* * *
Мы все там прожарились - в Новом Афоне,
на мысе Пицунда - в застойном июле,
где вечером золото в золоте тонет
и льётся прозрачное киндзмараули,
нам стоит увидеть знакомые кадры,
где в пальмах петляет опасная трасса,
услышать привычное: Адлер и Гагры,
чтоб снова почувствовать прочность каркаса,
в который мы впаяны все от рожденья
и все от рождения сёстры и братья,
не смогут расторгнуть и три поколенья
имперские, жаркие эти объятья.
И к терпкой земле, где проходит граница,
где нас оглушительно солнцем бомбило,
где Поти, Сухуми и озеро Рица,
нас пламенем этим прижгло, пригвоздило.
Александр Москаленко
Плеск озябшей Невы о гранит берегов.
С неба сыпется сонная, стылая слизь.
Здесь хранятся ключи от чугунных оков.
Здесь в провалах домов замедляется жизнь.
Посмотри, Петербург, –
я, почти не дыша,
липкий воздух выцеживаю, как ликёр.
Хорошо в шалаше – жаль, что нет шалаша…
Лишь имперский орёл надо мной распростёр
обветшалые крылья.
Сегодня уснуть не придётся.
Мосты развели навсегда.
Не пройти до конца этот проклятый путь –
настигают меня у воды холода.
Скрип уключин. Забытая лодка. Ау!
Где хозяин?
Его, видно, звали Харон.
Летаргический Стикс стал похож на Неву.
Крики чаек я путаю с граем ворон.
Вот и осень кончается.
Медленный дождь,
не спеша, размывает державную спесь.
А в столице Московии –
серенький вождь
и такая же серая влажная взвесь.
Галина Нерпина
* * *
Ничего… Просто в горле саднит.
Просто голос твой будет отныне
Безучастным, как голос судьбы,
Не моё называющий имя.
Мы узнаем случайный ответ
И себе на скрижалях запишем.
Он сбывается, сумрачный бред,
И разрыв подступает всё ближе.
Мы опять оборвём разговор –
И молчим, не скрывая испуга.
Так два зеркала смотрят в упор,
Пустотой проникая друг в друга.
Андрей Нитченко
* * *
После Пушкина все уроды –
Как заметил Корней Чуковский,
Он был умный, но беспощадный:
Мойдодыром пугал детишек.
Пушкин тоже был очень страшный,
И не нравился многим дамам,
А Чуковский хотел, конечно,
Пожалеть его и утешить.
Эй, поэты! Вот вы, хотя бы!
Умоляю вас – соберитесь,
Напишите опроверженье.
Вы же можете! Вас же много…
Илья Оганджанов
Игра в прятки
...я не знаю, что было, когда не было дерева.
Е. Кулиева
ты говоришь мне: я тебя вижу: ты стоишь за деревом: твои плечи видны из-за ствола: дерево ýже тебя в плечах, поэтому я тебя вижу, и ещё я знаю, что за словом “дерево” стоит вот это дерево, за которым стоишь ты, а что стояло за словом, когда ещё не выросло дерево и ты не стоял за ним, я не знаю.
теперь мой черёд: ты стоишь за деревом, и пусть я тебя не вижу, но я точно знаю, что ты там, потому что, когда ты пряталась, я подглядывал, а за словом “дерево” стоит не только это дерево, но и много других деревьев, за которыми мы могли бы спрятаться, и тех, за которыми мы никогда не спрячемся, – я это знаю не потому, что видел все деревья на свете, а потому, что читал об этом в книгах, – а когда не было этого дерева и никакого другого тоже не было, за словом стоял Бог, как он сейчас стоит за нашим деревом, мальчик, приехавший из чужого города, с ним никто не хочет водиться, и он играет в прятки сам с собой, я давно за ним подглядываю.
Вера Павлова
Эскамильо
Я их не помню. Я не помню рук,
которые с меня срывали платья.
А платья - помню. Помню, скольких мук
мне стоили забытые объятья,
как не пускала мама, как дитя
трагически глядело из манежа,
как падала, набойками частя,
в объятья вечера, и был он свеже-
заваренным настоем из дождя
вчерашнего и липовых липучек,
которые пятнали, не щадя,
наряд парадный, сексапильный, лучший
и ту скамью, где, истово скребя
ошметки краски, мокрая, шальная,
я говорила: Я люблю тебя.
Кому – не помню. Для чего – не знаю.
Виктор Павлов
* * *
И город точно встал из-под земли:
шумят листвой поблёкшие деревья;
не слышно птиц: их песни утекли
куда-то прочь за это семидневье;
пройдёт прохожий, – тяжек его путь,
и скроется на первом перекрёстке;
брехнёт собака (как ей не брехнуть?),
когда и для неё день кажется громоздким;
и тихо вновь, лишь кроны шелестят;
от пыли всё пергаментней, грузнее…
чтоб не смотреть на этот тихий ад,
пойду к реке по липовой аллее.
Анна Павловская
* * *
Вот так и доходят до ручки,
И я опустилась почти.
Бездельница я, белоручка –
Работы в Москве не найти.
Скитаюсь по улицам пыльным,
Читаю «Записки жильца».
Везет деловитым и сильным,
Румяным на четверть лица.
О, что за субтильная бледность?
О, что за мечтательный взор?
Я верила в честную бедность,
Я думала – деньги позор.
Я мыслила – правильно, дескать,
Самой оставаться собой.
Во всем виноват Достоевский,
И даже, отчасти, Толстой.
Слепая! и то еще будет,
Когда со страниц семеня,
Богатые бедные люди
Ногами затопчут меня.
Галина Погожева
ПОЧТОВЫЕ ГОЛУБИ
Во временах, в огнях,
В сизых туманах, водах –
Об именах, о днях,
Правдах, годах, невзгодах.
Пишет ли царь к царю
Или жених к невесте –
Вверены почтарю,
В небе несутся вести.
Прямо, не вкривь, не вбок –
Правдою всей и верой
Трудится голубок.
Глупая птица, серый.
Чтобы имелась связь
Между людьми. Усталость –
Пусть! Лишь бы слова вязь,
Только б она осталась.
С письмами, налегке,
Синью речной и вечной.
Точкою вдалеке,
Глядь, замаячит встречный.
Птицы мы, связь времён,
Целящихся смеркаться.
От родовых имён
Незачем отрекаться.
Юлия Покровская
* * *
А мне и горя было мало.
Шуршал песок, текла вода.
Я платье чуть приподнимала
и шла по берегу пруда.
Продолговаты и лиловы,
Витали тучи над водой.
И в воздухе носилось слово,
ещё не сказанное мной.
И всё, чему потом случиться,
уже стояло на пути.
Не угадать, не уклониться,
не обмануть, не обойти.
Владимир Полетаев
* * *
Кружился снег, стократ воспетый,
кружился медленно и строго,
и под полозьями рассвета
плыла январская дорога.
Неприбранная мостовая
лежала в белом беспорядке,
мучительно напоминая
об ученической тетрадке.
Ах, сколько снега, сколько снега,
какая чистая страница –
пройти, не оставляя следа,
и в пустоту не оступиться.
Ах, детство, детство, мое детство,
мое фарфоровое блюдце,
мне на тебя не наглядеться,
мне до тебя не дотянуться.
Над розовыми фонарями,
над фонарями голубыми
кружился снег, и губы сами
произносили чье-то имя.
Ольга Постникова
* * *
Всюду символы, напоминанья,
Буквы огненной хищной весны.
И везут, как ягнят на закланье,
Новобранцев для тайной войны.
И облезлая птица стенает,
Расшвыряв по асфальту галчат.
Хорошо тому жить, кто не знает,
Что горящие в танке – кричат.
Сталь охрупла, и мрамор нестоек,
И от света болит голова.
Почему на стенах новостроек
Валтасарова пира слова?
Снова женщины вышли до света,
Чтоб расспрашивать военкомат,
Почему неохватная эта,
Неподъемная родина-мать
Подневольных сынов ненавидит,
Полпланеты вгоняя в психоз.
Восемнадцатилетнего видеть
Почему невозможно без слез?
Сергей Преображенский
* * *
За рыбий хребет небоскрёба
Цепляется рваный туман.
И цепь городского озноба
Сковала наш долгий роман.
Мы живы (мы, видимо, живы) –
Мы видим размытый восход
И слышим, как взлётные взрывы
Толкают в эфир самолет.
И стены вибрируют тихо,
Пока шелестит в небесах
И будит стальная шутиха
Наш незасыпающий страх.
За сизый излом небоскрёба
Цепляется рваный туман.
Как долго мы прячемся оба
В глухой затверженный роман.
И видим, покуда мы живы,
Как солнечный зайчик ползёт
По скулам японки смазливой,
Шагнувшей с плаката вперёд.
И видим, покуда мы живы,
Как чай, остывая, дрожит,
Как клочья тумана красивы,
Как солнечный очерк размыт.
Николай Ребер
* * *
Как подземному флоту и сдохшей в груди канарейке,
Не могу пожелать поскорей быть любимой другим.
“Навсегда” и “Прощай”, как швейцарским ножом по скамейке,
Мне на коже и под процарапал пошляк-пилигрим.
В утюги, бороздящие море, не хочется верить.
Как в слова и флажки, и победу ручного труда.
Я полдня расшифровывал дождь, его дроби и трели.
И опять получилось “Прощай” и потом “Навсегда”.
Как ямщик-патриот, я давно аморально устойчив.
Там, где стукну копытом – забьёт неживая вода.
У меня под дугой однозначно звучит колокольчик
Про дорогу и пыль, и ещё про “Прощай навсегда”.
Отвалить и уйти, но как якорь цепляет сноровка.
Захмелеть без вина – но, увы, не могу без вина.
Как фантомная боль и сведённая татуировка,
Не дают мне уснуть и мешают очнуться от сна.
Впереди только дым. Позади только мели и мины.
И локальный конфликт с лексиконом на глади пруда.
Погибаю, но не... И враждебную мне субмарину
“Навсегда и прощай” отправляю на дно навсегда.
Александр Ревич
Достарыңызбен бөлісу: |