увлечениям, относились в семье, например, дедушка?
— Так... Следующий бум случился лет через пять. Это был бум «Машины Времени», первой начавшей петь социальные песни. Помнишь это? — Я-то помню, но лучше, если об этом расскажешь ты, пото му что у меня свое восприятие, а теперь важнее твое мнение на этот счет.
Было дело. А вот рок-группы Градского я никогда не видел: ни в «восьмой столовой», нигде! Вот он говорит, что у него была рок-группа, но я ее никогда не видел. Как он один выступал — это я много раз видел, а вот с группой — никогда что-то не видел... или... не помню? Сейчас не хочется его как-то хаять, но... как-то смешно все это было. Вот Юра Айзеншпис говорит, что «Скоморохи» — это была не группа, а какая-то шантрапа уличная, и Градский тогда... фальшивил .здорово, очень здорово фальшивил, когда петь пытался.
оказался в тюрьме. А второй, Фокин, уехал искать места под солнцем в Америку, но, насколько мне известно, и там его не нашел. А ведь здесь, когда мы играли с Фокиным восемь лет вместе, судьба подавала нам большие надежды, многие из которых сбылись для нас, оставшихся тут, только теперь — в годы перестройки... Однако кто мог знать, что и как получится? Легко говорить задним числом!
«Цветов», когда нас разогнали и запретили, был такой момент... Поэт Владимир Харитонов — знаешь его? да? — вдруг говорит мне: «Давай попсовые вещи напишем!» Я говорю: «Я такого не умею. Я только рок-н-ролл могу». А он: «Ну как это не умеешь? Вот Пол Маккартни же пишет...» Я думаю: «Действительно, Пол Маккартни же пишет. Почему я не сумею?» — и согласился. Написал музыку. Харитонов придумал к ней стихи. И получилось вроде бы ничего. Уже первая наша совместная песенка «Рано прощаться» стала шлягером. Дальше дела пошли еще лучше. Ну ты помнишь: появились новые шлягеры, такие, как... Короче, разве все вспомнишь, если вышло пятьсот пластинок. Это был более мягкий рок, чем я играл до этого. Это был своеобразный попсовый рок, более попсовый рок... Но, если признаться, из того, что я написал сам, мне не нравится ничего! Хотя многое из того, что я написал, дико популярно. Особенно, пожалуй, первый диск-гигант в восьмидесятых, с которым, к сожалению, мы опоздали лет на пять, но не потому, что мы не умели, а потому, что в 75-м нас запрещали. Потом пошли шлягеры: «Летний вечер», «Юрмала», «Я найду». Потом... Потом мне все это здорово надоело, потому что к тому времени в моду вошел поп-рок, стиль, который вообще-то мне не близок. И я решил написать последнюю песню, песню для детей. Она, с моей точки зрения, должна была завершить мое творчество в поп-музыке. На- зывалась она «Мы желаем счастья вам». Писал я ее, как детскую песенку, а она получилась песней для взрослых, да еще приобрела международную известность. Но это уже не моя вина. Затем, совершенно неожиданно, у меня как-то написалась ставшая тоже очень популярной «Ностальгия по-настоящему» на слова Андрея Вознесенского. Однако все это были уже побочные, а не основные дела, поскольку уже с 86-го года я активно занимался созданием вот этого Музыкального центра Стаса Намина. Идея его была подсказана мне Питером Габриэлом, очень известным на Западе музыкантом и рок-бизнесменом. Это случилось во время наших совместных выступлений в Японии. Он рассказывал, что собирается делать студию, чтобы помогать пробиваться молодым музыкантам. Идея мне понравилась. Тем более, что я на себе испытал, как невероятно сложно проявлять себя начинающим рок-талантам у нас. Считаю, новая затея удалась. Если бы не Музыкальный центр Стаса Намина, любители 
Бесспорно, Стае любит похвастать. Но редчайший случай! — чаще всего у него действительно есть чем хвастать. рок-музыки, быть может, по сегодняшний день не знали бы ни «Бригады С», ни «Парка Горького», ни многих других очень талантливых рок-ребят. С 86-го года начинаются и мои международные музыкальные дела. До 86-го года меня за рубеж не выпускали, а потом сразу последовали поездки в ФРГ, США, Канаду... и пошла нормальная музыкальная интердеятельность. Много сил пришлось положить, чтобы открываемые центром группы обрели способность играть и петь на международном уровне. Как я открывал новые имена? Да вот так! Приходит ко мне, скажем, группа «Синий чулок». Слышал когда-нибудь такую?
— Ты что, смеешься? Почти никто, но это особый вопрос... Здесь, дорогой мой читатель, хотите верьте, хотите нет, но... вдруг диктофон мой незаметно остановился... Правда, затем наш разговор продолжался не очень долго. После чего Стае сказал примерно такие слова: «Вот и все! Тебя, конечно, интересует, что было дальше... в 91-м, в 95-м, наконец, в 2000 году, но, к величайшему сожалению, этого я тебе пока сказать не могу, потому что годы эти надо еще прожить. Так что остальная моя биография, видимо, впереди». Бесспорно, Стае любит похвастать. Но редчайший случай! — чаще всего у него действительно есть чем хвастать. Вот такой он человек — известный почти всем Стае Намин. . Вскоре после встречи одна из осведомленнейших любительниц мира рок-музыки, пристально заглядывая мне в глаза, спросила: «А во время вашей беседы Намин ничего не говорил — живет он или уже развелся с Сенчиной?» И я ей ответил: «Из-за рок-музыки все остальное у нас просто вылетело из головы...» Р.5. Кстати, совсем случайно и по другому поводу мне довелось познакомиться с дальней родственницей А.И.Микояна. И она неожиданно приоткрыла мне тайну псевдонима: оказывается, «на минна» переводится на русский как «тот единственный». жүктеу/скачать 310.52 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|