3 По этому вопросу см статью «История» в Historisches Worterbuch tier Philosophic. Darmstadt, 1971. Т. Hi
жүктеу/скачать 1.97 Mb.
|
| К оглавлению
==270 Э. Ренан. Очерки по истории религии но как нет ему места и в ходе природных явлений; критика начинает с провозглашения идеи, что все в истории имеет свое человеческое объяснение, хотя и не всегда удается обнаружить это объяснение из-за недостаточности сведений; поэтому вполне понятно, что критика не может прийти к соглашению с теологическими школами, которые пользуются совершенно противоположным методом и преследует иную цель. Подозрительные, как и вообще все могущественные образования, приписывающие себе божественное происхождение, религии по природе своей воспринимают всякое, даже уважительное, выражение разногласия за враждебность и видят врагов во всех, кто по отношению к ним пытается применить простейшие права разума. Должно ли это прискорбное недоразумение, вечно стоящее между критическим разумом и учениями, настаивающими, чтобы их принимали полностью в том виде, как они есть, должно ли оно препятствовать человеческочу учу на пути свободного исследования? Думаем, что нет. Потому прежде всего, что человеческая природа никогда не была и не будет согласна сама себя калечить; больше того, нетрудно, наверное, понять, что если бы разум обрел наконец единое учение, принятое всем человечеством, то он был бы согласен удалиться от дел. Но. масса систем приписывает себе обладание абсолютной истиной, а ведь не могут же они все владеть ею одновременно; ни одна из этих систем не предъявляет таких прав, которые бы свели на нет притязания остальных, поэтому самоотречение критики не принесло бы миру столь желанного покоя и единогласия. Не будь борьбы между религией и критикой, религии боролись бы между собой за главенство; если бы все религии сошлись бы в одну, различные фракции этой религии взаимно проклинали бы одна другую; и даже если предположить, что все секты пришли бы к признанию некоего согласия, то внутренние разногласия, в двадцать раз более оживленные и пылкие, чем те, что разделяют соперничающие религии и церкви, питали бы вечную потребность индивидуальной мысли — размышлять над тем, как на свой лад создать божественный мир. Что вытекает из всего этого? Что упразднением критики будет упразднен не сам процесс, но, может быть, лишь единственный судья, Э. Ренан. Очерки по истории религии ==271 способный осветить его темные стороны; что право каждой религии провозглашать себя абсолютно истинной — право, достойное уважения, никто не может его оспаривать — в то же время не исключает ни аналогичного права других религий, ни права критики, стоящей вне отдельных религиозных течений. Долг гражданского общества поддерживать эти противоположные одно другому права, не стараясь привести их к соглашению, что было бы невозможно, и не позволяя им, чтобы чье-то право поглощало чужое, ибо такой ход событий нанес бы ущерб общим интересам цивилизации. Действительно, важно заметить, что критика, пользуясь применительно к истории религий принадлежащим ей правом, не совершает никакого преступления, по поводу которого можно было бы жаловаться,— говоря это, я имею в виду не только равенство в правах (это слишком очевидно, раз наши религиозные оппоненты позволяют себе ежедневные полные непримиримости нападки на независимую науку),— но она даже делает возможно более обширные уступки обычаям и величию установленного культа. Религия в одно и то же время достигает своей вершиной чистых небес идеала, а основанием опирается на зыбкую почву человеческих поступков, и ей присуще все, что есть в них непостоянного и несовершенного. Всякое дело, творящееся из человеческого материала, не может не быть компромиссом между противоположными потребностями, из которых складывается преходящая жизнь,— этим и объясняется необходимость в критике, поэтому мы ничего и не говорим против того или иного института, когда ограничиваемся тем невинным замечанием, что данное явление не избежало вполне некоторой неустойчивости, которая вообще свойственна всем созданиям здешнего мира. Религия просто не может быть всегда одной и той же: важнейшее условие любого существования состоит в обладании определенными границами, исключениями, недостатками. Разве искусство, стремящееся, как и религия, передать бесконечное в конечных формах, отрекается от своей миссии, зная, что никакой образ не может передать идеал? Разве не растворилось бы оно в неуловимых очертаниях и неясных образах в тот день, когда возжелало бы быть в своих формах столь же бесконечным, как ==272 Э. Ренан. Очерки по истории религии и в своих помыслах? Так и религия существует только при одном условии — быть вполне определенной, вполне ясной, безоговорочно подчиняться законам времени, и потому она не может не оставлять места для критики. Узость и обособленность каждой религии, являющиеся слабой ее стороной, составляют также и ее силу: ибо посредством узких мыслей люди смыкаются гораздо теснее, чем посредством широких. Недостаточно показать, что каждая религиозная форма находится в огромном несоответствии с ее божественным объектом, если тут же не прибавить, что иначе и быть не может и что каждый символ должен показаться неудовлетворительным и грубым в сравнении с чрезвычайной тонкостью передаваемых им истин. Слава религий как раз в том и заключается, что они ставят задачи выше сил человеческих, дерзко стремятся к их воплощению и оказываются благородно побежденными в попытке придать определенную форму беспредельным влечениям человеческого сердца. Вечные и священные в духе своем религии, стало быть, не могут быть таковыми и в своих формах, потому история была бы искажена в лучшей своей части, будь она обязана считаться с догматическими требованиями, которые не. позволяют сектам признаваться в их слабых сторонах. Да что я говорю? История была бы вообще уничтожена: ведь требования различных сект противоположны и, чтобы не нанести оскорбления ни одной из них, следовало бы хранить молчание об основной части развития человечества. В области политики вполне естественна ситуация, когда каждое правительство беспрекословно утверждает собственное право, но ни одно правительство не запрещало по этой причине историю: по крайней мере те государства, которые по отношению к самим себе доходили до такого суеверия, расплачивались за это наступавшим моральным упадком. Испания преподносит поразительный пример интеллектуального вырождения, к которому приводит неизбежно экзальтированная почтительность как в плане политическом, так и в плане религиозном. Напротив, широта воззрений и интеллектуальная культура, которые отличают немецких католиков, зависят в первую очередь не столько от превосходства германской расы во всем, что касается Э. Ренан. Очерки по истории религии ==273 умственного труда, сколько от постоянного взаимодействия с протестантской критикой. Поэтому я раз и навсегда возражаю против ложного толкования, которое могут дать моим трудам, если будут принимать в качестве полемических различные статьи по истории религий — уже опубликованные или еще нет. Воспринятые как работы полемические, эти статьи, я первый с этим соглашусь, оставляют желать много лучшего. Полемика требует стратегии, которой я чужд: нужно уметь найти слабую сторону своих противников, держаться ее, никогда не касаясь спорных вопросов, уберегаться всякой уступки, т. е. отказаться от того, что составляет сущность научного духа. Мой метод иной. Фундаментального вопроса, вокруг которого должна вращаться религиозная дискуссия,— вопроса об откровении и сверхъестественном — я не затрагиваю никогда'; не потому, что этот вопрос не был решен мною вполне определенно, но потому, что обсуждение такого рода вопроса ненаучно, или, лучше сказать, потому, что занятие независимой наукой предполагает предварительное решение этого вопроса. Конечно, начни я с этих позиций преследовать какие-то полемические цели или обращать кого-то в свою веру, это было бы большой ошибкой: в таком случае произошло бы смещение в плоскость тонких и пока не решенных сторон вопроса, который проще и яснее обсуждать в грубых терминах, обычно употребляемых полемистами и апологетами. Отнюдь не сожалея о преимуществах, которые я тем самым даю своим противникам, я буду даже рад им, если этим удастся убедить теологов, что мои работы иного порядка, чем их труды, что они относятся к области чисто исследовательского знания, в пределах которого автором делается попытка применить иногда к еврейской и христианской религиям принципы критики, используемые в других отраслях истории и филологии,— воспринимая мои работы именно в таком качестве, и следует подвергать их возражениям. Что касается обсуждения вопросов соб- 1 Некоторые места статьи, озаглавленной «Историки — критики Иисуса», являются исключением из этого правила, поскольку эта статья была написана в то время, когда моя манера обсуждать вопросы религиозной истории еще не была столь устоявшейся, как теперь. ==274 Э. Ренан. Очерки по истории религии ственно теологических, то я никогда не буду вдаваться в них, точно так же, как Бюрнуф, Крейцер, Гиньо и многие другие историки и критики религий древности, которые не считали себя обязанными заниматься опровержением или оправданием культов, попадавших в поле их научных интересов. История человечества представляется мне обширным единым целым, все части которого по существу своему неравны между собой и неодинаковы, но где все относится к одному и тому же порядку, вытекает из одних и тех же причин и подчиняется одним и тем же законам. Эти законы я и отыскиваю, не имея другого намерения, кроме желания найти точные нюансы существующего. Ничто не заставит меня променять незаметную, но плодотворную для науки роль на роль спорщика, роль легкую тем, что она сообщает писателю заведомую благосклонность тех, кто верит, что на войну нужно отвечать войной. Для этой полемики, как я понимаю, необходимой, но не соответствующей ни моим вкусам, ни моим склонностям, достаточно Вольтера. Нельзя быть одновременно и хорошим полемистом, и хорошим историком. Вольтер, столь слабый в смысле эрудиции, Вольтер, который нам кажется лишенным ощущения древности — нам, знакомым с лучшим методом,— Вольтер двадцать раз выходит победителем из борьбы с противниками, еще более лишенными способности к критике, нежели он сам. Готовящееся новое издание сочинений этого великого человека удовлетворит имеющуюся сейчас, как кажется, потребность дать ответ на нападки теологии: ответ сам по себе плохой, но соответствующий требованиям борьбы; ответ уже несовершенный — на уровне науки прошлого. Мы, все те, кто отдался любви к истине и великой любознательности, сделаем лучше. Оставим эти споры тем, кому они нравятся; будем работать для тех немногих, кто идет по основополагающим путям человеческого ума. Я знаю, что популярность приобретают преимущественно те писатели, которые вместо следования наиболее возвышенной форме истины посвящают себя борьбе против воззрений своих современников; но они по справедливости утрачивают свое значение, как только воззрение, с которым они боролись, прекращает существовать. Те, кто опровергал в XVI—XVII вв. магию и судебную астрологию, оказали разуму огромную Э. Ренан. Очерки по истории религии ==275 услугу; и тем не менее их сочинения сегодня забыты: их предала забвению сама их победа. Напротив, имена Скалигера, Бошара, Бейля, Ришара Симона, хотя их работы и отстали во многих подробностях, останутся навсегда среди имен великих подвижников человеческого знания. Печальное, но неизбежное разногласие, которое всегда в истории религии будет существовать между приверженцами той или иной религии и беспристрастной наукой, не должно, следовательно, приводить к обвинению науки в антирелигиозной пропаганде. Если в какието моменты подхваченный мимолетными влечениями человек, посвятивший себя критическим изысканиям, испытывает нечто подобное желанию святого Павла: Cupio omnes fieri qualis et ego sum2, то это чувство должно уступать место более здравому представлению о границах и общих пределах человеческого разума. В религиозной жизни каждый строит себе убежище по собственным меркам и согласно собственным нуждам. Осмелиться наложить руку на это внутреннее дело личных склонностей каждого человека опасно и дерзко; ибо никто не имеет права так глубоко проникать во внутренний мир другого человека, чтобы отделить там главное от второстепенного: стараясь искоренить верования, которые принимаются за излишние, историк-критик рисковал бы задеть важнейшие органы религиозной жизни и нравственности. Всякая пропаганда неуместна, когда речь идет о высокой научной или философской культуре, и даже самое лучшее интеллектуальное занятие не может дать ничего, кроме отрицательного эффекта, если его навязывают людям неподготовленным. Стало быть, долг ученого — откровенно изложить результаты своих исследований, не пытаясь смутить совесть других людей, живущих иными принципами, но и не принимая в расчет ложных приличий и выгод, которые часто препятствуют изложению истины. Есть, впрочем, сторона, благодаря которой даже самый строгий критик, если он к тому же немного философ, может сочувствовать тем, кто не имеет права быть столь же терпимым. Он знает, что для экзальтированной 2 Хотелось бы мне, чтобы все стали такими, как я (лат.).— Примеч. перев. ==276 Э. Ренан. Очерки по истории религии веры разногласие почти всегда превращается в проклятие; и если проклятие ему претит, то движущая сила, вызвавшая его, пользуется полным уважением историка и именно так критика доходит до понимания и почти что до любви того гнева, который она внушает. В самом деле, хотя этот гнев и предполагает некоторую узость ума, но происходит он из превосходного источника — из пылкости религиозного чувства. Наиболее тяжкое из наказаний, которыми человек, дошедший до образа жизни, проникнутого серьезными размышлениями, расплачивается за свое исключительное положение, состоит, безусловно, в самоощущении своей отделенности от великой религиозной семьи, к которой принадлежат лучшие души мира, а также и в понимании того, что люди, с которыми ему прежде всего хотелось бы быть в нравственном единении, неминуемо должны смотреть на него как на заблудшего. Нужна большая уверенность в себе, чтобы не смутиться, когда женщины и дети складывают руки, говоря вам: «Веруйте, как мы!» И вы утешаетесь лишь мыслью о том, что этот раскол между простой и просвещенной частями человечества есть роковой закон переживаемого нами состояния и что есть высшая область бытия возвышенных душ, где встречаются, часто даже не подозревая об этом, те, кто предает друг друга проклятиям; тот город идеала, который созерцал ясновидец Апокалипсиса, где теснилась толпа несметная, всех племен, всех народов, всех языков, провозглашавшая в один голос символ, объединяющий всех: «Свят, свят, свят Господь Бог Вседержитель, Который был, есть и грядет». Слово «религия» — слово, которым до недавнего времени в глазах огромного большинства охватывалась вся духовная жизнь, и потому только грубый материализм может нападать на сущность этой, к счастью вечной, потребности нашей природы. Нет ничего более вредного, чем вошедшие в привычку нормы языка, из-за которых отсутствие религиозности смешивается с отказом от присоединения к тому или иному верованию. Человек, всерьез относящийся к жизни и использующий свою деятельность на достижение какой-либо благородной цели — это человек религиозный; человек легкомысленный, поверхностный, не обладающий высокой нравственностью — неверующий. Те, кто поклоняется чему-либо — братья Э. Ренан. Очерки по истории религии ==277 или уж во всяком случае не такие враги, как те, кто служит одной лишь выгоде и стремится материальные наслаждения поставить выше божественных инстинктов человеческого сердца. Самый ложный расчет, к какому только могут привести религиозные страсти,— это искать в легкомыслии или равнодушии помощника против инакомыслящих, искренне идущих к истине тем путем, который указывают им особые потребности их духа. Для огромного большинства людей установленная религия есть единственная форма сопричастности культу идеала. Упразднить или ослабить в этих слоях, лишенных других воспитательных средств, это великое и единственное благородное воспоминание — значит понизить уровень человеческой природы и лишить ее признака, наиболее существенно отличающего ее от животной. Народное сознание, в своей великой и высокой самостоятельности, обращая внимание лишь на дух и не различая олова, смешанного с чистым золотом, освящает самые несовершенные символы. Религия всегда истинна в веровании народа: ибо народ не теолог и мало вникает в частности догматов, беря из них только истинное, т. е. дух и возвышенное вдохновение. В этом смысле философ стоит гораздо ближе к взаимопониманию с сердцем простого человека, чем с духовным миром полупросвещенного человека, вносящего в религиозность разного рода несуразные размышления. Как приятно видеть в лачугах и домах простых людей, где все подчинено заботе о насущном, идеальные облики, образы, которые не изображают ничего реального! Как сладко человеку, согбенному под тяжестью шестидневного труда, на седьмой день прийти отдохнуть на коленях, созерцая высокие колонны, арки, престолы, слушая и наслаждаясь пением, внимая нравственным и утешительным словам! Пищу, которую просвещенному человеку дают наука, искусство, высшая деятельность всех умственных способностей, человеку необразованному дает одна только религия. Это начальное воспитание, естественно склонное считать себя очень высоким, часто приводит к снижению интеллектуального потенциала умов, оказавшихся в его власти. Но большинство из тех, кого религия сделала ограниченными, были ничуть не лучше и до того, как они отдались ей: узкие и мелочные, но религиозные, без ==278 Э. Ренан. Очерки по истории религии религии они, может быть, стали бы вдобавок еще и злыми. Высокое умственное развитие останется всегда уделом немногих: только бы эти немногие могли свободно развиваться и тогда их мало будет занимать вопрос, каким образом оставшаяся часть соотносит Бога с его величием. То, что имеется в установленном догмате мелочного и даже опасного, для народа не существует, ибо призвание народа — отнюдь не критика; вот поэтому суеверия, которые не понравились бы нам в просвещенном человеке, очаровывают нас у народа. Простая вера есть вера истинная, признаться, я был бы в отчаянии, узнав, что мои сочинения могли когда-нибудь повергнуть в смущение одну из тех простых душ, которые умеют так хорошо поклоняться духу. Но их охраняет их неведение; подверженные всевозможным опровержениям догматы в их глазах не нуждаются в дополнительных неоспоримых доказательствах, и в этом плане не возникает никаких затруднений: преимущество чистого чувства в том и состоит, что оно неуязвимо, оно играет с ядом сомнений, но не страдает от него. То высокомерное обособление, которое иногда вменяют в вину философии, возникающее на почве различной религиозной способности людей, на самом деле для большинства не является ни оскорблением, ни проявлением гордыни. Действительно, наука не общедоступное занятие: она предполагает долгое интеллектуальное воспитание, целые годы исследовательской работы и особые мыслительные навыки — на все это способно очень мало людей. Но эти обстоятельства не исключают сопричастности и других людей идеалу: простой человек находит в своих естественных инстинктах полное вознаграждение за то, чего ему недостает в смысле рассудочной деятельности. Даже если полагать, что развитая интеллектуальная культура, не исключающая религиозного чувства, стоит выше наивной веры,— что из этого можно заключить? Неравенство, более тягостное по сути для тех, кто пользуется привилегией просвещенности, является следствием несовершенства самой природы. У Марии лучшая участь, но и Марфу не в чем упрекнуть. Здесь теологическая формула остается безусловно правильной: у всех достаточно благодати, чтобы быть спасенными; но не всем предначертано блаженство в одина- Э. Ренан. Очерки по истории религии ==279 ковой степени. Каждый человек имеет право на идеал; однако было бы явно ложным утверждение, что все могут в равной мере участвовать в культе совершенного. Такое различие между религией в ее общем смысле и религией в ее частных формах, которые оставляя после себя неодинаковые следы, исторически сменяют друг друга, чрезвычайно .существенно. Отнюдь не намереваясь ослабить религиозное чувство, я, наоборот, хотел бы по мере сил содействовать его возвышению и очищению. В самом деле, мне кажется, что независимое изучение религии приводит к утешительному результату, достаточному для умиротворения Души и устроения основы счастливой жизни. Этот результат заключается в том, что религия, будучи неотъемлемой частью человеческой природы, является в своей сущности истинной и что над частными формами культа, неизбежно запятнанными недостатками своего времени и страны, стоит еще и религия — запечатленный в душе человека явственный знак его высшего предназначения. Ибо если доказано, что именно религия всегда внушала и внушает наибольшую ненависть и наибольшую любовь; если доказано, что человек непобедимым стремлением своим поднимается до осмысления идеи и до культа совершенного, то не лучшее ли это доказательство сокрытого в нас божественного духа, отвечающего своими устремлениями трансцендентному идеалу? Признаюсь, для меня нет более утешительной мысли и очень к месту здесь будет добавить слова, против которых не может спорить никакая философская или теологическая формула: бесконечное нельзя заключить в рамки какой-то системы; как ум человека может понять, а слова выразить то, сущность чего невыразима? Но разве само это бессилие языка и разума исчерпать складывающееся в нас представление о божественном мире не является наивысшим признаком поклонения и самым значительным деянием веры? Отнюдь не приводя к отрицанию, философская история религий показывает нам неизменную веру человечества в неземной принцип и в высший порядок, приводя тем самым к вере; не той вере, которая материализует свой объект в грубых символах, но к той, которая не нуждается в вере в сверхъестественное, чтобы верить в идеал, и которая, по мысли св. Августина, лучше прозревает К оглавлению ==280 Э. Ренан. Очерки по истории религии Божество в неизменном ходе вещей, чем в нарушениях этого вечного порядка. Происходящие на наших глазах события, которым суждено войти в историю человеческого духа, убеждают меня в правильности этого метода, одновременно и почтительного, и свободного, умеющего отличать преходящие формы духовности от вечного духа. Действительно, сколь бы ни преуменьшать серьезность и глубину возврата религиозного чувства, свидетелями которого мы являемся, возврата, который, как и все мировоззренческие движения, очень часто служит поводом к низменным расчетам и отступничеству, нельзя не видеть в нем истинного события в области нравственного порядка. Хотя этот возврат и проявился почти повсюду в форме возврата к католицизму, речь тут скорее идет о возврате собственно религиозного чувства, чем о расширении влияния католицизма. Католицизм является наиболее характерной и, если так можно выразиться, наиболее религиозной из религий, поэтому всякое религиозное оживление действует отчасти и в его пользу. Однако надобно еще добавить, что католицизм почти для всех возвращающихся в его лоно есть не столько обширное и скрупулезно мелочное собрание верований, заполнивших тома какого-нибудь теологического трактата, сколько Религия в ее общем смысле. Среди неофитов, примкнувших к нему с наибольшим рвением, немного таких, которые всерьез задумываются о принимаемых ими догматах; когда эти догматы излагаются им в строгой форме, они отклоняют их или упрощают: почти все они бессознательно еретики. Их влечет к церкви вечный инстинкт, заставляющий человека примыкать к какому-либо религиозному верованию, инстинкт настолько сильный, что человек из нежелания остаться во власти сомнений готов принять без рассуждения уже имеющуюся веру. XVIII в., миссией которого было освобождение поля человеческого разума от нагромождения препятствий, накопившихся с течением веков, внес в эту разрушительную работу всю пылкость, с которой всегда исполняется долг совести. Скептицизм и неверие (или, скорее, видимость скептицизма и неверия, ибо на самом деле мало веков выполняли свое предназначение с таким убеждением и религиозным спмопожертлпваттем) правились ому сами по себе. и Э. Ренан, Очерки по истории религии ==281 он испытывал какое-то удовлетворение, разрешая задачу, которая часто давалась ему не иначе как сквозь слезы. Но следующее поколение, вернувшись к внутренней жизни, открыло в себе потребность верить и пребывать в единой вере с другими душами, поэтому оно не понимало больше наслаждения первоначальным увлечением и вместо того, чтобы оставаться в опостылевшей системе отрицания, попыталось вернуться к тем самым учениям, которые опровергались его отцами. Когда не умеют уже строить новые церкви, реставрируют и копируют старые: ибо можно обойтись без оригинальности в религии, но нельзя обойтись без самой религии. Кто не останавливался, осматривая наши древние города, перед этими гигантскими монументами древней веры, которые одни только и притягивают взгляд среди равнины современной пошлости. Все обновилось вокруг них; только собор остался, немного сникший в окружении позднейших строений рук человеческих, но зато глубоко укоренившийся в земной тверди. Насколько верно то, что в деле религиозного созидания века склонны отказываться от приоритета, который они столь щедро отдают предшествующим временам, настолько же правильно и то, что рациональная наука, будучи по своей природе уделом немногих, не в состоянии в современной общественной ситуации играть решающую роль в деле мировых верований. жүктеу/скачать 1.97 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|