Александр Дюма. Три мушкетера

крепкие. Это немного охладило толпу. Кроме того, вожаки успели отделиться от

толпы и направлялись к дому де Тревиля, который ожидал их, уже осведомленный

о случившемся.

- Скорее в Лувр! - сказал он. - В Лувр, не теряя ни минуты, и

постараемся увидеться с королем раньше, чем его успеет предупредить

кардинал. Мы представим ему это дело как продолжение вчерашнего, и оба

сойдут за одно.

Господин де Тревиль в сопровождении четырех приятелей поспешил к Лувру.

Но там, к великому удивлению капитана мушкетеров, ему было сообщено, что

король отправился на охоту за оленем в Сен-Жерменский лес. Г-н де Тревиль

заставил дважды повторить эту новость и с каждым разом все больше хмурился.

- Его величество еще вчера решил отправиться на охоту? - спросил он.

- Нет, ваше превосходительство, - ответил камердинер. - Сегодня утром

главный егерь доложил ему, что ночью для него окружили оленя. Король сначала

ответил, что не поедет, затем, не в силах отказаться от такого удовольствия,

он все же поехал.

- Король до отъезда виделся с кардиналом? - спросил г-н де Тревиль.

- По всей вероятности, да, - ответил камердинер. - Сегодня утром я

видел у подъезда запряженную карету его преосвященства. Я спросил, куда он

собирается, и мне ответили: в Сен-Жермен.

- Нас опередили, - сказал де Тревиль. - Сегодня вечером, господа, я

увижу короля. Что же касается вас, то я вам не советую показываться ему на

глаза.

Совет был благоразумный, а главное, исходил от человека, так хорошо

Тревиль предложил им разойтись по домам и ждать от него дальнейших известий.

Вернувшись домой, де Тревиль подумал, что следовало поспешить и первым

подать жалобу. Он послал одного из слуг к г-ну де Ла Тремулю с письмом, в

котором просил его изгнать из своего дома гвардейца, состоящего на службе

кардинала, и сделать выговор своим людям за то, что они осмелились напасть

на мушкетеров. Г-н де Ла Тремуль, уже предупрежденный своим конюшим,

родственником которого, как известно, был Бернажу, ответил, что ни г-ну де

Тревилю, ни его мушкетерам не подобало жаловаться, а что, наоборот,

жаловаться должен был бы он, ибо мушкетеры атаковали его слуг и собирались

даже поджечь его дом. Спор между этими двумя вельможами мог затянуться

надолго, и каждый из них, разумеется, стоял бы на своем, но де Тревиль

придумал выход, который должен был все уяснить. Он решил лично отправиться к

г-ну де Ла Тремулю.

Подъехав к дому г-на де Ла Тремуля, он приказал доложить о себе.

Вельможи учтиво раскланялись. Хотя и не связанные узами дружбы, они все же

питали взаимное уважение. Оба они были люди чести и большой души. И так как

де Ла Тремуль, будучи протестантом, редко бывал при дворе и поэтому не

принадлежал ни к какой партии, он обычно в свои отношения к людям не вносил

предубеждений. На этот раз все же де Тревиль был принят хотя и учтиво, но

холоднее, чем всегда.

- Сударь, - проговорил капитан мушкетеров, - оба мы считаем себя

обиженными, и я явился к вам, чтобы вместе с вами выяснить все

обстоятельства этого дела.

- Пожалуйста, - ответил де Ла Тремуль, - но предупреждаю вас, что я

хорошо осведомлен, и вся вина на стороне ваших мушкетеров.

- Вы, сударь, человек слишком рассудительный и справедливый, чтобы

отказаться от предложения, с которым я прибыл к вам.

- Прошу вас, сударь, я слушаю.

- Как себя чувствует господин Бернажу, родственник вашего конюшего?

- Ему очень плохо, сударь. Кроме раны в предплечье, которая не

представляет ничего опасного, ему нанесен был и второй удар, задевший

легкое. Лекарь почти не надеется на выздоровление.

- Раненый в сознании?

- Да, в полном сознании.

- Он может говорить?

- С трудом, но говорит.

- Так вот, сударь, пойдемте к нему и именем бога, перед которым ему,

может быть, суждено скоро предстать, будем заклинать его сказать правду.

Пусть он станет судьей в своем собственном деле, сударь, и я поверю всему,

что он скажет.

Господин де Ла Тремуль на мгновение задумался, но, решив, что трудно

сделать более разумное предложение, сразу же согласился.

Оба они спустились в комнату, где лежал раненый. При виде этих знатных

господ, пришедших навестить его, больной попробовал приподняться на кровати,

но был так слаб, что, утомленный сделанным усилием, повалился назад, почти

потеряв сознание.

Господин де Ла Тремуль подошел к нему и поднес к его лицу флакон с

солью, которая и привела его в чувство. Тогда г-н де Тревиль, не желавший,

чтобы его обвинили в воздействии на больного, предложил де Ла Тремулю самому

расспросить раненого.

Все произошло так, как и предполагал г-н де Тревиль. Находясь между

жизнью и смертью, Бернажу не мог скрыть истину. И он рассказал все так, как

оно произошло на самом деле.

Только к этому и стремился де Тревиль. Он пожелал Бернажу скорейшего

выздоровления, простился с де Ла Тремулем, вернулся к себе домой и

немедленно же послал сказать четырем друзьям, что ожидает их к обеду.

У г-на де Тревиля собиралось самое лучшее общество, - кстати сказать,

сплошь противники кардинала. Понятно поэтому, что разговор в течение всего

обеда вертелся вокруг двойного поражения, понесенного гвардейцами его

преосвященства. И так как д'Артаньян был героем обоих сражений, то именно на

него посыпались все хвалы, которые Атос, Портос и Арамис рады были уступить

ему не только как добрые товарищи, но и как люди, которых превозносили

настолько часто, что они на этот раз могли отказаться от своей доли.

Около шести часов де Тревиль объявил, что пора отправляться в Лувр. Но

так как час, назначенный для аудиенции, миновал, он уже не испрашивал

разрешения пройти с малого подъезда, а вместе с четырьмя своими спутниками

занял место в приемной. Король еще не возвращался с охоты.

Наши молодые друзья ждали уже около получаса, как вдруг все двери

распахнулись и было возвещено о прибытии его величества. Д'Артаньян

затрепетал. Следующие минуты, по всей видимости, должны были решить всю его

дальнейшую судьбу. Затаив дыхание, он впился взором в дверь, в которую

должен был войти король.

Людовик XIII показался на пороге. Он опередил своих спутников. Король

был в совершенно запыленном охотничьем костюме и в ботфортах. В руках он

держал плеть. С первого же взгляда д'Артаньян понял, что не миновать грозы.

Как ни ясно было, что король не в духе, придворные все же выстроились

вдоль его пути: в королевских приемных предпочитают попасть под гневный

взгляд, чем вовсе не удостоиться взгляда. Все три мушкетера поэтому, не

колеблясь, шагнули вперед, в то время как д'Артаньян, наоборот, постарался

укрыться за их спинами. Но, хотя король знал в лицо Атоса, Портоса и

Арамиса, он прошел мимо, даже не взглянув на них, не заговорив, словно

никогда их не видел. Что же касается де Тревиля, то он, когда взгляд короля

остановился на нем, с такой твердостью выдержал этот взгляд, что король

поневоле отвел глаза. Вслед за этим его величество, произнеся какие-то

нечленораздельные звуки, проследовал в свои апартаменты.

- Дела плохи, - с улыбкой произнес Атос. - И не сегодня еще нас

пожалуют в кавалеры ордена.

- Подождите здесь десять минут, - сказал г-н де Тревиль. - И, если я к

этому времени не вернусь, отправляйтесь ко мне домой: дальнейшее ожидание

будет бесполезно.

Четверо друзей прождали десять минут, четверть часа, двадцать минут.

Видя, что де Тревиль не появляется, они удалились, очень встревоженные.

Господин де Тревиль между тем смело вошел в кабинет короля и застал его

величество в самом дурном расположении духа. Король сидел в кресле,

похлопывая рукояткой бича по ботфортам. Де Тревиль, не смущаясь, спокойно

осведомился о состоянии его здоровья.

- Плохо, сударь, я чувствую себя плохо, - ответил король. - Мне скучно.

Это действительно была одна из самых тяжелых болезней Людовика XIII.

Случалось, он уводил кого-нибудь из своих приближенных к окну и говорил ему:

"Скучно, сударь! Давайте поскучаем вместе".

- Как! - воскликнул де Тревиль. - Ваше величество скучаете? Разве ваше

величество не наслаждались сегодня охотой?

- Удовольствие, нечего сказать! - пробурчал король. - Все вырождается,

клянусь жизнью! Не знаю уж, дичь ли не оставляет больше следов, собаки ли

потеряли чутье. Мы травим матерого оленя, шесть часов преследуем его, и,

когда мы почти загнали его и Сен-Симон уже подносит к губам рог, чтобы

протрубить победу, вдруг свора срывается в сторону и бросается за каким-то

одногодком. Вот увидите, мне придется отказаться от травли, как я отказался

от соколиной охоты. Ах, господин де Тревиль, я несчастный король! У меня

оставался всего один кречет, и тот третьего дня околел.

- В самом деле, ваше величество, мне понятно ваше отчаяние: несчастье

велико. Но, кажется, у вас осталось довольно много соколов, ястребов и

других ловчих птиц?

- И никого, кто мог бы обучить их. Сокольничие вымирают. Я один еще

владею искусством соколиной охоты. После меня все будет кончено. Будут

охотиться с помощью капканов, западней и силков! Если бы только мне успеть

подготовить учеников... Но нет, господин кардинал не дает мне ни минуты

покоя, твердит об Испании, твердит об Австрии, твердит об Англии!.. Да,

кстати о кардинале: господин де Тревиль, я вами недоволен.

Де Тревиль только этого и ждал. Он давно знал короля и понял, что все

его жалобы служат лишь предисловием, чем-то вроде возбуждающего средства, в

котором он черпает решимость. Только теперь он заговорит о том, о чем

готовился заговорить.

- В чем же я имел несчастье провиниться перед вашим величеством? -

спросил де Тревиль, изображая на лице величайшее удивление.

- Так-то вы выполняете ваши обязанности, сударь? - продолжал король,

избегая прямого ответа на слова де Тревиля. - Разве для того я назначил вас

капитаном мушкетеров, чтобы ваши подчиненные убивали людей, чтобы они

подняли на ноги целый квартал и чуть не сожгли весь Париж? И вы ни словом не

заикнулись об этом! Впрочем, - продолжал король, - я, верно, напрасно сетую

на вас. Виновные, вероятно, уже за решеткой, и вы явились доложить мне, что

над ними учинен суд.

- Нет, ваше величество, - спокойно ответил де Тревиль, - я как раз

пришел просить суда у вас.

- Над кем же? - воскликнул король.

- Над клеветниками, - сказал де Тревиль.

- Вот это новость! - воскликнул король. - Не станете ли вы отрицать,

что ваши три проклятых мушкетера, эти Атос, Портос и Арамис, вместе с этим

беарнским молодцом как бешеные накинулись на несчастного Бернажу и отделали

его так, что он сейчас, верно, уж близок к последнему издыханию? Не станете

ли вы отрицать, что они вслед за этим осадили дом герцога де Ла Тремуля и

собирались поджечь его, пусть в дни войны, это было бы не так уж плохо, ибо

дом этот настоящее гнездо гугенотов, но в мирное время это могло бы

послужить крайне дурным примером для других. Так вот, скажите, не

собираетесь ли вы все это отрицать?

- И кто же рассказал вашему величеству эту сказку? - все так же

сдержанно произнес де Тревиль.

- Кто рассказал, сударь? Кто же, как не тот, кто бодрствует, когда я

сплю, кто трудится, когда я забавляюсь, кто правит всеми делами внутри

страны и за ее пределами - во Франции и в Европе?

- Его величество, по всей вероятности, подразумевает господа бога, -

произнес де Тревиль, - ибо в моих глазах только бог может стоять так высоко

над вашим величеством.

- Нет, сударь, я имею в виду опору королевства, моего единственного

слугу, единственного друга - господина кардинала.

- Господин кардинал - это еще не его святейшество.

- Что вы хотите сказать, сударь?

- Что непогрешим лишь один папа и что эта непогрешимость не

распространяется на кардиналов.

- Вы хотите сказать, что он обманывает, что он предает меня?

Следовательно, вы обвиняете его? Ну, скажите прямо, признайтесь, что вы

обвиняете его!

- Нет, ваше величество. Но я говорю, что сам он обманут. Я говорю, что

ему сообщили ложные сведения. Я говорю, что он поспешил обвинить мушкетеров

вашего величества, к которым он несправедлив, и что черпал он сведения из

дурных источников.

- Обвинение исходит от господина де Ла Тремуля, от самого герцога.

- Я мог бы ответить, ваше величество, что герцог слишком близко

принимает к сердцу это дело, чтобы можно было положиться на его

беспристрастие. Но я далек от этого, ваше величество. Я знаю герцога как

благородного и честного человека и готов положиться на его слова, но только

при одном условии...

- При каком условии?

- Я хотел бы, чтобы ваше величество призвали его к себе и допросили, но

допросили бы сами, с глазу на глаз, без свидетелей, и чтобы я был принят

вашим величеством сразу же после ухода герцога.

- Вот как! - произнес король. - И вы полностью положитесь на то, что

скажет господин де Ла Тремуль?

- Да, ваше величество.

- И вы подчинитесь его суждению?

- Да.

- Да, ваше величество.

- Ла Шене! - крикнул король. - Ла Шене!

Доверенный камердинер Людовика XIII, всегда дежуривший у дверей, вошел

в комнату.

- Ла Шене, - сказал король, - пусть сию же минуту отправятся за

господином де Ла Тремулем. Мне нужно сегодня же вечером поговорить с ним.

- Ваше величество дает мне слово, что между де Ла Тремулем и мной не

примет никого? - спросил де Тревиль.

- Никого, - ответил король.

- В таком случае - до завтра, ваше величество.

- До завтра, сударь.

- В котором часу ваше величество прикажет?

- В каком вам угодно.

- Но я опасаюсь явиться слишком рано и разбудить ваше величество.

- Разбудить меня? Да разве я сплю? Я больше не сплю, сударь. Дремлю

изредка - вот и все. Приходите так рано, как захотите, хоть в семь часов. Но

берегитесь, если ваши мушкетеры виновны!

- Если мои мушкетеры виновны, то виновники будут преданы в руки вашего

величества, и вы изволите поступить с ними так, как найдете нужным. Есть ли

у вашего величества еще какие-либо пожелания? Я слушаю. Я готов

повиноваться.

- Нет, сударь, нет. Меня не напрасно зовут Людовиком Справедливым. До

завтра, сударь, до завтра.

- Бог да хранит ваше величество!

Как плохо ни спал король, г-н де Тревиль в эту ночь спал еще хуже. Он с

вечера послал сказать всем трем мушкетерам и их товарищу, чтобы они были у

него ровно в половине седьмого утра. Он взял их с собой во дворец, ничего не

обещая им и ни за что не ручаясь, и не скрыл от них, что их судьба, как и

его собственная, висит на волоске.

Войдя в малый подъезд, он велел им ждать. Если король все еще гневается

на них, они могут незаметно удалиться. Если король согласится их принять, их

позовут.

В личной приемной короля де Тревиль увидел Ла Шене, который сообщил

ему, что вчера вечером не удалось застать герцога де Ла Тремуля дома, что,

когда он вернулся, было уже слишком поздно являться во дворец ж что герцог

сейчас только прибыл и в эту минуту находится у короля.

Последнее обстоятельство было очень по душе г-ну де Тревилю. Теперь он

мог быть уверен, что никакое чуждое влияние не успеет сказаться между уходом

де Ла Тремуля и его собственной аудиенцией у короля.

Действительно, не прошло и десяти минут, как двери распахнулись, и де

Тревиль увидел де Ла Тремуля, выходившего из кабинета. Герцог направился

прямо к нему.

- Господин де Тревиль, - сказал он, - его величество вызвал меня, чтобы

узнать все подробности о случае, происшедшем возле моего дома. Я сказал ему

правду, то есть признал, что виновны были мои люди и что я готов принести

вам извинения. Раз я встретился с вами, разрешите мне сделать это сейчас, и

прошу вас считать меня всегда в числе ваших друзей.

- Господин герцог, - произнес де Тревиль, - я так глубоко был уверен в

вашей высокой честности, что не пожелал иметь другого заступника перед

королем, кроме вас. Я вижу, что не обманулся, и благодарю вас за то, что во

Франции остались еще такие мужи, о которых, не ошибаясь, можно сказать то,

что я сказал о вас.

- Прекрасно, прекрасно! - воскликнул король, который, стоя в дверях,

слышал этот разговор. - Только скажите ему, Тревиль, раз он называет себя

вашим другом, что я тоже желал бы быть в числе его друзей, но он

невнимателен ко мне. Вот уж скоро три года, как я не видел его, и увидел

только после того, как послал за ним. Передайте ему это от меня, передайте,

ибо это вещи, которые король сам сказать не может.

- Благодарю, ваше величество, благодарю. Но я хотел бы заверить ваше

величество - это не относится к господину де Тревилю, разумеется, - я хотел

бы заверить ваше величество, что не те, кого ваше величество видит в любое

время дня, наиболее преданы ему.

- Вы слышали, значит, что я сказал, герцог? Тем лучше, тем лучше! -

проговорил король, сделав шаг вперед. - А, это вы, Тревиль? Где же ваши

мушкетеры? Я ведь еще третьего дня просил вас привести их. Почему вы не

сделали этого?

- Они внизу, ваше величество, и, с вашего разрешения, Ла Шене их

позовет.

- Да, да, пусть они явятся сию же минуту. Скоро восемь, а в девять я

жду кое-кого... Можете идти, герцог, и непременно бывайте при дворе...

Входите, Тревиль.

Герцог поклонился и пошел к выходу. В ту минуту, когда он отворял

дверь, на верхней площадке лестница как раз показались три мушкетера и

д'Артаньян. Их привел Ла Шене.

- Подойдите, храбрецы, подойдите, - произнес король. - Дайте мне

побранить вас.

Мушкетеры с поклоном приблизились. Д'Артаньян следовал позади.

- Тысяча чертей! Как это вы вчетвером за два дня вывели из строя

семерых гвардейцев кардинала? - продолжал Людовик XIII. - Это много,

чересчур много. Если так пойдет дальше, его преосвященству через три недели

придется заменить состав своей роты новым. А я буду вынужден применять указы

во всей их строгости. Одного - еще куда ни шло, я не возражаю. Но семерых за

два дня - повторяю, это много, слишком много.

- Поэтому-то, как ваше величество может видеть, они смущены, полны

раскаяния и просят их простить.

- Смущены и полны раскаяния? Гм... - недоверчиво проговорил король. - Я

не верю их хитрым рожам. Особенно вон тому, с физиономией гасконца.

Подойдите-ка сюда, сударь мой!

Д'Артаньян, поняв, что эти слова относятся к ному, приблизился с самым

сокрушенным видом.

- Вот как? Что же вы мне рассказывали о каком-то молодом человеке? Ведь

это ребенок, совершеннейший ребенок! И это он нанес такой страшный удар

Жюссаку?

- В самом деле?

- Не считая того, - вставил Атос, - что, если бы он не спас меня от рук

Каюзака, я не имел бы чести в эту минуту принести мое нижайшее почтение

вашему величеству.

- Значит, он настоящий демон, этот ваш молодой беарнец, тысяча чертей,

как сказал бы мой покойный отец! При таких делах легко изодрать не один

камзол и изломать немало шпаг. А ведь гасконцы по-прежнему бедны, не правда

ли?

- Должен признать, ваше величество, - сказал де Тревиль, - что золотых

для них такое чудо в награду за горячую поддержку, оказанную ими вашему

покойному отцу в его борьбе за престол.

- Из этого следует, что гасконцы и меня сделали королем, не правда ли,

Тревиль, раз я сын моего отца? Что ж, в добрый час, это мне по душе... Ла

Шене, пойдите и поройтесь у меня во всех карманах - не наберется ли сорока

пистолей, и, если наберется, принесите их мне сюда. А пока что, молодой

человек, положа руку на сердце, расскажите, как все произошло.

Д'Артаньян рассказал о вчерашнем происшествии во всех подробностях:

как, не в силах уснуть от радости, что увидит его величество, он явился за

три часа до аудиенции к своим друзьям, как они вместе отправились в кабачок

и как Бернажу, подметив, что он опасается, как бы мяч не попал ему в лицо,

стал над ним насмехаться и за эти насмешки чуть не поплатился жизнью, а г-н

де Ла Тремуль, бывший здесь совершенно ни при чем, чуть не поплатился своим

домом.

- Так! Все именно так, как мне рассказал герцог!.. Бедный кардинал!

хватит, господа, слышите? Хватит! Вы отплатили за улицу Феру, и даже с

излишком. Вы можете быть удовлетворены.

- Если ваше величество удовлетворены, то удовлетворены и мы, - сказал

де Тревиль.

- Да, я удовлетворен, - произнес король и, взяв из рук Ла Шене горсть

золотых монет, вложил их в руку д'Артаньяну. - И вот, - добавил он, -

доказательство, что я доволен.

В те времена понятия о гордости, распространенные в наши дни, не были

еще в моде. Дворянин получал деньги из рук короля и нисколько не чувствовал

себя униженным. Д'Артаньян поэтому без стеснения опустил полученные им сорок

пистолей в карман и даже рассыпался в изъявлениях благодарности его

величеству.

- Ну и отлично, - сказал король, взглянув на стенные часы, - отлично.

Сейчас уже половина девятого, и вы можете удалиться. Я ведь говорил, что в

девять кое-кого жду. Благодарю вас за преданность, господа. Я могу

рассчитывать на нее и впредь, не правда ли?

- Ваше величество, - в один голос воскликнули четыре приятеля, - мы

дали бы себя изрубить в куски за нашего короля!

- Хорошо, хорошо! Но лучше оставайтесь неизрубленными. Так будет лучше

и полезнее для меня... Тревиль, - добавил король вполголоса, пока молодые

люди уходили, - так как у вас нет свободной вакансии в полку, да и, кроме

того, мы решили не принимать в полк без испытания, поместите этого юношу в

гвардейскую роту вашего зятя, господина Дезэссара... Ах, черт возьми, я

заранее радуюсь гримасе, которую состроит господин кардинал! Он будет

взбешен, но мне все равно. Я действовал по справедливости.

И король приветливым жестом отпустил де Тревиля, который отправился к

своим мушкетерам. Он застал их за дележом сорока пистолей, полученных

д'Артаньяном.

Кардинал, как и предвидел король, действительно пришел в ярость и целую

неделю не являлся вечером играть в шахматы. Это не мешало королю при

встречах приветствовать его очаровательной улыбкой и нежнейшим голосом

осведомляться:

- Как же, господин кардинал, поживают ваши верные телохранители, эти

бедные Бернажу и Жюссак?

VII. МУШКЕТЕРЫ У СЕБЯ ДОМА

Когда, покинув Лувр, Д'Артаньян спросил своих друзей, как лучше