Александр и Энн Шульгины Фенэтиламины, которые я знал и любил

День выпал жаркий. Куда бы я ни посмотрела, повсюду были люди. Я знала, что такого многочисленного сборища Ферма еще не видела. Большинство гостей были знакомы друг с другом, но находился один-другой, которого нужно было представить остальным, потому что он не входил в объединение, названное нами сетью. Среди новичков было несколько моих старых друзей и две женщины из больницы, где я работала год назад.

Уолтер тоже был приглашен, как и дети, которые теперь жили с ним. За последний год Шура с Уолтером стали нормально общаться, и раз в две недели мы собирались на обед в доме Уолтера в округе Марин. Компанию нам составляли друзья. Такой вот был у нас способ поддерживать тесные семейные связи.

Немного удивленная, Рут поделилась со мной своими наблюдениями, когда мы на секунду уединились в уголке в гостиной: «Не могу поверить, что Шура на самом деле пригласил такую толпу народа! На моей памяти он никогда не приглашал к себе больше двенадцати человек за раз!»

Я сказала ей, что это была моя идея, а он согласился реализовать ее лишь единожды. «Я подумала, что это будет действительно весело - пригласить всех наших друзей на барбекю, понимаешь? Он сказал, ладно, но при условии, что этот эксперимент мы не будем больше повторять».

«Поразительно! Никогда не думала, что мне удастся когда-нибудь увидеть такое», - рассмеялась Рут. Потом она широко улыбнулась мне и добавила: «И разве не чудесно, что Данте и Джинджер оказались здесь именно в эти несколько дней!»

Данте и Джинджер позвонили Рут и Джорджу пару недель назад и спросили, могут ли они остановиться у них. Они навещали родственников, живших поблизости, и услышали про наш пикник. Поэтому они хотели поехать на Ферму вместе с Клоузами. Рут с Джорджем несказанно обрадовались и предложили Данте и Джинджер свою вторую спальню.

Из всей исследовательской группы лишь эти двое - Данте и Джинджер - знали о наших планах. Они жили так далеко от нас, и было бы сложно уговорить их проделать такой долгий путь лишь ради барбекю по случаю Четвертого июля. Мы с Шурой поняли, что должны посвятить их в нашу задумку, взяв с них клятву не разглашать тайну.

Кроме Данте и Джинджер, о том, что будет происходить во время праздника, знали сын Шуры Тео, мои четверо детей и очень хороший Шурин друг Пол Фрей из Федеральной лаборатории по изучению наркотиков. Сегодня он собирался выступить в роли священника Церкви Вечной Жизни⁶⁷.

Я прониклась к Полу настоящей симпатией. Он был очень умен, вдумчив и обладал отнюдь не тонким чувством юмора. Шура охотно подхватывал шуточки Пола. Обычно это происходило за бутылкой красного вина время от времени по воскресеньям.

За Шуриным домом было заросшее травой место. Трава росла ниже тропинки. В самом широком месте длина лужайки доходила до двадцати футов, потом она постепенно сужалась до футов пяти. Полянка была укрыта тенью деревьев, и там было относительно прохладно летом. Мы накидали на лужайку персидских ковриков и несколько больших подушек для пола. Когда народ стал спрашивать, для чего все это, мы сказали, что позже, во второй половине дня у нас будет камерная музыка. Все вежливо заметили «как мило!» и вернулись к своим разговорам.

В два часа дня я собрала детей и дала им задания Пока они разбежались по Ферме, зазывая гостей на специальную программу, которая состоится за домом (некоторые гости смотрели на них с недоумением, другие пошли на открытое сопротивление, которое можно было предвидеть), мы с Шурой заперлись в спальне и переоделись.

Я облачилась в индийское платье из тонкой набивной ткани розового, золотого и коричневого цветов. Оно было из чистого хлопка и длиной до пола. К нему полагалась розовая комбинация На ногах у меня были простые танцевальные тапочки, тоже розовые. Шура надел песочного цвета слаксы, новый твидовый пиджак и повязал галстук. Поглядев на себя в зеркало, на струйки пота, стекавшие у нас по лицам, мы рассмеялись, потом быстро поцеловались и вышли из спальни.

Мы ждали за задней дверью, пока Брайан выкладывал каменные ступеньки по направлению к нам от того места, где сидела гудящая толпа изнывающих от любопытства и наполовину встревоженных гостей, которых вежливо заставили прийти сюда. Увидев, как Брайан махнул нам, мы вышли из дома и пошли по ступенькам, держась за руки. Справа от нас, под сенью деревьев, стоял Пол Он звонил в подвешенный к крепкой ветке большой латунный колокол - сувенир, оставшийся у Шуры после службы на флоте.

Испытавшие шок гости онемели, когда мы прошествовали перед ними, направляясь поддерево к разбросанным коврикам, чтобы предстать перед Полом Фраем. У него в руке был текст написанной нами свадебной церемонии. Спокойным, глуховатым, слегка дрожащим голосом Пол начал читать знакомые прекрасные слова. Я посмотрела направо и обменялась улыбками со своим сыном Кристофером. Он держал мое кольцо. Взглянула я и налево от Шуры, где стоял Тео, ставший шафером отца. У его ног на коврике лежала видеокамера.

- Дорогие возлюбленные! Нас собрали здесь, чтобы стать свидетелями священной церемонии брака, которым сочетаются этот мужчина и эта женщина.

В церемонию мы вставили благословение, позаимствованное у апачей

Так, взявшись за руки,

Крепко держа друг друга,

Вы можете пройти свой путь вместе

После того, как Шура надел кольцо мне на палец, Пол продолжил. Постепенно его боевой задор стал сходить на нет под напором душивших его слез:

Отныне вас не намочит дождь,

Ибо каждый из вас станет навесом для другого.

Отныне вы не почувствуете холода,

Ибо будете дарить тепло друг другу.

Отныне одиночество для вас не существует,

Ибо два тела вы,

Но жизнь у вас теперь одна.

Идите же сейчас в ваше жилище,

Чтобы войти в дни вашей совместной жизни.

И пусть ваши дни будут хороши

И продлятся долго на этой земле!

С мокрыми от слез щеками наш дорогой Пол закончил: - Я соединяю вас друг с другом и со всеми нами, кто любит вас Объявляю вас мужем и женой».

Потом, на кухне, когда Рут перестала плакать, а с носа Ли сошла краснота, я объяснила, почему мы решили провести свадьбу таким образом. «Шура сказал, что не против того, чтобы пожениться, если только мы обойдемся без масштабной суматохи подаркодарения, потому что он ненавидит все это. Раз уж он так решил, нам не нужны никакие подарки на свадьбу Он хотел, чтобы все было просто. Поэтому я сказала ему, почему бы не пригласить всех вас на пикник и не преподнести вам сюрприз. Так родился этот план. Мы решили, что никто, кроме наших детей, не должен знать о готовящейся церемонии. Нам была нужна их помощь, к тому же было весело из-за того, что им пришлось хранить такой секрет Конечно, - улыбнуласья Рут, - Джинджер и Данте должны были знать, для чего им проделывать весь этот путь, да и Пола тоже надо было поставить в известность, потому что ему предстояло быть нашим священником!»

- Не помню сюрприза, который так бы меня удивил, - сказала Рут, вновь принявшаяся рыдать. Я крепко обняла ее, потом прислонилась к раковине, сложила руки и сказала им: «Я хочу, чтобы вы обе знали - и, конечно, все остальные в группе – что наш брак ничего не изменит в вашей дружбе и в ваших взаимоотношениях с Шурой. Этого мне хотелось бы меньше всего. Я знаю, вы все его очень любите, и у меня нет ни малейшего желания отдалять его от друзей. Это не в моем стиле. Думаю, вы боялись этого, когда с ним была Урсула, но я не Урсула...»

Ли сделала преувеличенный жест облегчения, вытерев свой лоб тыльной стороной ослабевшей руки. Рут рассмеялась.

- ...я не должна держать его при себе и ни с кем не делиться. Чем больше семья, тем лучше, по крайней мере, я так считаю. Вы все нужны ему, и я хочу поблагодарить вас за то, что вы стали его друзьями. И моими тоже.

Чудовищно сентиментально. Но им надо было это услышать. Теперь достань бумажный платок, высморкай свой проклятый нос и иди отсюда, чтобы они смогли поговорить между собой.

Энн, Венди и Брайан окружили меня и с явным удовольствием сообщили, что они наблюдали за реакцией своего отца, когда мы с Шурой встали перед Полом и уже стало ясно, что будет происходить.

- У него челюсть упала от удивления, - сказал Брайан. – Он так и стоял с открытым ртом все время.

Эту картину удачно проиллюстрировала Венди, скосив глаза и отвесив челюсть.

- Ты никогда в жизни не видела настолько ошарашенного человека, - засмеялась Энн, держась за живот. - Это было чудесно, мамочка. Я бы не променяла эту сцену ни на что на свете!

- Молодец, - сказала я. - Ребята, у вас какое-то странное чувство юмора, вы понимаете?

Я обняла всех их по очереди и от души поблагодарила за то, что так прекрасно справились со своими обязанностями.

- Ну, - подметила Энн, когда они собрались присоединиться к вечеринке, - по крайней мере, ты никогда не забудешь дату годовщины своей свадьбы, да?

- Это будет нелегко, моя хорошая.

Четвертое июля. Празднование свободы. Свобода, заключающаяся в том, чтобы всегда быть связанной с мужчиной, с которым я хочу быть связанной навечно. Спасибо Тебе, Господи, и всем вам, Маленьким богам. Посылаю вам свою радость и благодарность. Благослови и храни вас, аминь.

ЧАСТЬ 3. Оба голоса

Глава 35. Аахен (Голос Элис)
Через несколько недель после нашей свадьбы Шуре представилась возможность посетить конференцию по ядерной медицине, которая проходила в Германии, в Аахене. Мы решили съездить туда вместе и сделать эту поездку частью медового месяца. Наш медовый месяц также предполагал посещение Лондона и Парижа. В этих городах я должна была побывать впервые.

Я не была в Европе с тех времен, когда меня еще ребенком увезли в 1940 году на последнем корабле, предназначенном для беженцев, из итальянского города Триеста, где мой отец служил американским консулом. Мысль о том, что я снова увижу Европу, казалась мне слишком чудесной, чтобы быть правдой. Годами я мечтала о таком возвращении с нараставшим неверием в то, что это когда-нибудь произойдет на самом деле.

Мне снова предстояло пересечь Атлантику, на этот раз на самолете, а не на океанском лайнере. И я вот-вот должна была впервые увидеть Англию, Францию и Германию. О Германии я думала со смесью нежелания и волнения. Нежелание связываться с этой страной я чувствовала потому, что для меня ее название обычно ассоциировалось со словом «нацист». Но в то же время меня охватывало волнение, поскольку я предвкушала встречу со страной, где я никогда не бывала, со страной, давшей миру великих музыкантов, художников и философов. Меня ждала встреча с Германией замков, рек и эльфов из Шварцвальда. С родиной Баха и Моцарта.

Шура сказал мне, что мы будем путешествовать так, как он любит больше всего, - с рюкзаками и без остального багажа. Как объяснил Шура, это позволит нам не задерживаться в аэропортах в ожидании наших чемоданов, и нам не придется постоянно приглядывать за ними. Все, что нам нужно, будет у нас за спиной.

В моей семье я была известна тем, что начинала паковать вещи за месяц - и это каждый раз, когда я собиралась поехать куда-нибудь на выходные. Но сейчас я хотела попробовать метод Шуры. В этой идее отправиться в Европу с одними рюкзаками было нечто многообещающее. В конце концов, это имело смысл. Кому хочется быть сиделкой у собственного чемодана. К тому же новый опыт есть новый опыт.

Мы приобрели вместительные рюкзаки темного цвета без металлической основы. В них просто было много отделений. Шура взял с собой запасные темно-синие вельветовые слаксы, а я упаковала для себя джинсы, юбку из денима и несколько блузок. Я собиралась прожить наш медовый месяц в одежде из денима - в юбке и брюках - потому что это был единственный материал, который не так быстро грязнится и, конечно, отличается носкостью.

А все потому, что, пока мы упаковывали вещи в рюкзаки, Шура напомнил мне следующее: «Мы не собираемся посещать формальные концерты или дорогие ночные клубы, так что наш гардероб вполне может быть практичным и относительно неброским». Кроме того, он добавил: «Не важно, какую одежду мы возьмем с собой, потому что в любом случае через пару недель нас будет тошнить от нее». С этим замечанием я не могла не согласиться.

Моя старенькая камера Yashica должна была документально засвидетельствовать нашу поездку и особенно помочь мне в тех случаях, когда мои глаза и разум могли бы утомиться и пропустить важные детали, как это нередко происходит во время длительных путешествий по новым местам. Шурину камеру в чехле из мягкой кожи мы тоже захватили с собой. Он будет снимать более обдуманно и аккуратно.

После очень длинного перелета я высунулась из окна гостиницы на площади Пикадилли и полной грудью вдохнула воздух Лондона - резкий, пахнущий копотью и влажный от недавнего дождя. Это был город из детсадовских стишков, и скоро я была должна увидеть места, о которых услышала в то время, когда только научилась говорить («У Букингемского дворца меняется караул, и Кристофер Робин пошел вместе с Элис»). Как и предсказывал Шура, мне было суждено влюбиться в Британский музей.

Спустя несколько дней мы отправились в Аахен, сначала самолетом, потом поездом, и, наконец, я оказалась в Германии.

Аахен - это очень древний город, известный в разных языках под различными названиями, потому что он расположен на границе Германии, Бельгии и Голландии. Самое популярное неформальное название Аахена - Э-ла-Шапель. Судя по всему, история этого города началась в ту пору, когда римляне открыли горячие источники поблизости и построили здесь бани, считая местные источники лечебными. Оставшиеся от того времени красивые колонны все еще можно встретить в любой части города. Теперь их окружают магазины, кафе, пиццерии под черепичными крышами и, конечно же, ящики с геранями. (С тех пор, когда я маленькой девочкой покинула Европу, стоило мне услышать или прочитать слово «Европа», как тут же в моем воображении появлялись красные и розовые герани, посаженные в ящике на окне, и я слышала эхо церковных колоколов.)

Мы увидели Аахен ранним воскресным утром. Когда мы вышли из вагона поезда, безмерно уставшие, грязные и горевшие желанием помыться, нас интересовала единственная вещь - как можно быстрее найти подходящую гостиницу. Мы искали кого-нибудь, кто мог бы подсказать нам, где остановиться, но в этот час около вокзала было очень мало людей, так что мы пошли в город сами. Мы оба думали, что найдем кого-то, кто говорит по-английски, так как все наши знакомые, хоть что-нибудь знавшие о Европе, заверили нас, что практически все немцы говорят по-английски.

После нескольких попыток завязать разговор с улыбающимися и радовавшими своими приятными лицами прохожими, которые рано поутру вышли выгуливать своих собак и забрать газету, нам стало понятно, что в каждом правиле есть исключения, и вот в этом исключительном месте мы и находились. Казалось, что никто в этом уголке Германии не говорил по-английски или хотя бы по-французски. И ни один человек не понимал слова «отель», которое, как я считала, знают во всем мире. Встречавшиеся нам прохожие производили впечатление дружелюбных и готовых помочь людей. Но они не подавали ни малейшего признака понимания, когда мы пытались говорить с ними на двух доступных нам самим языках.

В конце концов, идя по очередной вымощенной улице, мы увидели признаки трехзвездочной гостиницы. Обычно мы считали, что трехзвездочные отели немного нам не по карману, но сейчас мы так вымотались, что сказали друг другу, возможно, эта гостиница не окажется настолько дорогой. Войдя внутрь отеля, мы обнаружили, что молодая и симпатичная женщина за стойкой говорит по-английски, хотя и с ужасным акцентом. Здешние цены были терпимы. Мы благодарно вздохнули и улыбнулись ей. Ключи от номера на втором этаже мы взяли с признательностью и облегчением.

Приняв душ и поспав несколько часов, мы распаковали вещи и надели свежую одежду. Пришла пора исследовать город. Мы прошлись по улицам Аахена, выпили пива и кофе в открытом кафе и с восхищением осмотрели огромный старый собор, который назывался «Dom» (мы также открыли, что слово «Dom» на немецком языке означает «кафедральный собор»). Мы зашли внутрь собора на несколько минут. Этого было достаточно, чтобы увидеть его знаменитую люстру и небольшую статую Мадонны в расшитом вручную одеянии. Кажется, в Аахене есть несколько женщин, которые взяли на себя обязанность шить изумительные платья из парчи для статуи. Так что каждую неделю на Мадонне был новый наряд. Этот обычай существует уже несколько столетий, и большая честь для дочери унаследовать привилегию шить платья для статуи Мадонны от своей матери. В тот день на Мадонне было расшитое золотыми нитями розовое платье и бело-золотой плащ.

Аахенский кафедральный собор был возведен в восьмом веке нашей эры. Под его величественными сводами было тихо. Мягкий свет свечей отражался насыщенными оранжевыми огнями в отполированных спинках скамеек, стоявших перед статуей Мадонны. Над гигантскими столбами была приятная темнота, и мы смогли увидеть там очень большую люстру в форме круга, подаренную собору Фридрихом Барбароссой - Великим рыжебородым. Не в первый и не в последний раз я пожалела о том, что не так много читала и не так много могла вспомнить о таких людях, как Барбаросса. Я слышала это имя, будучи еще ребенком. У меня сохранилось смутное воспоминание о крупном мужчине с рыжими волосами, который был важным и могущественным вождем в Германии. Или императором? В средние века или когда там?

Из чувства дискомфорта, возникшего во мне при мысли о том, как мало я знаю и сколько всего, возможно, я упустила из-за того, что не почитала побольше перед поездкой, постепенно родилось приятное ощущение благоговейного страха. Мы с Шурой стояли здесь и смотрели на предмет, который могущественный человек подарил в далеком-далеком прошлом этому самому зданию. У меня по спине побежали мурашки, стоило мне задуматься о том времени, представленном простым бронзовым кругом.

(Пару дней спустя вместе с другими участниками конференции по ядерной медицине нам устроили частную экскурсию по собору и провели нас в менее доступные для обычных посетителей уголки. Нам показали гладкий мраморный трон без всяких украшений, на котором короновался император Карл Великий, и вместе с остальными мы стояли перед этим троном, затаив дыхание. Мы словно уткнулись в закрытую дверь, ведущую в иной мир; простота трона и отсутствие украшающих деталей как ничто другое говорило об уверенности императора в его абсолютной власти.)

Но тогда, в первый день, поскольку мы провели в Аахене всего лишь несколько часов, то решили отложить подробное изучение собора на потом; за эти первые часы нашего пребывания в новом городе мы должны были попробовать его на разные лады, ощутить соблазнительный запах и прочувствовать его натуру. Пока мы слонялись по улицам Аахена, казалось, что на лицах всех без исключения встречавшихся нам людей написаны дружелюбие и беззаботность. В какое бы кафе мы ни заходили, чтобы купить легкое пиво для Шуры и кофе для меня, нас повсюду ждал вежливый прием и улыбки. С другой стороны, у нас создалось такое ощущение, что за пределами гостиницы нет ни одного англоговорящего жителя.

А вот на следующий день, когда я пошла гулять по городу без Шуры, так как он читал лекцию на конференции (правила безопасности не разрешали мне там присутствовать), меня ждало настоящее открытие. Теперь я оказалась одинокой иностранкой. Спрашивая пачку сигарет в киоске или чашечку кофе в кафе, я обнаружила, что все дружелюбие и обходительность у окружающих как ветром сдуло, стоило только мне остаться без мужчины. Меня игнорировали, нарочно не замечали и в одном случае даже стали открыто насмехаться. Это было любопытно.

Но в наше первое воскресенье мы с Шурой еще не узнали эту сторону Аахена (на самом деле такое отношение нередко обнаруживается по всей Германии). Мы открывали для себя изумительные улицы, выложенные булыжником или плиткой. Какие-то из них были старыми, узкими, другие - широкими и явно современными. Во время Второй мировой войны Аахен бомбили, и после войны разрушенные части города отстроили с заметным воображением и в каком-то смысле с причудливым чувством юмора.

В восстановленном Аахене повсюду были фонтаны. Эти фонтаны были сложнее по композиции, веселее и красивее, чем все другие, которые нам с Шурой доводилось где-либо видеть. Идя по одной из улиц, мы остановились перед входом в какой-то парк, увидев там фонтан пятнадцати футов высотой, по форме напоминавший цветок лотоса и покрытый отражающими металлическими пластинами, сверкавшими, как серебро. Мы смотрели, как лепестки лотоса медленно закрываются, образуя бутон, а потом медленно и бесшумно открываются вновь, превращаясь в распустившийся цветок, из центра которого вылетает тонкая струя воды.

Через несколько кварталов на небольшой оживленной площади мы нашли маленький, какой-то детский фонтанчик в виде бронзовых кукол с двигающимися головами, ручками и ножками. К вершине столба, поднимавшегося из центра колодца, была приделана маленькая бронзовая фигурка солдата на лошади. Какая-то возбужденная маленькая девочка звала своих родителей посмотреть, как она наклоняется и распрямляет ручки у какой-то бронзовой крестьянки. Я взглянула на Шуру; он усмехнулся и жестом показал на мою камеру. Свою он оставил в гостинице.

Рядом с вокзалом мы обнаружили еще один фонтан, построенный в честь «игольных мальчиков» Аахена - подростков, работавших на игольных фабриках города перед Второй мировой войной. Три тощих фигуры стояли с поднятыми правыми руками. На каждой руке был виден длинный маленький палец, он был согнут, потому что, как нам потом объяснили, своими маленькими пальцами мальчики отделяли хорошие иголки от бракованных.

В какой-то момент нашей разведывательной прогулки Шура сказал мне: «Ты заметила, что где бы мы ни шли, все, что нам нужно, - это посмотреть наверх и увидеть там вершину собора. Если ты думаешь, что заблудилась, просто найди взглядом эту вершину и иди по направлению к ней». Я не заметила этого раньше, но Шура оказался прав. Величественный серый собор, возвышавшийся над центром города, был виден над крышами домов, спокойный и надежный, словно почтенная бабушка, приглядывавшая за своими внучатами.

Мы купили хлеба, фруктов и сыра, большую бутылку апельсиновой содовой для меня и пива для Шуры и понесли все это в гостиницу. В номере нас ждали странным образом приготовленные постели (подушки были скатаны в валик, а простыни сложены так, что невозможно вытянуть ноги; предполагалось, что ты должен застилать постель самостоятельно). Я села за маленький стол около окна и стала смотреть на город. Я почувствовала, что у меня засосало под ложечкой.

- Знаешь, - сказала я Шуре, - я только что начала чувствовать себя немного странно, причем впервые с момента нашего отъезда из дома. Не знаю, почему я не ощущала этого раньше, тоесть я хочу сказать, почему не осознавала, что нахожусь в другой стране, которой не принадлежу, которая не является моим домом. Может, это из-за того, что я не знаю языка. Совершенно точно, я не чувствовала себя так в Англии. Думаю, это из-за языка. Не понимать, что говорят люди вокруг, и знать, что они не понимают меня. Из-за этого действительно чувствуется разница.

- Да, чувствуется, - согласился со мной Шура. - По крайней мере, мы с тобой не станем никому говорить, что не надо волноваться, путешествуя по Германии, потому что практически все там говорят по-английски!

Я засмеялась и застонала при воспоминании о наших поисках гостиницы ранним утром.

Посмотрев на наши небольшие съестные припасы, разложенные на столе, я приняла решение.

- Шура?

- Элис?

Мы привезли с собой четыре дозы МДМА и две дозы 2C-I -просто так, на всякий случай. Мне подумалось о том, может статься, что мы впустую потратим хороший, сильнодействующий галлюциноген, если окажется так, что мы не сможем заниматься любовью по причине усталости. Однако перспектива принять 2C-I и испытать то, что мы могли бы испытать, была очень заманчивой.

- Отлично, - сказал Шура. - Но если мы собираемся это делать, то нужно поторопиться. Завтра целый день я буду занят на конференции.

Я потянулась и зевнула: «Прямо сейчас - мне подходит. Мы не должны проспать, если примем то, что надо, сейчас».

Шура распаковал свой набор с пузырьками и достал оттуда два из них. На каждом было написано «2C-I, 16 мг». Мы набрали немного водопроводной воды в каждый пузырек и аккуратно встряхнули их. Потом мы чокнулись нашими пузырьками. «За нас», - сказал Шура. «За приключения», - сказала я, и мы проглотили содержимое пузырьков. На вкус эта штука была не лучше остальных. «Бе», - покривилась я, а Шура стал рисоваться передо мной, причмокивая губами и протягивая аппетитное «у-у-у», проигнорированное мной. Я открыла бутылку с апельсиновой содовой и налила себе немного в стакан, который взяла из ванной, заметив Шуре, что, если уж ему так нравится вкус 2C-I, то я не предлагаю ему содовую, чтобы запить наркотик. Он сказал, что выпил бы чуть-чуть, чтобы составить мне компанию.

Пока Шура ходил в ванную, я поняла, как надо расстилать простыни и стеганые одеяла. Потом я проверила жалюзи, но перед этим еще раз выглянула на спокойную улицу под нашим окном. Когда Шура вернулся в комнату, мы сдвинули кровати вместе, недовольно бурча и в этой связи размышляя о сексуальной жизни немцев. Мы же просили двуспальную кровать, а они дали нам номер с двумя узкими односпальными.

Потом, раздевшись догола и нырнув под большие стеганые одеяла, нежными прикосновениями мы начали исследовать кожу друг друга и делиться впечатлениями от увиденного за день. Мы почувствовали первые признаки воздействия 2C-I, и тогда я окинула беглым взглядом комнату, освещенную лишь мягким светом одного ночника. Обои в нашем номере были в викторианском стиле - с цветочками, в сине-серых и белых тонах. Стоявший в комнате стол был из полированного темного дерева. Ковер на полу был красным, а на окнах висели шторы цвета какао. Я решила, что комната мне нравится, особенно обои. Все вокруг меня слегка двигалось и мерцало. Это означало, что эффект 2C-I можно было сейчас оценить, по меньшей мере, на плюс два. Наконец, я вернулась к Шуре. Пока мы разговаривали, наши лица разделяло не больше нескольких дюймов. Внезапно я осознала, что прямо за нашим окном что-то есть. Оно было огромным и мощным, и я испугалась, подумав, а что если оно попытается проникнуть внутрь. Я вскочила и села на кровать. «Что такое?» - спросил Шура.

- Меня только что пронзило необычное ощущение. Мне показалось, что за окном что-то есть, я почувствовала чье-то присутствие. Понятия не имею, что это такое, но, Боже мой, какое же оно сильное!

- Ты хочешь, чтобы я посмотрел туда?

- Не думаю, что ты на самом деле что-нибудь увидишь, милый. Это что-то ужасно огромное, размером с гору, и очень могучее. Кажется, темно-серого цвета. Честно говоря, оно меня немного пугает. Что, черт возьми, может там быть? Я никогда ничего подобного не чувствовала раньше.

- Ну, я взгляну в любом случае, - сказал Шура Он выбрался из-под одеяла и поднял жалюзи. - Ничего, все чисто. - Он вернулся на кровать и сел, скрестив ноги. Он внимательно смотрел на меня.

- Это очень странно, - сказала я, обхватив свои колени и пытаясь представить, что могло быть за окном и стараться проникнуть к нам в комнату, чтобы мы его признали. Я склонила голову и закрыла глаза, максимально открывшись навстречу присутствию.

- Это похоже... мне трудно придать этому форму, но если бы мне пришлось, я бы сказала, что, может быть, оно похоже на пирамиду, что-то вроде того. Я даже не знаю, добро оно несет или зло; просто оно громадное и сильное. Это самое точное, что я могу о нем сказать. Похоже на пирамиду, ужасно старую и невероятно огромную. Не похоже, что в этом есть что-то человеческое.

- Если ты не чувствуешь там ничего человеческого, то что оно тебе напоминает? - спросил Шура.

- Я не могу сказать, что оно мне что-то напоминает. Это абсолютно новые для меня переживания, - я продолжала пытаться коснуться этой штуки своим разумом, будто слепец, ощупывающий скульптуру настойчивыми руками.

Через несколько минут я сказала Шуре: «Теперь я не уверена в том, что там нет ничего человеческого. Возможно, у него есть что-то общее с людьми, но оно не похоже на человека. Думаю, в каком-то смысле это часть человеческого мира, но оно слишком большое, чтобы быть отдельным человеком». Я взяла Шуру за руку и добавила: «Я знаю, все это бессмысленно, но я изо всех сил стараюсь понять, что это. Больше всего я хочу оттолкнуть это, но, может быть, моя реакция объясняется лишь тем, что оно такое странное, и я не могу определить, что это такое».

- Оно тебя пугает? - спросил Шура.

Я задумалась на секунду, потом сказала: «Нет, не совсем так. Просто испытываешь сильное удивление, когда совершенно неожиданно начинаешь чувствовать что-нибудь такое огромное, как это».

- Почему бы тебе не лечь на спину и не закрыть глаза, - предложил Шура. - Просто позволь прийти ощущениям. Не пытайся отталкивать это Позволь ему самому сказать тебе, что оно такое.

Я сказала, что дам ему возможность сделать это.

Мы легли рядом, и я стала вслух размышлять о том, что это могла быть за штука. Может быть, это собор, который находится всего в нескольких кварталах отсюда? Но это невозможно, потому что собор был наполнен теплом и миром. Может, это какие-то воспоминания о фашизме? И это тоже было не то. Эта штука не излучала зла.

- Мне кажется, оно находится где-то за пределами добра и зла, - сказала я, продолжая мысленно, каждой своей антенной, прощупывать то, что было за окном. - Или, может, оно включает в себя и то, и другое.

Ответ пришел ко мне, как обычно приходят такие ответы, -как подтверждение того, что какая-то часть меня уже знала. Ответ был ясным, четким и несомненным.

Я повернулась к Шуре и сказала: «Я знаю, что это такое! Это город. Аахен! Это город целиком, все, чем когда-либо был Аахеи за прошедшие тысячелетия. Я чувствую город, все жизни и смерти, которые случались здесь, и все, что здесь происходило!»

Шура кивнул мне.

Я снова села на кровать, продолжая говорить:

- Вот оно, милый, вот оно! Боже мой, вот это опыт! Я раньше никогда не чувствовала город таким образом. Он не похож на человека, но у него есть своя сущность, это почти личность; он на самом деле имеет форму пирамиды и напоминает гору, и он невероятно сильный!

- Теперь, когда ты выяснила, что это такое, каким ты его чувствуешь - дружелюбным или нет? - спросил Шура.

- Ни тем, ни другим. Он просто находится там. Он существует. Он вмещает в себя и добро, и зло, и все остальное, чем является человеческая жизнь. Bay! Это просто фантастика!

- Ну, - сказал Шура, укладывая меня рядом с собой, - если мы выяснили, что это такое, как насчет того, чтобы сделать наш собственный вклад в город Аахен, а?

Мы занялись любовью. Я все еще чувствовала давление с той стороны окна, но оно больше не требовало к себе внимания, и я знала, что оно постепенно исчезнет, потому что я поняла, что это такое, и признала его

Потом, когда мы молча лежали на Шуриной кровати и наш пот стекал ему на грудь, перед моими закрытыми глазами возник новый образ. «Я вижу кое-что интересное у себя в голове, -поделилась я с Шурой. - Я попытаюсь рассказать тебе об этом, хорошо?» Он утвердительно хмыкнул, и я стала описывать картины, разворачивавшиеся перед моим внутренним взором.

Я видела большую покрытую травой поляну в лесу. Она была, наверное, футов сто длиной. По краям поляны росли высокие деревья с необхватными стволами, а на траве лежал солнечный свет. Вокруг овального пятна солнечного света были люди, некоторые из них стояли, другие сидели. Здесь же с визгом и смехом бегали маленькие дети, бросаясь в кусты и за деревья и выбегая обратно. Но они не смели ступить на солнечный круг. Взрослые хранили молчание, и все, как один, смотрели в центр поляны, где солнечный свет казался ярче всего.

Я знала, что эти люди чему-то поклоняются. Для этого они собрались в этом месте, где жизненная энергия била ключом, и просто позволяли себе слиться с ней, приветствуя ее и позволяя ей приветствовать себя, чувствуя свои тела и свои души.

- Они знают, что эта энергия, жизненная сила - называй, как хочешь - повсюду, что они могут контактировать с ней, погрузиться в нее. Похоже, это одно из их любимых мест - поляна, где солнце запуталось в траве, - сказала я Шуре.

Потом картина изменилась, и я увидела мужчину, гонимого, искреннего и одержимого тем, что он считал целью своей жизни. Он собирал камни, чтобы построить стену вокруг другой солнечной поляны, очень похожей на ту, что я видела чуть раньше. Этот мужчина руководил другими людьми, говорил им, как класть камни, а они выполняли его инструкции, кто-то добровольно, кто-то - с негодованием. Все они думали, что он не совсем здоров - неуравновешен, негармоничен в каком-то смысле. Но они выполняли его желание, потому что оно было очень сильным и настойчивым. Я поняла, что эти люди не развили в себе психические или эмоциональные границы.

Этот человек строил культовое место, возводя каменные стены вокруг солнечного пятна, намереваясь спрятать его за стенами. Я видела, что он не знал и не мог понять, как все остальные, что поющая жизненная энергия была разлита повсюду и ее нельзя было удержать за стенами.

А он верил, что он был избран в качестве Великого существа, чтобы построить здесь стену из камней, которую будет сам контролировать, потому что именно он ее воздвигнет. Он установит правила для этого места, ибо оно станет творением его рук, а еще потому, что он избран в качестве орудия Божественной вещи, которая приказала ему построить стену.

Мне стало жаль этого человека, как было его жаль и некоторым членам его племени. Вдобавок я почувствовала раздражение и нетерпение, которое начинали чувствовать и остальные; я предвидела, что очень скоро они оставят его одного в этом каменном круге и уйдут искать другое место, потому что для них потеряет всякий смысл жизнь вместе с такой темной, печальной душой, глухой ко всему, что они ей твердили.

- Он здорово болен, как мне кажется, - пробормотала я Шуре. - Но вдруг здесь отразилось начало новой линии развития среди людей? Я имею в виду, вдруг он был результатом какой-нибудь мутации, понимаешь?

- Мутации?

- Ну, может, это стало началом индивидуальности. И этот человек был одним из первых индивидуумов, тем, чем, в конечном итоге, и стали люди - замкнутым индивидуальным «я». Они не смогли бы развить в себе индивидуальность, если бы сохраняли телепатическую связь друг с другом, если между ними не было бы психических границ. Это означало частичный отказ от существовавшей между ними связи для развития единичного, обособленного «я» - чего бы это ни стоило! Конечно, эту картину не назовешь особенно счастливой, должна признать; на самом деле очень печально видеть этого оторванного от остальных, жаждущего власти маленького мутанта.

- Ну, - сказал Шура, обнимая меня за плечи, - вся история человечества в каком-то смысле наполнена грустью, если посмотреть на нее под определенным углом зрения, ты не находишь? Но с другой стороны, если выбрать другой угол, то она вовсе не кажется печальной. Скорее, просто удивительной.

Когда образы стали тускнеть, я уважительно поприветствовала город Аахен, который все еще возвышался за окном, и про себя поблагодарила его за подаренные мне переживания. Потом я пробормотала «спасибо» Шуре, а он поцеловал меня в нос и повернулся ко мне спиной. Я прижалась к нему, и мы стали засыпать.