100 великих спортсменов

(1913–1980)

Однако жизнь семейства Оуэнсов в Кливленде не стала легче, чем в Алабаме, особенно в годы депрессии, когда в обыкновенном семействе нередко не находилось двух никелевых монеток, чтобы, согласно пословице, потереть их друг о друга. «Мы не могли позволить себе никакого спортивного снаряжения, — вспоминал он многие годы спустя, — и нам оставалось только бегать». Имея немного других возможностей для сброса молодой энергии, юный Джесси «бегал, бегал и бегал».

К тринадцати годам Джесси уже выступал в официальных соревнованиях. Самый первый его забег оказался далеко не легендарным — бег на 40 ярдов он проиграл. «Я застрял в ямках», — так вспоминал он об этом событии, поскольку до изобретения стартовых колодок спринтеры вырывали в земле ямки для лучшего толчка на старте.

Но юный Джесси продолжал бегать, бегать и бегать. И овладевать техникой бега в такой мере, что теперь он отрывался от опоры с первым же шагом, нисколько не рискуя «снова застрять». Однако бег являлся всего лишь центральной точкой его многочисленных талантов. К постоянно удлиняющемуся перечню их он уже добавил прыжки в длину и высоту. В пятнадцать лет он пробегал 100 ярдов за 9,9 секунды, прыгал в высоту на 6 футов 2 ¹/₂ дюйма (189 см) и в длину ровно на 23 фута (701 см). Четыре года спустя стройный, весящий 74 кг старшеклассник Кливлендской восточной технической высшей школы пробежал 100 ярдов за 9,4 секунды, поставив мировой рекорд для учащихся, а 220 ярдов по прямой — за 20,7 секунд и прыгнул в длину на 24 фута 11 ¹/₄ дюйма (760 см).

В то время, когда места в колледжах еще не предоставлялись бесплатно — как каштаны в баре, Джесси не получал практически ничего. Единственной наградой за такие таланты послужило предложение, поступившее из расположенного поблизости Университета штата Огайо работать лифтером в ночную смену, с пяти утра до 12.30, в Стейт Оффис Билдинг, Колумбус, за 150 долларов в месяц — королевские деньги в те дни, когда на рузвельтовский никель <Монета в 5 центов. (Прим. ред.)> можно было купить себе пива, и еще существовала такая вещь, как бесплатный обед.

Но, поднимая и поднимая, опуская и опуская кабину ночного лифта, изучая ее стены, урывая, как придется, шесть часов сна, потому что занятия начинались в восемь утра, Джесси по-прежнему находил время и для своей первой любви: легкой атлетики. Он оказался под заботливой дланью тренера по имени Ларри Снайдер.

Прекрасно понимая, что его подопечный имеет большие перспективы в легкой атлетике, Снайдер старательно опекал Оуэнса. И взявшись за эту полную талантов башню, Снайдер сделал ее еще более высокой. В буквальном смысле слова. То есть Оуэнс стал прыгать в длину дальше, а прыгать в высоту еще выше. Снайдер сумел заставить Оуэнса прыгать в высоту так высоко, как мог позволить ему закон земного тяготения. Многие чиновники Большой десятки с удивлением видели, как Оуэнс взмывал на высоту собственного роста. И даже выше.

Снайдер учил Оуэнса уравновешивать свой вес — «не слишком много на ноги, не слишком много на руки», что позволяло тому расслабляться во время бега. А отрабатывая старт в спринте, барьерном беге и беге на средние дистанции, концентрировался на том, чтобы Оуэнс выпрыгивал вперед первым же своим шагом. Таким образом, считал он, Оуэнс заставит своих соперников бежать под его дудку. В результате бег его напоминал превосходно отлаженную машину, передвигающуюся с такой быстротой, словно двигаться ей приходилось по раскаленным углям, ноги его в стремлении к новому рекорду едва прикасались к земле.

Во время обучения Оуэнс побил несколько рекордов университета и конференции, так же как юниорский рекорд ААЮ по прыжкам в длину. Однако самый великий день его был еще впереди: соревнования Западной конференции (читай, Большой десятки) в Энн-Арборе, Мичиган, суббота, 25 мая 1935 года.

Этот день мог и не наступить. Чуть более чем за неделю до соревнований Оуэнс оказался замешанным в какую-то ссору со своими приятелями по меблированным комнатам. Удирая с места драки, он поскользнулся и упал на спину, пролетев в таком положении целый пролет. На следующий день в разминочной встрече с Северо-западным университетом Оуэнс ударился ногой о предпоследний барьер и ощутил, как острая боль полоснула «вдоль самого позвоночника».

Надо было лечить спину, и, услышав совет залечь, чтобы не получить постоянную травму спины, Джесси провел неделю перед встречей Большой десятки под одеялом — с химическими грелками на спине и животе, ощущая себя слабым и выдохшимся, как вчерашний имбирный эль.

В день встречи Джесси сумел с трудом погрузить свое измученное болью тело в древнюю колымагу, которой предстояло отвезти его плоть на Ферри Филд, Энн-Арбор. Старый автомобиль плюхал по ухабам, и Оуэнс ощущал всю дорогу колющую боль в спине, бедрах, коленях и почти во всех прочих частях тела. Наконец машина добралась до места назначения, и Оуэнс со значительными усилиями распрямился и похромал к беговой дорожке. Однако боль была настолько сильна, что он не сумел как следует размяться и усомнился не только в том, что сможет показать хороший результат, но и в том, что вообще сумеет участвовать в соревнованиях.

Однако дух одержал победу над плотью, и Оуэнс заставил себя забыть обо всех болячках, сконцентрировавшись на том, что было действительно важно: на соревнованиях. «Я сгибался на старте, преодолевая боль, — вспоминал он годы спустя, — но когда стартер сказал: "Приготовиться", вся боль исчезла». И он принял участие в спринте, барьерном беге и прыжках, установив пять-шесть мировых рекордов менее чем за час.

Возможно, величайшим его достижением стал прыжок в длину. Когда боль в спине сделалась непереносимой, Оуэнс и его тренер Снайдер согласно решили, что чрезвычайность ситуации диктует свои собственные правила и что Оуэнс совершит всего лишь один прыжок — без разминки, без приготовлений, без ничего — всего лишь один прыжок. А потому, сняв повязку, поместили ее в яме для прыжков — на 26-футовой отметке. Полагая, что если уж делать, так делать сразу, Оуэнс помчался по дорожке, взлетел над толчковой доской и взмыл в воздух — едва ли не к синему небу Энн-Арбор и облачку в нем, а потом опустился в восьми с половиной дюймах позади повязки. Так был установлен новый мировой рекорд, продержавшийся четверть столетия, дольше, чем любой другой мировой рекорд в легкой атлетике.

Героическая борьба Оуэнса с болью и лучшими атлетами своего времени немедленно сделала его знаменитым, национальным героем. Теперь ему оставалось подождать всего один год, до Олимпийских игр в Берлине, чтобы стать героем интернациональным.

Ненависть утратила свою невинность задолго до 1936 года. Тем не менее полностью и во всей своей уродливой красе она расцвела лишь на Берлинской Олимпиаде того года. С тех пор как барон де Кубертен возродил современные Игры в 1896-м, Олимпиады стали витриной любительской атлетики. Теперь им предстояло стать средством демонстрации превосходства арийцев и коричневорубашечников Адольфа Гитлера над всеми остальными. Фюрер вещал о расе господ, чередуя свои высказывания со снисходительными улыбками в адрес обделенных подобными достоинствами смертных и пренебрежительными репликами в адрес американских, так называемых черных вспомогательных сил.

Однако всего за шесть дней Джесси Оуэнс полностью опроверг подобное мнение. Для начала он выступил в четырнадцати предварительных соревнованиях, проведя по четыре забега на дистанциях 100 и 200 метров и совершив шесть предварительных прыжков, при этом девять раз побив и два раза повторив олимпийские рекорды. Потом в соревновании за олимпийское золото Оуэнс победил на дистанциях 100 и 200 метров и в прыжках в длину и разделил еще одно золото, пробежав первый этап в 400-метровой эстафете. Подобных успехов на Олимпиадах до него добивались только Джим Торп и Пааво Нурми.

Стотысячная толпа, заполнившая имперскую спортивную арену в Берлине, была сперва ошеломлена подобными выступлениями человека, принадлежавшего к низшей расе. А потом, после некоторой странной неловкости, она разразилась громогласными криками, которые можно приблизительно передать следующим образом: «Йес-сей, йес-сей, йес-сей… Ов-еннс». Не принял участия в приветствиях только Адольф Гитлер, соблюдая вежливость, но, тем не менее якобы не заметив существования «чернокожего подручного», он оставил ложу перед церемонией награждения.

«Черт, я совсем не думал о Гитлере, — вспоминал позже Оуэнс в этот момент. — Ты соревнуешься с самыми быстрыми парнями в мире. И даже после забега ты не обращаешь внимания на трибуны. Хочется бежать и бежать».

Но знатоки спорта и в Берлине, и во всем мире теперь видели в Оуэнсе выдающегося атлета. И как участник четырех Олимпиад он мог смотреть свысока на весь спортивный мир.

(1936–1999)

Когда две сотни колледжей прислали ему предложения поступить в них, а команда Национальной баскетбольной ассоциации «Филадельфия Уорриорс» поторопилась заявить на него территориальные права, будущее было открыто перед ним словно перед младенцем. Еще до того как газеты, объявившие о его поступлении в Канзасский университет, пошли на обертку для купленной в магазине селедки, люди с пророческими способностями принялись устанавливать его статую в пантеоне великих спортсменов всех времен.

Обозреватели ожидали, что этот еще растущий Голиаф, который, казалось, мог есть яблоки с дерева без помощи рук, будет доминировать в студенческом баскетболе даже в большей степени, чем Билл Рассел, только что приведший свою Сан-Францисскую команду к двум победам в первенстве НКАА, перенеся чемпионство в Канзас на обозримый период времени. Один из тренеров, видевший, как новичок вдребезги разнес его команду, назвал его «лучшим из известных ему игроков». Тренер команды Северной Каролины Фрэнк Макгайр разделил его чувства, заявив тренеру «Джейхокеров» Фогу Элиену: «Вы пытаетесь убить баскетбол, взяв этого парня в школу. Однажды Чемберлен набросает сто тридцать очков за вечер, и другой тренер потеряет работу. Быть может, с ним и сумеет справиться кто-нибудь из исправительного дома, однако в колледже, гарантирую, таких не найдется».

В то время Чемберлен имел рост семь футов и одна шестнадцатая дюйма (211 см) и весил 231 фунт (105 кг), причем большая часть его веса концентрировалась в его хорошо развитой шее, грудной клетке и плечах; торс его имел размеры обыкновенного человека, ноги напоминали ноги кузнечика. Стоя он мог дотянуться до отметки девять футов шесть дюймов (289 см); подпрыгнув — до двенадцати футов шести дюймов (381 см). Похоже, у одинокой и беззащитной корзины, расположенной на высоте десять футов, не оставалось никаких шансов.

Однако есть разные способы защиты от талантливого великана, и Чемберлен провел два года в Канзасе, воюя локтями направо и налево и заслужив, должно быть, черный пояс в баскетболе. Двойная и тройная опека сделались правилом при игре остальных команд с Канзасом, поскольку иначе нельзя было остановить этого игрока.

Когда «Смоляные Пятки» Макгайра играли с Канзасом в розыгрыше чемпионата Национальной студенческой атлетической ассоциации 1957 года, они отбросили все стандартные представления о стратегии, превратив игру в матч Северной Каролины против Чемберлена. Выставив против него сразу троих игроков — одного спереди, второго сзади и третьего, отбегавшего, когда Уилт получал мяч, Каролина предоставила возможность остальным игрокам Канзаса возможность получать, перехватывать и бросать мяч, не отправляя его Чемберлену. Они не могли этого делать, и Северная Каролина победила Канзас в игре, завершившейся тремя овертаймами, намного превысив обычную профсоюзную норму. Тем не менее облепленный со всех сторон игроками — словно черепаха панцирем, — Чемберлен набрал за два года в среднем 29,9 очка и 18,3 подбора за игру.

Находясь в Канзасе, он пробовал свои силы и в других видах спорта, участвуя в первенстве Канзаса 1956 года в качестве свободного участника. Он оказался вторым в прыжках в высоту после обладателя мирового рекорда, кроме того, поучаствовал в толкании ядра и кроссе.

Итак, Чемберлен искал другие миры, чтобы покорить их. И в итоге, проведя два года в Канзасе, он отправился в команду «Гарлем Глобтроттерс», а потом в «Филадельфия Уорриорс». Подписав в ту пору самый крупный контракт в истории НБА, по слухам, на сумму аж 65000 долларов, он придал зрелищу ту изюминку, которую искали знатоки, и оправдал все выдававшиеся ему авансы, набирая в среднем 37,6 очка за игру уже в первый год, в основном смертельно точными бросками с прыжка и патентованным «перекатом вокруг пальца», причем шесть раз он имел более 60 очков за игру. Он возглавил список лиги по сыгранному времени и подобранным отскокам.

Баскетбол никогда не видел игрока, подобного ему. Следующие два года он набирал очки как хотел. Он столько раз брал по 50 очков за игру, что спортивные комментаторы уже начали воспринимать подобное с зевотой, хотя знающие толк болельщики смотрели и примечали. А потом на третий год его пребывания в лиге насторожилась и пресса, все же заметившая не имевшую особого значения игру между «Уорриорс» Чемберлена и «Нью-Йорк Никс» в Херши, Пенсильвания. Ибо в этой игре, состоявшейся 2 марта 1962 года, Уилт сделал «всего только» 36 бросков с пальцев и пола, забросил невероятное для него количество штрафных бросков, 28 из 32, набрав тем самым ровно 100 очков и превысив существовавший рекорд на 29 очков.

И тут Чемберлен вдруг оказался столь же великим, сколько и высокорослым. А какой, собственно, у него был рост? Хотя справочник «Уорриорс» и утверждал, что рост его составляет семь футов один дюйм, «Диппер», или «Дип», как его часто называли, не мог не пригнуться, входя в дверь, что сделалось у него почти безусловным рефлексом. Так вот, один из газетчиков, измеривший высоту некоей двери в семь футов три дюйма, видел, как Уилт согнулся в три погибели, проходя под ней.

Но если рост его можно оспорить, против его рекордов не возразишь. Семь лет кряду он возглавлял список самых результативных игроков лиги, увеличивая при этом количество своих 50-очковых матчей.

Тем не менее пресса как всегда старалась пририсовать усы к портрету титана и изливала на его голову потоки сомнений, спрашивая, почему это, раз уж он настолько велик, Чемберлен ни разу не играл в команде, ставшей чемпионом.

Обнаруживая удивительную чувствительность ко всякого рода пересудам, Чемберлен становился угрюмым всякий раз, когда заходила речь о его неспособности выиграть чемпионский титул. Этот одинокий и симпатичный гигант объяснял свою неудачу тем, что «никто не симпатизирует Голиафу». Симпатизировал ему, пожалуй, только Билл Рассел, его вечный соперник из неизменно победоносной команды «Бостон Селтикс»: «Уилта одурачили. Болельщикам и журналистам были нужны только очки, поэтому он вышел на площадку и набросал сколько мог. Потом ему сказали, бери отскоки, и он опять постарался. С его точки зрения он сделал все, что может сделать игрок, поскольку возглавляет списки во всех категориях, о которых ему говорили. А победить в первенстве все равно не может».

И тут на восьмой сезон своего пребывания в лиге Уилт наконец избавился от ярлыка неудачника, став победителем первенства лиги со своей новой командой «Филадельфия-76». И хотя он впервые не стал лучшим снайпером чемпионата, он возглавил первенство НБА по проценту попаданий и подобранных отскоков и был третьим по передачам. Теперь он стал, если воспользоваться словами одного из товарищей по команде, «истинным подобием идеала».

После новой продажи, на сей раз в «Лос-Анджелес Лейкерс», Чемберлен вновь принес в жертву количество набранных им очков в пользу отскоков и передач. И вновь он вывел свою команду на самый верх НБА. Наконец он посрамил своих критиков.

К концу своей четырнадцатилетней профессиональной карьеры Уилт Чемберлен прочно владел книгой рекордов и корзиной. Семь раз подряд он возглавлял список самых результативных игроков лиги, а в подборе ему не было равных одиннадцать лет. В ходе своей продолжительной карьеры он набрал 30335 очков, причем 118 раз набирал более 50 очков за игру. Следует за ним в этом списке Майкл Джордан, уступая в числе пятидесятиочковых матчей более чем в два раза, что явно свидетельствует о том, что следующий по классу все же не достиг уровня Чемберлена. Ибо Уилт Чемберлен намного превосходит всех, кто когда-либо бросал мяч в корзину.

Вот и все, что можно сказать о человеке, считающемся величайшим из всех баскетболистов, чье имя буквами в его рост вписано в книги рекордов.
ПЕЛЕ

(родился в 1940 г.)

Но сначала все было иначе. Человек, чье имя стало символом футбола во всем мире, при рождении получил не одно, а три имени: Эдсон Арантес ду Насименту. Эдсоном он был назван в честь изобретателя Томаса Эдисона. Молодой Эдсон вырос в маленькой бразильской деревушке Тес Корокоес в семье настолько бедной, что все принадлежащие ей вещи — не числившие между собой столь дорогого предмета, как футбольный мяч, — можно было пересчитать с помощью пальцев одной руки. Юноше приходилось овладевать тонкостями национальной игры (футбола), используя вместо мяча грейпфрут или набитый тряпками носок. Человек, которому впоследствии суждено было стать Пеле, вспоминает: «Отец сердился на меня, потому что у нас в доме нельзя было найти пары подходящих друг к другу носков».

Когда Эдсону было десять лет, друг семьи подарил мальчику первый в его жизни настоящий футбольный мяч. Мальчишка, получивший столь чудесный подарок, играл новой игрушкой часами, упражняясь на улицах, на пляже, возле соседних фабрик и у стены своего дома. Когда он бил по мячу, отскакивавшему от стены его дома, отец заметил, что Эдсон ударяет по мячу лишь правой ногой. Он научил сына правильно использовать силу обеих ног. Освоив эту первую из премудростей, молодой Эдсон продолжал совершенствовать мастерство, учась наносить удары головой и вести мяч ногами.

Достигнув пятнадцати лет, юноша отправился в город Сан-Паулу, где попытался уговорить руководство команды высшей футбольной лиги принять его. Но получив от них обычный в таких случаях ответ: не звоните нам, мы сами позвоним, он поступил в команду «Сантос» с испытательным сроком за колоссальные деньги — 75 долларов в месяц.

Позже тренер «Сантоса» вспоминал паренька по имени Эдсон Арантес ду Насименту: «Сперва он просто был на посылках у старых игроков. Он покупал для них содовую воду и все такое». Но вскоре молодого человека заметили, обнаружив тот самый уникальный стиль игры, который был, пожалуй, привлекательнее карнавала в Рио-де-Жанейро. Всегда самым оригинальным образом понимая поле и намерения противника, молодой человек вел мяч так, как если бы сей снаряд был привязан к его ноге веревочкой, обнаруживая на футбольном поле балетное изящество Нуриева, мгновенно и с удивительной точностью посылая мяч открывающимся товарищам по команде.

Его преображение из мальчика на посылках в элегантного и яркого игрока продолжалось; теперь он украсил свою игру ошеломляющими ударами головой, ударами с лету, и — вершина его таланта — в падении через себя. На втором году пребывания в команде он приобрел известность, а с нею получил и имя Пеле, которым его наградили восхищенные болельщики, присвоившие ему божественное имя, потому что он и играл как бог.

Пеле продолжал воспламенять души бразильцев, сделав «Сантос» чемпионом лиги в первые свои шесть сезонов, в среднем забивая по голу (абсолютно немыслимая вещь) за игру. Однако в наибольшей мере его потенциал выявил проводящийся раз в четыре года Кубок мира, обладателем которого в 1958 и 1962 годах во многом благодаря его стараниям становилась сборная Бразилии. И когда три итальянских клуба соединенными усилиями собрали более 2 миллионов долларов на покупку Пеле у «Сантоса», сделку отменил сам президент Бразилии, объявивший вслух то, что было и так известно всякому, что Пеле является «национальным достоянием».

После вызванного травмой перерыва Пеле привел к беспрецедентной третьей победе сборную Бразилии и в 1970 году. До этого 20 ноября 1969 года в своем 909-м матче на высшем уровне Пеле забил свой тысячный гол. А потом пришла пора расставания с футбольным мячом.

Уход Пеле с зеленого поля оплакивала вся страна. Тренер «Сантоса» со слезами на глазах и качая в горести головой, приговаривал: «Теперь люди будут говорить своим детям: "Какая жалость, ты не видел, как играл Пеле"».

Однако миллионы зрителей вновь увидели Пеле, на сей раз вышедшего на величайшую спортивную арену мира: на футбольные поля Америки. Компания «Уорнер Коммуникейшнз», надеясь на то, что появление на поле Пеле станет тем первым камнем, который взбаламутит стоячие воды европейского футбола в этой стране, подписала с ним контракт на сумму 4 миллиона 700 тысяч долларов за три года выступлений и 100 матчей.

Пеле ушел из футбола, отдав ему двадцать один год жизни и забив 1281 гол. Прощание с ним состоялось перед лицом ревущей толпы на стадионе «Джайентс» в Мидоулендс, Нью-Джерси. Он шел по беговой дорожке вокруг футбольного поля, размахивая футболкой над головой, и один из зрителей, находившихся в тот вечер на трибунах, заполненных более чем пятидесятитысячной толпой, Мохаммед Али, смотрел на происходящее и удивлялся: «Теперь я понимаю… он более велик, чем я!»
ЭРНИ НЕВЕРС

(1902–1976)

Неверс, рост которого составлял шесть футов и один дюйм, до сих пор остается истинной «суперзвездой», загоревшейся задолго до того, как подвизающиеся в дешевых журнальчиках писаки стали навешивать подобный ярлык на каждого мало-мальски заметного спортсмена.

Слушая рассказы уже немногочисленных и сильно полысевших болельщиков той поры о легендарных подвигах этого современного Пола Баньяна <Легендарный герой американского фольклора, лесоруб, силач, обжора, человек изобретательный и неунывающий. (Прим. перев.)>, легко усомниться и с недоверием покачать головой. Тем не менее Неверс был именно таким, как о нем говорят: 90-килограммовый атлет, сильная челюсть, лохматые светлые волосы, похожий скорее на средневекового викинга. Обладая неутолимой жаждой борьбы, Неверс в Стэнфордском университете был капитаном футбольной и баскетбольной команд, играл питчером и правым филдером за бейсбольную команду, ну а в свободное время метал диск за университетскую легкоатлетическую сборную.

Однако хотя список его подвигов достаточно обширен, этому феномену иногда с трудом удавалось совместить все свои обязанности. Рассказывают, что однажды апрельским днем Неверс играл питчером за «Стэнфордских Кардиналов» точно в то же самое время, когда его легкоатлетическая команда проводила свой матч. Неверс выпутался из ситуации самым простым способом: оказавшись вне игры во время первой подачи, он во всех бейсбольных регалиях бросился бегом на легкоатлетический стадион, чтобы принять участие в метании диска. Он появился как раз тогда, когда судья выкрикнул его фамилию, приглашая к снаряду, и, запыхавшись, без разминки, при форме и щитках, взял в руки металлический диск, закрутился на месте и швырнул его в воздух. После, не ожидая окончания полета, он помчался назад и успел как раз к своей очереди подавать.

Его тренер по бейсболу немедленно предъявил атлету ультиматум: «Бейсбол или легкая атлетика, только не все сразу!» Неверс выбрал бейсбол, немало разочаровав этим своего тренера по легкой атлетике, который провел весь остаток встречи в поисках своей находящейся в самоволке звезды, единственным броском добившейся третьего места. Бейсбольный тренер Гарри Уолтер, набивший шишки и синяки в матчах Главной лиги, разглядел в парне бейсболиста.

На баскетбольной площадке Неверс соединял силу, гибкость, рефлексы с кое-каким нововведением, внесенным им в игру: броском крюком из-за головы, что сделало его в глазах многих людей одним из лучших баскетболистов в истории Стэнфорда. (Вторым был Хэнк Луизетти, владелец прав на бросок одной рукой с опоры.)

Однако все это служило для Неверса лишь приправой к его любимому занятию — футболу. Ибо Эрни Неверс был пронзающим раннером, соединявшим силу и скорость с тем, что его тренер, «папаша» Уорнер, назвал «рефлексами, каких он не встречал ни у одного человека». В общем, его можно считать первой и более ранней версией Джима Брауна.

В 1926 году Неверс перешел из команды Стэнфорда в профессионалы, подписав контракты с «Сент-Луис Браунз» из Американской бейсбольной лиги, «Дулут Эскимос» из Национальной футбольной лиги, причем владельцем и тренером последней команды был не кто иной, как легендарный Джордж Хейлс.

Хотя Неверс добился наград в бейсболе и баскетболе, наивысшие отличия он все же заслужил в футболе. Выступая за команду Дулута, немедленно перекрещенную в «Эскимосов» Неверса, наш герой в первый год своего выступления провел на поле все возможное время, поставив рекорды по забеганиям, пасам и ударам, а также отдав в одной игре последовательно семнадцать пасов и забив пять полевых голов.

В течение двух лет Неверс побеждал всех и вся, прорываясь, просачиваясь сквозь защитников или разбрасывая их.

Он пропустил сезон 1928 года в связи с повреждением шеи, однако вернулся в 1929 году в качестве играющего тренера «Чикаго Кардиналс», последнего играющего тренера в истории НФЛ, набрав все 40 очков в игре с «Чикагскими Медведями», что до сих пор является рекордом лиги. Видевший эту игру Кнут Рокни мог лишь сказать своим игрокам: «Вот так и надо играть в футбол».

В 1931 году Неверс сделался профессиональным футболистом. В одной из игр удар соперников лишил его сознания на две минуты, и, когда окончился вызванный травмой перерыв, придя в сознание, он пронес мяч последовательно шестнадцать раз и в последний из них совершил занос.

Незачем удивляться тому, что его тренер, «папаша» Уорнер, который, кстати, тренировал Джима Торпа в Карлайле, сказал о Неверсе: «Он мог сделать все, что умел Джим Торп, и всегда вкладывал в игру больше старания, чем Торп».