Аксёнова-Штейнгруд
жүктеу/скачать 194 Kb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Анна Гедымин
- Александр Големба
- ГИМН ПОЛИСТИЛИСТИКЕ
- “Квантовую механику” Ландау и Лифшица
- Иван Клиновой
Виктория Волченко* * * Узнали меня? Это я! Это я, Та самая дочь отставного майора, по воле которой большая семья
С большим напряжением мне удалось остаться собою и выйти из тела. Я вижу себя. Я лечу, я сумела себя обглодать, как берцовую кость. Не вижу причин для принятия сна, к заутрене чтоб – на последние силы. Вот Церковь летит. Научилась она себя, наконец, отделять от России. И плавно и плотно крест-накрест с моей плывёт её плоскость для пересеченья... Навылет! Навылет! А следом за ней летят Синагога, Мечеть, Мавзолей и рой золотистый партийных ячеек. Друзья мои, мы научились летать! Мы все отделились – я вас обожаю, и не успеваю вас всех обожать, и сверхсветовою слезой провожаю. Простите меня! – из бараков кричу. Они пролетают, а я на сближенье к такому усатому френчу лечу, что впору остыть и пойти на сниженье. Но страх невесом, и Земля далеко, и – слава те, Господи! – утро нескоро, когда, пробудившись – о, как высоко! – расплачется жизнь отставного майора. Галина Воропаева Чернокудрая доярка, молодая Сулико, у коровы ежедневно конфискует молоко. Нежна кожа, белы зубы, губы – чисто киноварь, и корова ей покорна, бессловесна эта тварь. Продразвёрстка – 100%, и изъятье без хлопот: застывает монументом микромолокозавод. Мозг окутывает плёнка кормо-тепло-бычьих благ, нерождённого телёнка ожидает коровлаг. Жизнь коровья... Ну, да бог с ней! Сулико спешит домой. Ой, лукавите, домой ли? Ей бы выйти за порог... Ждёт её Георгий с бойни у скрещенья двух дорог. Что толкает их друг к другу? Провидения рука? С ликвидатором баранов Конфискатор молока. Александр Вулых ДАЧНЫЙ ЭТЮД Пыльная поленница в доме под столицей... Это память пленница на крыльце пылится. Намотавшись по свету, в темноте кромешной кто-то чиркнет сослепу спичкой отсыревшей, и мгновенно на небе, как в буржуйке ржавой, вспыхнет синим пламенем зарево пожара. Вспыхнет над террасою небосвод пустынный, отнесёт в Тарасовку ветер воздух дымный. Всполошатся в панике спящие скворечники... Не храните в памяти спички отсыревшие. Сергей Гандлевский * * * Не сменить ли пластинку? Но родина снится опять. Отираясь от нечего делать в вокзальном народе, Жду своей электрички, поскольку намерен сажать То ли яблоню, то ли крыжовник. Сентябрь на исходе. Снится мне, что мне снится, как еду по длинной стране Приспособить какую-то важную доску к сараю. Перспектива из снов – сон во сне, сон во сне, сон во сне. И курю в огороде на корточках, время теряю. И по скверной дороге иду восвояси с шести Узаконенных соток на жалобный крик электрички. Вот ведь спички забыл, а вернёшься – не будет пути, И стучусь наобум, чтобы вынесли – как его – спички. И чужая старуха выходит на низкий порог, И моргает и шамкает, будто она виновата, Что в округе ненастье и нету проезжих дорог, А в субботу в Покровском у клуба сцепились ребята, В том, что я ошиваюсь на свете дурак дураком На осеннем ветру с не зажжённой своей сигаретой, Будто только она виновата и в том и в другом, И во всём остальном, и в несчастиях родины этой.
Понятен слабо, глубь его тиха. Но ясно, что он тоже добр – восточный Чернявый бог, зачатый без греха. Средь стариков спокойных, бурокожих, Запрятанных в молитву далеко, Один стоит – намного всех моложе И на икону смотрит нелегко. Он не урод и не последний в стае, Его невеста в гулком доме ждет... Но что же он так яростно желает Чужой жены? И так легко крадет? “О Господи, – он думает, – я грешен! Ведь коль меня посмеют оскорбить, Я не стерплю, не выдержу насмешек, Я просто не сумею не убить!” Он замирает, на коленях стоя: “Мне радостен пожар чужих дворцов!..” И обращает бог к нему сухое Прощенье. И – разбойничье лицо. Александр ГолембаДРУЗЬЯ МЕНЯ ЛЮБИЛИ Друзья меня любили и я любил друзей, друзья меня забыли и я забыл друзей.
ещё текла вода, и было очень просто сломить полоску льда. И было небо в звёздах различных величин, и был прозрачный воздух, и не было причин для радости и грусти, для опустевших гнёзд, для смерти в захолустье и для померкших звёзд. А звёзды всё несметней, и я друзей простил, и ни о чём на свете я больше не грустил. Гарри Гордон * * * Приходит время – бес в ребро Колотится. И рвёт на части Желанье выместить добро, Сорвать на ком-нибудь участье. И вот я завожу кота, И он, гостям на удивленье, Ко всем садится на колени, Поёт, не раскрывая рта. Он уволок моё перо, С утра шуршит черновиками, В окне высматривая камень. А он ворует между тем Селёдку. Морщится от соли, И скалит зубы в темноте, И размножается в неволе. Александр Грабарь * * * Дома из снега, трубы из фольги, Из ваты люди, голуби из жести, Любовь из ситца, скованные жесты Попавшейся в пожатие руки. Ни слова о зиме, её закон Как белый дромадер в игольном ушке, И гипсовые белые старушки Свисают из распахнутых окон. Машины из бумаги, фонари Из мемуаров бывшего генсека, И дева, как вчерашняя газета, С начинкой непонятною внутри. И вечер, сохраняющий тепло, Как губы сахар, молодой еврейки, И леденцовый праздник не навеки, И пятаки на веки под стекло. Леонид Григорьян ЗАМЫСЕЛ Под конец расхотелось хотеть Ликовать, воевать, не сдаваться, Непрерывно о чём-то радеть, Вовлекать, окликать, отзываться, Предаваться бесчинной гульбе, Слыть любимцем, ходить в супостатах. Всё иссякло само по себе, Не заботясь о вехах и датах. Расхотелось безумно хватать Сласти, радости, хронос и мелос, Расхотелось запойно читать, Говорить и писать расхотелось, Бить поклоны у всех образов И незнамо куда торопиться... В перешейке песочных часов. А внизу-то крупинок не счесть - Пирамидка готова к пределу. Но у Промысла замысел есть Недоступный скудельному телу. Александр Даневич * * * один человек поверил моему сумасшествию и когда в меня бросали камни он подбирал их и прятал в деревянный шкаф приговаривая: верные доказательства надёжные залоги
случился в его доме пожар и деревянный шкаф сгорел осталась груда камней почерневших от копоти
сумасшествию бегал по городу выкрикивая: всё дело в деревянном шкафе всё дело в деревянном… некто поверивший его сумасшествию стал собирать железные шкафы
но на время годен человек. Он не дом, а временный ночлег, место встреч румянца и стыда, голода с едой, тоски с Москвой, или с ты – ночным, ночной, дневной, или просто с оборотом век, эту ты рисующим точь-в-точь. Он синоним точный слова тут, место, где бывают, не живут: кто зайдёт на время, кто на ночь, все, однако, по своим делам, не по нашим, и уходят прочь по небесным и земным углам видимых-невидимых квартир.
он у нас всегды необжитой. Ты, похоже, всех пересидит как в метро уснувший пассажир, но ему когда-нибудь домой.
дождь сыплется лениво, и впервые за этот год заметен перевес осенних дней над летними. Кривые подмокших улиц, скверов, площадей с трудом, но терпят жёлтый свет трамваев, внутри которых всё-таки теплей, и лица — чуть приветливей. Кто знает зачем я здесь? Зачем я жду тепла под ледяными брызгами фонтана? Он солидарен с изморосью. Мгла над площадью. Уже темнеет рано. Лишь вместо звёзд — слепые фонари поддельной дрожью нагоняют стужу, и пустота, заполнив всё внутри, послушно, тихо капает наружу. Александр Ерёменко НОЧНАЯ ПРОГУЛКА Мы поедем с тобою на А и на Б мимо цирка и речки, завёрнутой в медь, где на трубной, вернее сказать, на Трубе, кто упал, кто пропал, кто остался сидеть. Мимо тёмной “России”, дизайна, такси, мимо мрачных “Известий”, где воздух речист, мимо вялотекущей бегущей строки, как предсказанный некогда ленточный глист, разворочена осень торпедами фар, пограничный музей до рассвета не спит. Лепестковыми минами взорван асфальт, и земля до утра под ногами горит. Мимо Герцена – кругом идёт голова, мимо Гоголя – встанешь – и некуда сесть. Мимо чаек лихих на Грановского, 2, Огарёва, не видно, по-моему – шесть. Мимо всех декабристов, их не сосчитать, мимо народовольцев - и вовсе не счесть. Часто пишется “мост”, а читается – “месть”, и летит филология к чёрту с моста. Мимо Пушкина, мимо... куда нас несёт? Мимо “Тайных доктрин”, мимо крымских татар, Белорусский, Казанский, “Славянский базар”... Вон уже еле слышно сказал комиссар: “Мы ещё поглядим, кто скорее умрёт...”
наметает метафора пристальный склон. Интервентская пуля, летящая в лоб, из затылка выходит, как спутник-шпион! Мимо Белых столбов, мимо Красных ворот. Мимо дымных столбов, мимо траурных труб. “Мы ещё поглядим, кто скорее умрёт.” – “А чего там глядеть, если ты уже труп?” Часто пишется “труп”, а читается “труд”, где один человек разгребает завал, и вчерашнее солнце в носилках несут из подвала в подвал... И вчерашнее солнце в носилках несут. И сегодняшний бред обнажает клыки. Только ты в этом тёмном раскладе – не туз. Рифмы сбились с пути или вспять потекли. Мимо Трубной и речки, завёрнутой в медь. Кто упал, кто пропал, кто остался сидеть. Вдоль железной резьбы по железной резьбе мы поедем на А и на Б. Артём Ермаков * * * Всё будет. Скоро снова будет. Всё снова повторится вновь. Пойдут по всем дорогам люди‚ В мешках - заплечная любовь. Земля, сама себе не рада, Родит изящных мастеров. Они нас вызовут из ряда‚ Они заполнят нами ров. И скольким стать вороньей пищей‚ И скольким ждать на берегу‚ И от удара кнутовищем Тебя закрыть я не смогу. Я буду там‚ за неба краем‚ Когда они объявят суд И назовут свой погреб раем‚ И страшно клятвенно солгут. У многих клятвы этой привкус Зашевелится на губах‚ Но‚ кто пройдет последний искус‚ Восстанут сущие в гробах. Из- под нетканого покрова Во славу верных небесам Придут и будут слышать Слово‚ И каждый Словом будет сам. Полина Иванова * * * Мундиры выходные, насупленные брови, – бессонные, чудные солдатики любови... Мятутся, как живые. Небесного желают. Но сказки нежилые, и в них не выживают. К тому же, не бывает печальнее сраженья немого обожанья с беспечностью круженья. Где в эпилоге – печка, фарфоровая крошка, угасшее сердечко да крохотная брошка. – Эдем, обетованный мерцающей вещице... Солдатик оловянный! Забудь о танцовщице. Аркадий Илин * * * Пиши роман в начале мая – в конце получишь гонорар, уже резвяся и играя, как стадо бешеных гусар. Пиши, поэт, свои сонеты, летай, как фурия, в ночи, замки срывая и запреты, срывая с писем сургучи. Пиши послание потомкам и предкам что-нибудь пиши, блуждая вечером в потёмках своей таинственной души. Елена Исаева * * * Перехватывало дыханье, Мир качался и плыл в глазах. Что ты скажешь-то в оправданье? Вот ведь... нечего и сказать. Виновата. В частушке, что ли, Это слово по-русски зло. Быть хорошей – учили в школе. Не послушалась – повезло! И шарахнулась от трамвая: “Виновата!” – ревёт, как зверь. Вот такая я, вот такая! Ну, убейте меня теперь! Раньше в воду бросались бабы. Ничего не отдам воде. А слабо тебе?! А смогла бы?! Утки плавают... Это где? Это Яуза, это речка По Москве бежит, по Руси. Заступися за человечка, Матерь Божья на небеси. НИНА ИСКРЕНКО ГИМН ПОЛИСТИЛИСТИКЕПолистилистика это когда средневековый рыцарь в шортах
штурмует винный отдел гастронома № 13 по улице Декабристов и куртуазно ругаясь роняет на мраморный пол “Квантовую механику” Ландау и ЛифшицаПолистилистика это когда одна часть платья из голландского полотна соединяется с двумя частями из пластилина А остальные части вообще отсутствуют или тащатся где-то в хвосте пока часы бьют и хрипят а мужики смотрят. Полистилистика это когда все девушки красивы как буквы в армянском алфавите Месропа Маштоца а расколотое яблоко не более других планет
и детские ноты стоят вверх ногами как будто на небе легче дышать и что-то всё время жужжит и жужжит над самым ухом
это звёздная аэробика наблюдаемая в заднюю дверцу в разорванном рюкзаке это закон космического непостоянства и простое пижонство на букву икс Полистилистика это когда я хочу петь а ты хочешь со мной спать и оба мы хотим жить вечно
сходящимися в середину: AMORE E ROMA любовь и Рим Восток Индии воздвигается из-за востока арабов, призывая AMARE RAMA Раму любить Рама – рама в небо небытия Рим – мир бытия без неба Когорту штурмовиков вывел Рем, и в последних Романовых умер Ремул Но волчица-кормилица вращает глаз РАДАР её вой переводится на язык зоопарка. Яростнее, ЧЕМ РИМ, МИР-МЕЧ Вибрирует антенной на острие, рукоять ласкает ладонь. Ещё не зная номера рока близнецы глядят друг на друга, но каждый видит себя в другом. И когда наконец трубы прохрипели своё: «РЕМ УМЕР», – в точке стечения звука, деловито, дико. Как робот, Ромул
начинает возводить Рим. Константин Кедров Влияние света на совесть мысли влияние мысли на конец света въехал Енох в сердечную балку отвалилась ось основного зренья сразу увидел я голенькую бабочку и она прикрываясь крыльями отлетела
Две колеи орбит слились и распались из середины вылетела пролётка пролетела завязла в небе и заколесила Вынул я зрачок из середины вложил его в землю земля прозрела пока зрело зрение и обволакивался глаз вышиной я лилию лелеял и текла река красота шире естества мир озарён а душа удушена поглощая грядущее шёл паровоз он вёз разум но муза роза не ум за разум такого единения ещё не знала история стал казах казаком а казак Казановой выруливая я едва не опрокинулся но вовремя предостерёгся Карательное нательное бельё надевая снимаю обувь вечную ношу на ступнях невечных подаю нищему три копейки зарплаты милосердия рыбий жир принимаю кроме совести нет во мне никакой корысти авиаматка снуёт по чреву Даруй мне Господи динозавра даруй мне горизонт мировых событий
И бродят вещи без названий, И бродит в амфорах вино, И сердце требует признаний… Стрела, забитая в песок, Уже давно пустила корни, И вот шумит, довольно спорный, Но всё же лиственный лесок. В тебе два сердца-близнеца, Но ведь одно из них чужое, И, если б не она, не Зоя, Давно бы умерли сердца. Ещё не найдено руно, Ещё трава растёт упрямо, Ещё не всё наречено – Всё в ожидании Адама… жүктеу/скачать 194 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|